Сны во сне и наяву. Научно-фантастический роман

Александр Тебеньков

С четырнадцати лет Нину мучили странные сны – эпизоды из жизни людей, живших в далеком и недавнем прошлом. Они пугали, буквально сводили с ума. Она обращается к психотерапевту Баринову, однако ни химия, ни гипноз не приводят к разгадке. Выдвигается гипотеза «ноосферы разума», это из нее Нина черпает информацию о чужих жизнях – «мы не умираем насовсем». Проявляет Нина и способности к ясновидению, лозоходству, исцелению наложением рук, телекинезу… Но тут ее снами заинтересовались спецслужбы.

Глава 5

1

«Стенограмма неофициального совещания в Лаборатории сна Киргизского филиала НИИЭМ АН СССР, состоявшегося 31 октября 1984 года, г. Фрунзе.

Присутствовали: сотрудники лаборатории: П. Ф. Баринов, А. В. Аксельрод, И. А. Лебедев, а также д. м. н., профессор, проректор Ташкентского мединститута И. Б. Моисеев.

Стенограмма расшифрована и обработана 1 ноября 1984 года, сокращений и изъятий нет. Кол-во машинописных страниц — 15. Отпечатано в 3-х экземплярах.

БАРИНОВ: Итак, я собрал вас, господа… Ну да ладно, все свои, предмет разговора ясен. И очень хотелось бы, чтобы он получился. Кто первый?

МОИСЕЕВ: Э-э, Паша, послушай… эта штука, пожалуй, лишняя будет.

БАРИНОВ: По свидетельству Геродота скифы тоже устраивали «мозговые штурмы»: собирались старейшины, пили от души и в полную глотку. По пьяни мысли высказывались разные, вплоть до бредовых, а трезвые секретари их записывали. Наутро, похмелясь, все прочитывалось, и оптимальное решение находилось. Так что, извини, Илья Борисович, магнитофон — не роскошь.

МОИСЕЕВ: Мы ж не по пьяни.

БАРИНОВ: Могу налить.

МОИСЕЕВ: От тебя, жлоба, дождешься!

АКСЕЛЬРОД: Ну, опять! Разрезвились!

МОИСЕЕВ: Все-все-все! Все, Шурочка, все! Я серьезен, трезв, и готов, как пионер.

БАРИНОВ: Итак, начнем. Мы трое непосредственно работаем с Афанасьевой. Илья Борисович по приезду получил от меня все материалы, провел с ней беседу и тоже в курсе. Хочу, чтобы вы помнили: в сегодняшней дискуссии нет места науке биологии — мне не надо знать, каков механизм передачи возбуждения от синапса к синапсу, меня не интересует биохимия клеток мозга в стадии «парадоксального» или иного сна, мне до лампочки каталептические явления на периферии нервной системы. Все это исследуется в лаборатории. Мне необходимо понять — откуда у нее эти сны? Правомерно ли называть их снами? Но тогда — что это? Грезы? видения? галлюцинации? миражи? морок?.. Наводятся ли они извне или зарождаются у нее в мозгу? Фантазия или отражение действительных событий?.. Ваше мнение, коллеги. Игорь, ты младший, тебе начинать.

ЛЕБЕДЕВ: Ну, во-первых, о содержании снов мы можем судить исключительно со слов испытуемой, так что вполне допустима просто буйная фантазия. Правда, сам факт снов подтверждается объективными показаниями приборов… Теперь по существу. Первое, что бросается в глаза — явная чужеродность виденного. Простой советский инженер по ночам вдруг преображается в средневековую даму, кончающую самоубийством у себя в замке. Или — в эскимоса на Чукотке, на Аляске, а может, в Гренландии. Или — в чернокожего юношу-раба при дворе, допустим, царя Соломона или Хаммурапи. Или — в древнекитайского мудреца, которому за какие-то повинности рубят голову… Ну, не ее это сны! Стреляйте меня из поганого пистолета, не ее! Ну, не может она владеть столь разнородной информацией, да еще в таких объемах, да еще столь правдоподобной! Это — навязанные, внушенные ей сны.

МОИСЕЕВ: Ага, съела что-нибудь.

БАРИНОВ: Илья, кончай паясничать!

АКСЕЛЬРОД: Действительно, Илья, что за балаган!

МОИСЕЕВ: А это я принимаю твои условия, Павел Филиппович!.. Балаган, театр, цирк, Вольф Мессинг, Ури Геллер, Роза Кулешова — вот что здесь происходит!.. Ладно, проехали. Материалы я внимательно просмотрел, против методики и техники экспериментов возражений не имею. То, что вы в тупике — согласен. Ты, Паша, тысячу раз прав: не поняв, не уяснив генезис ее снов, не понять и их механизм. То, что это не сны, Игорь, согласен — сто процентов! Найдите какой-нибудь другой термин, что-нибудь умное и ученое, по латыни. Ты, Шурочка, сможешь. Я же, как профессор психологии, врач-психиатр с многолетней практикой, официально заявляю об абсолютной адекватности Афанасьевой, комплекс Франциска Гойя в данном случае отсутствует напрочь. Я имею в виду его офорт «Сон разума рождает чудовищ». И Иерохим Босх тут не причем, заранее заявляю. Она не страдает патологической фантазией, маниакальным психозом или раздвоением личности. А если вспомнить сюжеты снов — то даже растроением, раздесятерением и так далее. Я бы с легким сердцем доверил Афанасьевой кнопку пуска стратегических ракет или управление ядерным реактором. Если необходимо мое заключение — пришлю на официальном бланке, как только вернусь. Приватно скажу: ребята, ищите истину совсем в другом направлении.

БАРИНОВ: То есть, это не галлюцинации? Тогда что?

МОИСЕЕВ: Аналогов в литературе не припоминаю. А так, навскидку, скорее, мираж. Галлюцинация — продукт мозга, мираж — информация посторонняя. Наведенная.

АКСЕЛЬРОД: Разрешите мне. Я уже указывала Павлу Филипповичу, что если отталкиваться от содержания снов, то тему надо либо переоформлять, либо закрывать, потому что она получается не профильная. Не вписывается ни в какие каноны современных представлений о природе сна и сновидений.

ЛЕБЕДЕВ: Закрывать-то зачем?

АКСЕЛЬРОД: Из формальных соображений. Лаборатория исследует природу сна, а не его содержание.

МОИСЕЕВ: Ну, по-моему, вас это волновать не должно. Укажите в отчете, что в ходе экспериментов получены интересные результаты, обоснуйте необходимость новых направлений — вот и все.

АКСЕЛЬРОД: Это понятно, Илья, обычно так и делается. Но, дело-то в том, что тогда мы как бы отходим от изучения собственно мозговой деятельности. Вторгаемся в область нам несвойственную.

МОИСЕЕВ: Паша, а ты что думаешь?

БАРИНОВ: Формально, конечно, Александра права, не наш это профиль. С другой же стороны, явление как факт существует и напрямую связано с высшей нервной деятельностью. Ergo — наша епархия… А дальше, уж как на это посмотреть — мистика ли с точки зрения науки, наука ли с точки зрения мистики…

АКСЕЛЬРОД: Вот чего я и опасаюсь. Какая, извините, моча кому и как в голову стукнет.

БАРИНОВ: Ладно, ребята, как говорится, чем дальше в лес, тем толще партизаны. Вот и мы: заберемся в чащу и постараемся не высовываться. А пока вернемся к Афанасьевой. Итак, что в первую очередь вам показалось странным в ее снах?

АКСЕЛЬРОД: Лично мне странно все. Начну с такой детали: она видит себя то женщиной, то мужчиной, и чувствует себя в каждом образе одинаково комфортно.

МОИСЕЕВ: Кстати, ты обратила внимание, что она никогда не видела себя ребенком?

АКСЕЛЬРОД: Это так. Хотя, косвенно… Помните «смутные» сны? Когда ни образов, ни действий — одни ощущения.

ЛЕБЕДЕВ: Ребенок уже на первом месяце жизни умеет распознавать образы — в цвете и контурах. Вот если до рождения, в эмбриональном состоянии… Но детских снов у нее нет, это точно.

МОИСЕЕВ: А я, коллеги, позволю себе обратить внимание не только на содержание, но и на форму. Согласен, содержание поражает многообразием, многовременьем, многосюжетьем, так сказать. Абсолютно разные люди, разные судьбы, разные ситуации, но, как правило, фиксируются исключительно эмоциональные моменты. Практически всегда присутствует состояние аффекта, сильнейшего стресса.

АКСЕЛЬРОД: Бедная девочка! Ведь это началось у нее с четырнадцати лет! Пережить, пусть даже во сне, столько трагедий, столько личных смертей…

ЛЕБЕДЕВ: Да, почти ни одной ординарной ситуации.

БАРИНОВ: Ладно, свои эмоции оставим для беллетристики. Где мысли, коллеги? Мыслей не слышу, идей.

ЛЕБЕДЕВ: Надо абстрагироваться от информационной составляющей.

МОИСЕЕВ: Наоборот, именно от нее придется отталкиваться. Иначе кроме факта шестого состояния ничего не остается.

БАРИНОВ: Но это же бред!

МОИСЕЕВ: Скорее, буйная фантазия. С такой фантазией книжки писать.

ЛЕБЕДЕВ: Не может она оперировать таким объемом информации, тем более, выстраивать ее в законченные, строго логически организованные сюжеты. Да, Афанасьева начитана и образована, но совершенно в других областях. Она не гуманитарий, она естественник. Это — не ее.

БАРИНОВ: То есть, Игорь, в самостоятельности, так сказать, ты ей отказываешь, и считаешь, что сны — продукт не ее мозга.

ЛЕБЕДЕВ: Да. Она перципиент, а не индуктор.

АКСЕЛЬРОД: Но если ее видения не генерируются ее же мозгом…

МОИСЕЕВ:…они есть объективная реальность, данная ей в образах и сюжетах. Так?

ЛЕБЕДЕВ: Так. Повторю и настаиваю — они генерируются и навязываются ей извне.

БАРИНОВ: Ага. «Властелин мира» Александра Беляева. Злой дядя-изобретатель внушает на расстоянии картинки из чужой жизни.

ЛЕБЕДЕВ: Почему — злой дядя? Почему — на расстоянии? А тысячи тысяч ее предков? Почему бы не считать ее видения генетической памятью?

БАРИНОВ: С логикой плохо.

ЛЕБЕДЕВ: Это как, Павел Филиппович?

БАРИНОВ: Память поколений — фактор внутренний, и это подкупает: не надо притягивать за уши сумасшедших изобретателей… Но вспомните: девять снов из десяти кончаются гибелью главного действующего лица. Вот если бы ей снился момент зачатия, а не смерти…

АКСЕЛЬРОД: А-а, ну да, конечно… Герой гибнет и память о своей кончине, естественно, передать потомкам не успевает чисто физически.

БАРИНОВ: Словом, генетическая память даже на гипотезу не тянет. Обратимся к внешним источникам.

ЛЕБЕДЕВ: Слушайте, а если это аберрация памяти? Передача информации на генетическом уровне, но другого человека. Кто-то видел смерть главного героя, представил себя на его месте — и передал своим потомкам.

АКСЕЛЬРОД: Натяжки, Игорь, натяжки. Во-первых, какой жуткий стресс нужно испытать, чтобы так в деталях запомнить смерть даже близкого человека! Далее, абсолютно неординарно, что кто-то будет представлять себя на месте этого человека. Да еще в полной правдоподобности ощущений.

МОИСЕЕВ: А еще, Шурочка, во многих снах герой гибнет без свидетелей. Помните? «Беспалый» тонет в таежной речке, охотника с поломанным копьем задирает медведь, женщина в ожерелье из зубов срывается со скалы, лодку «рыбака» из Океании штормом разбивает о камни… Ну и много других, похожих сюжетов.

БАРИНОВ: Принято. О внутренних факторах говорить не приходится. А внешние?

ЛЕБЕДЕВ: То есть, идею самогенерации видений закрываем? Так, Павел Филиппович?

БАРИНОВ: Похоже, она себя исчерпала. А жаль, откровенно говоря.

АКСЕЛЬРОД: Почему?

БАРИНОВ: Придется выходить за пределы обособленной системы, именуемой мозгом. Выдумывать новые сущности, привлекать я уж даже не знаю какие механизмы… Словом, подумаем о внешних факторах-причинах.

ЛЕБЕДЕВ: Ясновидение?

АКСЕЛЬРОД: Источник информации, действительно, возможен внешний, но причина все же внутренняя, зависит от перципиента.

БАРИНОВ: Осторожнее, коллеги, здесь начинается мистика.

АКСЕЛЬРОД: Павел Филиппович, вы причисляете к мистике все, что не относится к понятному и объясненному.

БАРИНОВ: Хорошо, пусть метафизика. Устроит?

МОИСЕЕВ: Не будем лепить ярлыки, ребята. За нас это успешно сделают другие. Явление, с которым вы столкнулись, явно относится к паранормальным. Вы хотите найти ему цельное, непротиворечивое объяснение. Так пусть начальная теза будет как угодно фантастична или бредова — но все остальное должно быть логически безупречно. Тогда это гипотеза, а не чушь собачья.

ЛЕБЕДЕВ: Чем вам не нравится ясновидение?

АКСЕЛЬРОД: Я, например, всегда думала, что ясновидение направлено из будущего в настоящее. Нострадамус там, гадалки всякие. А Афанасьева снов из будущего не видит. Только из прошлого.

ЛЕБЕДЕВ: Это-то и говорит в пользу генетической памяти.

МОИСЕЕВ: Опять за рыбу гроши!.. «Ясновидение» — термин довольно емкий. У цыганок — помните? — «что есть, что было, что будет, на чем сердце успокоится»… Показывают ясновидящей фото, а она говорит, что, мол, этот человек жив, ищите его там-то и там-то. Или — человек мертв, а труп находится, скажем, в воде или в лесу, среди деревьев. И даже примерное место укажет на карте. Если есть у людей такой дар, почему бы у Афанасьевой не оказаться дара видеть окружающий мир глазами другого человека? Герберт Уэллс, «Замечательный случай с глазами…» то ли Дэвидсона, то ли Мэйсона…

БАРИНОВ: Понимаешь, Илья, психологически легче поверить в ясновидение сиюминутное, в способность видеть глазами другого — но строго в настоящий момент, в сию секунду. Назовем своими именами: односторонняя телепатическая связь. Но представить — и поверить! — в прием информации от человека давным-давно умершего… Извини, мозги закипают.

АКСЕЛЬРОД: А если это наши современники? Сколько на земле укромных уголков, где люди в шкурах ходят, на медведей с копьем охотятся?.. Еще возможен такой косвенный штрих: у этих детей природы еще проявляются атавистические способности к телепатии, вот они и «телепают» что попало и на какое угодно расстояние. А у цивилизованного человека их уже нет.

БАРИНОВ: Ну да, а еще эти «дети природы» в каменоломнях бронзовым кайлом орудуют, на галерах под веслами и парусами ходят, в глинобитных дворцах живут: по стенам золото и парча, а не то что электричество, элементарной канализации не знают!.. Это где же такие «укромные уголки»?

АКСЕЛЬРОД: Павел Филиппович, я немного не в тему. Вы обещали Афанасьевой ничего от нее не скрывать. Значит ли это, что наш сегодняшний разговор будет ей тоже известен?

БАРИНОВ: Ну-у, Александра Васильевна, все зависит от того, к каким выводам мы придем. И придем ли.

АКСЕЛЬРОД: Что-то кроме ясновидения ничего больше не вырисовывается. Другие мысли есть?

ЛЕБЕДЕВ: Чувствуется, Александра Васильевна, вам эта гипотеза не по душе, не нравится.

АКСЕЛЬРОД: Я так вопрос не ставлю: нравится — не нравится. Просто предпочитаю иметь альтернативу.

ЛЕБЕДЕВ: Чтобы потом из двух зол выбрать третье.

МОИСЕЕВ: Друзья мои, не будем отвлекаться!.. Что мы имеем с гуся? Афанасьева видит картинки прошлого глазами тех людей, что жили когда-то в самых разных местах. Давайте пройдемся по всему спектру, может, это что даст. Итак, кое-что мы можем угадать: Ближний Восток, Средняя и Центральная Азия, Сибирь или Канада, тропическая Африка, юго-восток Азии, океанические острова… То есть, практически, все регионы Земли как планеты… Конечно, сцены средневековья, первобытной жизни и каменного века географически можно привязать только исходя из климата, рельефа местности, растительности и животного мира. Дома, дворцы, здания и сооружения, тем более, пещеры и хижины с ныне существующими мы отождествить не можем. Но разброс колоссальный: от тропических лесов, саваны, пустыни, берегов теплых морей до полярной тундры, тайги, подножий гор и высокогорья… А вот теперь обращаю ваше внимание, друзья, на такой факт: ведь это все не цель, это фон, на котором разворачиваются основные события. То есть нечто второстепенное, не главное — но как четко проработано!

ЛЕБЕДЕВ: И это косвенно подтверждает правдоподобность видений. Как мираж — ты видишь призрак, но все это где-то есть на самом деле.

АКСЕЛЬРОД: Мы дилетанты. В этих пейзажах специалист обнаружит информации много больше. Может, увидит и несуразицу.

МОИСЕЕВ: Да, если они надуманные. А если подлинные? Натуральные?.. Лично мне кажется, что последнее. Помните сон про нападение на оазис? Явно Африка или Ближний Восток средневековья: бедуины, верблюды, жара, песок, пальмы… Или каменистая пустыня, где человек в непонятной хламиде копает колодец на дне высохшего русла реки? Явно Центральная Азия. Впрочем, может и Мексика, Аргентина… Мы не специалисты.

АКСЕЛЬРОД: Ты предлагаешь подключить географа, историка… Так, Илья?

МОИСЕЕВ: Негласно, ребята, негласно. Исключительно на личных контактах.

ЛЕБЕДЕВ: Но, Илья Борисович, о нас и так уже по городу легенды ходят!

АКСЕЛЬРОД: Да-да! Я ведь недаром обеспокоилась тематикой. В таких условиях расширять круг посвященных… Того и гляди, обвинят в самых разных смертных грехах.

МОИСЕЕВ: Понятно… А у тебя, Паша, за плечами — и экстрасенсы, и знахари, и лозоходы, и телепаты…

АКСЕЛЬРОД: Обязательно припомнят!

БАРИНОВ: Плевать, переживу. Одной легендой больше, одной меньше… Не отвлекайтесь.

АКСЕЛЬРОД: Я так понимаю, что ясновидение из прошлого, то есть ясновидение со знаком минус большинством не принимается. Не нравится, что оперируем сдвигом во времени. А в пространстве? Допустим, существует система параллельных миров с бесконечным множеством планет под названием «Земля». Пусть половина из них — наше прошлое, половина — наше будущее. Мы — посредине. И именно оттуда, из параллельных миров Афанасьева черпает информацию, которая трансформируется у нее во сны. То есть сейчас, сиюсекундно существует и средневековье, и каменный век, и наше сегодня.

ЛЕБЕДЕВ: Противоречие первое: почему она видит сны только из прошлого? По теории вероятности, половина снов ей должна идти из прошлого, половина — из будущего… Если, конечно, оно есть, это будущее. Прошлое-то уж точно существовало.

МОИСЕЕВ: Действительно, если есть информация из десятого века, то почему нет, скажем, из двадцать первого?

АКСЕЛЬРОД: Может, человеку недоступно знание будущего… Хотя, как тогда быть с Нострадамусом? А может, ее мозг настроен только на прошлое. У Нострадамуса — только на будущее. А Ванга, например, одинаково легко проникает и в прошлое, и в будущее, и в настоящее конкретного человека.

БАРИНОВ: Не знаю, не знаю… Параллельные миры, множественность Земель, сдвиг по времени… Глобально все как-то. Сложно. Из факта необычных снов одного человека мы выстраиваем космогоническую теорию. Несопоставимо как-то. Мегатонной бомбой по кузнечикам. Вот, скажем, пересохла речушка, а мы уже талдычим о глобальном потеплении, об изменении наклона земной оси, о парниковом эффекте. А объяснение тривиальное, под боком: какой-то дурак осушил луговину, где эта речушка начиналась родничком, и понизил тем самым уровень грунтовых вод. Попутно исчезло еще несколько родничков, что подпитывали ту речушку. А дальше по цепочке — обезводились болота, засохли рощицы, на лугах трава зачахла, торфяники гореть стали… А мы — климат-де, меняется!

МОИСЕЕВ: Дурак-мелиоратор — это впечатляет. Но множество Земель в эн-мерном пространстве со сдвигом по фазе впечатляет не хуже… А если, действительно, попроще, а? Земля наша, как была одна-единственная, так и останется… Знаю, знаю, вы меня сейчас с туфлями, со шнурками, с пуговицами съедите! А если, и вправду — переселение душ?

БАРИНОВ: Не ново, Илья, не ново! Реинкарнация, Атлантида, древние цивилизации, Гондвана, Шамбала… а также НЛО, зеленые человечки, контактеры-гуманоиды, жизнь после смерти… Что-нибудь пооригинальнее, пожалуйста.

МОИСЕЕВ: Ну вот, что я говорил!

АКСЕЛЬРОД: Погодите, коллеги! Мы же условились. Высказываем любые, самые дикие и бредовые идеи, откровенно-шарлатанские, скандальные или набившие оскомину, глупые до безобразия — лишь бы они внутренне были логичны и непротиворечивы, и полностью объясняли известные нам факты. Ваши слова, Павел Филиппович?.. Кстати, реинкарнация объясняет, практически, все.

БАРИНОВ: И это-то как раз особо и настораживает… Хорошо, предположим. Но — тогда мы такой клубок проблем получим, что никому не позавидуешь! Куда там ясновидение с телепатией!.. Во-первых, что значит — «душа»? Во-вторых, как она «переселяется»? То есть механизм. В-третьих… Впрочем, для начала хватит и этих двух моментов.

АКСЕЛЬРОД: Ну да, раз она «переселяется», значит, должна быть материальна.

ЛЕБЕДЕВ: Кстати, не помню где, но промелькнуло сообщение, что группе медиумов, по-моему, в Верджинии удалось «взвесить» душу. В момент смерти, в том числе клинической, человек теряет от тридцати до пятидесяти граммов веса.

МОИСЕЕВ: А источник?

ЛЕБЕДЕВ: Сейчас не помню, Илья Борисович. По-моему, в какой-то газете.

МОИСЕЕВ: «Правда», «Труд», «Сельская жизнь»? Или даже — «Аргументы и факты»? Оч-чень авторитетный источник, коллега!

БАРИНОВ: Ладно, Илья, отстань от человека. Есть свидетельства посерьезнее. Ну, не по душе, разумеется, а по явлению.

МОИСЕЕВ: Например?

БАРИНОВ: Лет восемь или десять назад, кстати, именно в Верджинском университете опубликована статья канадского профессора Стивенсона под названием, если не путаю, «Двадцать случаев реинкарнации»*. Довольно интересная работа, я бы сказал.

ЛЕБЕДЕВ: И что там, Павел Филиппович?

БАРИНОВ: Надо поискать, где-то у меня должна сохраниться фотокопия на микропленке. На английском, разумеется. А тебе, Игорь, я ее, по-моему, давал почитать. Для общего развития.

ЛЕБЕДЕВ: Не помню, честное слово!

БАРИНОВ: Или хотел дать… Ну, неважно, найду. Сам Стивенсон биохимик и психиатр, за сенсацией, как я понял, не гонится, полагает, что концепция реинкарнации могла бы помочь современной медицине понять различные аспекты развития человека и его поведения в условиях меняющейся внешней среды. Идею перевоплощения он трактует как выживание личности после смерти, и особо указывает, что даже не берется связывать это явление с каким-либо физическим процессом.

МОИСЕЕВ: Паша, не тяни кота за хвост! Суть давай, факты! Статью, надо будет, найдем.

БАРИНОВ: Да ради бога! Работал он с детьми от двух до четырех лет, которые «помнили» о своих предыдущих жизнях. Доказанным случаем считал тот, для которого потом получал документальные подтверждения происшедших в прошлом событий. Важен такой нюанс: Стивенсон никогда не платил деньги как вознаграждение семьям этих детей. Дальше, он отмечает, что наиболее ярко дети помнят события, связанные со смертью прежней личности, как правило, насильственной, трагической — убийство или несчастный случай.

МОИСЕЕВ: Это серьезно, это может коррелироваться с нашим… вернее, с вашим случаем. А как насчет фактов? Факты Стивенсон приводит?

БАРИНОВ: Я их, естественно, не помню, но статья базируется как раз на конкретных фактах и ситуациях. О событиях прошлой жизни дети рассказывают, находясь в самых обыкновенных бытовых обстоятельствах, не в трансе или под гипнозом. Где угодно и когда угодно — во время прогулок или игры, за едой или в обычном разговоре, случайно оказавшись в местах, где жили или бывали в прошлой жизни и так далее…

ЛЕБЕДЕВ: Но не во сне, Павел Филиппович?

МОИСЕЕВ: А когда дети вырастают?

БАРИНОВ: Ну, я так и знал! Теперь вы за это дело ухватитесь, не оторвешь… Да не помню я всего! Заинтересовались — найдите труды Стивенсона, проштудируйте. А по поводу сна… По-моему, Стивенсон нигде не говорит, что кто-то во сне видел себя в прошлой жизни. Но он упоминает, что после шести-восьми лет дети перестают вспоминать об этом.

ЛЕБЕДЕВ: Ну да, видимо, перерастают, старая информация забивается новой, приобретенной…

МОИСЕЕВ: Стоп, Игорь, стоп! Не увлекайся. Ты забыл, мы просто рассматриваем различные гипотезы

АКСЕЛЬРОД: Ту работу я знаю. И еще кое-что читала.

МОИСЕЕВ: И как?

АКСЕЛЬРОД: Не знаю, Илья, что и сказать… Стивенсон еще и другие доказательства приводит, что-то связанное с родимыми пятнами.

МОИСЕЕВ: Спиритизм, астрал?

АКСЕЛЬРОД: Нет-нет, ничем таким он, по-моему, не оперирует. Скорее, наоборот.

БАРИНОВ: Ну-у, договорились!.. Не-ет, коллеги, дело, похоже, пахнет не сдвигом Земли по фазе, этот сдвиг намечается лично у меня. Нам бы теперь еще каким-нибудь образом присобачить сюда спиритизм, ведьм, привидения и домовых с русалками…

МОИСЕЕВ: К слову, работает в Москве профессор по фамилии Миркин, Иван Александрович, по-моему. Доктор физматнаук, между прочим. Его лаборатория, рассказывают, очень плотно занимается изучением телепатии, телекинеза, полтергейста, ясновидения… вообще, паранормальных явлений, к коим я склонен относить и сны Афанасьевой.

БАРИНОВ: Прикажешь свозить ее на консультацию?

МОИСЕЕВ: Сам справишься, Пашенька.

АКСЕЛЬРОД: А что, Миркин и реинкорнацией занимается?

МОИСЕЕВ: Нет, что вы, ребята! Едва ли кто у нас в Союзе на такое отважится… кроме тебя, Баринов.

БАРИНОВ: Пошел ты!..

АКСЕЛЬРОД: И правда, давайте-ка закругляться, третий час бодягу разводим.

БАРИНОВ: Кому бодяга, а кому от этих снов и жизнь не в жизнь. Удариться в мистику просто, а выбраться… «Вход бесплатный, выход — рупь!»

МОИСЕЕВ: Шурочка, ты среди нас самая благоразумная, подводи итоги. Остальное порешаете в рабочем порядке.

АКСЕЛЬРОД: Хорошо. Значит, определились две группы гипотез, разнящихся в вопросе: откуда в мозг Афанасьевой поступает информация для ее снов? Итак: генетическая память, ясновидение со знаком минус, параллельные миры, переселение душ…

ЛЕБЕДЕВ: Мистер Икс.

МОИСЕЕВ: Кто-кто?

ЛЕБЕДЕВ: Злодей-изобретатель со своим аппаратом. «Властелин мира».

МОИСЕЕВ: А я-то думал, что ретрансляцию в ее мозг тщательно выстроенных и отрежиссированных сцен из неизвестных пьес неизвестных авторов мы с негодованием отвергли.

АКСЕЛЬРОД: Илья Борисович!

МОИСЕЕВ: Понял, понял!.. Итак, пятое — мистер Икс. Все, иссякли?

АКСЕЛЬРОД: Павел Филиппович, я бы дополнила список неким неизвестным фактором. Скажем, «фактор икс». Или лучше — «фактор игрек», во избежание путаницы.

БАРИНОВ: Понимаю. Женская интуиция или интуитивная осторожность? Мы вроде бы и так рассмотрели все мыслимые ситуации.

АКСЕЛЬРОД: Мыслимые — да. Но случаются и немыслимые.

БАРИНОВ: Гм-м, резонно, однако. Принимается. Итак, шесть гипотез, шесть направлений. «Цели ясны, задачи определены — за работу, товарищи!» Или же строимся в колонну по одному и с бодрыми пионерскими песнями шагаем прямиком в Чым-Коргон**.

ЛЕБЕДЕВ: Павел Филиппович, если источник информации внешний, первым делом надо подумать над поиском агента, несущего информацию в мозг. Ну, не радиоволны же, понятно!

БАРИНОВ: А почему не они? Докажи!.. Ладно, все, финиш. Всем спасибо, большой привет!»

2

Утром в понедельник первым делом Баринов бросил взгляд на журнальный столик, а он был пуст. Значит, ночь на субботу прошла без снов — в противном случае, как он просил, все материалы немедленно несли сюда, в кабинет…

В пятницу он устроил для Ильи Моисева «отвальный» обед в банкетном зальце «Ала-Тоо». Пригласил еще шестерых: трое из мединститута, двое из Академии, один из Минздрава — все свои, все давние приятели, коллеги. Посидели славно и уютно, тем более, конец недели, тем более, давно не подворачивался повод встретиться вот так, накоротке. Поболтали, посмеялись…

Поначалу Баринов опасался, не проговорится ли Илья о цели своего нежданного и скоротечного визита, но тот на любые вопросы отвечал анекдотами — и в тему, и не в тему. Отделывался только так, что от лобовых, напрямик, что «из-за угла». Слава богу, проникся ситуацией!

Потом всей компанией на двух такси поехали провожать его на вечерний ташкентский самолет… Правда, в середине обеда принялись хором уговаривать сдать билет да задержаться на недельку — съездили бы всем гуртом в пансионат на Иссык-Куле или в академический дом отдыха в предгорьях неподалеку, или просто в горы диким образом… Но Илья хотел ноябрьские праздники отметить дома, с семьей. «А уж после Нового года, ребята, гадом буду — приеду покататься на лыжах!»

Сам Баринов за обедом больше помалкивал, играл в благодушие, почти не пил. После проводов компания решила задержаться в аэропортовском ресторане, но он, решительно отказавшись, поехал прямиком домой. Вечер, конечно, удался, можно было и продолжить, но хотелось элементарно выспаться, хотя бы раз за последние полгода. Да и неделя выдалась не из простых.

…Хотя бы раз в полгода Баринов старался побывать в Новосибирске. А на обратном пути, как правило, наносил визиты в Томск, Барнаул, Казань или Алма-Ату — лично пообщаться с коллегами. Из этой командировки он возвращался через Ташкент.

Профильных институтов или лабораторий, впрямую занимающихся изучением мозга, в республике не было, но при здешнем мединституте сложился неплохой коллектив психиатров, как практиков, так и теоретиков. Впору даже говорить о ташкентской школе.

Был, конечно, соблазн, поговорить по душам кое с кем из местных корифеев, «провентилировать», так сказать, интересующие вопросы… Однако прилетел он сюда с другой целью.

Во время войны в Ташкент эвакуировалась масса не только творческой, но и научной интеллигенции. В том числе оказалась почти в полном составе харьковская группа по изучению высшей нервной деятельности человека профессора Омельченко. Она с середины тридцатых занималась экспериментами в области, как бы сказали сейчас, нейрофизиологии, здесь впервые делались попытки неконтактной регистрации электрических потенциалов глубинных участков мозга. От собачек и кроликов в качестве экспериментального материала группа принципиально отказалась, работала исключительно с приматами.

Коллектив был небольшой по численности, шесть-восемь научных сотрудников и до десятка лаборантов, но работал успешно и продуктивно, накопив огромный экспериментальный материал. В сорок восьмом или в сорок девятом году лабораторию ликвидировали, почти всем сотрудникам «отвесили по червонцу» с последующим поражением в правах и, по слухам, отправили в спецлагерь то ли на Урале, то ли за Уралом. След их затерялся.

Самого же Богдана Спиридоновича Омельченко расстреляли тут же, в Ташкенте, жену с двумя детьми выслали под Кызыл-Орду. Там они и жили, пока в конце пятидесятых Верховный суд СССР не реабилитировал Богдана Омельченко «за отсутствием состава преступления», и они перебрались в Киргизию. Младший сын, Борис, пошел по стопам отца, окончил ташкентский мединститут. Одно время он работал у Баринова, и отношения у них сложились самые дружеские. Потом его пригласили в Новосибирск, и сейчас он занимал должность заместителя директора НИИ общей физиологии СОАН. Именно к нему летал Баринов — посоветоваться, проконсультироваться, да и вообще, ввести друг друга в курс своих сегодняшних проблем.

Он-то и посоветовал обратиться к ташкентским товарищам за помощью — вдруг сохранились архивы той лаборатории. Тематика похожая, может, найдется что стоящее… Хотя, конечно, надежд мало. Материалы наверняка либо уничтожены, либо в спецхране под разными грифами, хрен выцарапаешь… Но попытаться стоит. За спрос не дают в нос. «Хотя, как раз за такой спрос и схлопочешь наотмашь по сопатке, запросто», — как выразился Борис Омельченко.

Про архивы, конечно, ничего узнать не удалось. Даже от лаборатории документальных следов не осталось. Ни в республиканской Академии, ни в Минздраве, ни в горисполкоме слыхом о ней не слыхивали. Баринов подключил к поискам своего однокашника по Первому медицинскому, ныне проректора местного мединститута Илью Борисовича Моисеева, с которым все годы поддерживал если не дружеские, то вполне приятельские отношения. Попутно пришлось, конечно, рассказать, для чего это все ему, и Илья неожиданно заинтересовался. Пусть ёрничая и подхихикивая, но заинтересовался.

Задерживаться в Ташкенте Баринов не стал. Прошелся по старым знакомым, завел новых, обменялся телефонами, договорился кое с кем, что по приезду к себе пришлет официальные запросы. И со всей возможной убедительностью просил, чтобы к поиску отнеслись не формально. Словом, постарался на личных контактах дать делу ход, а на большее он, откровенно говоря, и не рассчитывал. Теперь осталось ждать результатов.

На прощанье Моисеев преподнес-таки сюрприз.

Они сидели в его черной «Волге» на площади перед зданием аэропорта, до начала регистрации время еще оставалось, беседовали.

— Слушай, Паша, а не слетать ли к тебе на пару-тройку дней? — неожиданно сказал он. — Развеяться охота. А заодно посмотрю твою подопытную.

— Думаешь, надо?

— Нет-нет, я знаю, ты в своем деле дока. Раз говоришь, что психика в норме, значит, так и есть. Мне самому любопытно. А вдруг и я на что сгожусь?

— А вдруг и ты на что сгодишься! — засмеялся Баринов. Он совсем не прочь был заполучить нечаянно такого консультанта. — Когда сможешь?

— Да хоть сейчас! Вернусь к себе, выпишу командировку — и в ближайший понедельник я у тебя.

Поначалу-то Илья настроился явно легкомысленно, впрямую хиханьками и хаханьками встретил бариновский конспективный обзор. Слушал — и комментировал, слушал — и комментировал… Однако ж, по мере того, как вчитывался в протоколы опытов и стенограммы рассказов самой Афанасьевой, просматривал ее электроэнцефалограммы и записи показаний сопутствующих приборов, придирчиво изучал результаты разного рода анализов — он становился все язвительнее, все ироничнее, почти до сарказма, но шуточки оставил. С ним так бывало всегда, если что-либо прочно и всерьез его озадачивало, вгоняло в недоумение, в непонятность.

Беседу с Афанасьевой он провел, конечно, виртуозно. В стиле светской беседы «ни о чем». Баринов сам временами забывал, что это разговор врача с пациентом, а уж той-то он голову заморочил изрядно! Мастер, что еще скажешь!.. И она, похоже, осталась в приятном неведении об истинной роли ташкентского профессора, случайно оказавшегося в кабинете Баринова. Просто хорошо посидели за чашкой чая перед очередной ночью в лаборатории, мило поговорили, причем даже касались серьезных вещей… но и только.

По крайней мере, наутро и потом у нее никаких вопросов не возникало.

А вот у Моисеева после ее ухода куража заметно поубавилось, зато прибавилось озабоченности. Особо распространяться он не стал, только мимоходом подтвердил убеждение Баринова, что в данном случае психиатр абсолютно не нужен. Психотерапевт — под вопросом, поскольку дело не в личности, дело в сущности. Пока — в субъективной, в виде ее снов. Но подхода к этой самой сущности он не видит, даже навскидку, что его и раздражает.

— Ничего такого, чего бы ты не знал, Павел Филиппович, не скажу. Психика нормальна, дай бог каждому ко дню рождения. Классические доминанты четко выражены, сексуальная составляющая слегка подавлена. Мышление ясное, конкретное, адекватное. Индивидуальные качества — пожалуйста. Афанасьева устойчива к внешним раздражителям, ничем посторонним не отягчена. Эрудированна, с чувством юмора, эмоционально несколько заторможена, в рассуждениях логична, с хорошей реакцией. Ощущается романтический уклон, зато с ясно обозначенным прагматизмом… Вот, собственно, и все. Экстерьера не касаюсь.

— Уж больно картина благостная, не находишь?

— Ага! И ты на это внимание обратил?

— Практика такая. Если все абсолютно нормально — значит, что-то не так.

— Вот-вот. Ищи зацепку. Обнаружишь — дай знать. А теперь — в гостиницу. Отвезешь?

По дороге он непривычно молчал, не по ситуации. Из чего Баринов сделал вывод, что озадачен его консультант не на шутку. И пока сам не разберется, хотя бы приблизительно, обсуждать вплотную эту тему не будет.

Поначалу в «мозговом штурме» Моисеев участвовать отказался, мотивируя тем, что столь малым и разноречивым объемом информации он оперировать не привык, потому собственных мнений и суждений не имеет. А «свадебным генералом» выступать — нет уж, увольте!.. Пришлось разубеждать и уговаривать, чуть ли не «на слабо» брать… Пожалуй, пронял его один-единственный довод: что он своим присутствием послужит своеобразным катализатором идей и мыслей его, Баринова, сотрудников.

Наконец он махнул рукой:

— Ладно, черт с тобой! Собирай свою гвардию. Или они у тебя мушкетеры?

На «мозговом штурме» его изредка прорывало, однако в целом Илья вел себя корректно, соблюдая хороший тон. Баринов отлично видел, что тот как будто бы все время держит себя за шиворот.

Может быть, штурм еще потому ничего и не дал, или дал очень мало, что и остальные участники себя сдерживали, не позволяя свободы мыслям и воображению. Или действительно, не хватало допинга?.. Все, что говорилось, более-менее связно озвучивалось раньше, в приватных или общих разговорах. Никаких подвижек, в сущности. Ничего нового. А Баринов откровенно надеялся, что в процессе родится что-нибудь оригинальное, неординарное.

Стало быть, наступила пора честно признаться себе и окружающим — это тупик. По-настоящему. Надо отходить назад, на прежние, на исходные позиции, и выбирать новый, уже другой путь… А может, не торопить события, не пороть горячку, а сначала до конца, до упора использовать традиционные, классические методы…

В дверь кабинета постучали.

— Разрешите, Павел Филиппович?

— Да-да, Игорь, проходи, садись. Что у тебя?

— Закавыка одна получается, — Игорь выложил из портфеля журнал, папку с описаниями хода эксперимента, несколько рулонов из самописцев. — Я тут вчера и позавчера поработал, еще раз пригляделся к биоритмам Афанасьевой. Более предвзято, попристальнее, каждый сантиметр. Но не шестой фазы, а обычные. И вот на каппа-ритме в фазе глубокого сна обнаружились небольшие флуктуации. Совсем незначительные, но все же… Да вот, посмотрите сами.

Игорь развернул один за другим три рулона, разложил их на приставном столе, придавив специальными грузиками.

— Вот, вот и вот. Я взял подряд ночи начальной серии и на седьмой — вот, пожалуйста. А это пятнадцатая и восемнадцатая. Тех, своих, снов она тогда не видела, так что ночи нейтральные. Отклонения мизерные, но четко локализуемы, и повторяются в определенном интервале времени. Смотрите, Павел Филиппович: мелкое дрожание пера на полусекундном плато, похоже вроде бы на сбой, но через пять-шесть всплесков оно повторяется, потом снова и снова — и так от трех до пяти раз. А через четыре-шесть минут после последнего тремора наступает парадоксальный сон… Видите?

— Интересно… — Из верхнего ящика стола привычным движением Баринов достал сильную лупу, масштабную линейку и измеритель. — Интересно, и даже весьма… Действительно, похоже на легкий тремор пера. Но — периодичность. Значит — импульсы? За пределами погрешности, нет?

— На пороге.

— Любопытно, любопытно… Как же проглядели-то?

— Их немного, Павел Филиппович, по два-три на восемь часов сна, и не в каждую ночь. Я просмотрел девятнадцать рулонов и обнаружил их только на трех.

Они просидели, не разгибаясь, до полудня, пока зубчатые фиолетовые кривые на разграфленных лентах самописцев не принялись плясать и расплываться перед глазами.

Пообедать решили в «Сеиле» — ближе всего и вполне съедобно. За руль Баринов усадил Игоря. «Я сзади посижу, поразмышляю. А обратно сам поведу, хорошо?» Они поднялись на второй этаж, но только за столиком выяснилось, что в ресторане с недавних пор стали практиковать в дневное время комплексные обеды. Баринов недовольно поморщился.

— Салат из одуванчиков и шорпо из верблюжьих мослов?

— Обижаете, Павел Филиппович! — кокетливо улыбнулась официантка. — Салатик «Столичный», суп харчо, сосиски с капустой и компот из сухофруктов.

Баринов вопросительно глянул на Игоря. Тот кивнул в ответ.

— Ладно, Надюша, неси свой комплексный, раз порционных не дождешься. И два по пятьдесят коньячку, только фирменного. — Он остановил жестом Игоря. — Сегодня — можно. А за руль я сам сяду, как обещал.

Официантка склонилась к Баринову, коснувшись его плеча налитой грудью:

— Завезли чешское пиво, «Будвар». Если хотите, я принесу… только в бокалах, извините.

Баринов расхохотался

— Надюша, милая, плюс два на дворе, дождь моросит!

— Ну, летом-то, в жару, у нас и обычное в дефиците, сами знаете.

— Нет, пожалуй, обойдемся коньяком. Впрочем… Заверни-ка нам пару бутылочек с собой. И по парочке бутербродов. — Он повернулся к Игорю. — Работа предстоит долгая, пригодятся.

После обеда поработать не удалось. Накануне из институтской бухгалтерии притащили ворох бумаг, а лаборантка, которая по совместительству выполняла у Баринова роль делопроизводителя, разобраться с ними не смогла. Да и не в ее компетенции они были.

Скрепя сердце, Баринов отправил Игоря к себе.

— А я превращусь на время в злобного администратора и прижимистого хозяйственника, — с глубоким вздохом сказал он. — Представь, вместо заказанного микротома прислали черт знает что и требуют принять на баланс. Да я от этого барахла отпихивался еще два месяца назад!.. Ладно, разберусь. А завтра с утра продолжим.

Поднакопились и другие вопросы примерно такого же плана.

До конца рабочего дня пришлось звонить-перезванивать в разные концы города, даже побеспокоить Москву, переговорить с добрым десятком должностных лиц самого разного ранга, дать задание Александре Васильевне подготовить новую заявку, теперь уже напрямик в союзный Академснаб, попутно решить еще кое-какие, более мелкие, внутрилабораторные, но такие же бумажные дела…

Домой он решил не ехать, поработать сегодня до упора. Подушку и плед достал из нижнего отделения серванта, переоделся в спортивный костюм и прилег отдохнуть и поспать хотя бы пару-тройку часов на диване в кабинете.

Да только сон не шел. Стоило закрыть глаза, как всплывали широкие росчерки из-под перьев самописцев: характерные кривые биоритмов спящего человека, а на них, наложением — слабые, с еле заметной амплитудой, колебания, которых быть не должно. Однако ж они существовали, и первое, что напрашивалось — это четко локализовать их появление на различных фазах сна…

Его, Баринова, первое упущение: нет у них полноценной записи биоритмов Афанасьевой в бодрствующем состоянии.

Нет, конечно, эталонные, контрольные записи делались перед началом эксперимента — в состоянии покоя физического, эмоционального, интеллектуального, потом при физической нагрузке на велотренажере, при эмоциональном возбуждении, когда ей демонстрировались слайды, сюжеты которых должны были вызывать нежность, радость, страх, ненависть, ужас, брезгливость и так далее, а также при нагрузке интеллектуальной во время решения ею различного рода задач — простых арифметических, логических, дедуктивных, а также размышлений вслух на стандартные темы: бытовые, научные, религиозные, политические, служебные… Словом, обычные контрольные образцы биоритмов бодрствования, главным образом для того, чтобы заведомо исключить патологию любого рода — от эпилепсии до явлений посттравматического характера.

А вот провести полную запись, набрать статистику, чтобы потом можно было сравнить, сопоставить ее бодрствующую с ней же спящей — это раз! — да постараться выявить возможные аномалии в ее биоритмах не только во сне, но и наяву — это два! — не додумался. Вернее, посчитал наличествующее достаточным.

И это непростительно. И дает повод усомниться в чистоте эксперимента.

Частично оправдывает то, что в контрольных записях не нашлось даже намека на какие-либо отклонения, настолько классически выглядели все ритмы энцефалограммы, ну просто в учебники помещай! Да и нацелен он был прежде всего на сновидения, на изучение процессов, которые проходили именно в спящем мозге…

Есть и второе упущение, посерьезнее — проглядели флуктуацию при первичном, самом основном просмотре рулонов ЭЭГ. Оправдание тоже можно найти, только стоит ли искать… Игорь молодец, проявил здоровую дотошность и тщательность.

Ладно, ошибки ясны, исправить их довольно легко и еще не поздно. Наработкой контрольных биоритмов займется Александра Васильевна со своим сектором. У Игоря задача тоже понятная — вычленить обнаруженные флуктуации, методом сравнения постараться найти аналоги или схожие явления по картотеке.

Они ведь что-то напоминают! Нет, разумеется, полной аналогии нет и, скорее всего, не будет… Однако ж, Баринов готов был поклясться, что где-то когда-то он что-то наподобие уже встречал. И не очень давно.

Знание в данном моменте отсутствовало, работала интуиция, а ей Баринов, вообще-то, умел доверять. Казалось, что стоит успокоиться, расслабиться, начать думать о чем-то другом — и в памяти всплывет: где, когда и что…

Нет, определенно, уснуть не удастся. Баринов поднял руку, посмотрел на часы. Ну и ладно, полтора часика все же отдохнул.

Он поднялся, собрал постель, переоделся.

Походил по кабинету, посвистывая в ожидании, когда вскипит самовар, и, прихватив чашку кофе, уселся за стол. И как по команде, зазвонил телефон — Игорь справлялся, не освободился ли шеф.

— Давай, заходи, чего уж там! — было слегка досадно, что не удалось поработать в одиночестве, но что-то в его голосе насторожило. Не иначе, раскопал что-нибудь. Дай-то бог!

Дверь открылась почти сразу, видно звонил он из своего кабинета через стенку, который делил с завсектором биохимии. Баринов не ошибся, в руках Игорь нес запыленную коробку с рулонами ЭЭГ и пару десятков личных дел из архива — старых, десяти-, а то и пятнадцатилетней давности.

Он свалил их прямо на стол и отряхнул руки, а на лице его проглядывало с трудом скрываемое удовлетворение.

— Ты чего? Рабочее время кончилось.

— Вот, Павел Филиппович. Узнаёте?

Баринов сидел, откинувшись в кресле, и, не прикасаясь к скоросшивателям, узнавал каждый. И вспоминал без труда все, что было в них, а не только надписи на обложках — фамилию, имя, отчество, год рождения, место жительства, род занятий…

— Ты как на них вышел? Догадался? Вспомнил?

— Нет, счастливый случай! Пошел я от вас, значит, прямо в архив. Пока Татьяна Андреевна готовила подборку из картотеки, решил посмотреть оригиналы — все же в карточках только образцы и описания энцефалограмм. А ноги сами понесли к стеллажам, самым дальним. Взял первую попавшуюся коробку — Давлетовой из Романовки. Поднялся к себе и — не поверите! — во втором рулоне: нате вам! Тремор — как две капли воды! Когда знаешь, что искать, оно само в глаза лезет… Ну, до завтра ждать не стал, вы все равно еще здесь.

Игорь выглядел таким счастливым и довольным, что язык не повернулся попенять — субботу и воскресенье работал, и сегодня без отдыха!… Впрочем, молодость и азарт, и здоровое желание опередить всех… Нормально!

— Кофе хочешь?

Баринов сам навел ему чашку растворимого, положил сахар, достал нераспечатанную пачку печенья.

— Различия, конечно, налицо — амплитуда, продолжительность и так далее, — Игорь говорил, не останавливаясь, чтобы уж выложить все сразу. — Но сходства гораздо больше — форма кривой, фаза, частота и вообще… Я просмотрел еще двоих, по аналогии, флуктуаций, правда, не обнаружил. Отобрал, тоже по аналогии, двадцать два дела, надо будет детально изучить. Да и другие, похожие, придется проштудировать. Как, Павел Филиппович?

Баринов перекладывал скоросшиватели, начиная с верхнего: «Давлетова Мария Осиповна, 1904 года рождения, село Романовка, пенсионерка», «Зощенко Ольга Дмитриевна, 1953 года рождения, Кызыл-Кия, домохозяйка», Лифшиц Роза Львовна, 1944 года рождения, село Чон-Арык, заведующая оранжереей», «Тлеулинова Канат Джумабековна, 1937 года рождения, село Кочкорка, домохозяйка»…

— Та-ак, вижу… Все мануальные целители, ни одного «чистого» «травника». У всех, как помню, природные задатки гипноза, все лечат «возложением рук», заговорами, обрядами…

— Именно так, Павел Филиппович. За образец я взял Давлетову. Мужиков только двое — Коршунов из Токмака и ваш Коровников.

— И насколько я помню — ни у кого в анамнезе нет нарушений сна, тем более — странных сновидений.

Они помолчали.

— Ну что ж, — прервал молчание Баринов. — Вари настоящий кофе, а эту бурду выливай. И садись. Раз такое дело.

3

К полуночи ясности не прибавилось, но хотя бы можно было сориентироваться в дальнейших действиях.

Игорь предусмотрительно взял ключи от архива и уже несколько раз привозил из подвала на тележке тяжелые коробки с бумажными рулонами электроэнцефалограмм тех людей, чьи личные дела он положил днем на стол Баринову.

Мини-флуктуации в каппа-ритмах обнаружились еще у двоих.

Странно и непонятно, почему до сих пор никто не обратил на них внимания. То, что они были лишь вкраплениями в общую картину, не извиняло. Все ж работали с целителями достаточно плотно в свое время, должны были скрупулезно и тщательно просмотреть каждый сантиметр бумажных лент самописцев, на которых фиксировались энцефалограммы. И все же…

Что ж, и из этого факта тоже надо сделать соответствующие выводы. Следовало теперь заново проверить ЭЭГ чуть ли не по всей картотеке, а вот это уже адский труд. Архив накопил тысячи таких энцефалограмм: целителей и лозоходцев, провидцев и телепатов, гадалок и прочих экстрасенсов, вплоть до медиумов-спиритов, йогов и прочих лиц, которые считали себя причастными к паранормальным явлениям и которые соглашались когда-либо пройти обследование у Баринова. Все они обмерены и описаны, занесены в учетные карточки, по ним сделаны какие-то выводы.

Но флуктуации и здесь прошли незамеченными… или их посчитали сбоем, помехой, накладкой… Вот и остались они «вещью в себе».

Впрочем, так бывает частенько. В экспериментах, как правило, стараются фиксировать максимально возможный объем материала, а уж выбирают из него только то, что относится к заявленной или поставленной задачи. До остального или руки не доходят, или оно считается второстепенным, или оставляется «на потом»… Да что греха таить, иногда просто списывается на ошибки эксперимента, сбой или дефект оборудования и так далее…

И случается, что на материале старых опытов делаются открытия. Или, анализируя старые данные, находят подтверждение новым идеям. И зачастую это делает не сам экспериментатор, а тот, кто приходит следом. Нередко — через много лет.

Коробки с «пустыми» ЭЭГ складывали на диване, на журнальный столик выставляли те, в которых обнаруживался хотя бы намек на флуктуацию. Любую, не обязательно похожую с энцефалограммы Афанасьевой. На стол попадали абсолютно все ЭЭГ, в которых глаз усматривал хотя бы малейший намек на отклонения от нормы. В сущности. Баринов с Игорем шли сейчас мелкоячеистым бреднем, вели быстрый и грубый отбор, а детально разбираться еще предстояло. Все впереди.

Даже на первый взгляд, все выявленные флуктуации разнились между собой, не попадалось ни одной похожей, не то, чтобы одинаковой.

…Ровно в двенадцать решили на сегодня заканчивать.

Выключив верхний свет, они сидели за приставным столом при свете настольной лампы. От кофе уже першило в горле, и Баринов вспомнил, что сверточек, который собрала им официантка, так и остался нетронутым.

Бутерброды оказались с копченой колбасой, а «Будвар» приятно взбодрил.

— Вся беда, что на ЭЭГ мы фиксируем излучение верхних слоев коры головного мозга, снимаем, так сказать, пенки. А что творится там, в глубине?.. Думаю, что вот эти «веретенца» или «тремор», как ты их назвал, это особо сильные импульсы, которые прорываются иногда наружу. И еще не вопрос, характеризуют ли они способности перципиента. Как ты считаешь, Игорек, а?

— Не знаю, дядя Паша, не знаю, — в такие вот неофициальные моменты он, сам того не замечая, переходил на более привычное обращение. Игорь приходился Баринову родным племянником, правда, мало кто об этом знал. Свою родственную связь они не афишировали, Игорь даже наедине обращался к нему по имени-отчеству и на «вы». Обращением по-родственному, по-простому он не злоупотреблял даже в домашней обстановке. А тут вдруг вырвалось, впрочем, осталось оно незамеченным как Бариновым, так и самим Игорем. — Не вживлять же им электроды, не так ли?

— Ну да, ну да, — рассеяно согласился Баринов и продолжил: — Надо искать методы. А пока давай искать людей… Завтра у меня день биохимии, сразу после праздников — операционный. Орозбек собачку уже готовит, будем ей ставить электроды по «ленинградской» схеме. А ты возьми двух-трех лаборанток — согласуешь с Александрой Васильевной — и ищи. При малейшем намеке — до кучи! Не беда, если отберешь лишнее, лучше перебдеть, чем недобдеть. Думаю, человек десять-пятнадцать наберется в доступном радиусе. В Кызыл-Кию, Ош, Джалал-Абад, вообще на юг пока лезть не будем. В понедельник возьмешь машину с водителем, дня за три объедешь их всех. Вопрос один — не видят ли они странные сны?.. Да что я говорю, сам понимаешь, о чем спрашивать. При малейшем подозрении — уговаривай на повторное обследование, зафиксируй сюжеты и темы сновидений. С собой бери институтские бланки командировок, официальные письма в сельсоветы с просьбой о помощи, наличные под отчет — словом, как обычно в свободном поиске. Только теперь поиск будет целевым и конкретным. Город не включай — тут я сам. Тем более, что здесь под подозрением только трое — Залыгина, Верочка Малова и Коровников. Прокопец и Бикбова, по моему, «пустышки», но для порядка…

— А сама Афанасьева отрицает свои способности к экстрасенсорике? К целительству, или, допустим, к биолокации?

— Понимаешь, при общем опросе я на этом внимание заострял, но не акцентировал. Главным все же оставались ее сновидения. По ее словам, больше ничего особенного с ней не происходит.

— Могут быть латентные, нереализуемые возможности и способности.

— Вот это и надо выяснить… В четверг мы с ней по заведенному порядку беседуем о результатах прошедшей недели, тогда постараюсь и этот вопрос затронуть… Ну что, оставляем в кабинете все как есть и — по домам. Надо немного и отдохнуть. День, как мне кажется, прошел плодотворно.

— Так в среду же — Седьмое ноября! Послезавтра… вернее, уже завтра, — вдруг спохватился Игорь.

— Ах, черт! И верно… — Баринов с досады даже пристукнул кулаком по столу. — Ну что за невезуха! Я и забыл, три дня праздников, «веселится и ликует весь народ»… Значит, сдвигаемся на следующую неделю. Досадно.

…Перед тем как ехать домой, Баринов наведался в лабораторию на заднем дворе, Игорь с ним.

Через темный двор шли с остановками, не торопясь, после закрытого помещения наслаждаясь свежим, холодным и влажным воздухом. Дождик уже не моросил, однако и звезды не просматривались.

В «сонную» комнату не заходили. В эту ночь там спали четверо: Афанасьева, два очередных студента-добровольца и мужчина лет сорока после перенесенной трепанации черепа. Его Баринов не знал, но согласился проконсультировать по просьбе профессора Метченко из республиканской клиники.

В комнате отдыха дежурная бригада из трех человек пила чай, по телевизору передавали ночные новости. Визиту начальства не удивились. Необходимости в нем не было, просто уж такая сложилась традиция.

От чая они отказались, выслушали доклад, что все в порядке, все в норме и, попрощавшись, пошли к машине.

Ноябрьские праздники благополучно закончились. Теперь, слава богу, до Нового года никаких вынужденных перерывов не просматривается.

В ожидании девяти часов, когда должна была появиться Афанасьева, Баринов снова и снова перебирал стопку скоросшивателей. За эти дни Игорь отобрал двадцать три кандидата на дополнительное обследование.

Сегодня после обеда они вдвоем их еще раз профильтровали, наметили первую очередь из одиннадцати человек, живших сравнительно неподалеку. Пятерых городских Баринов взял на себя. На долю Игоря пришлось шестеро — в Чуйской долине и на Иссык-Куле. Юг республики, а также Таласскую и Нарынскую области решили пока не трогать. И сейчас он еще раз просматривал протоколы опытов, образцы энцефалограмм, прикидывал, с кого начать.

Но прежде всего, конечно, следовало поговорить с Афанасьевой, и вопросы к ней теперь должны быть более целенаправленными и вполне определенной тематики.

…Верхние два скоросшивателя он отложил в сторону после небольших раздумий.

Разумеется, с Еленой Сергеевной Прокопец поговорить надо, вот только будет ли толк? Мутная какая-то тетка, в общении тяжелая. Притворяется дурочкой, мало что понимающей, глазки хитрые прячет по сторонам, так и снуют они туда-сюда, ни за что особо не цепляясь. Хорошо усвоила, что у нас с дурака — какой спрос?..

Как же она насторожилась, когда Баринов заявился к ней якобы за помощью — болеет он, мол, а знающие люди посоветовали к тете Алене сходить, вдруг поможет. И напоролся на полную «несознанку» — я не я, и лошадь не моя, и сроду-то я никаким знахарством не баловалась, да и мало ли что люди со зла скажут, им, людям, и сбрехать недолго, а вот так-то честную пенсионерку и под монастырь-то подведут, и глазом моргнуть не успеешь. И зачем ей знахарство, у нее пенсия, слава богу, и вполне хватает. Государство не обидело, за сорок два годочка трудового стажа хорошую пенсию дало, вон, даже дочери может помогать, да и сейчас она работы не боится, полы в соседнем магазине моет, и участковый может подтвердить, что ничем таким она не занимается… Явно опасалась, что Баринов «из органов», и прищучит ее за незаконное врачевание.

Его красное удостоверение завлаба академического института напугало еще больше, даже смотреть его не хотела. Еле-еле уговорил обследоваться, пришлось всякую наживку пробовать, а сработала самая элементарная. Как только она поняла, что надо просто приходить и спать в тепле и уюте, а за каждую ночь отвалят ей по пять рубликов, моментально согласилась. Вот только в ведомости никак не хотела расписываться, чтобы значит, следов не оставлять… С ней, пожалуй, нужного разговора не получится.

Вторую, Евгению Алановну Бикбову, Баринов помнил плохо. С ней работала Александра Васильевна, она ее и нашла. Дама оказалась солидной и респектабельной, с высшим техническим образованием. Видимо, и по сей день работает в своем КБ, проектирует сельскохозяйственные машины типа пресс-подборщиков и сеялок-веялок. А в свободное время подрабатывает гаданием, снимает и наводит порчу, занимается приворотами, а заодно и исцеляет «от женских болезней» — вплоть до бесплодия. Особая статья — криминальные аборты без хирургического и медикаментозного вмешательства, просто словом и возложением рук. Только их она, естественно, категорически отрицала…

На обследование пошла охотно, быстро уяснив, что ничего ей за незаконное врачевание, гадание и привороты не будет.

Хваткая баба постаралась вынести для себя максимальную пользу: выпросила письмо на официальном бланке института, в котором он, Баринов, как заведующий лабораторией, доктор медицинских наук благодарит Е. А. Бикбову за «личное участие в экспериментах, направленных на изучение мозговой деятельности человека, чем принесла определенную пользу науке»… Пожалуй, и к ней, кроме вопросов, Баринов ничего не будет иметь…

Антонина Серафимовна Залыгина — доморощенная гадалка (снимала и наводила порчу, разбрасывала карты на «червовую даму» и «благородного короля», толковала сны, варила приворотные зелья, приторговывала травками, собранными в городских парках и скверах) — обладала ясным и практичным умом, несмотря на семьдесят с гаком.

«Люди любят, когда их дурят, — откровенно заявила она при самой первой встрече, сразу поняв, кто такой Баринов, и что неприятностей от него ждать не надо. — Причем, не за бесплатно. Денег брать не будешь — никто тебе не поверит. Они думают, чем дороже — тем надёже. Я их силком не волоку, сами приходят»…

В узких кругах ее прозвали «киргизской Вангой». Держалась она со всеми надменно и отстранено, а с клиентами разговаривала двусмысленностями и намеками, порой даже грубовато, на грани хамоватости. Похоже было, что с властями отношения у нее налажены на прочной и деловой основе. Легко призналась, что никакими способностями, кроме как заморочить человеку голову, не обладает, даже гипнозом, вроде цыганок, не владеет. От платы за «ночные смены» категорически отказалась, пришлось направить ей деньги почтовым переводом. Тогда она принесла в подарок новенький дефицитный палас два на три метра, стоивший впятеро больше, чем заработала, и собственноручно постелила перед «своей» кроватью в «сонной лаборатории». Сотрудники смеялись: «Это что, баба Тоня, вроде взятки? За что, за какие такие заслуги?», а она посмотрела внимательно и строго, и изрекла: «Я науку люблю. И научных людей очень даже уважаю. И потому желаю науке помочь, как могу». А у самой образование — три класса довоенные, да курсы швеи-мотористки…

На нее самою Баринов не рассчитывал, надеялся на другое — людей к ней за помощью обращается много, вдруг симптомы у кого-то напомнят «эффект Афанасьевой», вдруг кто-то из ее клиентов-пациентов тоже мучается такими же непонятными снами?

Ну а Верочка Малова, хорошенькая полукровка (отец цыган, а мать русская), молоденькая «ведьмáчка» из Рабочего городка, обладала несомненным даром воздействия на животных (на людей — отрицала, не признавалась, хотя о таком поговаривали). Была она замужем за разбитным и веселым парнем, который в ней души не чаял, только что на руках всюду не носил. Работал он слесарем в железнодорожном депо, и каждый раз привозил ее вечерами в лабораторию на стареньком «горбатом» «Запорожце», а по утрам встречал у ворот. Не из ревности, как поначалу решили, просто-напросто ни минуты не мог без нее обойтись. И она, похоже, отвечала тем же: «Мой Валечка, у моего Валечки, моему Валечке…» — не сходило у нее с языка. Завидная пара, было приятно на них смотреть…

Дар ее, как она сама была уверена, происходил от прабабки по отцовской линии, цыганки из табора, в котором Верочка лет до десяти воспитывалась.

Несмотря на молодость, она нигде не работала, занималась домашним хозяйством. Смеялась: муж, мол, жутко ревнивый, на работу не пускает!..

Хоть и слыла она среди соседей «натуральной ведьмой», никто и ни в чем ее упрекнуть не мог. Улыбчивая, доброжелательная, ничем она, кроме красоты, на гоголевскую панночку не походила.

Животные слушались ее неукоснительно — что лошади, что коровы, что собаки: по ее мысленному приказу куда надо шли, что надо делали. Даже кроликов в вольере на своем дворе она могла одномоментно поднять на задние лапы и заставить прыгать. А злейшего и свирепейшего на вид цепняка она так же мысленно принудила взять в зубы полуведерную миску-тазик, ползком принести и положить перед ногами Баринова… «Вот только кошки меня не слушаются, потому как сами ведьмы!» — пошутила она однажды в разговоре. И на овец в массе, в отаре, она воздействовать не могла. Зато, выбрав их вожака, могла повернуть его в любую сторону — без взмаха руки, без голоса! — а уж ему подчинялись и все остальные. В кошару ли, из кошары, по правильному кругу ли на пастбище — три, четыре, пять полных кругов без остановки: «Хватит, Павел Филиппович, или пусть еще кружок нарежут?»

Лечила она животных во всей округе. Здесь, на городской окраине, почти у предгорий, где можно было пасти на неудобьях скот, хозяйства держали многие. Лекарств не признавала, излечивала нашептыванием, поглаживанием, иногда приказывала поить отварами тех или иных трав, причем хозяин сам должен и травы собрать, и отвар приготовить, и животное напоить…

Никоим образом к «эффекту Афанасьевой» Малова тоже не подходила, но в ее электроэнцефалограмме «тремор» на каппа-ритме просматривался весьма отчетливо, вдобавок по всем параметрам был очень близок. Ближе, чем у кого бы то ни было.

Поговорить, порасспрашивать стоило, да и просто узнать, что нового, что интересного. С приятным человеком всегда приятно общаться…

А вот у Коровникова, на его ЭЭГ «тремор» вообще не обнаруживался, но Баринов все же включил его в список. И очень надеялся на его существенную помощь. Дело в том, что Василий Петрович, в отличие от большинства, не только не таился, сам охотно шел на контакт. Его скоросшиватель был, по крайней мере, впятеро толще остальных.

Знакомился с ним Баринов дважды.

Первый раз сам, можно сказать, стихийно.

Горы Баринов не любил, в том плане, что не видел никакого смысла по ним лазить из чисто спортивного интереса. Когда уж сильно приставали друзья-альпинисты, шел с ними на восхождения, даже маршрутами третьей-второй категории сложности, но особого удовольствия от самого процесса не испытывал. Приятно постоять на вершине, полюбоваться ледником, моренными озерами, другими высокогорными красотами — но не более.

Отдыхать они с Лизой предпочитали в бесхитростных вылазках в отдаленное ущелье. Как правило, доезжали машиной до предела, где техника становилась бессильной, иногда уходили пешком дальше на километр-два, а чаще оставались прямо на месте. Даже в таких местах случалось довольно дико, восхитительно красиво и экзотично: скалы, хрустальная речушка с ледяной прозрачной водой, тянь-шаньские голубые ели, горный разряженный воздух, перепады температур на солнце и в тени — все, что нужно, чтобы отключиться от городской обстановки. А дальше — по возможностям и желанию: шашлык или бешбармак, коньяк или водка, ужение форели или тривиальное ничегонеделание…

В таких вылазках «на природу» встречались им лишь аборигены — чабаны, лесники, егеря или просто местные жители из недалеких аилов. Редко-редко — городские рыбаки или охотники: группками по двое, по трое.

И вот как-то, компанией на двух машинах, они забрались в очередное ущелье в районе то ли Новороссийки, то ли Ак-Тюза. И там, в двух десятках километрах выше устья, на открытой поляне противоположного склона увидели одноместную палатку, оборудованное кострище-очаг, а рядом — большой брезентовый тент, под которым пучками были развешаны свежесобранные травы. Всякое подобие дороги здесь кончилось, и они расположились через речку, почти напротив.

Вскоре появился хозяин — коренастый мужчина лет пятидесяти с полотняным мешком за плечами. Какое-то время они присматривались друг к другу через ущелье, а когда намерения кампании стали очевидны, мужчина перешел речку вброд — знакомиться. Назвался Василием Петровичем Коровниковым. Пришел не с пустыми руками, принес три рыбины килограмма по полтора и пучок каких-то трав (когда их заварили в котелке, получился восхитительный напиток вместо чая). От коньяка он вежливо отказался, водки выпил пару стопок, с удовольствием закусил шашлыком. Признался, что за неделю соскучился по мясу. Рыба надоела, консервы он в горы не берет — тушенка и дороговата, и тяжело тащить банки на горбу. «В принципе, подножной еды тут хватает».

В профессиональном плане он тогда Баринова не заинтересовал — обыкновенный «травник», ничего особенного. Но запомнился как фигура колоритная. И рассуждал он здраво, и, как выяснилось, медицине был не чужд — имеет фельдшерское образование, работал, как выразился, всю жизнь в глубинке, сейчас на пенсии. На удивленные возгласы скромно ответил, что это на вид ему «полста», а на самом деле — шестьдесят три. Травы он собирает, сушит, потом сдает в специальный приемный пункт аптечной конторы, с которой имеет договор. Платят хорошо, жаловаться грех. Заготавливает, в зависимости от сезона, душицу, чабрец, зверобой, мяту, корни солодки, более редкие травы, а также плоды боярышника, кизила, шиповника. Здесь, в горах, они особенные, целебной силы в них куда как больше, чем, скажем, в долинных.

Уехали они под вечер воскресенья, пробыв здесь двое суток, оставили новому знакомому хлеб, сахар, крупу. От рыбных консервов он вежливо отказался, а остальному был искренне рад. Одарил тремя полотняными мешочками — по числу пар — со смесью сушеных трав, проинструктировал, как правильно заваривать, как пить. Такой травяной настой, по его словам, ни от чего не лечит, но поднимает жизненный тонус, и в качестве профилактики для всего организма хорош, в чем зимними вечерами Баринов убедился самолично.

А год спустя их познакомили второй раз.

Методично выискивая по республике людей «с отклонениями от обычности», в частности лозоходцев, людей, способных к биолокации, Баринов через третьих лиц вышел на главного геолога геофизической экспедиции Управления геологии.

В кабинете Шварцмана ему сразу понравилось, выглядел тот достаточно необычно, щедро сдобренный геологической экзотикой. Хотя основой своей ничем не отличался от служебного кабинета любого начальника средней руки — те же казенные стеновые панели из ламинированной ДСП, типовой двухтумбовый письменный стол с приставным столиком, полумягкие стулья. Но за спиной хозяина половину стены занимал ручной работы застекленный шкаф-стеллаж, где в ячейках виднелись разнообразные минералы, объемом претендующий на музейную экспозицию, вторую половину — громадная топографическая карта Киргизии, испестренная цветными значками, линиями и пятнами. На тумбочках в двух углах громоздились необработанные каменные глыбы солидных размеров и, стало быть, веса, по стенам развешаны величиной с хороший плакат цветные фотографии Иссык-Куля и других горных озер, виды ледников, ущелий, вершин и отрогов Тянь-Шаня…

С неожиданным пониманием Юрий Вениаминович отнесся к его специфическим изысканиям, не только не удивился, оказался, пожалуй, рад заинтересованному, хоть и нечаянному собеседнику. И тут же объяснил причину. По его словам, геология, по крайней мере, полевая, по сей день оставалась в большей степени не столько наукой, сколько искусством. Она всегда опиралась не просто на знания, но прямиком на интуицию, а порой была связана и с откровенной чертовщиной. «Ведь там, где интуиция, недалеко и до суеверий, не правда ли, Павел Филиппович?»

Уяснив тему разговора, хозяин пригласил пересесть на диван, за журнальный столик, налил из термоса по чашке душистого кок-чая, поставил пепельницу…

С ходу, почти не задумываясь, главный геолог пообещал свести его с людьми, которые сами «баловались» биолокацией, считали себя в ней специалистами, и знали людей, которые тоже с не меньшим искусством владели рамкой. Тем более что сейчас, в конце зимы, все сидели по домам, готовясь к полевому сезону. Отчеты по предыдущему написаны и защищены, планы и графики на будущий сданы и путешествуют по инстанциям в ожидании соответствующих резолюций, отпуска, практически, отгуляны… очень в удобное время попал уважаемый Павел Филиппович!

А по существу вопроса… Шварцман, например, твердо уверен, что две линзы пресной воды на глубине около полукилометра в восточной части Чуйской долины, открытые в конце семидесятых, найдены именно на основе биолокации, а не научных данных и геофизических исследований.

Токмак, второй по величине город северной Киргизии, постигла, можно сказать, катастрофа — пласт, из которого качали воду в город, неожиданно иссяк, а дополнительно разведанных запасов не оказалось. Куда вода делась — никто не знал. Чертовщина, одним словом… На полив годилась ледниковая, текущая по арыкам с гор, да и Чуйский канал неподалеку, а вот питьевая… «Киргизбурвод» разводил руками, попав впросак, и никаких обнадеживающих прогнозов не давал, ведь даже предварительную разведку они в том районе не проводили, считалось, что воды хватит лет на полтораста. Тогда кто-то из руководящих в ЦК проявил «политическую волю», и директивно обязал геологоуправление в течение полугода открыть месторождение воды в окрестностях города. На прорыв направили буквально всех — от «золотарей» и «редкоземельников» до «сейсмиков» и «гравиков». А Шварцман в геофизической экспедиции заправлял тогда сейсмо — и гравиразведкой.

«Партия сказала, комсомол ответил — «есть!»…

Обложились картами, подняли все геологические данные по этой части долины, пригорюнились. Как ни крути, а чтобы организовать масштабную разведку, снять полноценные профили, да потом скважины бурить — клади год, не меньше. И без гарантии, что вода здесь имеется. Ну, сделали грависъемку, провели серию взрывов на прямые и отраженные волны, но признаков водоносного слоя не просматривалось. Было подозрение, правда, на характерную складочку в десяти километрах на север, но гарантию на воду дать никто не решался. Сроки же поджимали, а с ними — и соответствующие оргвыводы.

И вот пришел к Шварцману его геофизик Борис Алин, последнюю неделю по своей инициативе исходивший с металлической рамкой предполагаемый район вдоль и поперек. Сказал: «Юрий Вениаминович, давай команду на бурение. Есть вода, и много». И положил на стол кроки, на которых явственно прорисовал две линзы по 40—50 кубокилометров каждая… Не прерывая основные работы, рискнул Шварцман — а что оставалось? — и на глубине пятьсот тридцать метров получил прекрасную воду. Ту артезианскую водичку и пьет по сей день пятидесятитысячный город.

Кроки Бориса он, конечно, держал в секрете — с ним по договоренности. Потом, когда традиционными способами и методами оконтурили месторождение, подсчитали запасы — вернулись к ним…

Словом, на поиски водички затратило геологоуправление без малого год, вбухало десятки миллионов рублей и почти пятьсот человеко-смен квалифицированных специалистов. А Борис получил то же самое, на своих на двоих обойдя местность, в общей сложности, за полторы недели, и посидев потом за столом в камералке еще пару-тройку дней.

Вот тогда Шварцман окончательно и бесповоротно поверил в биолокацию, сиречь в лозоходство, даже пытался сам крутить рамку под руководством Алина. Получалось слабо, поэтому сам он Баринову не помощник, а вот с Борисом сведет обязательно!

На контакт Алин пошел охотно, ему самому было интересно — что там в мозгу происходит, когда рамка начинает вертеться в его руках? Работал заинтересовано, находил и время, и силы, а ведь по полгода дома не бывал!..

А потом он защитил диссертацию, и переманили Бориса Алина на Урал. Перед отъездом он пригласил Баринова к себе домой, обещал познакомить с интересным человеком.

И тут-то неожиданно оказалось, что давнишний знакомец Баринова приходится Алину родным дядькой по матери. «Это что же, — не смог удержаться от вопроса Баринов, — семейное, что ли? Дядька — „травник“, племянник — лозоходец?» И осторожно осведомился — а нет ли в семье еще кого-нибудь с необычными способностями?.. Вторая неожиданность его ожидала, когда оказалось, что травами Коровников занимается постольку поскольку, основной же его профиль — целительство, причем мануальное. «Ну, ребята, — не удержался от возгласа Баринов, — не зря говорят, что на ловца и зверь бежит!» Коровников ему был симпатичен с первой встречи в горах, и симпатия, к счастью, оказалась взаимной.

Секрета из своей целительной практики Коровников не делал, и к Баринову сразу проникся уважением, граничащим с почтением. Хотя, как оказалось, у него имелся печальный опыт общения с людьми науки. «Я к ним с открытой душой, да только ничегошеньки эти доктора с кандидатами не поняли. И — с потрохами сдали меня прокуратуре». Этот негативный опыт он приобрел еще в шестидесятых, когда только-только почувствовал и понял свои способности, и попытался применить их на практике. О тех временах он вспоминал неохотно, и на одну доску ставил ученых, милицию, важных и не очень «шишек» из горздрава, а также соседей-«доброжелателей»… А вот для Баринова сделал исключение.

В теперешней практике Коровников никогда не соглашался лечить детей, только и исключительно взрослых. В приеме никому не отказывал, но за лечение принимался только будучи уверенным в стопроцентном результате. Малейшее колебание, сомнение трактовал в свою пользу, и тогда уж без обиняков заявлял — идите, мол, в больницу, а если не хотите к врачу, так к другому целителю. И страшно не любил, когда его называли «знахарем» или «лекарем». «Я — целитель, — гордо заявлял Коровников. — Лекари — вон, в больницах. Я людей исцеляю, а знахарством отродясь не занимался».

Исцелял он голыми руками, в необходимых случаях не чурался достижений медицины — использовал различные мази и притирания, асептики, бинты, вату. Но странным образом как бы зациклился лишь на наружных средствах. Таблетки, микстуры, порошки, тем более инъекции — не то чтобы не признавал, а категорически из своей практики выбросил. Хотя и был профессиональным медиком, дипломированным фельдшером, и на пенсию ушел с должности заведующего фельдшерско-акушерским пунктом в каком-то далеком заполярном поселке.

При малейших намеках на инфекцию он сразу и категорически отсылал пациентов в поликлинику. Ему вполне хватало последствий травм — переломов и ушибов, гематом, вывихов и растяжений, а также бронхитов, зубной боли, астмы… да мало ли по каким причинам можно было к нему обратиться и получить помощь.

Причем вполне реальную, Баринов убедился на собственном опыте. Давным-давно, в самые первые годы в Киргизии, он, катаясь на лыжах, упал, ушиб правое колено. Принцип — «Врачу: исцелись сам!» — помог мало. То ли не долечился, то ли еще что, однако на погоду нога в суставе начинала ныть, тянуть, словом, беспокоить.

И однажды, когда Коровников явился в лабораторию на очередную запись биотоков, то, сидя в кабинете Баринова, на правах старого знакомого осторожно заметил, а не сможет ли он, Коровников, чем-нибудь помочь Павлу Филипповичу? Баринов удивился. Он никогда не упоминал о травме, а тут как раз второй день испытывал дискомфорт в колене — атмосферное давление менялось, из Казахстана пришел обширный антициклон. Согласился он охотно — скорее из любопытства, чем из желания избавиться от неприятных ощущений, веря и не веря, но — «испытано на себе!»

Коровников легко, одними кончиками пальцев прощупал сустав, согнул-разогнул его несколько раз. Потом мягкими, плавными движениями прошелся по всей ноге — от бедра до щиколотки — словно массируя и поглаживая, на этот раз ладонями: вверх, вниз, снова вверх…

Субъективно в мышцах чувствовалась слабая волна тепла, однако Баринов был склонен относить это ощущение за счет самовнушения, а более ничего он заметить не смог.

Процедура заняла минут пятнадцать, на следующий вечер повторилась. «Эх, Павел Филиппович, раньше надо было бы, — посетовал Коровников. — А так — запустили вы коленку-то. Придется третьим сеансом закрепить»… И надо отдать должное, который год колено перестало беспокоить — ни на погоду, ни просто так, без причины. Только привычка осталась — при сильной усталости чуть приволакивать ногу.

Травами, что собирал, Коровников практически пользовал всех пациентов. Советовал и приписывал различные сборы — традиционные, проверенные, что и в аптеках продаются, но какие-то придумывал и составлял сам. Набор трав был всем вполне понятен и немудрящ: душица и зверобой, солодка и чистотел, чабрец и девясил, валерьяна и мята, шалфей и алтей и еще десятка три-четыре других растительных средств — шиповник, ромашка, липовый цвет, анис, пижма…

Конец ознакомительного фрагмента.