Операция «Престол»

Александр Ушаков

В основу книги положены реальные события Великой Отечественной войны. Летом 1941 года Судоплатов, возглавивший диверсионный отдел в центральном аппарате НКВД, начал операцию, которая и поныне считается высшим пилотажем тайной борьбы. Она длилась практически всю войну и на разных этапах называлась «Монастырь», «Курьеры», «Послушники» и «Березино». Ее замысел первоначально состоял в том, чтобы довести до немецкого разведцентра целенаправленную информацию о якобы существующей в Москве антисоветской религиозно-монархической организации. Надо было любой ценой заставить поверить немцев в нее как в реальную силу, пятую колонну в советском тылу, и, наладив с противником от ее имени постоянную связь, проникнуть в разведсеть гитлеровцев в Советском Союзе. С этой целью известного оппозиционного поэта Садовского решили использовать в роли руководителя легендируемой организации «Престол». Чтобы «помочь» ему, в игру включили секретного сотрудника Лубянки Александра Демьянова, имевшего оперативный псевдоним Гейне. Опытный агент с такими данными быстро завоевал доверие монархиста-стихотворца Садовского. Демьянов-Гейне перешел линию фронта и, сдавшись немцам, заявил, что он – представитель антисоветского подполья. Выдержка Демьянова, уверенное поведение, правдоподобность легенды заставили немецких контрразведчиков поверить в правдивость его слов. После трех недель обучения азам шпионского дела Демьянов был выброшен в советский тыл. Дабы упрочить положение Демьянова в германской разведке и его устроили на военную службу офицером связи при начальнике Генерального штаба. Глава абвера адмирал Канарис считал своей огромной удачей, что удалось заполучить «источник информации» в столь высоких сферах. В нашей книге мы расскажем о первой части многоходовой операции советских спецслужб «Монастырь». Читатель найдет в нашем романе интересные рассказы о русской эмиграции в Харбине и Европе и ее самых ярких представителях, о Российской фашистской партии и работе абвера, об операциях Главного разведывательного управления и советской контрразведки, о жизни криминального сообщества и начале «сучьей» войны в Гулаге, о Судоплатове и его окружении.

Часть I

По тонкому льду

Глава I

Как только изрядно выпивший Николай растянулся на кровати и уснул, Марина уселась за туалетный столик и долго смотрела на свое отражение.

Да, что там говорить, хороша!

Тонкие брови, темно-синий омут глаз и роскошные льняного цвета волосы, спадавшие на ее роскошные плечи самым настоящим водопадом, — все это производило впечатление.

А кожа? Настоящий шелк, и не единой морщинки.

Марина нисколько не льстила себе.

Да и зачем?

Она слишком хорошо знал, как неотразимо действовала на мужчин. Причем, любого возраста. И не случайно именно она становилась центром внимания мужской части в любой компании.

Одни, опасаясь ревности жен, наблюдали за ней исподтишка, а другие, посмелей, не сводили с нее изумленных взглядов.

Как это ни казалось странным самой Марине, но в этих взорах почти никогда не было ни похоти, ни вызова, скорее это были восхищенные взоры ценителей красоты, встретивших очередное чудо природы.

Но хватало и таких любителей красоты, кто буквально раздевал ее загоревшимся взглядом, не в силах скрыть страстное желание обладать этой, словно явившейся из другого мира, женщиной.

Только вот от желания до его удовлетворения для многих была дистанция огромного размера. Даже не дистанция, а самая настоящая непроходимая пропасть.

А все дело было в том, что насколько Марина была красива, настолько она была и прагматична. И участь ткачихи и домашней работницы у какого-нибудь инженера средней руки никогда не прельщала ее.

Ни тогда, когда еще в средней школе один из учителей чуть не сошел с ума от избытка своих чувств и неудовлетворенной страсти.

К двадцати пяти годам у нее было несколько связей, но все они кончились очень быстро, поскольку ее сожители не могли удовлетворить и десятой доли ее запросов.

Даже тот, из Министрества внешней торговли, севший за растраченные на свою любовницу довольно большие деньги.

Вот тогда-то Марина и решила для себя, что доступ к ее телу, о душе уже давно не шло и речи, получит только твердо стоявший на земле счастливец.

Само собой понятно, что «твердо стоявший на ногах» в ее лексиконе означало очень обеспеченный.

Такой быстро нашелся.

Им стал Николай Алексеевич Дугин, всемогущий заместитель начальника оперативно-чекистского отдела Управления лагерей по Астраханской области.

Он положил на нее глаз на торжественном вечере в Центральном клубе НКВД в Москве.

После чего попросил ее приехать в Астрахань. С женой он решил вопрос чисто в чекистском стиле.

Он не стал ей ничего объяснять, а просто приказал уехать на свою историческую родину в Вологодской области.

Ухаживать за престарелой матерью, как он объяснил отъезд жены. Справедливости ради надо заметить, что «престарелой матери» тогда было всего сорок пять лет.

Конечно, жена пыталась возражать, однако сжигаемый страстью супруг обещал пустить ее на корм рыбам в протекавшей метрах в пятидесяти от их роскошного двухэтажного дома Волге.

Нина, как звали жену чекиста, слишком хорошо знала, на что способен ее муж, и отправилась к «старушке». Судя по всему, навсегда.

Марина знала мужчин и то, какую страсть она вызывает у них, но и она была удивлена той даже уже не страстью, а самой настоящей яростью, с какой Николай накинулся на нее в ту минуту, когда она появилась в его доме.

В эти, чего там скрывать, вобщем-то сладкие мгновения, он напоминал собой путника, шедшего без воды несколько дней по раскаленной пустыне и, наконец, дорвавшегося до воды.

Прильнув к источнику, он пил и никак не мог напиться, а, напившись, снова тянулся к воде.

Да, на этот раз Марина вытащила счастливый билет, подполковник Дугин твердо стоял на ногах и очень скоро должен был занять кресло своего непосредственного начальника, которого он очень умело спаивал.

По сути дела, именно он, а не полковник Сарыгин, вершил все дела в Астраханской области, в которой было не много не мало, а целых семь лагерей.

Однако Марину радовала отнюдь не власть ее сожителя над зеками и начальниками отрядов и зон, а то, что он был по-настоящему богатым человеком и буквально осыпал ее дорогими подарками.

Все было бы хорошо, если бы не одно «но», которое не давало Марине покоя.

Узнав Дугина поближе, она не могла не понимать того, что никаких гарантий у нее не было, и Николай в лубую минуту мог также спокойно расстаться с нею, как он расстался с женой.

Что же касается любви, то никакой любви она к нему не испытывала, поскольку это был, если называть вещи своими именами, самый обыкновенный самодур.

Грубый и малообразованный.

В то время как сама Марина обладала тонкой художественной натурой, унаследованной от отца-историка и матери-пианистки.

Она была начитана, хорошо знала историю России и Европы и прекрасно играла на пианино и гитаре.

Все ее беды начались после того, как отца приписали к какой-то контрреволюционной организации и сослали на Север, где он вскоре умер от заражения крови.

Мать выгнали с работы, и она, промучавшись несколько лет на случайные заработки, утонула в Финском заливе. И Марина сильно подозревала, что она свела счеты со ставшей для нее невыносимой жизнью.

А когда Марина как-то спросила ее, почему она, еще молодая и красивая, не выходит больше замуж, мать посмотрела на нее так, что Марина никогда больше не заговаривала на эту тему.

Только потом, когда метери не стало, он поняла, что гранатовые браслеты» бывают не только в литературе.

И в том, что она из тонкой и художественно очень одаренной натуры превратилась в расчетливую и далекую от романтики женщину, отчасти была виновата и та жизнь, в которой ей приходилось не жить, а выживать.

И когда она встретила Алексея, она не устояла.

Конечно, это был не простой уголовник.

Алексей Анненков был из дворян, о чем говорили его фамилия и кличка Граф.

Он был красив, прекрасно образован и крепок здоровьем. Оно, конечно, генетика, как утверждал академик от науки Лысенко, возможно, и была продажной девкой империализма, однако порода есть порода!

Алексей не шел ни в какое сравнение с всесильным чекистом, которого красило только его кресло, и очень скоро Марина по-настоящему увлеклась им.

Она познакомилась с ним на репетиции концерта, посвященного какой-то там годовщине большевистской победы.

Он прекрасно пел, а она очень хорошо играла на рояле.

Очень скоро они, что называется, спелись, и с того самого дня, когда Марина впервые отдалась ему, она использвала каждый удобный момент, чтобы видеться с ним.

Хотя это было не так просто. Николай не так часто уезжал в командировки, а постоянно вызывать Анненкова на хозяйственные работы по дому она не могла.

Увидев во второй раз кряду в своем доме красивого и умного мужчину, Николай даже не стал бы ничего выяснять. Но уже через неделю ее любовника просто-напрсото выловили бы из той самой Волги, в которой он обещал утопить свою законную жену.

И все-таки они виделись. Чаще всего в том самом театре, где их свела лагерная судьба.

На счастье Марины, подоготовленный ею и Анненковым концерт настолько понравился высоким гостям из Москвы, что начальник Управления генерал Кетов приказал и впредь готовить не только концерты, но и спетакли.

Эти спектакли на самом деле нравились, и очень скоро импровизированный тетар стал разъезжать по близлежащим городам. И как поговаривали, осенью они должны были выступать в Москве.

Весь вопрос заключался для Марины только в том, дотянет ли она до осени.

И все дело было в этой свалившейся ей как снег на голову сестре начальника производственного отдела, приехавшей погостить к брату.

В чем-в чем, а в этом Марина не ошибалась. Она видела сегодня, как Николай смотрел на этй самую Тамару и как он танцевал с ней.

Это ведь все только делали вид, что не замечают того, как он тесно прижимал ее к себе и как туманился его взгляд.

Она видела.

Конечно, Тамара чисто по-женски уступала ей, но то, что она была очень хороша, Марина не могла не понимать.

И теперь она даже не сомневаалсь в том, что привыкший к вседозволенности и не знавший отказа Николай не отступится от Тамары.

Не обманывалась она и насчет его срочной командировки в Ростов.

Марина хорошо знала, что не будет никакого Ростова и Николай уедет с этой Тамарой на один из островов, где у их управления были специальные дома отдыха.

Хорошо, если это только минутное увлечение.

А если нет?

И если ей завтра предложат отбыть на историческую родину, как это предложили ее прдшественнице?

Что тогда?

А вот тогда она потеряет многое. И что самое главное, она уедет из Астрахани такой же бедной, какой и приехала в нее.

Да, красота, конечно, страшная сила, но еще большей силой были деньги. Особенно среди той нищеты, какую представляла собою страна в 1940 году.

Когда четыре года назад была отменена карточная система, многие тогда надеялись на лучшее. Но стало намного хуже, продуктов не хватало, и огромная страна откровенно голодала.

Специальности у Марины не было, а работа на фабрике или заводе не могла ей присниться даже в самом страшном сне.

Но и просто так сдаваться на милость победителя Марина не собиралась.

И надо отдать ей должное, она была не только красивая и безнравственная, но и решительная, и в борьбе за свое благополучие она была готова на все.

Ладно, наконец, решила она, вставая из-за стола, завтра будет день, будет и пища.

Как ни несло от громко храпевшего Николая перегаром, Марина, преодолев отвращение, легла все же с ним.

Но, как выяснилось утром, зря. Николай даже не подумал прикоснуться к ней.

И потому как он торопился, холодно поцеловал ее и буркнул: «Буду через три дня», Марина поняла, что ее дела совсем плохи.

И, уж конечно, она совсем не удивилась тому, что Тамара срочно поехала «погостить» к каким-то там так удивительно вовремя появившимся родственникам.

Справедливости ради, раздумывала она над тем, что ей делать, недолго.

Ровно в четыре часа вечера Марина отправилась в театр, где проходила репетиция «На дне», в котором она играла Варвару, а Анненков Пепла.

Что там говорить, Марина умела владеть собой, и даже Арсений не смог догадаться того, что творилось в ее душе.

Когда репетиция была закончена и они на какое-то время сотались одни, Арсений по привыке попытался обнять ее.

К его удивлению, она выскользнула из его рук.

— Надо поговорить, — сказала она и быстро и четко и четко изложила план, который должен был спасти ее.

Несколько удивленный услышаным Алексей молчал.

— Что скажешь? — спросила Марина.

— Сейчас ничего, — после небольшой паузы произнес Анненков. — Сама понимаешь, что один я такое дело не подниму…

— Хорошо! — кивнула Марина. — Иди и помни, что у нас всего три дня…

Вечером в столовой Анненков, проходя мимо Василия Хромова, негромко сказал:

— Есть дело!

Василий кивнул.

— Приходи после отбоя…

Конечно, обращаясь к Хрому, который был одним из самых авторитетных воров зоны, где отбывал свой срок Аннеков, Арсений сильно рисковал.

Да, он сидел за мошенничество, и статья у него была довольно престижная, но все же он не шел ни в какое сравнение с самим Хромом и его урками.

Что там говорить, народ у него подобрался отчаянный и способный на все. И при особом желании они могли без особого риска его просто кинуть.

Но другого выхода у него не было.

Один он был неспособен провернуть предложенное ему Мариной дело.

Другое дело, что Хром, насколько за два года пребывания на зоне мог убедиться Аннеков, был не только авторитетный, но и довольно справедливый вор.

Из «правильных», как называли таких в уголовной среде.

Он был из Москвы и относился к своему земляку, если и не с уважением, то с явной симпатией.

— Что у тебя? — с улыбкой спросил он, когда минут через двадцать после отбоя, когда измученные непосильным трудом зеки спали без задних ног, Анненков пришел к нему в угол.

Но уже очень скоро улыбка сбежала с его лица, и он с все возрастающим вниманием слушал Алексея.

И чем больше тот говорил, тем больше убеждался в том, что заинтересовал Хрома.

— Что скажешь? — спросил Анненков, закончив свое повествование.

— Скажу, что интересно! — усмехнулся Хромов.

— И только?

— Нет, не только, — покачал головой тот. — Все, Граф, иди спать, завтра договорим!

— Только учти, — произнес Анненков, — через неделю я освобождаюсь…

— Учту!

Анненков кивнул и отправился на свои нары. Потому как загорелись глаза у Хрома, он не сомневался в том, что дело выгорит.

И оно, действительно, выгорело.

Все прошло как по маслу, а еще через семь дней, Анненков распрощался с Хромом и вышел на волю.

Вздохнув полной грудью, он зашагал по направлению к вокзалу, откуда через три часа уходил поезд на Москву.

Глава II

Коля Цыган удивлялся сам себе.

Обычно, удовлетворив страсть, он моментально охладевал к своей партнерше.

А тут…

Он с каким-то неведомым ему до сих пор исступлением целовал ее ласковое тело с атласной кожей, от которого так призывно исходил едва заметный аромат неведомых ему тонких духов.

Вдоволь натешившись, он встал с кровати и накинул рубашку.

Потом подошел к хранившему остатки вчерашней роскоши столу, налил стакан водки и с наслаждением выпил.

Аппетитно похрустев квашеной капустой, он взглянул на свою подругу.

— Ты как?

— Давай! — улыбнулась та.

Цыган налил рюмку водки и отнес Нинон, как звали его маруху, на кровать.

Та с чувством выпила и блаженно закатила глаза.

— Хорошо!

Цыган провел рукой по гладкой груди Нинон и почувствовал, как его снова охватывает непреодолимое желание обладать этой женщиной.

Загорелась и Нинон. Она притянула к себе голову Цыгана и впилась в его губы жгучим поцелуем.

И в тот самый сладкий момент, когда они были уже готовы продолжить любовыне утехи, в дверь постучали.

Цыган недовольно выпрямился.

Этот адрес знали только самые близкие к нему люди и без особой нужды беспокоить его не стали бы.

Значит, случилось что-то неординарное. Стук повторился.

Он быстро оделся и, взяв на всякий случай в руку финку, пошел к двери.

— Кто? — негромко спросил он.

— Почтальон! — ответил мужской голос. — Привет из Астрахани принес!

Цыган открыл дверь и увидел незнакомого мужчину в элегантном сером костюме с кожаным портфелем в руках.

— Заходи!

Мужчина вошел в комнату и, увидев на кровати полураздетую женщину, вопросительно взглянул на Цыгана.

— Сейчас! — кивнул тот и подошел к кровати. — Погуляй, Нинон!

Давно привыкшая к конспиративной жизни своего приятеля, женщина не выразила ни малейшего неудовольствия и быстро оделась.

Когда она ушла, Цыган кивнул на стол.

— Как?

— Потом, — ответил мужчина, — сначала дело…

Цыган кивнул и сел на стул.

— Хром кланятся велел, — сказал мужчина.

— Спасибо!

— И прислал подарки, — продолжал мужчина.

Заметив вопросительный взгляд Цыгана, он открыл портфель и вывалил на стол кучу изделий из золота и толстые пачки денег.

— Это он там заработал? — насмешливо спросил Цыган, оценивающе рассматривая драгоценности.

— Можно сказать и так! — охотно согласился мужчина.

Он полез в карман, и Цыган против своей воли напрягся, так как много раз в своей жизни видел, как из этих карманов в подобных ситуациях доставали финки и пистолеты.

Мужчина понимающе улыбнулся и протянул Цыгану небольшой клочок бумаги.

Вор взял бумагу и равернул ее.

На ней рукой Хрома было написано: «Чисто. Хр.»

Цыган кивнул, взял спички и сжег записку.

— Как отзываешься? — с некоторым облегчением в голосе спросил он гостя.

— Граф…

Цыган усмехнулся.

— Громко!

— Как прозвали… — пожал плечами гость.

Цыган был опытным вором и прекрасно видел, что его гость не из блатных и прозвали его, судя по внешности, за приосхождение.

Но хорошо знавший и уважавший воровские законы лишних вопросов задавать не стал.

— Свою долю, — кивнул Алексей на стол, — я взял! Это, — отобрал он несколько изделий, — твое! Здесь, — отделил он от общей кучи часть драгоценностей — доля Хрома, все остальное на общак…

— Хорошо, — сказал Цыган и кивнул на стол. — Ну, что, теперь отметим знакомство?

— Вот теперь, — улыбнулся гость, — с удовольствием!

— Минуту!

Цыган выглянул в коридор и позвал курившую на кухне Нинон.

— Прибери! — коротко приказал он.

Нинон быстро убрала и накрыла на стол.

Цыган разлил водку.

— Давай, Граф, — поднял он свой стакан, — за тех, кто там!

— Давай! — чокнулся с ним Граф.

— Как там? — спросил Цыган, когда они выпили по второй.

— Нормально! — ответил Граф, цепляя на вилку соленый грибок. — Только жарко очень!

— Да, — рассмеялся Цыган, два раза отбывавший срок на севере, — места нам нашли подходящие! Или собачий холод, или адская жара!

Они проговорили еще почти час, и вобщем-то ни о чем.

Граф ни разу не заикнулся о подарках с юга, да и сам Цыган не интересовался их таинственным происхождением.

Хотя ему было интересно.

И в самом деле, за всю его блатную жизнь это была первая подобная посылка из тех самых мест, которые почему-то принято называть не столь отдаленными. Несмотря на то, что этим «неотдаленным» местам относилась Колыма.

Как правило, посылки шли в обратном порядке, не с зоны на волю, а с воли на зону.

Перед тем как расстаться, Цыган спросил:

— Ты сам по себе, или…

— По-всякому, — уклончиво ответил Граф.

— Если что, обращайся! — протянул руку Цыган.

— Обращусь! — крепко пожал ее гость.

Закрыв за ним дверь, Цыган подошел к столу, над которым склонилась восхищенная все увиденным на нем Нинон.

А посмотреть там на самом деле было на что.

Кольца, перстни, серьги, браслеты, кулоны, ожерелья, кресты, цепочки…

Словно капли росы горели в попадавших через окно солнечных лучах вставленные в красивую оправу бриллианты и драгоценные камни.

Цыган восхищенно покачал головой.

Даже он, воровавший всю свою сознательную жизнь, никогда не видел в одном месте такого богатства.

— Да, — протянул он, — тут лимона на полтора будет!

— Боже мой! — воскликнула Нинон, рассматривая небольшие серьги, в которых зеленым огнем блестели изумруды. — Какая прелесть!

— Нравятся? — усмехнулся Цыган.

— Еще как!

— Тогда возьми их себе! — неожиданно для себя вдруг проговорил Цыган.

Женщина изумленно взглянула на него. Она прекрасно разбиралсь в воровских понятиях и знала, что все это богатство принадлежит всем.

Говоря откровенно, Цыган был уже и сам не рад врвавшемуся у него «возьми их себе».

Но назад слово взять уже не мог. Ладно, Бог с ними с этими серьгами, в конце концов, он вычтет их из своей доли. Так что проблем с обществом у него не будет…

— Бери, бери! — ласково произнес он.

Дважды повторять подобное приглашение Нинон было не надо. Она быстро сняла свои старые серьги, надела новые и подошла к стоявшему на комоде зеркалу.

— Вот это да! — восхищенно воскликнула она, едва взглянув на себя.

— Да, — снова улыбнулся он, любуясь серьгами, которые удивительным образом шли Нинон, — красиво!

— Ну что, — весело спросил он, когда Нинон, вдоволь налюбовавшись подарком, уселась за стол, — обмоем!

— Конечно!

Минут через десять, Нинон все-таки сняла серьги, как всегда снимала их перед занятием любовью.

А прилично поддатый Цыган, снова и снова ненасытно целуя Нинон, на целых вда часа забыл и о Хроме, и о Графе, и о привезенном им подарке…

Забыл о Цыгане и Алексей, которого ждало куда более приятное свидание.

Через час он был на Казанском вокзале, куда в два часа дня должен был прибыть поезд из Астрахани.

У входа в вокзал он купил букет цветов и направился на перрон.

Несмотря на февральский мороз, на перроне было полно встречающих.

До прихода поезда было еще полчаса, и Анненков отправился в буфет.

Впрочем, это он так только назывался «буфет».

Жидкий чай, какое-то подобие кофе и леденцы, — вот и все, чем мог похвастаться полный буфетчик, с тоской наблюдавший за входящими в вокзал.

Ничего удивительного в этом убожестве не было.

В 1940 году, в СССР разразился очередной продовольственный и товарный кризис, и многотысячные очереди стали обыденным явлением по всей стране.

Именно тогда в лексикон советских людей прочно вошло слово «блат», который, если верить появившейся в то время пословице, «был сильнее Совнаркома».

Анненков поморщился, вспомнив, сколько ему пришлось заплатить за билет до Москвы для Марины. И ему еще повезло, посольку достать железнодорожный билет в Москву в те времена без специальных документов было практически невозможно.

Естественно, для тех, у кого не было денег. Ну а для тех, у кого они имелись, никаких проблем ни с билетами, ни с продовольствием не возникало.

Ну а коль так, то при желании всегда можно было найти организацию, а в ней человека, готового за определенную мзду помочь с документом, открывающим дорогу в столицу Родины.

Именно такой умелец и помог с билетом для Марины. А все дело было в том, что вкусивший новой любви Дугин даже не стал ничего объяснять Марине.

Все еще пребывая в «командировке», он просто передал ей приказ убираться на все четыре стороны. И Марине, считал Алексей, повезло.

Да и кто мог поручиться за то, что он, под горячую руку, не спустил бы всех собак на нее?

Анненков подошел к стойке, и дородный бефетчик только развел руками, как бы говоря:

— Ничего не поделаешь! Вот такой у нас социализм!

Анненков понимающе усмехнулся.

Каждый день газеты сообщали о колоссальных урожаях и несметном количестве товаров на складах, а прилавки в магазинах сияли пустотой.

И даже на рынках молоко продавали сейчас не крынками или бутылками, а стаканчиками, муку — блюдцами, а картошку — поштучно.

Понятно, что в этих условиях расцветала дикая спекуляция и не менее жуткий произвол милиционеров, которым приходилсь сдерживать многотысячные очереди.

Делалось это очень просто.

Милиция выстраивала очереди за квартал от магазина, а потом отбирала 10 человек и вела «счастливцев» под конвоем к магазину.

Надо ли говорить, что за определенное вознаграждание в число «счастливцев» попадали не всегда те, кто мужественно ждал своей очереди.

Анненков вышел на перрон, где уже отпыхтел парами подошедший поезд.

Марина ехала в пятом вагоне, и когда Анненков подошел к дверям, она уже стояла на перроне.

И, конечно, Анненков не мог не заметить, как она выделялась среди огромной толпы, заполнившей перрон. Фигурой, волосами, лицом и манерой держать себя.

Да, подумал он, эта женщина могла украсить любое собрание.

Заметив Алексея, Марина улыбнулась и пошла ему навстречу.

— Ну, здравствуй! — радостно улыбнулась она и, обняв его, крепко поцеловала в губы.

— Рад тебя видеть! — искренне ответил Алексей, которому все больше нравилась эта женщина.

И ничего предосудительного в этом не было.

Он был молод, силен и ценил женскую красоту. А Марина понимала в любви толк.

Алексей взял у нее саквояж, и они пошли к выходу с перрона.

Анненков жил в Сокольниках в отдельной квартире.

Едва они окзались наедине, Марина обняла его и покрыла страстными поцелуями.

Алексей почувствовал, как его накрывает огромная теплая волна, которая бросила их на кровать, и он с какой-то поразившей его самого одержимостью овладел Мариной.

— Ну вот, — улыбнулся он, когда Марина вернулась из ванной, — ты и испортила мне торжественную встречу!

— Что ты имеешь в виду? — вопросительно взглянула на нео женщина.

— Праздничный ужин и хорошее вино!

— Так еще не поздно, — усмехнулась Марина, — особенно если учесть, что в поезде я почти ничего не ела…

Анненков быстро оделся и вышел на кухню, где у него были приготовлены купленные по баснословной цене у официанта местного ресторана продукты.

Через пять минут стол был накрыт.

Алексей разлил вино по бокалам.

Марина подняла свой бокал и взглянула на Алексея каким-то странным взглядом. Обычно в нем сквозил интерес, чаще желание, но сейчас было нечто такое, что открылось только Марине, и чего не мог понимать Алексей.

Но самым удивительным было как раз то, что так оно и было.

А все дело было в том, что Марина впервые по-настоящему полюбила и смотрела на открывшийся ей совершенно по-новому мир совсем другими глазами.

И в этом новом мире не было уже ни расчета, ни желания устроиться, ни стремления к выгоде.

Более того, та жизнь, которой она жила до этого, со всеми этими дугинами и им подобными, показалась ей мелкой и ничтожной.

И она отдала бы сейчас все принадлежавшие ей побрякушки за то, чтобы навсегда остаться с Алексеем, в котором она интуитивно чувствовала совершенно другую, высшую породу.

Ее совершенно не интересовало, как он дошел до жизни такой, посокольку она хорошо знала, что означает в Советском Союзе иметь статус «бывшего».

Но она точно так же знала и то, что Алексей не способен ни на подлость, ни на предательство, чем бы он не занимался.

— Я хочу выпить, — без всякой патетики произнесла Марина, — за еще живущих на нашей земле настоящих мужчин! За тебя!

— Спасибо! — чокнулся с ней Анненков.

Он залпом выпил водку и почувствовал, как ледяная жидкость, проскользнув вниз, обожгла пищевод и тут же превратилась в приятное тепло.

Он закусил мясистым помидором и принялся за роскошный холодец, обильно поливая его душистым хреном. Женщина смотрела на него.

— Так нельзя, Марина, — улыбнулся Арсений, — кладя себе очередной кусок холодца. — Надо закусывать!

— Не хочу, — покачала головой девушка.

— Почему? — взглянул на нее Алексей.

— Перенервничала, — честно ответила Марина. — Всю дорогу мне казалось, что вот откроется дверь войдет Дугин со своими костоломами…

— Все может быть, Марина, — ответил Аринин, — но что сделано, то сделано, и не надо портить такой чудесный день грустными размышлениями!

Марина кивнула.

Ничего другого она и не ожидала. Этот сильный и уверенный в себе мужчина не станет ныть и жаловаться, даже если ему, как будет совсем плохо.

— Ты прав, Леша, — наполнила она рюмки, — гулять, так гулять!

После второй рюмки Марина обрела аппетит и с удовольствием ела приготовленные Анненковым салаты и мясо.

И все же грусть не покидала ее.

Конечно, Алексей прекрасно понимал состояние женщины и не сыпал соли на рану.

— Леша, — проговорила вдруг Марина таким проникновенным тоном, что Анненков внимательно взглянул на нее, — завтра мы с тобой расстанемся и, наверное, навсегда…

Она с трудом сдержала слезу и, сглотнув ставший в горле ком, продолжала:

— Но я хочу, чтобы ты знал, что я совсем не такая, как ты думаешь…

Аринин хотел что-то сказать, но Марина жестом остановила его.

— Я, — продолжала она, — не буду тебя обманывать и рассказывать красивые сказки о своей жизни с тем же Дугиным. Да, меня, наверное, можно презирать, поскольку никакой любви к этому кабану у меня не было, а был только расчет. Но после встречи с тобой во мне что-то перевернулось, и я поняла, что нельзя никогда продавать себя и дарить хотя бы один поцелуй без любви…

— Нет на свете ничего лучшего, — воспользовался паузой Алексей, — чем поцелуй. Самое сладкое и тайное, дрожью двух миров исполненное — есть поцелуй. Губы касаются друг друга, прижимаются друг к другу и целуются, целуются, и я счастлив, когда целую. Я чувствую радость дыхания и понимаю, что такое есть жизнь, вижу Небо и Землю, слышу все свое тело и нежное тело другое. Целую ее, кого люблю, а все тело становится певучим и слышащим. Слепнут глаза, а видят ярче. Гаснут мысли, а все мыслью становится…

— Что это? — изумленно спросила Марина.

— Замечательный поэт серебряного века Константин Бальмонт, — улыбнулся Анненков. — Когда-то эти стихи в прозе мне настолько понравилась, что я выучил их наизусть.

— Здорово! А ты еще что-нибудь помнишь?

— Да…

— Почитай!

— Тайна любви больше, — снова заговорил Алексей, — чем тайна смерти, а жизнь и смерть становятся равными для того, кто любит. В том сила и ужас Любви. Она ослепляет глаза и меняет души так, что драгоценные предметы становятся ничем, а ничто становится безбрежным царством. Она меняет и людей, которые становятся богами и зверьми и входят в мир нечеловеческий! И в нем души бьются, безумствуют, светятся, горят, плачут, и в первый раз живут, и в первый раз видят, видят все, влюбляясь в тела, как некогда Ангелы влюблялись в дочерей Земли. Нам холодно, мы цепенеем и тонем в зеркальных глубинах. Но мы любим, мы любим, и ради Любви совершим геройство, и ради Любви совершим преступление, ради одной минуты Любви создадим жизнь и растопчем жизнь. В этом Любовь. Любовь ужасна, беспощадна, она чудовищна. Любовь нежна, Любовь воздушна, Любовь неизреченна и необъяснима, и что бы ни говорить о Любви, ее не замкнешь в слова, как не расскажешь музыку и не нарисуешь солнце. Но только одно верно: тайна Любви больше, чем тайна смерти, потому что сердце захочет жить и умереть ради Любви, но не захочет жить без Любви…

Когда Алексей замолчал, Марина долго сидела, не в силах ничего говорить.

Затем поднялась из-за стола и, одарив Аринина одним из тех проникновенных взглядов, от которого сразу загорается кровь, направилась к кровати.

Алексей отнес на кухню пустую бутылку вина и задержался там ровно настолько, столько в его понимании было необходимо Марине для того, чтобы подготовиться к пиршеству плоти. И когда он появился в спальне, Марина уже лежала в широкой кровати, покрытая прозрачным покрывалом.

И в какой уже раз его восхищенному взору представилось одно из самых совершенных женских тел, какие он когда-либо видел.

В следующее мгновение он мягко лег на Марину и впился в ее полураскрытые губы страстным поцелуем.

Марина застонала и ласково провела по его спине руками, снизу вверх, надавливая на какие-то только ей одной известные точки.

Потом откинула покрывало и, высоко подняв ноги, широко развела их в стороны. И измученный давно сжигавшим его желанием, Алексей, ощущая во всем теле неизъяснимое блаженство, с какой-то изумившей его самого нежной яростью вошел в нее.

Марина застонала еще сильнее и, извиваясь всем телом, принялась покрывать его губы, глаза и шею жгучими поцелуями.

Затем она ласковыми движениями принялась массировать ему низ живота. И он не успел даже ни о чем попросить Марину, как та уселась на него.

Глядя на ее мелко дрожащие груди, Алексей даже застонал от охватившего его сладостного восторга, чего с ним давно уже не бывало.

На этот раз они не спешили и шли к тому самому сладкому моменту, ради которого и затевались все эти любовные игры около часа.

И когда этот воистину сладкий миг был уже совсем близок, последовал яростный спрут и сменившее его полнейшее расслабление.

Минут десять они пролежали, не двигаясь и не говоря ни слова, все еще находясь под впечатлением только что полученного удовольствия.

Но как не был удовлетворен только что испытанной близостью Аринин, при виде совершенных форм Марины и так соблазнительно покачивающихся ее бедер, когда она, совершенно обнаженная направилась в ванну, его снова с ног до головы окатила теплая волна желания…

Утром Анненков достал из шкафа коробку и открыл ее.

В коробке лежало золото, деньги, новый паспорт для Марины и билет до Ленинграда, откуда Марина была родом.

Она слишком хорошо знала мстительный характер своего коварного сожителя и не сомневалась, что он попытается найти ее.

Марина слишком хорошо знала, как Николай выбивал признания из невиновных, которые после его бесед с ним превращались в японских шпионов и троцкистов.

Да, у него против нее, кроме подозрений, не было, но начни он ее пытать, она рассказала бы все. Потому и попросила, вручив Алексею свою фотографию, сделать ей новый паспорт.

Более того, сейчас она уже сожалела о содеяном, поскольку даже жизнь под чужим именем не обещала ей желанного спокойствия.

Но что сделано, то сделано. Слишком уж она была обижена на Дугина, вытершего об нее ноги.

— Золото сразу не продавай, — сказал Арсений, когда Марина спрятала коробку в свой саквояж. — Оно может быть в розыске…

— Ладно, — ответила Марина и взглянула Алексею в глаза.

Прекрасно понимая, что от него хочет услышать женщина, тот мягко сказал:

— Я бы оставил тебя у себя, но не время! Кто знает, как пойдут дела и если нас возьмут с тобой у меня на квартире, то в следующий раз в Астрахань ты поедешь за казенный счет. О себе, — невесело усмехнулся он, — я уже не говорю…

Марина понимающе покачала головой.

Своим женским чутьем она чувствовала, что Алексей не лжет и прекрасно понимала, что им надо на время расстаться в интересах их же собственной безопасности.

В эту миунту она была готова отдать все это проклятое золото и все деньги, только бы не уезжать.

Но, увы, это было невозможно, поскольку на самом деле никто не знал, что предпримет Дугин…

А в этот самый момент Николай Алексеевич Дугин громко матерился около своего пустого сейфа, который он прятал в сарае.

Сейф был вскрыт, и все его содержимое исчезло в неизвестном направлении.

А хранилось в нем предостаточно.

Помимо своих прямых обязанностей, Николай Алексеевич занимался и другой, куда более прибыльной деятельностью. Правда, в отличие от первой — подпольной.

Все дело было в том, что вместе с начальником производственного отдела он занимался спекуляцией черной икры, которая потом контрабандой шла в Иран.

Схема была проста, как божий день.

С каждой добытой зеками тонны икры в документах фиксировалось только девятьсот, а остальные сто Дугин с подельником продавал.

Этого хватало за глаза. Экспорт чёрной икры был важным источником получения валюты для индустриализации. Поэтому десятилетие перед Второй мировой войной стало одним из пиков осетрового и икорного промысла.

Только в 1939 году из СССР экспортировали 789 тонн чёрной икры на огромную сумму в 15 миллионов долларов.

Перекупщики расплачивались с ними рублями, доллары в Советском Союзе Дугину были не нужны.

Но он охотно брал и изделия из золота, и драгоценные камни, и старинное серебро.

И вот теперь его, всемогущего заместителя начальника оперативно-чекистского отдела Управления лагерей по Астраханской области, обнесли как последнего фраера!

Да еще где! В его же собственной вотчине!

А он даже не знал, на кого ему думать.

Марина?

Конечно, все может быть, но она никогда не видела этого самого сейфа, который он хранил в погребе.

Да и не знала она ни о какой икре.

Зеки?

Эти могли, если, конечно, знали.

Подельники?

А что?

О его доходах знали в Управлении два человека и вполне могли ограбить его.

Но самым печальным было то, что он не мог дать делу официальный ход. Проще было самому явиться в прокуратуру и заявить на себя.

Что оставалось?

Закусить губы и материться! И, конечно же, воровать!

На том до глубины души оскорбленный и униженный чекист и остановился.

И все же он ошибался.

Знала Марина о пещере Лейхтвейса, ох, как знала. И тому, что в ней хранилось, мог позавидовать и сам знаменитый разбойник Генрих Лейхтвейс, который хранил в своем убежище награбленные сокровища.

О тайнике она узнала случайно, в тот самый день, когда Николай получал от начальника производственного отдела очередную долю за икру, а затем пошел прятать ее в сарай.

Дальше все было делом техники.

Она рассказала о тайнике Алексею, тот Хрому, который достал воровские инструменты, а Анненков вскрыл сейф.

Другое дело, что Марина затеяла всю эту эпопею только с одним желанием: отомстить!

Ни о каком обогащении она не думала.

Да и теперь, когда все было сделано и это золото легло между нею и Алексеем, она многое бы отдала за то, чтобы исправить положение.

Но было уже поздно. Во всяком случае, пока…

Как и было обусловлено, половину добычи Алексей отдал Хрому, а остальное поделил с Мариной.

А еще через неделю Дугин получил новый удар.

Совершенно неожиданно для него, ему было приказано сдать дела и прибыть в Москву. После чего след его затерялся…

Глава III

Поезд из Москвы пришел в Ростов ровно в назначенное время.

Сотни измученных дорогой пассажиров с радостным шумом высыпали на перрон.

Стоял тоскливый февральский вечер.

Погода в этом году не баловала даже этот южный город, было прохладно, и вперемешку со льдом моросил мелкий нудный дождик.

Прячась от дождя, люди раскрывали зонтитки, а те, у кого их не было, торопливо поднимали воротники плащей и пальто.

Все спешили как можно скорее покинуть залитый водой негостеприимный перрон и быстрее добраться туда, где их ждал горячий чай и теплый прием.

Сложно сказать, ждал ли чай и прием невысокого мужчину с черным сильно потертым кожаным портфелем в руках, но, судя по его быстрому шагу, он спешил.

А вот затем случилось нечто странное. Выйдя на привокзальную площадь, мужчина не пошел ни на остановку автобуса, ни к частникам, которые наперебой предлагали свои недешевые в этот ночной час услуги приехавшим.

Он быстро свернул в темный переулок и долго простоял у какого-то плуразрушенного барака, наблюдая за площадью.

Создавалось впечатление, что он, то ли следил за кем-то, то ли кого-то ждал.

Но как бы там ни было, минут через тридцать, когда на площади не осталось ни одного пассажира, ни машины, он пятнадцать, мужчина еще раз внимательно осмотрелся и быстро зашагал в темноту только в одном ему известном направлении.

Направление это проходило по начинавшейся от вокзала Красноармейской улице.

В конце улицы начинался небольшой сквер.

Мужчина с портфелем несколько раз оглянулся и вошел в мрачную и залитую водой аллею, сквозь уже полуголые ветки многочисленных деревьев едва пробивался тусклый лунный свет.

Мужчина прошел всего метров пятьдесят, когда из-за одного из деревьев к нему метнулась черная тень и нанесла ему удар тускло блеснувшим в неверном свете луны ножом.

Даже не охнув, мужчина споткнулся и упал на грудь.

Тень выхватила из его рук портфель, и в следующее мгновенье к нему присоеденилась еще одна такая же темная тень.

Ею оказался молодой парень лет тридцати в каком-то подобии бушлата.

— Давай! — хрипло произнес он своему подельнику, плотному нозкорослому мужчине лет сорока пяти с кривым шрамом на левой щеке.

— Сейчас! — кивнул тот.

Парень со шрамом открыл портфель и запустил в него руку. Когда он вытащил ее из портфеля, в ней в неверном свете луны тускло блестнули золытые ювелирные изделия.

— Порядок! — усмехнулся он. — Теперь Зяма раскошелится!

— Что с ним? — кивнул парень на неподвижно лежавшего на земле мужчину. — Добить?

— Зачем? — усмехнулся тот. — После моего удара не добивают!

Парень наклонился ниже и увидел огромную лужу черной крови, которая обильно текла из раны в спине.

— Ну, и силен ты, Баркас! — в неподдельном восхищении покачал он головой.

— Ладно, Козырь, — отмахнулся тот, кого назвали Баркасом, — потом хвалиться будем! Давай с ним кончать!

Однако вместо того, чтобы поднять бесжизненное тело, бандиты поволкли его по земле, оставляя за ним широкий кровавый след.

Создавалось такое впечатление, словно они специально хотели оставить этот след.

Дотащив тело к начинавшемуся метрах в тридцати от аллеи большому и глубокому пруду, они взяли его за руки и за ноги и, несколько раз тяжело качнув, бросили в воду.

Через несколько секунд человек, совсем еще недавно мечтавший о горячем чае, лежал на трехметровой глубине, и только какая-то полусонная рыба отметила его появление в пруду тем, что несколько раз ткнула его мягкими губами в лицо.

— Перо! — взглянул на Баркаса Козырь.

Тот достал из кармана окровавленную финку и бросил ее недалеко от берега. Потом снял перчатки и сунул их в карман.

— Ну что, — спросил он, — теперь можно и водки выпить!

— Подожди! — взглянул тот на часы. — Через два часа сядем в поезд и будем пить до самой Одессы!

Но выпить бандитам в ту так удачно начавшуюся для них ночь, им так и не пришлось.

Не успели они пройти и сорока метров, как сзади раздался негромкий, но очень властный голос:

— Стоять!

Больше удивленные, нежели испуганные, бандиты быстро повернулись на голос и увидели рослого мужчину в широкополой шляпе с пистолетом в руке.

— Ты кто такой? — прохрипел Баркас.

— Сейчас представлюсь! — насмешливо ответил мужчина, внимательно смотревший на подельников.

Следил он за ними не зря, и в тот самый момент, когда Козырь попытался ударить его спрятанным в рукаве ножом, он ушел в сторону и, сделав шаг навстречу, молниеносным движением ударил его рукой по основанию шеи.

Козырь дернулся, на какое-то мгновенье застыл и тяжело упал на мокрую землю.

— Поставь портфель на землю и отдоди на десять метров! — приказал мужчина готовому кинуться на него Баркасу. — И не советую шутить, положу на месте!

Баркас нехотя бросил портфель и отступил на указанное ему расстояние.

Он повидал виды и прекрасно понимал, что так легко уложившему Козыря мужчине бессмысленно грозить теми страшными карами, которые обрушит на него некоронованнывй король уголовного мира Ростова Миша Черкасский.

В это мгновение луна вышла из-за туч, и Баркас смог рассмотреть лицо нападавшего.

Он не был физиономистом, но сразу же понял, что их противник не из блатных.

Холеное породистое лицо и холодный взгляд серо-голубых глаз.

Баркас по опыту знал, что бояться надо именно такого, ничего не выражавшего взгляда. Тех, кто кричал, брызгал слюной и грозил, он ни когда не боялся.

Поскольку хорошо знал, что и крики, и слюна, и угрозы есть признак слабости и неуверенности.

А вот таких, как этот напавший на них человек, он опасался всегда.

И уважал. Как уважает один хищный звень другого.

К тому же в глубине души он понимал, что ничего экстраординарного не произшло, и один бандит ограбил других.

Но и просто так смолчать он не мог.

— Маза за тобой, — произнес он, — но знай, что за это рыжье, — кивнул он на портфель, — придется ответить…

— Спасибо, что предупредил, — усмехнулся мужчина.

Он поднял портфель и сделал два шага по направлению к Баркасу.

Когда он оказался совсем рядом, Баркас поувствовал запах дорогого одеколона.

Он не видел, как мужчина взмахнул рукой и даже не почувствовал, как вместе с этим взмахом на него навалилась огромная и очень тяжелая плита.

Алексей Анненков взглянул на распростертого у его ног человека и пожал плечами.

— Извини, Баркас, ничего личного…

Он быстро обыскал убитого и обнаружил в кармане два билета на поезд до Одессы.

Затем в тусклом свете луны он быстро нашел брошенный Баркасом нож и аккуратно завернул его в носовой платок.

Для него уже было совершенно ясно, что в этом ночном саду разыгрался один из актов поставленного пока неизвестным ему режиссером кровавого спектакля под названием «Сокровища Дугина».

Иначе вряд ли бы бандиты прятали тело так, чтобы его как можно быстрее нашли и не бросали бы нож, которым было совершенно убийство…

Только через неделю Анненков пришел по тому самому адресу, по которому так и не добрался курьер Цыгана.

А все дело было в том, что они решили продать часть причитающейся «общаку» доли.

В Москве сбывать краденное было опасно, и, по совету Цыгана, имевшего хорошие связи со скупщиком золота в Ростове, было решено отвезти золото туда.

В поездку отправились вдвоем: сам Анненков и один из приближенных к Цыгану людей — Михаил Кутергин — в кругу блатных известный как Сват.

Но когда они вошли в тот злополучный парк, внимание Алексея отвлек какой-то одинокий мужчина, все время смотревший в их сторону.

Алексей задержался и, убедившись, что это какой-то пьняый, поспешил к ушедшему вперед Свату.

Но когда он догнал его, тот был уже убит, и Алексею не оставалось ничего другого, как только рассчитаться с обидчиками.

Коненчо, он прекрасно понимал, откуда дул ветер, но догадываться было мало, надо было еще и доказать.

Филипп Васильевич Симаков, как звали золотого дел мастера, был весьма уважемым в Ростове ювелиром. Но о второй и тайной стороне ег деятельности знали немногие. А все дело было в том, что он давно уже являлся крупным скупщиком золота и драгоценных камней.

Завидев появившегося в салоне Анненкова, он сразу же понял, с кем имеет дело. И он даже не сомневался, что бывший офицер, как он окрестил Алексея, пришел продать что-нибудь из старых запасов.

Если он чему и удивился, так это только тому, что этот человек так долго тянул с продажей.

Как правило, все бывшие избавились от только отягочщавшего их участь в Советской России золотых и серебряных оков капитализма и камней еще в гражданскую войну.

— Что желаете? — широко улыбнулся он, давая понять, что хорошо знает, с кем имеет дело.

— Я желаю, — ответил Анненков, — предложить вам монету…

Все оживление сбежало с лица Симакова, и он с некоторым разочарованием развел руками.

— Тогда вы не по адресу! Я монетами не интересуюсь!

— А вы все-таки посмотрите! — попросил Анненков. — Может быть, кого-нибудь и посоветуете! Вещь стоящая!

— Ну ладно, — надевая очки, согласился ювелир. — Давайте!

Едва он посмотрел на монету, как улыбка сбежала с его лица.

Это был условный знак от самого Хрома, с которым он был связан уже много лет и который сейчас отбывал срок.

— Ну, что же, — совсем другим тоном произнес он, возвращая монету Анненокву, — это другое дело!

Он подошел к двери магазина и повесил на нее табличку «Обед», потом закрыл дверь на ключ и пригласил Алексея в свой кабинет.

Алексей с интересом осмотрел его убранство.

Здесь было все: золото, иконы, изделяи из серебра. Но куда больше его поразили висевшие на стенах кабинета картины.

— Подлинники, конечно! — улыбнулся Симаков, заметив вопросительный взгляд гостя. — Репин, Айвазвоский, Врубель и Серов. Да, сейчас они ни кому не нужны, а вы представляете, сколько они будут стоять лет так через сорок?

— У меня, — улыбнулся Анненков, — несколько иные представления о ценности картин.

— Я понимаю, — кивнул Симаков, — искусство бесценно и все такое! Ладно, оставим это! Вы, насколько я понимаю, пришли не для того, чтобы любоваться Серовым и поговорить об Айвазовском?

— Вы правильно понимаете, Филипп Васильевич, — улбынулся Анненков и, открыв саквояж, выложил на стол несколько длинных ящичков.

Симаков открыл первый ящик и достал лежавшее в нем ожерелье, заигравшее в попадавших через оконо лучах солнца каким-то волшебным светом.

Такой же свет Анненков заметил и в глазах самого Симакова, не признесшего ни единого слова. Однако по его загоревшемуся взгляду и было видно, насколько его поразили принесенные вещи.

Осмотрев последнюю, он бережно уложил ее в ящичек, и взглянул на Анненкова.

— Так как, Филипп Васильевич? — улыбнулся тот. — Искусство бесценно?

— О, да! — закивал тот головой. — Бесценно!

— А если все-таки оценить? — продолжал улыбаться Алексей.

— Оценить можно, — ответил Симаков, — только для этого мне понадобиться время…

— Тогда до завтра?

— Приходите в это же время…

Закрыв за посетителем дверь, на которой теперь красовалась табличка «Учет», Симаков поспешил в кабинет и высыпал содержимое первого ящика на стол.

Потом достал лупу и необходимые для исследования приборы.

Закончил он свое исследование поздно вечером, забыв и об обеде и об ужине.

Отложив последний браслет в стиле рококко, он встал из-за стола и потянулся.

Что там говорить, утомила работа!

Ювелир достал из буфета работы восемнадцатого века бутылку коньяка и налил серебряную рюмку, из которой когда-то вкушал горячительные напитки сам князь Потемкин.

Пригубив коньяк, он не выдержал и снова взял в руки старинное ожерелье с игравшими на нем темной кровью рубинами.

Он даже не сомневался, что все это богатство надо брать.

Было только одно «но». У него не было столько наличных денег.

По давно заведенным правилам он платил треть от стоимости ворованного золота и камней.

И это был первый случай за всю его богатую практику, когда он мог расплатиться сразу.

Впрочем, подобные мелочи не пугали его.

У него было достаточно состоятельных приятелей, и, рассчитывая на приобретенные им сокровища, он мог себе позволить брать взаймы под большие проценты.

Ровно в половине второго Анненков пришел в магазин. Симаков был один.

Проводив госят в кабинет, он сразу же перешел к делу.

— Я готов приобрести все… — сказал он, назвав весьма крупную сумму.

— Я согласен, — ответил Анненков.

— В таком случае…

Симаков достал из-под стола небольшой саквояж и поставил его на стол.

— Считать будете?

Алексей открыл саквояж, доверху набитый денежными купюрами и взглянул на ювелира.

— Зачем? — усмехнулся Алкесей.

Он закрыл саквояж и спросил:

— А скажите мне, Филипп Васильевич, говорит ли вам о чем-нибудь имя Зямы из Одессы?

При этом имени Симаков внимательно посмотрел на Анненкова.

Он ожидал услышать все что угодно, но не имя своего заклятого врага.

За годы совместного сотрудничества он подставил его дажды и оба раза умудрился выдти сухим из воды.

— Это Зиновий Зингер, — ответил Симаков.

— А поподробнее? — улыбнулся Анненков.

— Это человек насколько жадный, насколько и подлый, — ответил ювелир. — В наших кругах с ним давно уже никто не имеет дела. Говоря откровенно, от него давно бы избавились, если бы за ним не стоял один из королей криминального мира Одессы Миша Привоз. Если хотите мой совет, то дел я вам с ним иметь не советую…

Конечно, Симакову очень хотелось узнать, зачем Зяма понадобился столичному гостю, но спрашивать не стал. Хорошо знал: себе дороже.

— Ну что же, — протянул руку Алексей, — спасибо вам и разрешите откланяться!

Симаков разрешил и проводил симпатичного ему гостя до дверей салона.

— Всегда к вашим услугам! — сказал он прощанье.

Алексей улбынулся.

В чем-в чем, а в этом он не сомневался. Он кивнул и быстро зашагал в сторону вокзала.

Глава IV

Прав, ох как прав был Филипп Васильевич Симаков, назвав Зяму Зингера подлым и жадным.

Таковым он был всегда, и именно Зингер был одним из главарей действовавшего в 1926 году в Одессе мощного подпольного синдиката, который изготавливал так называемое дутое золото.

В подпольных цехах классные специалисты делали из серебра и меди фальшивые ювелирные изделия на сотни тысяч золотых червонцев и килограммами сбывали в городе.

Дутое золото, которое визуально невозможно было отличить от настоящего, можно было приобрести в Одессе повсюду.

Ведь махинаторы ставили на свои изделия настоящие пробирные клейма высокой пробы.

Более того, они умудрялись сделать так, что трехграммовое кольцо смотрелось на все десять.

Солидности такой подделке придавал именно раздутый внешний вид.

Пробирные клейма были так ловко исполнены, что качественную подделку мог определить только настоящий специалист.

Там было очень мало золота и много меди и серебра.

Нэпманы это знали, но все же многие из них клевали на это подделанное рыжье и покупали его.

Среди одесских аферистов был распространен еще один вид криминального промысла — подделка различных античных и средневековых артефактов — золотых монет, украшений, ваз и других вещей.

И на это были свои причины.

Ранее, в античную эпоху, в этом регионе был город, который являлся древнегреческой колонией.

В XIX веке начались активные раскопки остатков этого города.

Интересно то, что не только археологи, но и жители Одессы уже тогда занимались черной археологией, а попросту говоря, искали старинные вещи и клады.

Когда этот источник иссяк, то аферисты решили продолжить свою деятельность.

Они начали активно подделывать античные артефакты и продавать их новой буржуазии и помещикам.

Ловкие махинаторы подделывали и самые употребляемые товары: от парфюмерии, спиртного, табачных изделий, женских платьев, мужских костюмов до произведений искусства, ценных бумаг, облигаций и любой иностранной валюты.

Во время новой экономической политики по черным рынкам Одессы гуляли поддельные золотые царские червонцы, фальшивые франки, нарисованные на Молдаванке доллары и фунты стерлингов.

Поставщиками таких подделок были сотни одесских синдикатов, артелей и товариществ.

Отдельные, более профессиональные конторы, занимались изготовлением фальшивых ювелирных украшений.

Была такая контора и у Зямы.

Конечно, после нэпа стало труднее, и основным направлением в криминальной деятельности Зямы стала скупка ворованного золота и драгоценных камней.

И если все остальные скупщики золота и камней давали ворам до тридцати процентов, то Зяма ограничивался двадцатью.

Но к нему все равно шли.

Пришел к нему и некто Сергей Петрович Назан. Пришел издалека, из затерянного в Сибири города Минусинска Кемеровской области.

А все дело было в том, что этот самый Сергей Петрович, известный в криминальных кругах под кличкой Волк, привез в Одессу из дальних краев три золотых самородка, общим весом в три с половиной килограмма и пятнадцать килограммов шлиха.

Почему он пришел к скупщику, который давал меньше всех?

Да только потому, что уже имел дело с ним, а золото было похищено с Бодайбинского прииска Иркутской области, где отбывали срок его подельники.

В свое время Зяма кинул одного из его пребывавших сейчас в неволе подельников, и теперь у Волка был разработан целый план сначала по продаже золота, а потом и по его изъятию.

Зяма проверил золото, взвесил и назвал сумму.

— Согласен? — взглянул он на Волка.

— Да! — кивнул тот.

— Подожди меня! — сказал Зяма и исчез в кабинете, где у него имелся потаенный сейф, вделанный в стенку.

Через пять минут он вышел и протянул гостю плотный конверт. Тот пересчитал деньги и вопросительно взглянул на скупщика.

— Что-нибудь еще? — изогнул тот уже порядком поредевшую бровь.

— Шлих возьмешь?

— Сколько?

— Пятнадцать…

— А чего сразу не принес?

Волк не ответил и только насмешливо наклонил голову. Нашел, мол, дурака! А если повяжут?

— Ладно, — кивнул Зяма, — давай через полтора часа…

— А чего тянуть? — удивился Волк. — Через пятнадцать минут могу доставить в лучшем виде!

— Если в долг поверишь, — усмехнулся Зяма, — то неси!

Волк понимающе покачал головой.

Сумма за пятнадцать килограммов шлиха была солидной и, как правило, о таких сделках предупреждали заранее.

— Договорились! — сказал он и взглянул на роскошные часы в углу зала. — Ровно в девять я у тебя…

Алексей Анненков подошел к ювелирному магазину Зямы в половине восьмого вечера, за полчаса до закрытия магазина.

К своему удивлению, он увидел на двери табличку со словом «Перерыв».

Он перешел на другую сторону улицы и стал наблюдать за магазином.

Минут через пять из него вышел мужчина лет сорока пяти в хорошо сшитом коричневом костюме и такой же шляпе.

Но никакой шикарный прикид не мог обмануть Анненкова, и он мгновенно определил, что посетитель ювелирного магазина из блатных.

Но не удивился.

Да и чему?

Тому, что к скупщику краденного ходили уголовники?

Было бы удивительно, если бы это было наоборот.

Удивило Анненкова другое.

Мужчина перешел на его сторону и уселся на скамейке в небольшом садике.

Из кустов мгновенно появился второй, тоже из уголовников, и уселся на скамью.

Мужчина в костюме принялся что-то объяснять ему. Когда он закончил говорить, тот коротко кивнул.

Затем стали происходить еще более странные вещи.

Минут через десять из магазина вышел сам Зяма. Оглядевшись, он медленно пошел по улице.

Один из сидевших встал и направился за ним.

Еще через пару минут за ними двинулся и мужчина в коричневом костюме.

Анненков не сомневался, что за Зямой следили не случайно, и осторожно двинулся за этой не самой веселой кампанией.

Конечно, он не мог знать того, что Зяма идет на квартиру, о которой, кроме него, никто не знал, за деньгами, чтобы расплатиться за шлих.

Нес с собой он и купленные только что слитки, которые опасался держать в сейфе ювелирного магазина.

Конечно, покровительство Миши Привоза дорогого стоило, но его маганзин уже несколько раз пытались ограбить залетные, и все самое ценное Зяма хранил на специально приобретенной для этого даче, о которой не знала даже его жена.

Не мог знать Алексей и того, что Волк намеревался покончить с ним еще в магазине, но, узнав, что у Зямы нет денег, решил проследить за ним и разобраться с ним уже на месте.

Минут десять они шли по Пантелеймоновкой улице, затем свернули на Канатную и через парк имени Шевченко вышли к небольшому поселку на берегу моря.

Здесь и находилась та самая дача, в которой Зяма хранил свои нажитые неправденым трудом сокровища.

Подойдя к даче, Зяма несколько минту простоял в растущих рядом с ней густых кустах кации, внимательно оглядывая местность.

Не заметив ничего подозрительного, он быстро направился к дому и вошел в него.

Еще через пять минут к дому подкрались следившие за ним уголовники.

Они осторожно подошли к двери, и один из них достал из кармана освязку отмычек.

Несколько поворотов замка, дверь открылась, и бандиты вошли в дом.

Анненков быстро подошел к дому и осторожно взглянул в окно.

В комнате шла драка, и, судя по тому, что один из бандитов держал в руке финку, жить Зяме оставались считанные секунды.

Анненков толкнул незапертую дверь и вбежал в комнату, и в этот самый момент бандит ударил Зяму финкой в живот.

Тот ахнул и грузно упал на пол.

Заметив Анненкова, другой бандит бросился на него.

Анненков ударил его ногой в живот, и тот без сознания рухнул на пол.

— Ну, сука! — прорычал зарезавший Зяму парень и двинулся на Анненкова.

Тот внимательно следил за его весьма, надо заметить, профессиональными движениями.

Анненков предпочел бы стремительную атаку, когда человек в гневе не помнит себя и ослеплен только одним желанием: убить.

Его противник не спешил.

Конечно, Алексей мог достать пистолет и пристрелить его, но выстрел привлек бы внимание соседей, и ему пришлось бы немедленно уходить.

Анненков очень наделся на то, что ему еще удастся побеседовать с истекавшим на полу кровью Зямой, ради чего он и приехал в Одессу.

Тем временем бандит сделал несколько выпадов, настолько быстрых, что Анненкову не удалось поймать его на прием.

И все-таки он перехитирл его.

Когда тот после очередного недостигшего цели удара отскочил назад, Анненков сделал мощный прыжок и сильно ударил бандита носком ботинка под побородок.

Даже не охнув, тот растунылся на полу.

Убедившись, что второй бандит все еще не пришел в себя, Анненков кинулся к Зяме.

Одного взгляда на его даже не столько бледное, сколько уже посиневшее лицо с запавшими глазами было достаточно чтобы понять: ему недолго осталось гостить на этой земле.

— Я Баркас, — наклонившись к ювелиру, громко произнес Анненков.

Зяма слабо кинвул головой.

— Я ждал тебя, — прошептал он из последних сил. — Передай Валету, что… Волк… он знает…

С этими словами Зяма в последний раз в жизни дергнулся и затих.

Анненков огляделся.

Оба бандита пребывали без сознания.

Недалеко от Волка лежал кожанный потртфель. Анненков октрыл его и увидел три золотых слитка и пачки денег.

В другой комнате он обнаружил открытый сейф, в котором лежало множество ювелирных изделий.

Анненков сложил их в сумку и, прихватив Зямин портфель, быстро покинул дачу.

Глава V

В начале апреля 1941 года на вилле в пригороде Парижа одного из учредителей газеты «Возрождение», председателя Казачьего союза, генерал-майора Ивана Григорьевича Акулинина встретились начальник Управления по делам русским эмигрантов в Германии Василий Викторович Бискупский начальник Объединения Русских Воинских Союзов в Германии генерал-майор Алексей Александрович фон Лампе.

На следующий день они должны были встретиться с Местоблюсителем Русского Престола великим князем Владимиром Кирилловичем.

Это были личности, весьма примечательная во многих отношениях.

Василий Викторович Бискупский окончил Николаевское кавалерийское училище с занесением на мраморную доску и был выпущен в лейб-гвардии конный полк, где дослужился до чина поручика.

В 1904 году он добровольно перевелся во 2-й Дагестанский полк в чине подъесаула, чтобы принять участие в русско-японской войне.

В боях был тяжело ранен.

В 1905 году с личного разрешения Николая II Бискупский вступил в тайный брак с известной исполнительницей русских романсов певицей Анастасией Дмитриевной Вяльцевой.

Поклонники называли ее певицей радостей жизни, потому что Вяльцева, в отличие от Варвары Паниной, не пела романсы, в которых были слезы, страдания, разочарования и смерть.

Осенью 1912 года Вяльцева заболела воспалением легких и, больная, отправилась на гастроли.

На концерте в Курске она упала в обморок.

Ей порекомендовали отменить гастроли, но она дала еще с десяток концертов, после чего вообще не смогла выйти на сцену.

Страстный роман закончился трагически.

Вяльцева заболела раком крови, и любящий муж согласился на прямое переливание крови.

Но было поздно и 5 февраля 1913 года Анастасии Дмитриевны не стало.

Вся Россия оплакивала королеву русского романса, а на ее похороны в Санкт-Петербурге вышло 150 000 почитателей ее таланта.

Тяжело переживая утрату, Бискупский, в том же году вышел в отставку в чине полковника и занялся коммерцией.

«Он, — писал о нем генерал Врангель, — женился на известной исполнительнице романсов Вяльцевой, и долго сумел скрывать этот брак, оставаясь в полку.

Такое фальшивое положение все же продолжаться не могло, и за два года до войны Бискупский полковником ушёл в отставку.

Он бросился в дела, основывал какие-то акционерные общества по разработке нефти на Дальнем Востоке, вовлек в это дело ряд бывших товарищей и, в конце концов, жестоко поплатился вместе с ними.

Овдовев, он поступил в Иркутский гусарский полк и, быстро двигаясь по службе, в конце войны командовал уже дивизией».

В 1913 году по Высочайшему Повелению Бискупский был восстановлен на службе и зачислен старшим штаб-офицером в 16-й Иркутский Гусарский полк, в составе которого с началом Первой Мировой войны выступил на фронт.

В декабре 1914 года он был назначен командиром 1-го лейб-драгунского Московского полка, в июне 1916 г. произведен в генерал-майоры.

В январе 1917 года Бискупский был назначен командиром 1-й бригады 3-й Кавалерийской дивизии, а в марте командиром 3-й Кавалерийской дивизии.

Генерал-майор Бискупский был неоднократно ранен, награжден всеми боевыми орденами, полагающимися по чину, включая Георгиевское оружие.

Революцию Виктор Васильевич принял восторженно.

«Поставившим на революцию», — вспоминал П.Н. Врангель, — оказался и бывший мой однополчанин, а в это время начальник 1-й кавалерийской дивизии, генерал Бискупский.

Лихой и способный офицер, весьма неглупый и с огромным честолюбием, непреодолимым желанием быть всегда и всюду первым, Бискупский был долгое время в полку коноводом, пользуясь среди товарищей большим влиянием.

В Петербурге он стал делегатом Совета солдатских депутатов от одной из армий. Он постоянно выступал с речами, по уполномочию совета, совместно с несколькими солдатами, ездил для переговоров с революционным кронштадтским гарнизоном и мечтал быть выбранным председателем военной секции совета.

Как и следовало ожидать, из этого ничего не вышло. Выбранным оказался какой-то фельдшер, и Бискупский вскоре уехал из Петербурга».

В апреле 1918 года Бискупский был назначен Командующим войсками гетмана П. П. Скоропадского, в июле того же года стал командиром 1-й конной дивизии, дислоцированной в районе Одессы.

В 1919 году он эмигрировал в Германию, где стал главой прогерманского «Западно-русского правительства».

В то время он активно поддерживал претензии Великого Князя Кирилла Владимировича на российский престол.

В марте 1920 года Бискупский принял участие в неудавшемся путче Каппа.

Вместе с генералом Людендорфом он пытался создать «Контрреволюционную армию» для восстановления монархий в Центральной Европе и России.

Активно участвовал в деятельности организации «Возрождение», созданной прибалтийским немцем Максом Эрвином фон Шойбнер-Рихтером в качестве связующего звена между правым крылом белой эмиграции и НСДАП. Был руководителем организации до 9 ноября 1923 года.

Бискупский жил в собственной квартире в центре Мюнхена и исполнял функции представителя Великого Князя Кирилла Владимировича в Германии.

Если верить легенде, то именно у него после провала «пивного путча» скрывался Адольф Гитлер.

С 1936 года Бискупский был директором «Русского национального управления» в Германии и доверенным лицом министерства внутренних дел Германии.

В это же время он умудрился получить от японского правительства большую сумму денег за принадлежавшие ему земли на Сахалине.

В 1936 году Бискупского арестовали.

Несколько месяцев он пытался освободиться через свои немецкие связи, но всё оказалось тщетно.

Только заступничество Императора Кирилла Владимировича, направившего письмо канцлеру А. Гитлеру с просьбой разобраться в деле Бискупского, помогло генералу обрести долгожданную свободу.

Не забыв оказанной ему услуги, Гитлер не только освободил Бискупского, но и назначил его руководителем «Бюро русских эмигрантов» в Шарлоттенбурге, находившимся под наблюдением гестапо.

В мае 1936 года Бискупский стал начальником Управления делами российской эмиграции в Берлине.

Он много общался с официальными представителями рейха, в частности, с экспертами по русскому вопросу Георгом Лейббрандтом и Арно Шикеданцем.

Но именно тогда в официальных немецких документах того времени появились сведения о том, что Бискупский сотрудничал с советской разведкой.

Так оно и было на самом деле.

В.В. Бискупский был связан с советской разведкой, и связь с ним поддерживали сотрудники резидентуры по работе с белой эмиграцией.

Одновременно Бискупский пребывал и под негласным агентурным «колпаком» советской разведки, поскольку за ним следил бывший полковник лейбгвардии Измайловского полка, ставший в эмиграции правой рукой представителя великого князя Кирилла Владимировича в Германии агент советской разведки Александр Дмитриевич Хомутов, ставший одной из его главных связей.

Иначе не могло и быть.

Советская разведка, укравшая генералов Кутепова и Миллера, просто не могла пройти мимо столь одиозной личной, какой являлся Бискупский.

И даже при всем своем желании, а такое желание было, отказаться от сотрудничества Бискупский не посмел. Его просто бы убили.

Другое дело, что его кураторы в Москве даже не подозревали, что ставший агентом поневоле Бискупский ненавидел и советскую власть, и их самих точно так же, как он ненавидел их всегда.

Благо, что он был не один. И тот же Хомутов, чья судьба сложилась не менее трагически, был солидарен с ним.

Летом 1915 Хомутов командовал ротой в 1-м батальоне. Капитан.

В начале сентября 1916 ранен в бою и получил за этот бой Георгиевское оружие.

Он провоевал до октбяря 1917 года, получил звание полковника и прозвище «Джоконда».

После февральской революции он вместе с генералом Разгильдеевым занимался формирование в Петрограде контрреволюционных групп офицеров-измайловцев.

После котябрьского переворота Хомутов активно занялся отправкой офицеров на Дон. В марте 1918 года полковник был арестован чекистами, и вот тогда-то он начал свой весьма затунвшийся роман с ними.

Выбор у него был куда как прост: либо сотрудничество, либо стенка.

Хомутов выбрал сотрудничество и летом 1918 оказался на Украине, откуда уехал в Германию.

Да, он работал на советскую разведку, но, как и в случае с Бискупским, это была работа не за совесть, а за страх. А совесть свою и Хомутов, и Бискупский успокаивали тем, что они не только наносят Белому движению минимальный вред, но и спасают его от полного разгрома.

И они были по-своему правы, поскольку никто не мог сказать, как бы пошли дела, окажись на их месте другие люди.

Известную роль Бискупский сыграл и в деле Тухачевского, поскольку именно он устроил встречу маршала в Берлине с представителями Российского общевоинского союза.

Вполне возможно, что именно так Тухачевский намеревался установить контакты с германским политическим и военным руководством.

И маршалу даже не могло придти в голову, что устроитель этой встречи агент советской разведки.

Ведь Бискупский на самом деле был близок с верхушкой руководства нацистской партии еще с первых лет ее существования.

Он дружил с А. Розенбергом и пользовался покоровительством самого Гитлера.

Однако во всех подробностях сообщил советским органам госбезопасности о встречах с Тухачевским в Лондоне генерал Н. Скоблин.

Именно он был одним из наиболее ценных агентов советской внешней разведки в кругах русской эмиграции под псевдонимом «Фермер».

Перед парижской встречей Тухачевский побывал на устроенном в его честь начальником Генерального штаба Франции генералом М. Гамеленом приеме.

На нем присутствовал начальник французской контрразведки полковник Робьен, сидевший вместе с Тухачевским в одном лагере Ингольштадт в германском плену.

Робьен вспоминал, что в разговоре между ним и Тухачевским «было упомянуто и имя генерала Скоблина в связи с его контактами с германской разведкой». Судя по тексту воспоминаний Робьена, инициатива разговора о Скоблине принадлежала Тухачевскому.

Общение Тухачевского с Бискупским привело к неожиданному повороту.

Весной 1936 года на контакт с представителем советской разведки напросился один из наиболее оппозиционно настроенных и влиятельных политических деятелей Германии — лидер Народной национальной партии Райнгольд Вулле.

Во время встречи с резидентом советской разведки в Вене он обратился с просьбой об оказании помощи со стороны Советского Союза представляемым им антигитлеровски настроенным силам Германии в целях свержения Гитлера. Для чего попросил оказать ему финансовую помощь в размере 750 тысяч марок.

Под стать Бискупскому был и генерал-майор Алексей Александрович фон Лампе.

Мировую войну он закончил генерал-квартирмейстером штаба VIII-й армии.

Во время войны был награжден Георгиевским оружием, боевыми орденами.

Ему трижды было объявлено Высочайшее благоволение.

С 1918 года Лампе воевал в составе Добровольческой армии.

С 1920 года полковник фон Лампе занимал военно-дипломатические должности в Константинополе и в Дании.

В 1921 году был произведен в генерал-майоры и назначен Военным представителем Главного Командования в Германии.

В 1924 году Главнокомандующий Русской Армии генерал-лейтенант барон Петр Врангель создал Русский Обще-Воинский союз.

Союз объединял военные организации и союзы Белой эмиграции во всех странах.

Первоначально штаб РОВС находился в Белграде, а его отделы и отделения в странах Европы, Южной Америки, США и Китае.

В распоряжении РОВС находился также «Фонд спасения России», из средств которого финансировалась его деятельность.

Добровольцы из союза вели подпольную работу в СССР, сражались против коммунизма в Испании.

В двадцатых и тридцатых года деятельность РОВС оказалась настолько эффективной, что советские спецслужбы рассматривали эту организацию в качестве своего главного противника.

Они прилагали огромные усилия для борьбы с нею, не останавливаясь перед организацией похищений и убийств её руководителей на территориях иностранных государств.

Осенью 1939 года генерал Москардо принял в королевском дворце Мадрида русских добровольцев, сражавшихся против красных в рядах Испанской национальной армии.

Тогда же они были представлены генералиссимусу Ф. Франко в его резиденции.

В связи с началом военных действий СССР против Финляндии, Начальник РОВСа генерал Архангельский обратился к фельдмаршалу Маннергейму с предложением участия русских добровольцев в вооружённой борьбе против Красной Армии на советско-финляндском фронте.

В результате капитуляции и оккупации Югославии в конце апреля 1941 года германские власти запретили деятельность РОВСа на территории Югославии.

Перед Второй мировой войной РОВС был самой массовой организацией русской эмиграции.

Свою работу в союзе фон Лапме начал в 1924 году, когда был назначен Начальником его 2-го Отдела, занимавшимся Германией, Австрией, Венгрией и Балтийскими странами.

В начале 1928 года назревал серьезный конфликт в руководстве РОВС.

Против демонстративного бездействия Врангеля начал открыто выступать А.П. Кутепов и его сторонники.

Они обвиняли Врангеля и его окружение в пассивности, в том, что они ушли и бросили «дело».

После смерти Врангеля в апреле 1928 года сменивший его на посту председателя РОВС Кутепов прекратил финансирование 2-го отдела.

Вскоре Кутепов был похищен агентами ОГПУ и РОВС возглавил его заместитель генерал Е.К. Миллер.

Миллер предложил фон Лампе взять на себя «дела» Кутепова в России.

Однако тот отказался, мотивируя свой отказ тем, что «террористом никогда не был, конспирацией не занимался и «учиться» этому не хочет».

Предвыборная истерия в Германии и вполне реальная угроза нацистского переворота, не могли оставить равнодушными русских военных эмигрантов.

Крайне правые элементы «легитимистского» толка начали формирование отрядов для помощи немецким нацистам.

РОВС занял позицию нейтралитета, и Миллер запретил «вмешиваться в дела иностранных государств» русским офицерам.

«Национал-социалисты, — писал Лампе Миллеру, — шовинистичны и будут от нас требовать «признательности» за приют или «дружбы» — а то и другое будет означать безоговорочное подчинение».

В 1931-33 годах немецкие власти арестовывали начальника II отдела в среднем раз в три месяца, что побудило его всегда держать в прихожей «дежурный» саквояж с необходимыми вещами.

В 1932 году заболела туберкулёзом его единственная дочь Евгения.

Семья генерала основательно влезла в долги, но средств на лечение девушки по-прежнему не хватало.

Когда ситуация была уже совершенно безнадёжной, супруги фон Лампе решили отправить дочь на лечение в Баварию.

Чтобы отвезти Евгению на вокзал, фон Лампе воспользовался автомобилем датского посла.

В результате Алексей Александрович был арестован немецкой политической полицией.

Ему в очередной раз предъявили обвинения в шпионаже и попытке побега из страны на посольской машине.

Скорее всего, в этот период он дал своё согласие на сотрудничество с гестапо.

Он уже не мог, как многие его бывшие сотрудники, да и большинство военных эмигрантов в тридцатые годы, уйти в личную жизнь от общественных и политических интересов.

И именно тогда отношения фон Лампе с властью резко изменились.

Он был отпущен к дочери, которая умерла осенью 1933 года.

Фон Лампе быстро расплатился с долгами и решил, что белоэмигрантским военным организациям в Германии необходимо сотрудничать с нацистами.

Благодаря своим способностям «лавировать» в окружении Миллера и умению договариваться с германскими властями, фон Лампе до 1938 года стоял во главе II одела РОВС.

В 1938 году II отдел РОВС в Берлине был преобразован в самостоятельную организацию — Объединение Русских Воинских Союзов (ОРВС).

Во главе Объединения остался генерал-майор фон Лампе.

Конечно, после всего, что произошло с ним, Лампе не питал никаких добрых чувств к немцам, но в то же самое время был твердо уверен в том, что для эмиграции сотрудничество с нацистами — единственный шанс вернуться в Россию победителями большевиков.

И ради этого он был готов терпеть все.

Хотя, конечно, не мог не понимать того, что и этот шанс в известной степени был весьма призрачным.

— Мы, национал-социалисты, — говорил еще в середине двадцатых годов Гитлер, — совершенно сознательно ставим крест на всей немецкой иностранной политике довоенного времени. Мы хотим вернуться к тому пункту, на котором прервалось наше старое развитие 600 лет назад. Мы хотим приостановить вечное германское стремление на юг и на запад Европы и определенно указываем пальцем в сторону территорий, расположенных на востоке. Когда мы говорим о завоевании новых земель в Европе, мы, конечно, можем иметь в виду в первую очередь только Россию и те окраинные государства, которые ей подчинены. Это гигантское восточное государство неизбежно обречено на гибель. К этому созрели уже все предпосылки. Конец еврейского господства в России будет также концом России как государства…

Помнил Лампе и о том, что будущий фюрер уже тогда указывал на историческую роль Германии в установлении государственности «внутри более низкой расы», под которой он подразумевал славян.

Иными словами Гитлер отказывал русским в способности самим осуществлять государственное руководство, считая, что государственные функции среди русского народа поочередно выполняли то немцы, то евреи, но никак не сами русские.

Да что там Гитлер, если сам почитавшийся в СССР Карл Маркс называл славян «историческим навозом» и призывал к полному уничтожению «славянской сволочи».

И Маркс, и Энгельс считали славяне не только варварами, но и «величайшими носителями реакции в Европе, врагами демократии и главными орудиями подавления всех революций».

Не любивший основположников Бакунин призывал «бороться не на жизнь, а на смерть, пока, наконец, славянство не станет великим, свободным и независимым».

«Если революционный панславизм принимает эти слова всерьез, — ответили те, — и будет отрекаться от революции всюду, где дело коснется фантастической славянской национальности, то и мы будем знать, что нам делать.

Тогда «беспощадная борьба не на жизнь, а на смерть» со славянством, предающим революцию на уничтожение и беспощадный терроризм…»

И лишним подтверждением того, что Россию не понять умом, являлось то, что Маркс почитался в этой самой России за Бога-отца.

Именно этот, ставший иконой в СССР человек называл славянские народы «этническим дерьмом», подлежащим полному уничтожению в ходе всемирной революционной войны.

Конечно, он был во многом обязан этому Богу-сыну, Ленину, который не меньше его ненавидел Россию и славян, и, тем не менее, именно его портерт висел там, где раньше у нормальных людей висели иконы.

Как это не казалось странным, но Гитлер выглядел куда более гуманным по отношению к славянам, поскольку планировал лишь их частичное уничтожение.

Во время подготовки плана «Барбаросса» гитлеровские постулаты нашли свое практическое применение.

Первоначальный проект «восточного вопроса» предусматривал создание «буфера» между Германской империей и азиатской частью СССР.

С этой целью на территории европейской части Советского Союза планировалось формирование украинского, белорусского, литовского и латвийского государств.

Они должны были отделять Германию от России, расколовшейся на ряд «крестьянских республик».

Замена коммунистической России националистическим государством не предусматривалась, так как оно впоследствии могло бы стать врагом Германии.

За неимением ничего лучшего фон Лампе в 1938 году возглавил РОВС в Германии.

В то же самое вермя он принимал активное участие в работе церковного Свято-Князь-Владимирского братства.

Русское православное братство в Германии было основано в 1890 году настоятелем посольской церкви св. Владимира в Берлине протоиереем Алексием Мальцевым.

По своей сути это было благотворительное общество, помогающее оказавшимся в беде российским подданным любой христианской конфессии и православным христианам любой национальности.

В задачи братства входило и сооружение и содержание православных храмов в Германии.

Фон Лампе собрал средства на памятник «Верным сынам великой России» в память погибшим воинам Первой мировой войны и Гражданской войны на братском русском кладбище в Берлине.

И вот теперь эти двое, с позволения сказать, русских генерала собрались на вилле Акулинина, чтобы обсудить стоявшие перед русской эмиграцией задачи в преддверии войны против Советского Союза.

А это было весьма сложным делом.

Российская эмиграция никогда не была однородной.

Наоборот!

Это было сообщество в истинно русском духе: противоречивое, а зачастую и непримиримое.

И теперь, в преддверии скорой войны с Россией, эта напримиримость с каждым днем проявлялась все ярче.

По своей сути это было продолжением споров двадцатых годов о допустимости иностранной интервенции.

Самым же печальным было то, что два лагеря русских людей противостояли во всеоружии друг другу и готовились к борьбе.

Как и всегда у русских, никакой экономики в подоплеке не было, и на первое место выходили идеи.

Патриоты на либеральном керенско-милюковском фланге считали, что главное — сохранить «русскую территорию», а большевизм же рано или поздно сам кончится.

Генерал Деникин предлагал свергать советскую власть и защищать русскую территорию.

При этом он категорически выступал против участия русских эмигрантов во вторжении в Россию.

Правые круги РОВСа считали подобную позицию теоретически верной, но практически неосуществимой.

Они называли это «погоней за двумя зайцами», утверждая, что «тот единственный заяц, за которым ныне следует гнаться — падение большевиков на всей территории России».

И по-своему руководители РОВСа были прав. Ведь именно они провозгласил на Зарубежном съезде в 1926 году: «СССР — не Россия и вообще не национальное государство, а русская территория, завоеванная антирусским Интернационалом».

А коль так, то в борьбе с этой «раковой опухолью» неизбежна хирургическая операция и подготовка к возобновлению гражданской войны.

То, что такую войну можно было вести лишь в союзе с иностранными силами, также было ясно. И когда возник Антикоминтерновский пакт — надежды на освобождение России стали связывать с ним.

«Мировая война, — утверждал редактор «Сигнала» Пятницкий, — создала новый тип людей с железом в руках и крестом в сердце. Именно эти люди вырвут униженную, распятую Россию из рук ее хищных палачей», ибо движет этими людьми Новая вера служения Богу силой, противопоставляемой злу.

Всякое худшее будет хотя и злом, но все же неизмеримо меньшим, чем иудо-сталинизм. Поэтому мы полагаем, что всякая внешняя война кого бы то ни было против СССР — это удар по стенам и проволоке советской каторги».

«Возможная германская оккупация России, — считали ведущие авторы «Сигнала», — есть не что иное, как плата нашего поколения за допущение большевизма.

Придут немецкие врачи, инженеры, архитекторы, агрономы… Что же, такой период Россия уже однажды пережила, сумев переварить своей культурой иностранцев, делая из них таких же русских, как и мы.

Боязнь «расчленения и распада России — от маловерия и даже неверия в Россию.

Съесть Россию и превратить ее в колонию не будет по силам и 80-миллионной Германии. Россия — не Чехия».

«Никакая война не принесет тех опустошений, — писал сотрудник «Сигнала» подпоручик Н.Я. Галай, — что приносит большевизм…

За 3 года мировой войны 1914–1917 годов Россия потеряла до 2 с половиной миллионов убитыми. За 20 лет соввласти — от 35 до 45 миллионов.

С 1054 по 1462 год Россия выдержала около 250 нашествий.

Мы верим в жизненные силы, государственный инстинкт русского народа и его славное историческое призвание и поэтому не боимся никаких международных испытаний. Россия будет великой и сильной. Но путь к этому лежит через гибель коммунизма».

В «Резолюциях Белого cъезда», cоcтоявшегоcя в июле 1938 года в Швейцарии по инициативе И.А. Ильина, по этому вопроcу было cказано:

«Cоветcкий cтрой в Роccии вcтупил в период оcтрого кризиcа.

Коммуниcты, подобно паукам в банке, приcтупили к взаимному пожиранию. Безcмыcлие коммунизма запутываетcя в безcмыcлии террора.

Этот cтрах вcкоре породит мужеcтво отчаяния и крушение может начатьcя c недели на неделю.

Тогда руccкий народ приcтупит к ликвидации коммунизма и к cамооcвобождению. К этому чаcу мы должны быть готовы.

Он может наcтупить без внешней войны и не вcледcтвие ее.

Это еcть наиболее желательный для Роccии иcход, ибо на внешнюю войну cлабые cоcеди не решатcя, а cильные cоcеди, напав на оcлабленную cтрану, непременно попытаютcя завоевать и раcчленить ее.

Отcрочить окончательное крушение коммунизма могла бы только новая мировая война и новые имеющие возникнуть из нее вcпышки мiрового большевизма.

Итак: национальная Роccия заинтереcована отнюдь не в «интервенции», но в быcтром назревании внутреннего переворота и cамоcтоятельного внутреннего воccтания.

А в дальнейшем ее может cпаcти только национальная диктатура, не опирающаяcя ни на какие иноcтранные штыки».

Рассуждений и слов было много, а вот выбор был один: или воевать на стороне немцев, или нет.

До поры — до времени немцы только наблюдали за всем происходящим в русской эмиграции, а в 1938 году решили привести ее к общему знаменателю.

Это означало роспуск всех политических организаций и создание единого Управления делами русской эмиграции во главе с В.В. Бискупским.

Тогда же германский отдел РОВСа был выведен из подчинения центру и переименован в «Объединение Русских воинских Союзов».

Впрочем, деятели эмиграции не только говорили, но и действовали. Чаще всего на свой страх и риск.

Особенно активную деятельность равзил Национальный союз нового поколения, который поставил своей целью борьбу за свержение коммунистического строя на исторической Родине.

Для подготовки людей и переброски их в СССР были созданы особые школы.

Это стало возможным в 1937 году после того, как председателем польского отдела А. Э. Вюрглером по согласованию с идеологом НТСНП М. Георгиевским была налажена связь с польским Генеральным штабом.

Обе стороны были заинтересованы друг в друге. Члены Союза получали возможность, пройдя курс обучения на разведкурсах, «уйти по зелёной дорожке» в СССР для выполнения своей работы.

Польские же власти при минимальных затратах получали неисчерпаемый источник сведений об обстановке в Советском Союзе.

— 30 марта, — начал беседу Бискупский, — у Гитлера состоялось большое совещание. Я не буду подробно говорить о военных задачах, но отмечу, что особое внимание в выступлениях генералов было уделено проблеме концентрации сил на решающих участках фронта в виду огромной территории. Практически все выступавшие пришли к выводу, что Советы не выдержат массированных ударов танков и авиации…

— А если выдержат? — невесело усмехнулся Лампе.

— Тогда, — в тон ему ответил Бискупский, — мне можно не продолжать!

Лампе ничего не ответил и только вздохнул.

Но по выражению его лица было видно, что он, хорошо знавший, как умеют драться русские солдаты, весьма скептически относится к начертанным на бумаге планам высшего немецкого командования.

— В своем выступлении, — продолжал Бискупский, — Гитилер назвал запланированную войну против СССР «войной мировоззрений», отметив, что сама жестокость в ней есть благо для будущего. Если называть вещи своими именами, то речь идет о войне на уничтожение. Именно поэтому Гитлер предложил ввести военное судопроизводство, которое освобождает немецких военнослужащих от ответственности за действия против вражеских гражданских лиц. При этом так называемый «приказ о комиссарах» и ряд других приказов санкционирует уничтожение партийных и советских работников, комиссаров, евреев, интеллигенции, на которых Гитлер наложил клеймо «неприемлемых с политической точки зрения»…

— С этим нельзя не согласиться, — воспользовался паузой Лампе, — поскольку с комиссарами и евреями мы вряд ли сможем найти общий язык! Но зачем уничтожать население? Ведь таким образом Гитлер рубит тот самый сук, на котором он мог бы весьма удобно сидеть! Одно дело война против коммунистов и Сталина и совсем другое дело война против всего русского народа! Мы должны привлекать к себе население, а не отталкивать его…

— Так оно и будет, — продолжал Бискупский, — именно поэтому специальная директива по вопросам пропаганды предписывает разъяснять населению, что противником Германии являются не народы Советского Союза, а евреи, созданное ими большевистское советское правительство, коммунистическая партия и заливший страну кровью Сталин! Поэтому предписано пропагандировать, что германская армия лишь стремится избавить людей от гнета большевиков…

— Василий Викторович, — возразил Лапме, — мы с вами не на совещании у фюрера и будем говорить как люди, которые четыре года воевали с нецами! Скажите мне откровенно, вы сами-то верите в то, что Гитлер остановится на том, что победит большевиков? Это все для прессы! Мне хорошо известно о том, что восточная политика предусматривает постепенную замену славянских народов немецкими переселенцами-колонизаторами. А для этого славян предется истребить! Что и будет сделано в случае успешного окончания войны. Только немцы имеют право быть владельцами крупных поместий на восточном пространстве, а страна, населенная чужой расой, должна стать страной рабов, сельских слуг и промышленных рабочих…

Лампе взял чашку с кофе и, сделав глоток, поморщился.

Кофе остыл, а хуже остывшего кофе, как известно, может быть только холодная женщина.

— Более того, — поставил он на стол чашку, — я очень сомневаюсь в том, что русское население будет приветствовать немцев как освободителей. Вполне возможно, что отдельные лица и встретят их с хлебом и солью, а остальные?

— Все так, Алексей Александрович, — ответил Бискупский. — Но одно дело мечтать и совсем другое дело получить! В четырнадцатом они тоже много чего хотели, а закончили позорным Версальским миром! И я, как и вы, совсем не уверен в том, что русское население будет славить Гитлера, пришедшего освободить его от Сталина! Но что нам-то делать? Собрать пресс-конференцию и объявить о том, что Гитлер хочет сделать на самом деле? Вы прекрасно знаете, что в случае войны три четверти эмиграции выступит с патриотическими призывами. Но если мы скажем правду, мы оттолкнем от себя и оставшуюся четверть!

Лампе задумчиво покачал головой.

Все правильно!

Одно дело мечтать и совсем другое осуществить свои мечты.

Чингизхан, османские султаны, Карл XII, Наполеон, кайзер…

Все они мечтали покончить с Россией, но… где они?

А Россия стоит и, чего себя обманывать, будет стоять!

Конечно, в начале войны ей придется трудно, поскольку воевать с оставшейся без командиров армией сложно. Что и показала финская кампания, сыгравшая решающую роль в разработке плана «Барбаросса».

Но… это Россия, а не какая-то там Франция, которая без боя сдалась на милость победителя.

И ее, как известно, умом не понять…

Зато французов с их сорока тремя дивизиями против тридцати девяти немецких и практически неприступной линией Можино понять было куда как легко!

Лампе хорошо помнил тот день, когда французские войска покидали Париж и многие парижане плакали.

Но ему не было их жалко.

Более того, ему, боевому генералу, было стыдно за всех этих людей, которые выбрали позор и предательство собственной страны.

Генерал не был философом, но он прекрасно понимал, что подобные хитрости могут помочь на определенном этапе, но страна, население которой не готово сражаться за нее, по большому счету обречена.

Конец ознакомительного фрагмента.