Темна вода во облацех. Научно-фантастический роман

Александр Тебеньков

Новый роман является продолжением НФ романа «Сны во сне и наяву». В провинциальной лаборатории Баринов близко подходит к разгадке некоторых способностей экстрасенсов. Подобные исследования в СССР засекречены и спецслужбы заключают его в современную «шарашку», где эти работы ведутся. Старый сослуживец, а ныне руководитель Банник не только сам обладает способностями к телекинезу и пирокинезу, но и видит «чужие» сны – эпизоды из жизни людей, живших в далеком прошлом…

Глава 3

1

Объявился Банник по-будничному просто.

Утром его кабинет оказался открытым нараспашку. Сам Банник сидел за столом и что-то негромко внушал стоящей сбоку секретарше, но вошедшего в приемную Баринова углядел сразу. Повернул голову, улыбнулся, приветливо махнул рукой.

— Заходи, заходи, Павел Филиппович! С нетерпением поджидаю!.. Итак, Анюта, все ясно? Черновики заноси к вечеру, предварительно покажешь Долгополову. А мы тут своими делами займемся. И кофейку нам, прямо сейчас.

— Что, успел за неделю соскучиться? — Баринов неторопливо прошел огромный кабинет, ногой развернул кресло, сел лицом к Баннику. И обратился к секретарше: — Анна Сергеевна, а еще, пожалуй, по рюмочке коньячка — отметим встречу.

Банник даже ухом не повел, только кивнул, соглашаясь.

И кофе, и коньяк возникли почти мгновенно. Неплохо они тут вышколены, уже привычно отметил про себя Баринов.

— Ну, что скажешь? — нетерпеливо спросил Банник, как только за секретаршей закрылась дверь кабинета. — С материалами познакомился? Мысли появились?

— Какие конкретно мысли тебя интересуют? — Баринов поднял рюмку и не торопясь, почти демонстративно, ее осушил. Сделал глоток кофе, поставил чашку. — По тематике института, что ли?

— Плевать я хотел на институт! — с явной досадой сказал Банник. — Плевать, понял? Мне нужен «эффект Афанасьевой».

— Институт большой, слюней не хватит, — равнодушно заметил Баринов. — Что касается упомянутого эффекта… Мне нужны нормальные материалы, а не жалкие выжимки в чьей-то бездарной интерпретации. Все, ясно?

— Будут тебе материалы, все, без исключения, — Банник взял себя в руки. — Прямо сегодня же. А пока — соображения какие-нибудь есть?

— Есть, как не быть. Но сначала ответь на кое-какие незамысловатые вопросики. Например: откуда берется энергия? — а, на гнутье стрелок часов, бэ, на нагревание бумаги до температуры четыреста пятьдесят один градус по Фаренгейту…

Банник сосредоточенно молчал, глядел мимо, в сторону. Ни к кофе, ни к коньяку он не прикоснулся.

Баринов развел руками.

— Ну вот, что и требовалось доказать. А талдычишь о какой-то мифической открытости, о доверии… На деле же — сначала ты меня повозишь, а потом я на тебе покатаюсь. Не так ли, Николай Осипович?

Банник внимательно посмотрел на него, потом медленно произнес:

— А если я отвечу: «не знаю!» — что тогда?

— Тогда… На очереди у меня много таких вопросов, и все их я тебе задам, — мстительно пообещал Баринов.

— Вот что, — Банник помедлил, потом решительно поднялся. — Здесь не место. Давай пройдем — ко мне, к тебе… куда скажешь. Там и поговорим.

— Пройти нетрудно, — пожал плечами Баринов и тоже встал. — Ежели говорильня еще не надоела.

Всю дорогу до жилого сектора оба молчали.

Их коттеджи кроме цифры на фасаде практически ничем не отличались — словно номера в гостинице. Даже набор мебели и ее расстановка оказались точно такими же. Но отдать должное надо — уютно, хоть и несколько казенно.

Не сговариваясь, направились не в кабинет, а в гостиную. Хозяин уселся на диване, Баринов выбрал кресло напротив.

— Ты на все требуешь объяснений. Но никак не поймешь — я не могу все это объяснить. Попросту не знаю, — устало сказал Банник, продолжая прерванный разговор. — И очень надеюсь, что сможешь ты.

— Я тебе не верю. Как ты это не поймешь.

— Хорошо. Что конкретно ты хочешь услышать?

— Ты идиот, Банник? Или умело притворяешься? — сказал Баринов ровным, нейтральным тоном. — Ты очень хочешь, чтобы я тебе помог. Тогда колись до донышка, включая все соображения. Я занимаюсь странными снами полтора года, ты — лет тридцать. Это раз. Далее, это ты видишь странные сны, а не я. Ergo, ты для меня представляешь интерес всего лишь как подопытный кролик, не более… И поэтому на первый случай продемонстрируешь тут же все, на что способен — исходя из эффекта Афанасьевой-Банника. Покажешь себя, так сказать, во всей красе.

— А что! — ухмыльнулся вдруг Банник. — Покажу! И с кроликом — тоже согласен… И вообще, — неожиданно признался он, понизив голос. — Если бы ты знал, как приятно иногда быть подчиненным, а не начальником… Давай, Баринов, командуй!

2

До полигона шли длинной, почти километровой аллеей.

Упиралась она в КПП со шлагбаумом. Направо и налево от него тянулась густо натянутая на бетонных опорах колючая проволока. Под навесом у сторожки сидел человек в военной форме, но без знаков отличия. Пригляделся к ним, поднял шлагбаум — молча, как бы даже равнодушно.

За купой вековых деревьев повернули направо и остановились перед двухэтажным зданием красного кирпича с окнами, забранными коваными решетками из прутьев чуть не в руку толщиной.

Банник сказал:

— Вот отсюда все началось. В декабре двадцать четвертого Глеб Иванович Бокий, начальник Спецотдела ОГПУ, назначил Иванова-Барковского врио заведующего лабораторией по изучению электрического излучения мозга человека. Отвели под нее этот домик — бывшую стеклодувную, а потом мастерскую по ремонту телефонных и телеграфных аппаратов.

— А как же Большая Дорогомиловская? — негромко спросил Баринов.

— В тридцать восьмом Бокия ликвидировали, как человека Ягоды и врага народа. Ближайшее окружение тоже шлепнули. Многих сотрудников посажали, в том числе и Барковского, разработки, естественно, похерили. После войны опомнились, кто остался в живых, вернули. В конце пятидесятых образовали несколько новых лабораторий, в том числе тебе знакомую, а здесь, на месте старой, развернули полигон. Два года назад его законсервировали, под Новосибирском открыли новый, современный. А этот… Ладно, пойдем, посмотришь сам.

В здание зашли с торца. Обшарпанную металлическую дверь, ведущую в полуподвал, Банник открыл замысловатым плоским ключом. За ней оказалась вторая, бронированная, как в бомбоубежище или подводной лодке — с кремальерой, и с кодовым замком, словно у сейфа. Не таясь, Банник набрал шестизначную комбинацию цифр, да только Баринов поздно спохватился, запомнил только три последние — три-пять-два.

В свете неярких ламп по стенам прошли гулким коридором до лестницы, поднялись на второй этаж.

«Ага, вот оно как! — Баринов почти с облегчением увидел в первом же помещении привычные занавески-ширмы, за которыми угадывались спальные места, знакомое оборудование на столах у стены и по центру. — Значит, эксперименты по сну все же ведутся. Только спрятаны подальше».

В комнату Банник входить не стал. Он пропустил вперед Баринова, а сам остался в дверях.

— Здесь и дальше на этаже все почти так же, как у тебя, — пояснил он. — А вот внизу… Идем, идем.

— Минуточку.

Баринов втянул воздух носом… Как ни проветривай, как ни наводи марафет, а затхлость нерабочего помещения разом не исчезает. Сколько оно пустует — год, два, пять?

Он прошел вглубь, как бы невзначай, мимоходом провел пальцем по лабораторному столу, по кожуху самописца, по полке стеллажа… Да, генеральная уборка налицо, и не далее как вчера-позавчера — вон как все блестит. Это что ж, специально готовились к его визиту-экскурсии?

Этажом ниже — а спустились уже по другой лестнице — ничего не напоминало биологическую лабораторию, скорее, нечто из области электроники или электротехники, не понять. Однако некоторая заброшенность, даже запущенность ощущалась и здесь. Очень похоже, что по каким-то причинам зданием не пользовались давно.

Но Банник держался легко и привычно.

— Ну что, начнем, пожалуй, — он подвел Баринова к некоему устройству — или прибору? — занимавшего почти целый угол комнаты. — Грубо говоря, это очень точные электронные весы. Вон та пластмассовая пластинка за стеклом — датчик давления, он в вакууме. Вот это — дисплей, показывает, какая сила воздействует на ту плоскость. Следи за мной.

Он сел в кресло перед установкой, щелкнул несколькими тумблерами. Затем демонстративно положил руки на стол и задержал дыхание, вперив взгляд в тот блестящий, словно отполированный, кусок пластика внутри толстого стеклянного колпака. Экран, похожий на телевизионный, засветился, по координатной сетке поползла, оставляя за собой след, яркая светящаяся точка — вверх и вправо, потом вниз, прорисовывая нечто вроде синусоиды.

— И что это значит? — спросил Баринов, когда Банник выдохнул и откинулся в кресле.

— А это значит, — Банник ткнул пальцем в верхнюю точку кривой на экране, — что сила, с которой я воздействовал взглядом на датчик, равна — смотри по сетке — примерно полтораста ньютонов, то есть около пятнадцати килограммов. Доступно?

Баринов пожал плечами.

— Не очень. Я бы предпочел что-то более наглядное.

— Н-да-а! — Банник насмешливо посмотрел на него. — Ты, вот что, свои медико-биологические штучки бросай! Мы вторгаемся в такие области, где нужно гармонию поверять алгеброй! А это значит, биологию — физикой, математикой и электроникой.

— Я не Моцарт и не Сальери, — отпарировал Баринов. — Я нейрофизиолог.

Банник поднялся и хлопнул его по плечу.

— Не обижайся. Я, когда понял, что на одной биологии далеко не уедешь, заочно окончил институт электротехники, электроники и автоматики… Да, да, — кивнул он в ответ на недоверчивый взгляд Баринова. — И курсовые писал, и экзамены с зачетами сдавал — без дураков и блата. А диплом защитил на тему «О влиянии субмиллиметровых радиоволн на клеточные структуры мышечной ткани». Пошли дальше.

В следующей комнате Банник продемонстрировал, и тоже на солидно выглядевшей установке, как он взглядом нагревает предметы. Ничего он, конечно, поджигать не стал, просто смотрел на похожий датчик под похожим стеклянным колпаком, а на соответствующем экране высветилась цифра — триста пятьдесят пять.

— Это по Фаренгейту или Цельсию? — спросил Баринов.

— По Цельсию, — коротко ответил Банник. — Для справки: олово плавится при температуре 232 градуса, свинец — 327, цинк — 420. Железо — чуть более полутора тысяч.

— Так ты и железо можешь?

Банник испытующе на него посмотрел.

— Могу. Но это сопряжено с определенными, скажем так, издержками… Кстати, десять лет назад — не мог.

— И как же?

— Тренировка, — пожал плечами Банник. И спросил риторически: — Ну что, продолжим экскурсию?

«Умеет же устраиваться эта сволочь! — Баринов оглядел большую комнату здесь же на первом этаже, куда привел его Банник. Уютна, функциональна, обставлена так, что можно и поработать, можно и отдохнуть. — Или это свойство всех сволочей?»

Припомнилось, как после «мозгового штурма»* по поводу генезиса странных снов Афанасьевой, приглашенный старый друг и приятель, проректор Ташкентского мединститута Илья Моисеев, уже в машине по дороге в гостиницу задумчиво сказал:

— Беляева читал? «Властелин мира».

— И что?

— А то, что я, кажется, знаю одного кандидата на такого «властелина».

— Шутишь?

— Нисколько. Банника помнишь?

— Личность известная. Ну, так он аж в первопрестольной. Институт, куча филиалов и лабораторий. Публикации интересные, оригинальные. А все остальное — так, слухи. Ничего конкретного.

— А он, тем не менее, подгреб под себя почти всю нейробионику, психолингвистику, подбирается к кибернетике.

— Он же не математик, гольный биолог!

— Значит, освоил и ее. Главное ведь что: на стыке кибернетики и математики появляется новая наука — «киберематика», а на стыке бионики и кибернетики — Госпремия и звание академика.

Н-да-а, похоже, Илья как в воду глядел…

— Ну, ладно, положим, твои чудеса в решете я увидел, принял и усвоил. Колись дальше — как ты меня в болевой шок вогнал, как потом мозги прочистил… Тоже на приборах показывать будешь?

Банник почему-то хмыкнул — неопределенно и, как показалось Баринову, несколько виновато. Прошел в дальний конец комнаты, сел на диванчик сам, жестом пригласил Баринова.

— Понимаешь, какая штука, — сказал он и чуть поморщился. — В общем, извини, тогда я тебя под шумок, откровенно говоря, на шару взял. Вот, полюбуйся.

Он достал из внутреннего кармана пиджака небольшую поблескивающую металлом коробочку размером с портсигар и протянул Баринову.

Тот взял, внимательно осмотрел. Тяжелая вещица, граммов под триста. На лицевой стороне, там, где на портсигарах обычно выдавлен рисунок, зеленая и белая кнопка, рядом переключатель на четыре положения. В торце — чуть выдающийся, слегка растянутый по бокам раструб, закрытый пластиковой пластиной.

— Это нейрошокер, по аналогии с электрошокером. Излучение направленное, интенсивность регулируется, радиус действия до пяти-восьми метров. Питание — две батарейки «Крона» плюс концентрированный бульон с биодобавками и консервантами.

— Бульон-то зачем? — машинально спросил Баринов, возвращая «портсигар».

— Электроника там работает как пускатель, как раздражитель, а излучает живая ткань. Ей не электричество, ей бульончик нужен. Это биологическое излучение.

— А ткань откуда?

— Из мозгов, Павел Филиппович, из мозгов, вестимо!.. Клетки неких подкорковых областей неких позвоночных хирургическим путем собраны в определенный комплекс, нервные связи между ними также определенным образом переформатированы. Получили новое качество, так сказать. Работает в двух режимах.

…Баринов сидел, закинув ногу на ногу, рассеянным взглядом скользил по сторонам.

Забавная ситуация создалась.

Вот показали ему всякие разные чудеса, но как-то все они оказались на поверку прозаическими, будничными. Вроде бы, словно так и положено, само собой разумеется. Вроде бы так было всегда, и только невежда этого не знает.

Такие вот тривиальные чудеса, любой сопливый мальчишка из подготовительной детсадовской группы так сможет.

И самое-то смешное, он, Баринов то есть, ничего чудесного в них уже не видит…

Вроде бы всю жизнь верил, что Земля плоская… Ну, не то чтобы верил, а просто знал как непреложный факт — Земля плоская. И факт этот настолько непреложен, что находится вне обсуждения.

Но посадили его в комфортабельный ракетоплан и свозили на экскурсию — сначала пара витков вокруг Земли, а потом даже на Луну: оттуда, мол, картинка нагляднее и показательнее…

И все, кончилось представление о блиновидной Земле на слонах с черепахой. Земля — шар, и с этим уже ничего не поделать. А главное — этот новый, переворачивающий все прежнее мировоззрение и мироощущение факт не вызывает у него ни малейшего отторжения. Факт будничный, повседневно-бытовой. Разве что подвигает на некую ироническую усмешку — надо же, все вокруг истово убеждены, что Земля стоит на слонах, а те на черепахе, а черепаха плавает в безграничном океане… Чудаки, честное слово!

…Ну, ладно. Пораспускал нюни, потешился — и хватит. А вот пока есть возможность, интересно прояснить еще и такой момент.

— Кстати, Николай Осипович, что-то я пока в твоем НИИ с оборонной тематикой не сталкивался. Или настолько глухо все секретишь?

— Да нет, отчего же. Тематика тебе доступна. Плохо, значит, смотрел — галопом по Европам.

— Смотрел, что показывали. Сюда, например, не водили, нейрошокерами не хвалились… А секретить все подряд, извини, большого ума не надо. Эдак, засекретил исследование коленного рефлекса — и почивай на лаврах: все вокруг ходят на цыпочках и заранее тебя уважают.

Банник звучно рассмеялся.

— Во-от! — удовлетворенно протянул он. — Вот и ты на эту дурилку попался. Сколько повторять — не существует отдельно мирных или военных открытий и изобретений в фундаментальных исследованиях. Мирное или военное бывает их применение… Думаешь, почему Минобороны так охотно финансирует разработку биопротеза руки? Чтобы облегчить жизнь инвалидов войны и труда? Держи карман шире!.. Теперь представь, что нужно обезвредить фугас. Подъезжает к нему танкетка, вроде лунохода. А на ней моя биомеханическая рука, тоже управляемая на расстоянии соответствующими биотоками напрямик от мозга оператора, минуя периферию. Телекамера передает изображение, сапер с помощью моей руки обезвреживает фугас. Все живы, все смеются. Мы ведь еще обратную связь отрабатываем, кое-какие дактильные ощущения в мозг от этой ручонки идут… Или — работа в «горячей зоне» ядерного реактора. Ну, подкрутить там чего-нибудь, выдвинуть или задвинуть какую-нибудь хреновину — человека-то не пошлешь. А подвижное устройство, оборудованное опять-таки моей биорукой, бога ради. Наблюдай из надежного укрытия да крути на расстоянии гайки с болтами. А еще можно пристыковаться к американскому спутнику-шпиону и демонтировать его прямо на орбите. Какие приборы нужно снять — сними, какие вывести из строя — сломай… Ну что, Павел Филиппович, чем тебе не оружие — биомеханический протез руки?.. Нет-нет, ты ответь!

Баринов только и смог, что пожать плечами. Нет, конечно, о таких возможностях он просто-напросто не думал.

— А про искусственные мозги, сиречь биокомпьютер, и того проще, — продолжал Банник, откровенно веселясь. — Да, они примитивные, однако ж ядерной боеголовке о философских проблемах размышлять не надо. Всего только дел, что увидеть заданную цель и вывести на нее как можно точнее свою сотню-другую килотонн в тротиловом эквиваленте. Не знаю, ты в курсе или нет, головные части наших баллистических ракет американцы собрались сбивать при помощи пучкового или лучевого оружия. Иначе говоря, направленным потоком заряженных частиц высокой энергии, который мгновенно разрушает обыкновенные электронные мозги. Поток электронов или протонов попросту выжигает микросхемы. А клетки мозга крысы так просто не выжечь! Конечно, мощнейшая радиация их тоже уничтожит, но не мгновенно, десяток секунд, а то и минут они еще продержатся. Для боеголовки больше не надо. Она в секунду почти восемь километров делает, считай, за минуту — полтысячи верст… Ну как, Павел Филиппович, надо, по-твоему, секретить такие разработки? Или пустить их в открытую публикацию? Приходи, кто хочешь, бери, что хочешь…

— Но мозги — не транзистор с резистором, их кормить-поить надобно, — заметил Баринов, таким хотя бы способом стараясь спасти реноме. Мол, и не такое видели.

— Ну да, а как же. Не только кормить-поить, но температурный и газовый режим поддерживать, живые все-таки. И живут недолго — пока не более трех лет. Зато любую систему ПВО взломают, как нечего делать.

Баринов подумал, потом кивнул.

— Ладно, убедил. Беру свои слова обратно — насчет секретности. По поводу же всего остального — увы!

— В смысле?

— Без меня.

— Не мне напоминать, не тебе, Баринов, слушать: уклонение от политики не уберегает от ее последствий! — меняя тон на серьезный, сказал Банник. — Так может, есть резон поучаствовать в этой кухне? Глядишь, удастся и политику хоть в чем-нибудь да подкорректировать.

— Позиция удобная, — пожал плечами Баринов. Знакомые разговорчики-междусобойчики просвещенных дилетантов на тему, что-де, внедрившись в систему, получаешь шанс ее реформировать. — Но ведь кто девушку ужинает, тот ее и танцует… Не так ли, Николай Осипович?

— Так-то оно так, — живо отозвался Банник. Потом подумал и сказал совершенно уже туманное и непонятное: — Правда, и девушки разные бывают. Иная и «динаму» включить может, а, Павел Филиппович?

3

Н-да, действительно, положение сложилось интересное.

Надо признаться, хотя бы самому себе, что ранее Банник представлялся ему крайне односторонне. Выходит, чуть ли не шаржировано. Теперь же, при ближайшем общении, он постепенно начал вырисовываться, так сказать, более рельефно. Получается, все далеко не однозначно… Вроде матрешки. На первый взгляд — будто цельная фигура, расписная и понятная. А присмотришься — ан, нет, внутри-то еще одна, и уже другая, непохожая. И что дальше ожидать, не знаешь. Вдруг откроется третья, четвертая… И какая из них истинная, настоящая?..

Ну и, по логике вещей, предыдущими чудесами день закончиться не должен. Наверняка у Банника припасен еще какой-нибудь сюрприз.

— Да-а, Николай Осипович, удивить ты меня удивил, скрывать не стану, — медленно произнес Баринов. — И все же, и все же… Кидай уж все карты на стол.

— Вот что… Предлагаю эксперимент. Сейчас ты проведешь сеанс — короткий, диагностический. Или ознакомительный — считай как хочешь. Ну, ты психотерапевт, ты знаешь. Легенький сеансик, в одно касание. Посмотришь сам, что у меня в мозгах. Годится?

Баринов недоверчиво посмотрел на собеседника. Предложение не просто неожиданное, скорее, из разряда невероятных.

— Очередная хохма или как?

— Я шутить не умею и не люблю, хотя шутки понимаю. Так как?

— Без ассистента, без подстраховки? А вдруг я попробую…

Банник отстраненно махнул рукой.

— Не болтай ерунды. Давай, валяй. Надо же когда-то начинать.

Свою силу гипнотизера Баринов знал, без ложной скромности принимал место в негласной тройке по Средней Азии и Казахстану — по оценке коллег. Хотя практикой не занимался, разве что в исключительных случаях, по настоятельным просьбам. К гипнозу он прибегал только по необходимости как экспериментатор. Например, с той же Афанасьевой.

Правда, случились в жизни периоды, когда приходилось проводить по нескольку сеансов подряд и ежедневно.

Элементами гипноза он, как все старшекурсники, естественно, владел. Но по настоящему, поначалу смутно, потом все четче, смог осознать свои возможности только в одной из экспедиций «гребенки» по выявлению скрытых экстрасенсов — в Пензе или в Воронеже, сейчас Баринов уже и не помнил.

Обычно трое-четверо сотрудников лаборатории ехали в намеченный город, с недельку штудировали истории болезней в местной «дурке», если она была, а также в психоневрологическом диспансере, отбирая потенциальных «клиентов».

Откровенные психи и маразматики не годились. У кого нервишки разгулялись, кто розовых слонов и зеленых чертей периодически наблюдал — тоже отсеивали. Гребенкой вычесывали других — «странных». Если человек утверждал, что строит вечный двигатель второго рода, или сделал на коммунальной кухне выдающееся открытие оборонного значения, или в соседях у него маньяк, который каждую ночь из своей квартиры облучает его «лучами смерти», или он сам — второе воплощение Будды, или, скажем, прошлой осенью в колхозе на картошке ему сама Богородица явилась — вот это был их клиент… Разумеется, не обходили вниманием известных в местном народе знахарей и знахарок, «колдунов», «ведьм» и гадалок.

Без особого шума, под благовидным предлогом, перспективного человечка быстренько госпитализировали, а как набиралось три-четыре палаты, выезжала в город Энск бригада уже узких специалистов… И начинался отбор под видом медкомиссии из столицы.

Баринова использовали как лаборанта — запиши, подай, оформи…

Однажды очередной «клиент» никак не хотел впадать в гипнотический транс, а Михайлов, руководитель группы, то ли устал, то ли перебрал накануне — начал сердиться, кричать, ругаться, еще больше его нервируя… Баринов не выдержал, сунулся по молодости: «Станислав Соломонович, можно мне попробовать?»

Стал перед седым дядькой с помятой мордой, пористым носом и оттопыренными ушами — зубным техником, изобретателем подводной лодки, способной также выходить в космос — глянул ему в лицо, провел раскрытой ладонью перед глазами… Дядька звучно икнул, расслабился на стуле, даже щеки одномоментно обвисли, и — уснул!

У Михайлова челюсть отпала.

Но надо отдать должное — немедленно взял Баринова под личный патронаж. Учил гипнозу практическому, с множеством тонкостей и нюансов, в том числе абсолютно ненаучных, однако действенных. Искренне радовался, когда очень скоро ученик превзошел учителя… И неустанно повторял, особенно подшофе: «Запомни, парень, гипноз — дубина о двух концах. Может откликнуться стократнее, чем сам аукнешь… И всегда помни: когда лезешь к кому-то в мозги, то совершается самое страшное, что только возможно — насилие над личностью. Тыщу раз подумай, тыщу раз прикинь — а надо ли?»…

Баринов пристально посмотрел на Банника, и что-то похожее на сочувствие шевельнулось внутри. Это ж как требуется ушатать мужика, чтобы сам, добровольно…

— Ну что ж, — сказал он негромко. — Раз так — садись поудобнее. Начинать действительно когда-то надо. Как себя вести — знаешь. Готов?.. Приступим.

В транс Банник вошел быстро, на удивление. Видимо, помогал сам. И Баринов недовольно поморщился — надо было все ж напомнить, чтобы не суетился, не бежал впереди паровоза. В таких случаях помощь пациента только мешает, мажет объективное восприятие. Его подсознание начинает услужливо подсовывать не то, что есть на деле, а то, что желает гипнотизер… Ну да ладно, зондаж сегодня не глубинный, а прикидочный, ознакомительный. Удастся хотя бы начерно набросать эскизы зон и областей его личности, и то, слава богу.

Открыв глаза, Банник первым делом глянул на часы.

— Двадцать минут… Немного… Что скажешь?

Что, что… Первое, медик медику врать не станет, второе, с какой стати ему щадить Банника? Есть и третье с четвертым-пятым…

— У тебя, Николай Осипович, не мозги, а слоеный пирог, — ворчливо ответил Баринов, потирая виски. С отвычки в голове ощущалась некоторая напряженность. — Сплошные барьеры, блоки, недоступные зоны. Я откровенно не понимаю, где среди всего этого прячется твоя личность. И как она вообще может функционировать.

Банник помрачнел.

— Настолько серьезно?

— Я провел только первичное сканирование, — уклончиво ответил Баринов.

— Плохо. Что-то вроде этого я и подозревал последнее время. Еще Барковский предупреждал — не занимайся самогипнозом, ничего доброго не получится.

— Как? — удивился Баринов. — Кирилл Витольдович знал?

— Вычислил меня в Бехтеревке, — нехотя ответил Банник. — Отец водил на консультацию по поводу снов, а у старика там имелись информаторы. Я как раз школу заканчивал.

— И что, сеансы проводил?

— Очень давно, на заре туманной юности, так сказать, — усмехнулся Банник. И сказал, предупреждая следующий вопрос: — Результатов не знаю, Барковский не говорил. По-моему, он даже записей не вел, все держал в голове.

— А что с самогипнозом?

— Да так, кустарщина, — уклончиво ответил Банник. — Пробовал медитировать, входить в транс, погружаться в нирвану… ну и другие благоглупости.

— Ладно, приляг, отдохни. Можешь вздремнуть. Подробности — попозже.

Банник вяло махнул было рукой, но передумал и лег тут же, на диване.

Баринов открыл дверь в смежную комнату. Так и есть, здесь что-то наподобие кухни-буфетной.

Он сел перед окном, забранным кованой массивной решеткой.

Вот как получается.

Вот тебе и лавры первооткрывателя. Не то чтобы щелчок по самолюбию, но ощущение не из приятных. Выходит, просто выпал такой билетик — посчастливилось наткнуться на Афанасьеву и поработать с ней полтора года… А кое-кто этой темой начал заниматься еще двадцать лет назад. Или даже больше. Но похоже, с таким же успехом… Впрочем, кто знает? Тут же у них сплошные секреты с тайнами…

Что же касается конкретности — голова шла кругом.

Помнится, у Афанасьевой он нащупал на уровне подсознания три мощных барьера-блока. Ну, по крайней мере — три, придирчиво поправил он себя. Что за ними скрывалось, так и осталось загадкой. У Банника же при первом легком зондаже их обнаружилось не менее шести… Эх, как не вовремя исчез с горизонта тот молодой парнишка из Свердловска, Артюхов, кажется. Провести с ним хотя бы один, такой же легкий сеанс — как бы много это сейчас дало! Но втягивать человека в такое дело ни под каким видом нельзя. Может быть, позже. А пока спрятали его подальше, не выдали Баннику — и очень правильно сделали.

Ладно, не получилось с Афанасьевой и с тем парнем, примемся за Банника… Похоже, жизнь дает еще один шанс, и упустить его было бы исключительной глупостью. Все ж остальное — от лукавого…

Однако, поспешим. Пациент скоро должен очухаться полностью.

Он сварил кофе, из холодильника достал полуторалитровую бутылку «Фанты» — сейчас от спиртного им обоим полезно воздержаться.

Банник лежал на диване с открытыми глазами.

— Вздремнул? Ну и отлично. — Баринов поставил поднос на стол. — Поднимайся, наливай, рассказывай — как дошел до жизни такой.

4

Расстались они, как говорится, «при своих». Довольно мирно и без особой напряженности, как коллега с коллегой после обычного научного разговора. Правда, от обсуждения многих моментов Банник по-прежнему уклонялся, но это дело житейское — куда же он свою природную «сучность» денет? Его надо принимать таким как есть… или не принимать вовсе.

Обед в столовой подали вполне качественный, особенно неплох оказался тушеный кролик. И обслужили на уровне, как начальство положено — отдельный столик, официантка, льняная салфетка…

Прогулявшись по пустынным аллейкам — рабочее время, как-никак! — Баринов направился к себе «домой».

Помнится, кое-кто из его знакомых всерьез утверждал, что под алкоголем работается раскованнее, лучше и продуктивнее. Упор делался на поэтов да писателей, художников да актеров, а также ученых и изобретателей. На творческую личность, словом.

Баринов не спорил, лишь хмыкал скептически. Допускал с натяжкой, что актерам — может быть. И то, ежели стакан-другой перед выходом на сцену выводит их на определенный кураж. Трудновато без куража натурально изобразить Отелло или Турандот, Катерину или Фигаро, Офелию или Чацкого.

Для остальных же… Винцо да водочка иногда способствуют, конечно, полету фантазии, поэтому идею, сюжет, мысль подарить могут. Однако подшофе длительную, довольно нудную и кропотливую работу едва ли сделаешь нормально, как положено. Киркой и лопатой — куда ни шло, а «Войну и мир» или «Онегина» напишешь едва ли. А уж «К вопросу о функции ретикулярной формации головного мозга» — тем более…

Поколебавшись, Баринов убрал на место коньяк, достал бутылку «Посольской». Надираться нужно водкой, а лучше спиртом, но не коньяком, и тем паче не вином или пивом. И не рюмками, а стаканами.

Алкоголь — штука универсальная. Если вывести за скобки негатив, многое может — и утешить, и поддержать, и направить, и успокоить… и кое-что еще. Одного только никогда не даст — верного решения проблемы. И все же, и все же…

Он плеснул в стакан на три пальца.

Ох, мягко стелет Николай Осипович! Ох, мягко!..

Пусть не к месту, но вспомнился вдруг некий прокурор из числа приятелей Сереги Щетинкина. Рассуждали на «четверге» на очередную «вечную» тему, и тот сначала отмалчивался, а потом сказал нервно и выстрадано, почему и запомнилось: «Никогда ни в чем не верь преступнику. Пусть он клянется кем или чем угодно, хоть богом, хоть сатаной, хоть мамой, пусть размазывает по харе слюни пополам с соплями и ест землю — не верь! Лучше потом объясняться со следователем, чем с ключником Петром у небесных врат…»

Не этот ли сценарий сейчас разыгрывается? Тебя, Баринов, поматросят и бросят. В лучшем случае.

И все же, крути ни крути, а решать эту дилемму придется абсолютно однозначно: или работать или не работать.

Вопрос — на кого? Можно ведь, строго говоря, не на чужого дядю, на себя.

В запретные темы не лезть, сосредоточиться исключительно на «эффекте Афанасьевой-Банника». В конце концов, задета не только его профессиональная гордость и добросовестность. До сих пор подспудно преследует чувство вины перед Афанасьевой. Она ему доверилась, а он ничуть не облегчил, скорее, серьезно осложнил ей последний год-полтора. И теперь, после ее нелепой гибели, разобраться во всем его долг уже даже не столько как ученого, но просто человека.

Баринов с отвращением посмотрел на стакан, который так и держал в руке, не сделав ни глотка. «Пьянству бой — копейку в дом!» Встал из-за стола, выплеснул водку в мойку, смыл из крана… Нет, сейчас мозги требовали не этого.

«Динаму, значит?.. Ну-ну… Ладно, Николай Осипович, будет тебе динама». И не обижайся потом.

Он прошел в кабинет, сел в кресло. Вздохнул, потянулся за голубеньким скоросшивателем, который так и не стал убирать в сейф прошлым вечером.

Итак, вот он, предлагаемый план экспериментов. Но в таком виде он совершенно не годится. Поэтому первым делом его надо упорядочить и детализировать, вторым — развить и существенно дополнить.

Когда глаза начали слипаться, он придвинул к себе телефон.

«Так, домашние номера у них, вроде бы, с девятки», — и набрал почти наугад: девять — ноль-ноль-один.

— Слушаю, — почти сразу, после третьего гудка ответил нужный голос — Банник, видимо, тоже засиделся допоздна.

— Добрый вечер, Николай Осипович. Что звоню — предупредить, что с завтрашнего дня, то есть с субботы, ты спишь в лаборатории под моим присмотром. Такой вариант устраивает?

— Безусловно, — ответ последовал без малейшей паузы, словно был запланирован. — Долгополова озадачишь сам или мне подключиться?

— От тебя требуется одно — быть на месте в двадцать один час. — Баринов усмехнулся в трубку: — Для очередного собеседования… На этом все. Спокойной ночи, нормальных снов.

— — — — — — — — — — — — — — —

*См. роман «Сны во сне и наяву»