Выстрел по солнцу. Часть первая

Александр Тихорецкий

Читатель, перед тобой – история человека, получившего способность перекраивать чужие судьбы, но так и не сумевшего как следует распорядится своей. Вместе с героем тебе предстоит пройти нелегкий путь побед и разочарований, ответить на вопросы, волнующие человечество с незапамятных времен. Что такое любовь, дружба, справедливость? Что делает нас счастливыми? Что же такое, в конце концов, наша жизнь?

Глава 2

В ярких и холодных лучах наружного освещения Ленский рассмотрел даже россыпь мельчайших брызг на отполированном глянце капотов двух больших, черных машин, остановившихся у входа. После минутного ожидания их двери почти синхронно отворились и из глубины салонов на свет вынырнули несколько фигур, немедленно сбившихся в темную массу тесного кружка, спаянного однородностью, наэлектризованного каким-то жарким, беспокойным обсуждением. Видны были облачка возбужденных разговором дыханий, беззвучно открывающиеся рты, резкие жесты, казавшиеся из теплой просмотровой нелепыми ужимками. Даже на расстоянии чувствовалась тревожная нервозность приехавших.

— Дома не наговорились, — процедил сидящий рядом Силич, крупный мужчина, лет пятидесяти, с резкими чертами непроницаемого лица. — Клоуны! — добавил он презрительно, и Ленский в очередной раз позавидовал ему.

«Клоуны! Конечно, хорошо тебе говорить вот так, отгородившись от мира каменными стенами и камерами наблюдения. Ах, ах! Какие вы все глупые и смешные! Встречаться-то с ними мне, мне и решать, кто из нас клоун».

Впрочем, он тут же одернул себя, не без удовольствия оглядывая атлетические плечи своего коллеги. Силич — на своем месте и работу свою выполняет блестяще. И вообще, приятно знать, что он — на твоей стороне. Не хочется даже думать, что было бы, окажись он с теми, кто мокрому, порывистому ветру бросает сейчас свои запоздалые слова.

Ленский оторвал взгляд от монитора.

— Слава, проследи, чтобы диалог их не потерялся. Хорошо? А то интересно, о чем они так спорят там…

Не поворачиваясь, Силич досадливо пробубнил:

— О чем, о чем? О деньгах, конечно. Впрочем, — он бросил ироничный взгляд на Ленского, — любой каприз, ваша светлость.

— Не паясничай, — ответил Ленский, ввязываясь в шутку.

Силич уже приготовился продолжать, но тут от группы отделились две фигуры, торопливо зашагали к входу. Силич вмиг подобрался. Коротко и рублено он заговорил в микрофон, и все вокруг ожило. Пульт немедленно отозвался хаосом мигающих огоньков, засветились другие мониторы, эфир наполнился голосами. В коридоре послышалось движение, дверь распахнулась, и в проеме обозначился темный силуэт дежурного, вопросительно застывшего на пороге.

— Готовность номер один, — не оборачиваясь, бросил ему Силич, и тот исчез, беззвучно растворившись в темноте.

— Женя, ты как? Готов? — Ленский снова услышал голос Силича и окончательно очнулся, будто стряхнув с себя остатки сна. — Как настроение? — Силич повернулся к нему всем корпусом. Сейчас, в наушниках, с застывшим у рта микрофоном, он был похож на пилота авиалайнера.

— А если плохое, что это меняет? — Ленский грустно улыбнулся в ответ, и почувствовал на себе острый взгляд друга.

Что это? Шутка, временная слабость или настоящая проблема? Ленский видел, как эти мысли, одна за другой, мелькнули в знакомых серых глазах, через мгновение увидел другие, бегущие вслед этим, алгоритмы решений на все случаи жизни, и почувствовал скуку. Неинтересный вы человек, полковник Вячеслав Николаевич Силич, скучный и предсказуемый. Хотя, может быть, это просто обратная сторона профессионализма? Ведь, трудно найти кого-нибудь надежнее, умнее и опытнее, чем вы. И с этим невозможно не согласиться.

Глаза Силича вспыхнули и тут же погасли, за доли секунды просканировав Ленского насквозь, и не найдя ничего, что могло бы послужить поводом для беспокойства.

— Разговорчики, — буркнул он, снова погружаясь в другой мир, сосредоточенный в электронных голосах и изображениях.

Ленский вздохнул, поднялся, разминая кисти рук. Суставы пальцев привычно хрустнули. «Вот если бы повредить один какой-нибудь», — подумал он, с любопытством рассматривая свои руки, — «вот была бы история! Шеф точно бы свихнулся…» В воображении немедленно возникла картинка: машина скорой помощи, пропадающая за поворотом и лицо шефа, страдальчески сплющенное о заднее стекло. Смешно.

— Ну, я пошел? — Ленский вопросительно смотрел на широкую спину Силича, смотрел так, будто у них обоих был и другой план развития событий.

— Счастливо! — Силич дернул плечом, не оборачиваясь, не сделав даже попытки взглянуть на него.

Ну что ж. Все как всегда. Так и надо. Ничто не должно нарушать ритуал.

Ленский толкнул дверь, вышел в прохладную темноту коридора. Интересно, какая по счету сегодняшняя игра? За много лет он уже успел сбиться со счета.

Когда-то, в самом начале, он запоминал игры, вел календарь, чуть ли не нумерологический органайзер, в который заносил абсолютно все, самые незначительные мелочи и детали, даже вывел что-то вроде зависимости между порядковым номером игры и суммой выигрыша.

Но прошло время, постепенно исчезли новизна, острота ощущений, а вместе с ними — и нумерология, и календари с формулами, ставшие теперь ненужными и неинтересными, чересчур громоздкими для типовых отсеков памяти. Взамен появилась хандра, чувство скучливой безысходности, какое, наверно, испытывает акробат, в течение многих лет, день за днем, выполняющий один и тот же трюк. Все, что на старте казалось невероятным, увлекательным и неповторимым, превратилось в рутину, банальное исполнение служебных обязанностей. И все. Никакой фантастики, обычный, растянувшийся на годы, эксперимент.

И все равно, отчего ему так неуютно? Даже тревожно. И номер игры зачем-то понадобился. Память никогда ничего просто так не подбрасывает, уж он-то это знает определенно. Ну, и ладно! Будет, над чем подумать. После игры.

Ленский стоял перед зеркалом, примеряя маску. А масок, сколько у него было? Эта вот — которая по счету? Их же меняли от игры к игре?

Тут он мысленно закатил себе оплеуху. Да что с тобой такое сегодня? Соберись, в конце концов! Впереди — заурядная, проходная игра с каким-то очередным гением от карт, которому стало тесно у себя в Урюпинске, и которого тамошние авторитеты делегировали на игру в Москву. Игру с самим «маэстро», с которым уже сидеть за одним столом — большая честь, так что, почет и уважение тебе обеспечены a priori, и нет никаких поводов для волнения и беспокойства.

Это просто погода. Уходит зима, еще недавно большая и сильная, а теперь мокрая, растерянная, жалкая, завывающая по ночам в колодцах дворов последними ветрами, гоняющая куцые облака в черном мартовском небе. Да-да, такая ипохондрия всегда случается у него в это время года, приходит неожиданно и незаметно, тогда, когда он уже перестает ее ждать. Словно неизвестный вирус проникает она в организм, и в один прекрасный день тихо, но настойчиво заявляет о себе. И все. Он завоеван. Завоеван, захвачен, порабощен без шума, без единого выстрела, словно корабль, нечаянно зашедший в чужие территориальные воды.

И исчезает ипохондрия так же внезапно. Однажды утром Ленский вдруг понимает, что ее нет, что он снова свободен, и забывает о ней сразу же, без грусти и сожалений. Она остается за границей марта, за его проклятыми туманами, слякотью, тяжелыми ветрами, и календарные даты, словно пограничные столбы, надежно защищают его, отпугивая призрак уныния до следующей весны.

Пройдет это и сейчас. Должно пройти.

Еще раз проверив на лице маску и поправив галстук, что-то мурлыча себе под нос для поправки так не вовремя упавшего настроения, Ленский вошел в игровую комнату.

Здесь тоже все было знакомо ему. Стол на возвышении, отблески каминного огня на спинках стульев, конус света от лампы. Все просто и функционально, все продумано до мелочей, и даже самый придирчивый знаток не найдет ни малейшего повода для придирки или беспокойства.

Эта комната объявлена устроителями местом встречи истинных ценителей игры. Тех, кто рассматривает ее, как чистейшую квинтэссенцию риска и азарта, как суммарный вектор хитросплетений судьбы, определяющий конечный результат партии. Здесь не обманывают людей с помощью хитроумных приспособлений, творений века технологических изысков, здесь не мошенничают, здесь уважают традиции.

В этом мог легко убедиться каждый заинтересованный, сантиметр, за сантиметром обследовав комнату и прилегающие к ней помещения. Такие проверки происходили неоднократно, прежде чем неизменность результата не заставила проигравших искать причину поражений в другом. Но это случилось потом, а когда-то, в самом начале, все новые и новые охотники обшаривали полы и стены в поисках, хотя бы, чего-нибудь подозрительного, рыскали зоркими взглядами в призрачной надежде отыскать, хоть, что-то, пригодное для оправдания.

Впрочем, всё было безрезультатно, и раз за разом незадачливые сыщики вынуждены были расписываться в собственном поражении, уходя ни с чем, пряча за вежливыми улыбками бессильное раздражение.

Итак, организаторы были честны, этого уже никто не отрицал, но, ведь, дело этим не ограничивалось. Подлинную исключительность им принесла другая, просто неслыханная вещь. Их «исполнитель» никак не использовал обычный в таких случаях шулерский арсенал! Просто отказывался от него и все! И это не было рекламным трюком, пустым обещанием, это было официальное предложение, коммерческая оферта, своего рода фора, вызывающе дерзкая и подкупающая одновременно.

Если сравнить такую игру с дуэлью, то Ленский в ней представал бы совершенно беззащитным перед вооруженным до зубов соперником. И, если честность для подобного рода мероприятий была все же некой абстракцией, величиной, скорее декларативной, нежели реальной, то последнее находилось уже за гранью понимания.

Шулерское сообщество недоверчиво насторожилось, взяло паузу, однако, как и всегда в таких случаях, любопытство понемногу побороло недоверие, постепенно превратив его в осторожный интерес.

Следующим шагом эволюции отношений стало появление «пробного шара», невысокого, похожего на жука, человечка с идеальным пробором и неуловимыми, бегающими глазками. Он привел с собой целую группу коллег, дотошно осмотревших «катран», и всю игру не спускавших с Ленского глаз.

Они не скрывали своей уверенности в победе, приняв его за богатого простофилю, изнывающего от безделья. Не стесняясь, они шумели, дурачились, посылали Ленскому наглые плотоядные улыбки, и каково же было всеобщее изумление, когда «пробный шар», претендующий на роль розги для сорванца, проигрался в пух и перья.

На некоторое время в шулерских кругах воцарилась тишина, впрочем, довольно недолгая. Уважаемые мэтры, маститые игроки, чего только не повидавшие на своем веку, не привыкли к таким унижениям, и было очевидно, что пауза была взята лишь для того, чтобы как следует обдумать план мести, жестко и показательно «наказать фраеров».

Шулерское сообщество ощетинилось, сплотилось и приняло вызов.

Теперь в бой пошла тяжелая артиллерия. За первые пару месяцев их посетителями стали не менее десятка столичных «исполнителей». Их организацию «прощупывали» на самых разных уровнях, иногда таких высоких, что Ленскому казалось, что следующий звонок должен быть, как минимум, из администрации Президента.

Но все игры заканчивались одинаково — соперники Ленского раз за разом проигрывали, а он, загадочный и недоступный, исчезал в темных коридорах неизвестности. Как и следовало ожидать, обстоятельство это вознесло его на картежный Олимп, а клуб сделало местом негласной коронации игроков, где должен был попытать свои силы всякий уважающий себя «катала». Игра в их клубе стала своего рода пропуском в мир высоких ставок. О партии с «маэстро» рассказывали вполголоса, словно о какой-нибудь тайне тайн, и образ его все больше окутывался мистическим ореолом.

Очередь из желающих сразиться с загадочным «маэстро», которого никто и никогда не видел без маски, и чье имя оставалось неизвестным, несмотря на все усилия криминальных разведок, превысила все мыслимые размеры и продолжала расти. Пришлось повысить и без того немаленькую плату за вход и ужесточить так называемый «график приема». Также приходилось внимательно следить за тем, чтобы какой-нибудь не в меру горячий игрок, огорченный своей досадной неудачей (случайной, как ему казалось), не попытался бы взять реванш, записавшись на игру в очередной раз. Это строго пресекалось, равно, как и попытка увидеть лицо Ленского. Кроме того, пришлось ограничить количество секундантов, присутствующих на самой встрече, теперь их полагалось иметь лишь по одному с каждой стороны.

Вскоре первоначальный запал прошел, и соперники Ленского захотели понять, за счет чего же он одерживает такие сокрушительные и безоговорочные победы. Рождались всевозможные, самые невероятные предположения, некоторые из которых доходили до Ленского и казались ему весьма оригинальными.

Так, кто-то выдвинул версию, что он, обладая феноменальной зрительной памятью и острейшим зрением, мгновенно запоминает каждую карту, некоторые утверждали, что он — великий гипнотизер и просто читает мысли сидящего напротив. Кто-то, вообще, высказывал предположение, что он видит карты насквозь.

Догадки множились, обрастая слухами и легендами, одна нелепее другой, и не однажды Силичу приходилось разочаровывать «ходоков», предлагающих за секрет «маэстро» довольно кругленькие суммы.

Но организаторы были непоколебимо терпеливы и строго придерживались версии, принятой и озвученной ими в самом начале.

«Что наша жизнь?» — спрашивал гениальный поэт. И сам же отвечал себе: «Игра!»

Именно так и преподносились эти сеансы, ни больше, ни меньше. Игра — как поединок характеров, темпераментов, личностей, как дуэль судеб, одной из которых, слабейшей, суждено пасть под натиском второй, более сильной, более удачливой. С одной стороны — концентрация интеллекта, опыта, криминального таланта, с другой — Божественное предопределение, незыблемое и неоспоримое в своем превосходстве над низменными уловками человека.

Разве можно обмануть свою судьбу с помощью ловкости рук или каких-нибудь хитроумных приспособлений? Ведь, она не наивный зритель, который только того и ждет, чтобы его одурачили, а когда это происходит, весело аплодирует своему обманщику. При таком понимании игры шутить с картами опасно, гораздо более опасно, чем это можно себе представить.

Именно поэтому, ставки в этих играх зачастую пестрели многими нулями, именно поэтому, посещение клуба ассоциировалась у многих с визитом к Минотавру, а плата за вход — чем-то вроде взноса за безопасность. Но, в конце концов, что такое деньги? Поздравительные открытки Фортуны, земной эквивалент удачи. Так что, кто не рискует, тот не пьет шампанского…

И только лишь он, Ленский, он и еще несколько посвященных, знают, что скрывается за всей этой словесной мишурой. И только ему одному известна настоящая цена этих поединков, потому что именно он и играет с тем, что принято называть судьбой.

Ленский грустно улыбнулся. Судьба… Что они знали о ней десять лет назад, когда все это начиналось, что они знают о ней теперь?

Скоро здесь появится человек, считающий, что ему предопределено обыграть сегодня его, Ленского, и его уверенность подогревается отказом соперника от любого жульничества, честолюбием, азартом и, конечно, жадностью.

Интересно, как он появится? Войдет с видом триумфатора, неся на своем лице печать благосклонности Фортуны? Будет излучать победительную снисходительность и рассыпаться в великосветских оборотах, заученных специально для такого случая? А, может быть, совсем наоборот? Будет хранить презрительное молчание, всем видом показывая свое неоспоримое превосходство?

Глупая пустышка! Он считает, что умения тасовать колоду достаточно, чтобы все в его жизни происходило исключительно так, как он хочет. Он уже возомнил себя хозяином своей судьбы, он считает, что все, кто до него проигрывал здесь — жалкие неудачники, не стоящие одного его мизинца! Если бы он знал, сколько таких, как он, повидал за свою жизнь Ленский, сколько надежд изломал он на этом столе, улыбка немедленно исчезла с его лица, оставив на нем растерянную и глуповатую гримаску.

Впрочем, зачем заранее огорчать человека? Кроме того, не надо забывать: пути Господни неисповедимы. Кто знает свое будущее?

Дверь тихо отворилась, и в комнату вошли трое. Один из них был свой, личный телохранитель Ленского, Павел, двое других — гости. Они неловко застыли на пороге, переминаясь с ноги на ногу, удивленно и немного растерянно озираясь. Один из них тоже был в маске, и это автоматически отнимало у Ленского возможность немного поупражняться, что называется, угадать соперника — развлечение, за долгие годы ставшее, своего рода, ритуалом, своеобразной разминкой перед игрой. Но придраться не к чему, все — в пределах правил, им же самим придуманных.

Он прислушался к себе. Похоже, это вызвало у него даже легкое раздражение, но здесь нет ничего удивительного. Кому понравится, если вот так, с бухты-барахты, изменять свои привычки? Что ж, обойдемся без разминки.

Он еще раз, уже пристально, осмотрел вошедших. Секундантом был человек среднего роста, кряжистый, с настороженным взглядом небольших мышиного цвета глаз, спрятанных под густыми кустистыми бровями. Напряженное, сосредоточенное выражение лица, скупые движения выдавали в нем человека скрытного, но решительного, видимо, с большим криминальным опытом.

«Пахан», — тут же окрестил его Ленский. Меткое прозвище, данное противнику сразу, здорово помогает при формировании его образа. Это сэкономит массу времени и усилий потом, когда потребуется управлять им.

Эх, и угораздило же тебя оказаться здесь на мою голову! В Ленском плеснулась ирония, вызванная мыслью о том, какие люди находят себя в области интеллектуального криминала, но он быстро скомкал ее, так и не успев расшифровать. Обаяние — вот, что ему сейчас надо, а шутку можно отшлифовать и после.

Итак, прежде всего — действие. Надо представить себе что-нибудь смешное, что наверняка способно встряхнуть как следует этого увальня, заставит его потерять свою медвежью повадку. Например, щелкнуть его по носу! А что? То-то он удивится! Наверно, вытаращит свои колючие глазки, челюсть отвиснет, а руки станут загребать воздух, как клешни краба.

Представив на миг эту картину, Ленский почувствовал, как волна искреннего смущения пробежала по коже. Разве виноват бедняга в том, что имеет такую нелюдимую внешность? Конечно, и люди постарались, и он сам, но, все-таки, основное-то он получил от природы.

Все это мигом пронеслось в голове и, подняв глаза на того, о ком думал сейчас, Ленский с удовольствием отметил, как дрогнуло что-то в лице у него, как неожиданно смягчился настороженный взгляд, растаяла напряженная скованность фигуры. Подействовало! Ленскому захотелось рассмеяться, но это уж точно было бы лишним в этой ситуации, и он привычно подавил подступающее к горлу щекотливое возбуждение.

Что ж, первый опыт оказался удачен, но не надо обольщаться, угроза, исходящая от «пахана», немного сгладилась, но сам-то он никуда не делся. Бесспорно, обаяние — самый безотказный способ сбить недоверие, но, что будет дальше? Еще неизвестно, чего можно ожидать от этого персонажа.

Краем глаза Ленский заметил, что и второй, в маске, тоже как-то сразу подтаял, открылся, глаза его растерянно метнулись по комнате. Значит, все-таки, он — ведомый! Почему же тогда играет он?

Ленский мысленно взъерошил ему слегка курчавые волосы, торчавшие из-под маски, пустил в его сторону поток дружелюбного интереса. Кто ты? Зачем здесь? Ну, да ладно, в процессе разберемся. Пора начинать!

Он приветливо и звучно проговорил:

— Здравствуйте, господа! Я рад приветствовать вас в нашем клубе!

Они по очереди (первым был, как и следовало ожидать, «пахан») подошли и пожали ему руку.

— Так вы и есть тот самый «маэстро»? — Ленский услышал едва различимую иронию в голосе игрока.

Так, значит, он не совсем подавлен? А с другой стороны, как может заведомо несвободный человек играть в карты? «Исполнителю» нельзя без импровизации. Или все это — и есть часть образа, который он будет эксплуатировать в продолжении игры?

Скоро, конечно, для Ленского не останется никаких загадок, но пока настороженность не отпускала его из своих колючих пальцев, раз за разом вспыхивала микроскопическими импульсами тревоги. Иди ты к черту, старый перестраховщик!

Он гостеприимно повел рукой.

— Проходите, господа. Располагайтесь, прошу вас.

С рассеянным видом, радушно улыбаясь, так, словно на лице не было маски, Ленский наблюдал, как гости рассаживаются по своим местам. От него не укрылись ни излишняя суетливость, с которой уступил дорогу «секунданту» «игрок», ни то, что тот принял это, как должное.

Павел сел по правую руку Ленского, напротив «пахана».

— Что будете пить? — Ленский снова изобразил гостеприимность. — Чай, кофе, сок, крепкие напитки?

У тебя ухватки старорежимного лакея, тупого и подобострастного! Господи, откуда столько раздражения? Может, хватит?

— Мне коньяк, — попросил «игрок», как и положено, оглянувшись на «секунданта». Если он притворяется, то делает это мастерски, ему бы на «Оскара» номинироваться. Дождавшись короткого «Кофе!» от «пахана», Ленский заказал два коньяка (второй по привычке — себе), кофе, обычный в таких случаях апельсиновый сок для Павла, и официант, вошедший с подносом немедленно после этого, так, будто бы заранее знал, каким будет заказ, произвел что-то вроде мини-фурора.

Что ж, Силич должен быть доволен произведенным эффектом. Ведь, это именно с его подачи при клубе был заведен бар с прекрасно вышколенной обслугой.

«Ну что, все прелюдии исполнены», — слова рассыпались камнепадом, отозвались всплеском ностальгии. В памяти мелькнули умные, с прищуром глаза, белая, как лунь, бородка, и Ленские едва не застонал. Да что же это такое? Что за день сегодня такой?

Захотелось опрокинуть в себя коньяк залпом, но он сдержался, стал пить его маленькими глотками, смакуя, перекатывая по небу, точно так, как научил его когда-то один дегустатор, повстречавшийся ему на одном из перекрестков судьбы. Надо все в жизни делать профессионально. Играть, любить, помнить. Один раз научившись, экономишь потом уйму времени.

Он окинул взглядом гостей.

— Ну что ж, начнем?

— Зачем терять время? — чуть ли не обрадовано подхватил «игрок».

Павел и «пахан» вскрыли кейс с картами, код от которого каждый из них знал лишь наполовину, достали несколько колод. Делая вид, что почти не интересуется происходящим, Ленский настраивался на игру.

Его визави пытался изображать солидного мэтра, принимая внушительные позы, время от времени прикладываясь к бокалу, но его неуклюжая самоуверенность не могла обмануть Ленского.

Он недоумевал. Еще несколько часов назад предстоящая партия представлялась ему сложной и напряженной, настолько сложной и напряженной, что он даже ощутил что-то похожее на предвестие паники, но, вопреки своему обыкновению, не стал копаться в себе, приняв это как вполне закономерное следствие своей ипохондрии.

Однако, сидящий напротив явно не производил впечатления «крепкого орешка». Фон от него — ровный, спокойный, как от человека, углубленного в свои мысли в городском транспорте, так что, при других обстоятельствах, Ленский на него и внимания не обратил бы.

Руки «игрока» тоже — самые заурядные, чуть придавленные работой, с грубыми ногтями на желтоватых коротких пальцах. Хотя, Ленскому и доводилось видеть мастеров экстра класса с руками трактористов. Так что, не факт, не факт.

Но, все равно, его спутником Ленский бы занялся с куда большей охотой. Вот от кого силища прёт, трудно мимо пройти. Впрочем, хватит об этом. Итак, игра!

Он чувствовал на себе взгляды «гостей», почти физически ощущал их присутствие. Слева ледяным холодом его обдавал «пахан», прямо в лицо летели волны хищного интереса «игрока», справа слабым теплым маячком обнадеживал Павел. Молодец, так и надо! Забудь, что я здесь, максимум внимания — на «гостей».

Арктический ветер слева, словно тисками, сковывал его, не давая шевельнуться, не позволяя начать игру. Он попытался освободиться, выскользнуть из сектора, заполненного «паханом», но не тут-то было. Будто бульдог, тот вцепился в него, обездвиживая мысли, обесцвечивая чувства, размывая фантазию. Здесь нужен был нестандартный подход.

Ленский глубоко вздохнул, представил себе знойное лето. Он где-то далеко, за тысячи километров от холодной, продрогшей Москвы. Пляж… Удобный шезлонг… Плещется море, солнечные зайчики на волнах слепят глаза, заставляют закрыть их, погрузиться в забытье. Безумно хочется пить, что-нибудь холодное. Какой-нибудь коктейль, только обязательно со льдом. Льда надо много, очень, очень много… Ага, вот и ледник, как кстати! Теперь надо быстро, не задумываясь взять несколько кусочков льда и опустить в бокал. Вот так. Хорошо. Сейчас станет легко. Легко и уютно…

Он открыл глаза, зафиксировал полученное ощущение, стараясь абстрагироваться, не смотреть влево, и вдруг почувствовал, что все изменилось. Исчез пронизывающий холод, на месте, где только что была Арктика, раскинулись весенние луга, устланные ковром сочной молодой травы.

Все, «пахан» ему больше не помешает, во всяком случае, пока. Все-таки, для него было бы не лишним потратить пару-тройку лет на самообразование. Чересчур он примитивен, ну, совсем, как ребенок! Разве можно силой воли подменять фантазию?

Теперь все внимание — «игроку». Некоторое время Ленский играл машинально, тянул карты, раздавал, срезал, делал ставки, что-то говорил. Так же отвлеченно, будто и не специально, будто тот случайно попал в поле его зрения, он наблюдал за действиями соперника. Ну что ж, арсенал трюков небогатый, но исполнение неплохое. И держится «игрок» уверенно. Наверняка, есть и что-нибудь еще в запасе. Но с этой стороны опасности он не представляет.

Значительно интереснее, что у него за душой. Волны от него растут, захлестывают Ленского, ему все трудней бороться с ними. Да и зачем бороться? Надо слиться с ними, самому стать такой же волной, и тогда, и они сами, и их хозяин будут ему не страшны.

Вот он сидит перед Ленским, весь, как на ладони. Лицо, конечно, упростило бы задачу, но он справится и так. Осторожно, стараясь не повредить, Ленский понемногу подстраивается под его поле. Это трудно, и первая же волна едва не сбивает его с ног. Это потому, что он статичен. Нельзя оставаться на месте, и его движением станут вопросы, так он будет нащупывать этот беспокойный, рваный ритм, стараясь слиться с ним, оседлать эти неприветливые, неласковые импульсы.

Кто ты? Ты нервничаешь. Ты такой всегда? Или только сейчас? Потому что перед тобой «маэстро»? Ну, конечно, поэтому ты так зажат, так подавлен. Тебе одиноко. Ну, ничего, сейчас нас будет двое.

Ленский невольно поморщился, с благодарностью вспомнив о маске. Соприкосновение с чужим сознанием — процесс всегда неприятный, но такова цена этой победы.

И вот он уже в маленькой лодочке на самой середине быстрой реки, одинокий, вооруженный всего лишь одним веслом, и сейчас самое главное — не дать себя увлечь, опрокинуть, во что бы то ни стало, удержаться на плаву.

Его легкая, почти невесомая, лодочка закрутилась в бурлящем водовороте течения, волны пенятся, перехлестывают через борта. Ох, и хочется тебе выиграть у «маэстро», парень! Ты просто в ударе сегодня! Но у меня свое мнение на этот счет! А пока надо удержаться, только бы удержаться!

Одна минута, другая… Время растянулось бесконечным, томительным интервалом. Ну, все. Вроде бы, цел.

Немного передохнуть и снова действовать! Неторопливо, стараясь не делать резких движений, Ленский погружается все глубже и глубже. Его лодочка уже обзавелась крышей, превратилась в крохотную субмарину, и река сомкнулась над ней, сразу убрав звуки, сменив солнечный свет другим, искусственным, бледным и зыбким.

Ага, вот ты какой, «игрок»! Словно декорации к самому необычайному, самому невероятному на свете спектаклю, медленной вереницей проплывали мимо неясные образы. Какие-то люди, события, мысли, чувства…

Загадочные в своей неявности, смутные и туманные, время от времени образы сливались в фокусе неожиданного смысла, увлеченные невидимым потоком кружились в куполах своих ролей, вновь рассыпались фрагментами снов, фантазий, воспоминаний. На смену им приходили другие, теперь уже они затевали свое кружение, затем так же пропадали в бледной пелене забытья, уступая место прежним, появляющимся из призрачного далека. Принужденные таинственной силой, слабые и безропотные в вынужденной своей покорности, снова и снова продолжали они движение, и казалось, процессия эта бесконечна.

Не нарушая, не тревожа ее, Ленский приблизился. Лодочка его сама собой исчезла, и теперь он, чужак, незваный и нечаянный гость — хозяин этой судьбы, ее творец и вершитель. Все здесь подвластно ему. Одним движением руки, одним лишь жестом он может уничтожить этот мир, может вознести его на небывалую высоту. Но, ни первое, ни второе не входит в его планы. Сейчас ему надо только одно — сделать победу над собой невозможной, а для этого необходимо самому стать победой, стержнем, главной осью этой несчастной, обреченной судьбы.

Превратившись в тончайший фильтр, Ленский пропускал через себя чужую жизнь, перебирал ее день за днем, через силу сдерживая муторные приступы отторжения, заглядывая в живые, полные чувств, глаза людей, радуясь, страдая, переживая вместе с ними. Словно опытный ловец жемчуга, он отбрасывал пустышки, угадывая за кружевной мишурой омутов несостоявшиеся встречи, несказанные слова, упущенные возможности. Ему нужна жизнь, ее суть, ее энергия, а от этих никчемных мешков за версту веяло затхлой тоской пустоты, стылым одиночеством, острой горечью разочарования.

Впрочем, попадались в этой жизни и другие дни, дни везения и побед, дни, прямо-таки, брызжущие удачей и везением. Ага, а вот и сегодняшний день! Вот и он сам, собственной персоной, о чем-то задумавшийся, склонивший голову над столом.

Над чем же он так задумался? Хотя, какая разница? Вероятно, слишком задержался в пути, и время там, наверху, успело сильно убежать вперед. Ну, да ничего, справлялись и не с таким. Теперь главное — как можно мягче, незаметнее проникнуть в чужой замысел, слиться с ним, с каждой его частичкой, с каждой молекулой, исподволь изменяя привычный рисунок судьбы.

Внешне он совсем не изменится. Всё той же капризной гирляндой будет петлять в полумраке неизвестности жизнь, мерцая огнями встреч и расставаний, раскинется вширь паутина вероятностей, таинственной туманностью обозначится вдали неизбежная развязка. Но крохотная, оставленная Ленским, червоточинка, гибельная и непоправимая, уже выпустит свой яд, словно стрелу, посылая в будущее, в урочный день и час, губительный заряд разрушения.

Делать это трудно, невыносимо трудно, в любой момент можно сойти с ума от чудовищного напряжения разума, распластанного на две жизни одновременно, и в такие минуты он абсолютно беззащитен, беззащитен, как младенец, и там, наверху, Павел становится его единственной опорой и надеждой.

Только бы выдержать, только бы не потеряться в этом безумном хаосе, где собственная судьба переплелась с сотнями других, где чужие, безвестные ветра гонят вдаль безликие облака, завывают тоскливо в лабиринтах душ, и хнычет, мечется бесприютной стаей опавшая листва чувств…

Кажется, все. И на этот раз — повезло…

Гнетущее безмолвие вдруг обрушилось на него, тревожные молоточки пульса разрывали виски. Что ж, пора обратно. Что-то долго он сегодня… Стареем?

Как бы там ни было, подъем — тоже процедура небыстрая. Небыстрая и рискованная. Вот так вырвешься наверх, разевая рот, как выброшенная на берег рыба, а в голове у тебя — куски чужого сознания. И потом долго еще ходишь сам не свой, натыкаясь на обрывки незнакомых воспоминаний, выметая их из памяти, как досадный мусор. Но путь назад всегда короче, короче и приятней.

Неожиданно Ленский понял, что он за столом, в руках у него карты, и все напряженно смотрят на него. Он выдернул воспоминания из резервной части памяти — ага, ждут его ставки. Ну что ж, дело сделано, надо заканчивать партию. Он посмотрел на часы и ужаснулся: целых полтора часа потребовалось ему, чтобы сломать игру. Точно — стареешь ты, брат!

— Принимаю, — услышал он свой голос.

Дрогнули радужной бахромой контуры света на полировке стола, потеплели подушечки пальцев — верные признаки удачи. Дама треф, зардевшись, нежно улыбнулась ему, король червей снисходительно кивнул…

— Что такое? Не пойму! — неожиданно возмутился «пахан», о существовании которого Ленский уже и забыть успел. — Наливаю кофе, а через минуту оно — как лед! Что это у вас происходит здесь, граждане? — «пахан» попытался изобразить на лице улыбку, но боль, раздражение и обида превратили ее в злую, некрасивую гримасу.

Ленский пожал плечами. Он сделал несколько торопливых глотков из бокала и вдруг почувствовал, как бешеная усталость навалилась на него каменной плитой. Так бывало каждый раз, когда наступала развязка, и до сих пор он так и не смог заставить себя привыкнуть к чувству безмерного морального и физического изнеможения. Не оставалось сил даже скаламбурить по поводу правильности склонения.

Вошедший официант заменил кофейник и исчез в дверях, позволив себе недоуменно поднять брови на обычно непроницаемом лице. Видимо, кофе в кофейнике не успел остыть настолько, чтобы можно было безропотно снести обвинение.

Да ладно тебе! После игры разберемся.

Коньяк огненно пробежал по крови, и застывшее, забывшееся время устремилось вслед за ним.

— Партия! — еще через полчаса провозгласил Павел. — Прошу стороны поставить свои подписи. — он взял с матово блеснувшей плоскости подноса, внесенного вышколенным официантом, лист бумаги с результатами игры, положил на стол.

Мысли лились послушно и плавно. Сейчас, когда все было позади, личность «игрока» не вызывала ничего, кроме снисходительной симпатии.

Не повезло тебе сегодня, брат. Можно было бы, конечно, успокаивать тебя, дескать, судьба твоя такая, но и этого я сделать не могу. Скажи я так, останусь тогда последним вралем для себя самого. Все не так, друг мой, все совсем по-другому. Победа должна была достаться тебе, только тебе, а я украл ее. Украл, и то, что для тебя могло стать незабываемым мигом удачи, превратилось в еще одну звездочку на моем фюзеляже. И, если тебе, все-таки, надо успокоение, то знай: их там много, этих звездочек. Их так много, что самое время заводить другой фюзеляж, но это, к сожалению, а, может быть, и к счастью, невозможно.

Но и мне не легче, дружище. Дело в том, что самолет мой — просто пошлая бутафория, ни улететь куда-нибудь, ни даже просто прокатиться на нем по летному полю, я, увы, не могу. Мертвыми якорями вцепились в землю мои хваленые звездочки, и я вынужден, вынужден ждать урагана, который, или освободит меня от них, или похоронит вместе с ними.

«Игрок» уже держал в своих пальцах ручку, уже приноравливался поставить подпись, как вдруг что-то произошло. Что-то неуловимое и непредвиденное. Никто из присутствующих, кроме Ленского, и не заметил бы этого, но тут «игрок», неожиданно положив ручку на стол, весело и фамильярно заговорил, обращаясь к оцепеневшему от недобрых предчувствий «маэстро»:

— А что, милейший, может быть, сыграем еще разок? Просто так, на интерес. — и, не дожидаясь ответа, стал быстро-быстро сдавать карты.

Все замерли. То, что они услышали только что, было неслыханно.

Где-то в высоте над Ленским застыл оторопевший Павел, слева с чашкой кофе в руках, мертвенно-бледным изваянием замер «пахан». Весь превратившись в ожидание, Ленский внутренне сжался, второпях высвобождаясь из уютного плена неспешных мыслей. Потянувшись за картами, в вакууме разом наступившего безмолвия он уже чувствовал зловещее дыхание катастрофы, ее ледяную стужу, и обморочное ощущение фатальной неизбежности завладело им.

И перед тем, как мысль эта была сметена первым страшным валом стихии, и разум едва не взорвался от нечеловеческого напряжения, он поймал последний взгляд, брошенный ему глазами человека, сидящего напротив. В нем Ленский успел прочитать усмешку, горькую, тоскливую, полную такого мучительного, всеобъемлющего страдания, какого не доводилось встречать ему ни у кого за всю свою жизнь. А потом все поплыло, все смешалось перед его глазами.

Удар такой силы Ленский испытывал впервые. В доли секунды, одним бешеным порывом чужая воля захлестнула, смяла, разметала все, что было на ее пути. В мгновение ока река, его суденышко, он сам, были вытеснены из русла, подняты в воздух и со всего размаху выброшены на пустынный берег, и безжалостный вихрь, принесший в себе смерть и разрушение, наводнил его разум надрывным отчаянием и болью.

Все его хрупкие построения, его призрачный мир, с таким трудом отвоеванный у реальности, был опрокинут, сломлен, уничтожен в одночасье, и по обезвоженному руслу, по обнаженному бездорожью душевного рельефа, на него устремился беспощадный поток чьей-то судьбы, неудержимый и неотвратимый в своем безумном движении.

Ленский попятился, вскочил на ноги, пытаясь выстоять, удержаться, но был сломлен, поглощен, увлечен, жалкий обломок крушения, без мыслей, без надежд, без будущего.

С огромным трудом он вернул себя в крошечную часть рассудка, из последних сил цепляющуюся за действительность, еще живущую какими-то вялыми, полумертвыми мыслями.

Взгляд его, помутившийся, подернутый пеленой безумия, блуждал по картам, полным все той же чужой и незнакомой жизнью, ошметками какого-то сумрачного сознания, поднятыми мутным потоком по ту сторону разума. Лица, туманные образы, события, даты будили в нем забытые, изъеденные ржавчиной памяти воспоминания, но он не успевал находить отклик в душе, смирившись, безвольно застыв в тяжком оцепенении.

Как из небытия вставали оставленные в другой жизни люди, брошенные дела, неоконченные разговоры, все кружилось в бешеном калейдоскопе Вселенского хаоса, как вдруг пиковая дама в руке у него грубо расхохоталась ему прямо в лицо, и все разом закончилось.

— А-а! — «пахан» неожиданно закричал, отшвыривая чашку с кофе, и Ленский поднял на него затуманенный взгляд. «Пахан» ожесточенно дул на обожженные пальцы.

— Что за шуточки?! — прошипел он, морщась от боли. — Кофе, то холодное, как лед, то кипит прямо в руках!

Не обращая на него внимания, не осознавая, что делает, Ленский перегнулся через стол, протянул руку, пытаясь дотянуться до «игрока», сорвать с него маску. Действительность скакала у него в глазах обрывками пространства, мгновенными видениями, молниями невнятных мыслей.

— Кто ты?! — голос изменил ему, и рот его только беззвучно открывался.

Наверно, он был страшен в этот момент, потому что глаза «игрока» расширились от ужаса, он отпрянул назад, неуклюже подняв руки.

Изогнувшемуся в молниеносном броске, вмиг ставшему необычайно гибким и изворотливым, Ленскому все же удалось зацепить край маски, и ткань лопнула, обнажив нечистую, воспаленную кожу, остановившийся глаз, окаймленный короткими светлыми ресницами. Не в силах оторваться от него, Ленский замер, мучительно удерживая равновесие, страшась отвлечься, пропустить что-то важное, что вот-вот должно было промелькнуть здесь, в этом крохотном, пульсирующем от страха зрачке

— Стоять! — неожиданно услышал он над собой крик «пахана», а вслед за этим предостерегающее, какое-то неуверенное восклицание Павла.

И вдруг Ленский понял — вот оно, то главное, чего он ждал, и все его предчувствия, его ипохондрия, его переживания и суеверия — все слилось теперь в одну неожиданную и страшную разгадку.

В руке «пахана» блеснул матово пистолет, черной бездной дула уставившийся ему прямо в лицо, и безумная решимость в его глазах возвестила Ленскому, что следующей мысли у него уже не будет, и, вообще, никаких мыслей уже никогда больше не будет. Потому что, это — конец, потому что, с такого расстояния не промахиваются.

Его тело, самый быстрый, самый чувствительный манипулятор мозга, уже дернулось, пораженное пароксизмом агонии, уже покрылось липкой испариной ужаса, как вдруг в сознании соткался образ вульгарно хохочущей пиковой дамы. Образ немедленно метнулся наперехват указательному пальцу «пахана», наперерез сухому щелчку затвора, и, уже теряя сознание, проваливаясь в черный мрак забытья, Ленский скорее почувствовал, чем увидел, как перелетает через него непомерно длинное, громадное тело Павла.