Чужое тело

Александр Тамоников, 2019

Единственный в своем роде Музей смерти расположен на территории городского крематория г. Новосибирска. За внешней торжественностью и спокойствием этого необычного заведения кроется множество нерассказанных историй и неразгаданных тайн. Об этом – новый роман А. Тамоникова. К директору Музея смерти С. Б. Якушину обратились оперативники из Ярославля. Там долгое время орудовал серийный маньяк, убивавший женщин строго 23-го числа каждого месяца. Во время ареста преступник внезапно умер. После этого подобные злодеяния с точно таким же «почерком» стали случаться в Новосибирске. Якушин уверен: душа умершего маньяка переселилась в новое тело, обладатель которого в этот момент находился в состоянии клинической смерти… Эксперт привлекает к работе частного сыщика Никиту Ветрова. Тот изучает данные стационаров в поисках подходящего случая. Но фортуна на этот раз отвернулась от детектива: кандидатуры потенциального убийцы одна за другой отсеиваются, а кровавое 23-е число стремительно приближается…

Глава первая

20 октября.

До моей смерти оставалось двенадцать минут. Я допил коньяк, порылся в кармане, бросил купюру на барную стойку. Бармен кивнул мне как старому знакомому, сочувственно улыбнулся: утопил в вине скребущую на душе кошку? Эти бармены — такие психологи. Я впервые его видел. И бар, где по дороге домой я осушил две стопки, открылся лишь на прошлой неделе.

Я вышел из полупустого заведения. Одиннадцать вечера, на Красном проспекте в окрестностях дома быта горели фонари, проносились редкие машины. Обещанный синоптиками порывистый ветер переходил в полноценный ураган. По тротуару носились пластиковые пакеты, обрывки рекламного творчества, пронзительный ветер гнул деревья, ломал ветки. Начиналось очередное светопреставление. Нечто подобное уже случалось в прошлом месяце. Тогда по городу навалило массу деревьев — пробки были убийственные. Массивные рекламные конструкции падали как подкошенные. Ветер уносил автобусные остановки и всех, кто в них находился. Жертв удалось избежать, но пострадавших по городу набралась не одна сотня, травмпункты ломились от наплыва посетителей. Сегодня назревало что-то подобное. Стихия буйствовала уже час.

Начинался дождь. Струи воды летели почти горизонтально. Я натянул капюшон, ушел с Красного проспекта в ближайшую подворотню и сделал остановку под козырьком заднего крыльца. Там располагалась фирма по ремонту компьютеров, лестница вела к стальной решетке. Я спустился на несколько ступеней, курил под защитой навеса. На душе было пакостно, погодные условия только усугубляли мое состояние.

Машина сломалась полчаса назад — потекла стойка, — передвигалась скачками, как кенгуру. Пришлось оставить ее у Центрального парка, дальше идти пешком. И так удачно подвернулся этот недавно открывшийся бар…

Зря я туда зашел, надо было сразу бежать домой. Уже бы добежал. А теперь на улице творилось сумасшествие. Я угрюмо смотрел, как качаются кроны деревьев, как прогремела по дорожке оторвавшаяся доска объявлений. Ветер крепчал — это был уже не ураган, а какой-то торнадо. В трехэтажном здании в глубине двора погас свет во всех окнах — отломившейся веткой березы порвало провода. Но дождь, как ни странно, стихал. Только ветер продолжал беситься.

Я собирался выйти, когда в кармане ожил телефон.

— Ну, ты где? — полюбопытствовала Варвара.

— Уже недалеко, — отозвался я, — минуты за три добегу. Все в порядке, Варюша.

— Добежишь? — насторожилась девушка. — Ты же вроде на колесах…

— Был на колесах, — уточнил я и кратко описал постигшее мой «Террано» несчастье. В принципе не страшно, пусть хоть месяц там стоит, если ураганом не унесет.

— Ты выпил? — заподозрила недоброе Варвара. — Я чувствую по голосу…

— Ерунда, — отмахнулся я, — в бар на Красном заскочил, грешен. Уже выскочил, скоро буду.

— Не слышу уверенности в твоем голосе. Что с тобой происходит, Никита?

— Ума не приложу, — признался я. — Назови это безотчетной тревогой, не знаю, кто из нас психолог? Не могу объяснить, Варюша, как-то все плохо…

— Но жизнь не так ужасна, как кажется, — с сомнением заметила девушка.

— Но и не так прекрасна, как хочется, — вздохнул я. — Все в порядке, не парься, скоро появлюсь.

— Хотелось бы еще скорее, — хмыкнула Варвара. — Ты в курсе, что происходит на улице?

— Конечно, я же на улице.

Мы снова жили вместе в моей квартире на Советской улице, по соседству с перестроенными Федоровскими банями. Месяц назад Варвара перебралась с вещами, и это была уже третья попытка. Вместе было трудно, а порознь — невозможно, какая-то патовая складывалась ситуация. Но пока мы держались, у нее не было оснований послать меня подальше и вернуться в свою квартиру на Нижегородской. Я уже научился ставить швабру к стене так, чтобы она не падала. А на прошлой неделе назло Варваре навел порядок в квартире. Она два дня искала свой любимый бюстгальтер.

Состояние было омерзительное, и я не мог понять, с чем это связано. Спиртное не действовало. Начинался озноб. Я выбросил сигарету, покинул укрытие и решительно зашагал по внутридомовой территории — мимо детского садика, каких-то бойлерных, трансформаторных будок, без просвета припаркованных машин. До родимого дома оставалась пара дворов.

Ветер бушевал наверху, сдирая последнюю листву, среди домов и деревьев было еще терпимо. Над городом неслись кудлатые тучи. Ни одной живой души в округе — словно я один во всем городе.

Я обогнул несколько домов, перебежал переулок, по которому ползла одинокая машина с мельтешащими «дворниками», и вскоре вошел в свой двор. Здесь тоже было пусто. Завывал ветер. На детской площадке валялась оторвавшаяся от тополя ветка. Еще одна придавила запаркованную «Калину» — сигнализация почему-то не работала.

Я двинулся напрямую — по «народной тропе», проложенной жильцами между тополями. И быстро пожалел об этом — грязь липла к подошвам. Мой подъезд находился в центре изогнутого здания. Подъездная дорожка была свободной, за исключением пары сломанных веток. Электричество не отключали — в окнах горел свет. Но какие-то провода оборвались и болтались на ветру. В правой части здания что-то искрило в полуподвальных окнах. Так и до пожара недалеко…

В моей квартире за задернутыми шторами горел свет, проступали очертания балкона. Блуждала тень по кухне — Варвара ждала меня. Пространство у подъездной двери освещала мутная лампочка под козырьком. Мне почудилось, будто что-то шевельнулось за машинами, припаркованными у фасада. Нет, показалось. На всякий случай я расстегнул нижнюю пуговицу куртки, чтобы облегчить доступ к травматическому «ПМ», а когда перебежал дорожку, глянул за машины. Нет, паранойя. Теперь повсюду мерещится этот тип — тот, что преследовал меня на «Субару». Кто на кого открыл охоту?

Я нырнул под козырек, стал выуживать ключи, отмечая машинально две вещи. Первое: здесь тоже болтались провода. Второе: кончился дождь, и стихал ветер. Домофон недавно отремонтировали, и теперь по одному желанию стальная дверь не открывалась. Я вставил узкий ключ в щелевидное отверстие, вынул и, пока не оборвался писк, взялся за ручку…

Удар был настолько силен, что меня отбросило на несколько метров. Сознание захлопнулось еще до того, как я что-то понял…

Весьма странно, но я очнулся и поднялся — в отличие от того парня, что остался лежать на асфальтированной дорожке. В теле царила легкость. Я словно сбросил с себя одежды. Или эти одежды и были… телом? Я не чувствовал никакого тела! Я ничего не чувствовал — ни холода, ни измороси, оставшейся после дождя. Легкая паника, что нет возможности дышать. Но она сразу прошла — вроде и нет необходимости это делать…

Метались мысли, я испытывал какую-то нелепую двойственность. Словно очнулся не совсем я. Звучала назойливая музыка — тоскливая, однообразная, было непонятно, то ли это скрипка, то ли клавишные, то ли гитара. Я четко знал: меня ударило током, но как, почему и с какой стати? Я все видел и слышал, сознание работало, хотя в его работе что-то настораживало.

Я стоял над этим парнем, тупо смотрел на него. Он лежал на спине, раскинув конечности. В левой руке сжимал такие знакомые ключи от домофона и квартиры. Физиономия небритая, глаза закрыты, рот оскален — словно собирался закричать, но не стал. Капюшон сорвало при падении, волосы торчали, как колючки у ежа…

Осознание приходило не сразу. Каждое утро я вынужден любоваться этой физиономией — когда зубы чищу. Еще когда бреюсь, но это реже…

Не было ни горя, ни радости — только легкость. Еще немного удивления — значит, вот как оно происходит? Почему тогда я живой, все понимаю? Почему я здесь? Это был мой мир, но что-то в нем уже деформировалось, предметы искажались, темнели, принимали коричневый оттенок.

Мысли путались, двоилось сознание. Лились какие-то странные воспоминания. Раннее детство, начало жизненного пути — отчаянно скрипит треснувшая педаль трехколесного велосипеда, вот-вот отвалится… Это было со мной? Разве у меня был трехколесный велосипед? Почему я раньше этого не помнил? Кто та молодая женщина в берете, что оттаскивает велосипедиста с дорожки, когда во двор въезжает машина?

Я просматривал прозрачные слайды из детства, они менялись, я словно находился в нескольких мирах одновременно. Девчонка, с которой я иду из школы и что-то радостно рассказываю, у нее родинка на подбородке. Это было так давно, я не помню, кто она, тем более не помню эту родинку, и почему я такой довольный? Майор в военкомате перелистывает мое дело, у него пустые глаза, он думает про обед, а я упрашиваю, чтобы меня записали в десант — иначе какой смысл идти в армию? Это реально было? Странно, я не помнил…

Но все же мой мир превалировал — искаженный, выцветший. Я все осознавал, невзирая на сумятицу в сознании.

Послышался шум, во двор въехала машина, втиснулась где-то справа на последнее свободное место. Вышел водитель… и бросился к распростертому телу, забыв закрыть дверь! На меня он не смотрел — только на того парня. Сосед Виталька из 34-й квартиры — нормальный мужик, экспедитор в крупной фирме, отец двоих детей и хороший семьянин.

Освещения от лампы хватало. Он опустился на колени, стал трясти того парня. Потом оставил его в покое, схватился за телефон, стал звонить, кричал: «Скорая!», «Скорая!» С Виталькой нас связывали неплохие отношения, однажды я оказал ему услугу, отвадив от его телефона мелкого шантажиста.

Колыхнулась занавеска в окне первого этажа, и через минуту выбежала женщина в наброшенном плаще — Клавдия Ивановна, успевшая в этом году безнаказанно выйти на пенсию в 55 лет. Она скатилась с крыльца, кинулась к Витальке, который устроил скачки вокруг моего тела. Слабая мысль шевельнулась: а Клавдию Ивановну-то почему не шибануло? Она нагнулась над телом, стала ахать, причитать, прижимать руки к груди. Приятно, что не всем ты безразличен. Она что-то спрашивала у Витальки, тот отрывисто отвечал.

Ураган закончился — как кстати! Запищала дверь соседнего подъезда, еще кто-то вышел, заскользил бочком к месту происшествия. Тоже лицо знакомое, и этот мужик меня тоже в упор не замечал…

Я плавно отходил от всего этого, картинку затягивала муть. Покосился на открытую дверь Виталькиной машины — может, залезть, погреться? Нет, бессмысленно — холода я не чувствовал, как и всего остального…

«Скорая помощь» прибыла через пять минут — рекорд для этого города! Очевидно, находилась где-то рядом, когда поступил вызов. Микроавтобус характерной расцветки с включенными маячками протискивался через припаркованный автотранспорт.

Он подъехал к телу, высадил десант медиков. Врач склонился над лежащим. Санитар выволакивал носилки из недр машины. Я отвернулся — не больно-то интересно. Людей во дворе прибыло. Дождь прекратился, ветер стих — почему не погулять?

Медики колдовали над телом, пытались его реанимировать. Работал переносной дефибриллятор. Дергались ноги потерпевшего, группа граждан сочувственно вздыхала. Я слышал, как переговаривались медики: «Бесполезно, Петрович, типичный симптом Белоглазова, да и роговица мутная — поплыла «льдинка». Я не был таким уж несведущим. Ранние признаки биологической смерти: помутнение и высыхание роговицы — «симптом плавающей льдинки»; тот же «кошачий глаз» (симптом Белоглазова) — когда при боковом сдавливании глазного яблока зрачок превращается в вертикальную щель…

Мне было до лампочки. Я протек мимо этих людей, когда они уже решили мою судьбу (и вердикт был неутешительный). Из машины вышел водитель, чтобы помочь загрузить тело. Меня несло к подъездной двери. Туловище было как мое, но немного другое — оно вытягивалось, пропадала нога, словно ластиком стерли! Где Варвара? Почему такое важное событие происходит без ее участия? Клавдия Ивановна, трагически вздыхая, поспешила обратно в подъезд. Возможно, утюг не выключила или на плите что-то подгорало.

Ключ от домофона она не забыла — вставила куда следует, вошла в подъезд. Я просочился вслед за ней, пока доводчик медленно тащил закрывающуюся дверь. Постоял, дожидаясь, пока она уйдет к себе в квартиру.

Поднимался, словно плыл, сомневаюсь, что вообще касался пола. Возможно, был иной способ попасть в квартиру, но я пока не разобрался. Время и пространство еще имели значение, но явно ненадолго. Сверху донесся топот, я успел прижаться к стене. Мимо меня с тоскливым воем, брызгая слезами, пролетела Варвара в домашних тапках. Выглянула наконец в окно! Меня она, естественно, не заметила — конечно, я ведь такой незаметный! Она потеряла тапок, но не стала его искать, распахнула настежь входную дверь и выскочила наружу. Дверь закрывалась плавно, я видел, как она бежала к машине «Скорой помощи», куда грузили мое бездыханное тело, что-то кричала.

Ничего доброго ей не сообщили, разразилась истерика. Она надрывно кричала: «Это неправда, вы бездельники! Попробуйте еще раз, он жив! Сделайте хоть что-нибудь! Никита, очнись!»

И даже когда закрылась дверь, я слышал ее крики — они стали глухими и непереводимыми. Возможно, медики вняли ее мольбам, снова стали проводить реанимацию. Легко сказать «не умирай», можно подумать, я тут распоряжаюсь. В состоянии ничего не менялось — значит, успехов они не добились. Я скользил наверх. Мысли и воспоминания продолжали бег. Дым, автоматные очереди, крики на арабском — видение последнего боя, когда я получил обширную контузию, а после лечения убыл на гражданку… Собственный подъезд расплывался вглубь и вширь, терялась четкость — его словно заволакивало паром от лопнувшей трубы.

На втором этаже опять пришлось посторониться — спускалась девушка в серой куртке и тонкой шапочке из валяной шерсти. Она прошла мимо и буркнула под нос:

— Привет.

— Привет, — машинально отозвался я, прошел еще немного и встал как вкопанный. — Эй, минуточку… Ты меня видишь?

— Вижу, — вздохнула девушка, — Как не видеть, Никита, я сама такая… А вот твоя зазноба меня не видела — выскочила как ошпаренная… Любит она тебя, Никита. Вернее, любила… Любовь к таким, как мы с тобой, — понятие сложное, относительное и что-то из разряда духовных категорий.

— Подожди, — дошло до меня. — Ты же Катя Саульская с верхнего этажа? Пропала осенью прошлого года. Из Пашина от знакомых возвращалась — и с концами. Тебя искали целый месяц — никаких следов, ты как в воду канула. Жених твой убивался, затеял активные поиски, привлек поисковиков-добровольцев — такую кипучую деятельность развил, что первым под подозрение попал. Потом, впрочем, эту версию исключили…

— И правильно сделали, — кивнула Катя, — Эдик был совершенно ни при чем, ему от моей смерти ничего не выгорало, он только терял — хорошую квартиру, не старый еще «Ровер», приличную дачку в Нижней Ельцовке. Он так горевал, что от горя даже женился полгода назад, подонок… Я приходила на его свадьбу — в невесте ничего особенного, в меру страшненькая, дура дурой. Так хотелось Эдику по роже съездить, но как? Таксист на меня напал у переезда за Жуковкой, в ста метрах за автобусной остановкой. Я когда в гостях была, вызвала машину от фирмы «Лидер». Этот нормальный был — приехал точно в срок, до переезда довез, а там сломался… Эвакуатор ждал, предложил посидеть в его компании, а я решила до остановки дойти — может, автобус полуночный появится… Телефон разрядился, я только на остановке это обнаружила. Там вообще никого в этот час. Единственная машина из Жуковки шла, остановилась, шофер спросил, куда ехать. Он точно таксист, компания «Автодом» на борту написано. Смешливый такой, с двойным подбородком, глазки масленые. Номер 520 — я машинально запомнила. «Рено», кажется. Ну и села. Сто метров провез, встал у обочины, из баллончика в лицо брызнул, а когда я очнулась, мы уже в лесу были. Изнасиловал, потом задушил. Еще урчал, что ненавидит проституток… Это я-то проститутка? Совсем дурак, что ли? У него лопатка в машине была, оттащил в канаву, закопал. Там земля мягкая, податливая, камнями завалил, листьями присыпал… Меня так и не нашли, преступник не наказан… — Катя сокрушенно вздохнула. — Вот и маюсь, по городу блуждаю, иногда домой прихожу, рядом с мамой сижу, она совсем больная стала. Тебя периодически вижу — ты всегда такой занятой… А с тобой-то что приключилось, Никита? Вроде не больной был…

— Током шибануло, — объяснил я.

— А-а, — протянула Катя, — это бывает. Я тоже с электричеством не дружила… Ладно, сосед, увидимся еще. У нас теперь вагон времени. Надеюсь, твоя Варвара не выскочит с горя за первого встречного.

Екатерина растворялась в дымке. Я продолжал движение, потом томился на площадке третьего этажа, рассматривал собственную дверь. Зачем мне туда? Дело прошлое. Варвара все равно на улице. Поколебавшись, я отправился обратно. Как там наши реанимационные мероприятия? Я ловил себя на мысли, что по крупному счету мне все равно. Опутывало странное чувство спокойствия. Картинки из прошлого уже не беспокоили — кончилась фильмотека.

Я осваивался в новой ипостаси — совершенно не к чему мяться под дверью и ждать, пока кто-нибудь тебе откроет. Я сам не понял, как оказался на улице — просто прошел насквозь. То самое свойство сверхтекучести, которое приписывают душе?

Ураган закончился, моросил дождик. «Скорая» еще не уехала. Тело, укрытое простыней, заталкивали на носилках в машину. Рыдающую Варвару тактично отстранили. Она истошно восклицала: «Куда вы его везете?!» — «В морг, гражданочка, куда же еще? — урчал плечистый медработник. — В морг судебной медэкспертизы, утром будут вскрытие делать. Так положено, такая процедура — законы читайте. Утром подъезжайте, все оформите, ближе к вечеру сможете забрать тело. Да вы не сомневайтесь, он мертв. Уж если врач сказал в морг — значит, в морг…»

«Скорая» отъезжала, теряясь за припаркованными машинами. Варвара стояла посреди дорожки в одном тапке, потрясенно смотрела вслед. Сосед Виталька что-то сочувственно говорил, потом взял ее под руку, повлек к подъезду — она шла, как робот. Рассосались остальные зрители — ни живых ни мертвых. Остался только я. Снова шевельнулась интересная мысль: почему же только меня шибануло? Впрочем, хорошо, что другие не пострадали…

Я свыкался с новым состоянием, не находил в нем ничего ужасного или сверхъестественного. Звучала въедливая музыка — то отдаляясь, то нарастая. Я мог перемещаться по пространству, не шевеля ногами. Но куда податься — и зачем? Я обладал суперсилой: мог летать и проходить сквозь стены. Я понимал, что умер, но эмоции были приятные: меня окружали спокойствие и умиротворение. Рассасывалась легкая досада, что доставил неудобство Варваре (но это пройдет, мы знакомы всего полгода); что мама узнает — а это страшно, когда хоронишь собственных детей. Римма Казаченко, моя секретарша в офисе детективного агентства «ЧП Ветров», возможно, всплакнет, кое-кто еще по мелочам. Не говоря уж о том, что российский частный сыск понес такую тяжелую утрату…

Музыка в ушах делалась громче, торжественнее. Я уже не обладал свободой передвижений — «казачья вольница» оказалась недолгой. Я отрывался от земли, всасывался в бледно освещенный тоннель. Пространство и время деформировались, я находился вне физических категорий. Материальный мир пропадал, оставался за кадром — темный двор родного дома на улице Советской, наваленные бурей ветки, оборванные провода, поблескивающие от дождя крыши машин. Я уходил от всего этого, втягивался во что-то мерцающее, извилистое.

Невозможно описать, что я делал — падал, поднимался, летел или плыл. Это было не совсем то, что описывают люди, пережившие клиническую смерть. Не было широкого прямолинейного тоннеля, залитого светом и устланного ковровой дорожкой. На освещении здесь экономили. И создавалось впечатление, что меня отправили на тот свет через заднюю дверь. Не было сопровождающего — ни демона, ни Святого Духа. Все ужасно заняты? Оборвалась слабо освещенная извилистая шахта. Я находился в субстанции, которую невозможно описать, совершал медленные поступательные движения. Впереди был свет, но очень далеко. Я был уже не одинок, попадались личности — аморфные, невразумительные. Они представали, как за оболочкой мыльного пузыря. Встречались конкретные лица — во всяком случае, в моем восприятии они ассоциировались с лицами. Я видел своего отца, скончавшегося несколько лет назад. Он совсем не изменился, такой же морщинистый, седой — смотрел с печалью и сожалением. Он что-то говорил, но я плохо понимал, улавливал лишь одну мысль: огорчительно, сын, но теперь мы будем вместе, у нас целая вечность в запасе! Я видел свою покойную бабушку Алевтину Максимовну — она скончалась, когда я был ребенком, но хорошо запомнил ее лицо. Удивление, белые одежды, седые волосы, заколотые гребенкой. «Ох, рано ты к нам попал, Никитушка, пожить бы тебе еще немного…»

Я им что-то отвечал, парил в светлеющем пространстве — бездонном, без краев. Свет был близко — яркий, но не слепил. Все вокруг теперь было пронизано светом — мягким, золотисто-желтым, я никогда не видел на земле такого света. Он колебался, менял переливы. Страха смерти не было — ни отчаяния, ни обиды, ни жалости, что покинул еще вполне пригодное к употреблению тело. Все становилось ровно, покойно.

Со мной разговаривали духи без лиц, в них не было чего-то зловещего или угрожающего. Я путешествовал по тонкому миру, в который, если верить некоторым людям, убывает душа после смерти, чтобы занять предписанное ей место. А еще это своеобразный «жесткий диск», служит накопителем и хранителем информации из материальной Вселенной. Все нормально. Жизнь не удалась — может, смерть удастся? Как странно, я еще сохранялся как индивид, но личность уже распылялась, я становился частью чего-то большого, и это нисколько не огорчало…

И вдруг я уткнулся в незримую преграду. Словно натянули поводок, привязанный к лодыжке, завершилось путешествие по неизведанному миру. Меня не пускали, крепко держали. Путешествие прекратилось, свет не приближался.

Я начал волноваться — почему меня не пускают? Я хочу туда — дальше. Я не хотел обратно в тело! Здесь хорошо, спокойно, а там что? Меня поволокло обратно, я был расстроен, возмущен. Что за агрессивное вторжение в чужое личное пространство!

Свет становился блеклым, меня по-прежнему окружали существа, мелькали в обратном порядке лица — они словно улыбались! Меня засасывало в знакомую шахту, я бился об острые углы и чуть не физически ощущал боль. Отчаяние, бессилие что-то исправить. Я хочу обратно в рай!

С чего я взял, что там был рай? Структура тонких миров куда сложнее банальных представлений верующих. Я испытывал дискомфорт, меня окружало что-то темное, недружественное. Я снова слышал голоса — теперь ехидные, вкрадчивые. Они нашептывали, вгрызались в меня. Я различал слова, понимал смысл. «Не время еще, Никита Андреевич, вам нужно вернуться — так повелели свыше. Успеете еще, всему свой час… Впрочем, у вас есть свобода выбора… — Мне казалось, что надо мной решили подшутить, — хотите, возвращайтесь к себе, на обжитую, так сказать, жилплощадь. Хотите — в новое тело — можем устроить. Скажем, вот в эту симпатичную женщину, что лежит рядом с вами, — она умерла, но что не сделаешь для хорошего человека? Вполне такой сносный бюджетный вариант…»

Надо мной определенно издевались!

«А вы еще что за личность? — хрипел я. Возможно, и не хрипел, даже рта не раскрывал, но казалось, что делаю именно это. — Что вы хотите? Отстаньте от меня…»

«Не личность, а сущность, Никита Андреевич, — въедалось в мозг. — Скажем так — высокого порядка. Впрочем, вам это знать необязательно — только мозги себе свернете. Всему свой час, как говорится… Хорошо, не будем подвергать вашу душу пошлым экспериментам. Удачи вам, Никита Андреевич…»

Жадный вдох, рывок… Я очнулся в темноте, на чем-то жестком и неудобном. Голова была пуста, как дырявый молочный бидон. Что это было — я запрыгнул в свое тело, как в брюки? Меня трясло, было холодно, зубы выбивали морзянку. Никакой какофонии в ушах — сплошная тишина. Я дышал! Прерывисто, хрипло, с пробуксовками, но — дышал! Я чувствовал запахи в помещении — прямо скажем, не очень приятные…

Где-то далеко угадывался тусклый прямоугольник света — дверь с окном из мутного рифленого стекла. Я сел, свесил ноги — упала простыня. Я лежал на какой-то каталке. Рядом аналогичная, справа через проход — таких целый ряд.

Я стал себя ощупывать. Очень мило, меня раздели. То есть совсем. Я отдышался, постарался взять себя в руки. Я точно был жив — дышал и все чувствовал. На голове все дыбом. Я все-таки вернулся. Пока это было единственное, что закрепилось в сознании. Со мной недавно разговаривали? Я не личность, я сущность… Безумный сон? Или у существ, населяющих тонкий мир, тоже есть чувство юмора? Машина «Скорой помощи» во дворе, Варвара, заламывающая руки, пропавшая год назад Катя Саульская в подъезде…

Воспоминания загружались неторопливо, с пробелами. Душа металась, рвалась с вещами на выход. Я физически чувствовал, как шевелятся волосы на голове. Глаза привыкали к полумраку. Просторное помещение, высокий потолок. Больничные каталки (или что-то другое) в несколько рядов с узкими проходами — но достаточными, чтобы выкатить их с «парковки» и развернуться.

Это морг? Под простынями находились мертвые тела — я не видел ни одной свободной каталки. Что за женщина рядом со мной? Мне говорили о какой-то женщине… Я спустился босыми ногами на холодный пол, затаил дыхание, приподнял соседнюю простыню. Чуть не вырвало. По соседству лежала женщина — вроде не старая, темноволосая. На лице искаженная маска — полумрак ее не столько скрывал, сколько подчеркивал. Я попятился, заскрипела конструкция, в которую я оперся спиной, сдвинулась с места. У этих существ реальное чувство юмора… Доходило медленно — сквозь недоумение, полное неприятие случившегося. «Куда вы его везете?!» — «В морг судебной медицины, гражданочка, утром будут делать вскрытие. Так положено, такая процедура…» Но я не хочу, чтобы мне делали вскрытие! Я снова себя ощупывал. Никаких шрамов во все пузо, ничего такого. Я умер, пережил клиническую смерть, а потом вернулся. Возможно ли такое, учитывая, что медикам не удалось реанимировать меня на месте? Готов ли я это выдержать?

Я покрывался холодным потом, стучали зубы. Уж лучше в мусорном контейнере очнуться… Может, снова умру? Но нет, не похоже. Суставы работали, организм функционировал. Подгибались ноги, но это нормальное явление. Я старался дышать размеренно, «включил» голову. Только не пороть горячку, спешить особо некуда. Вскрытие еще не делали, это утром, а пока — ночь.

Я находился в состоянии клинической смерти несколько часов. Почему я вернулся? Первый срок клинической смерти длится не больше пяти минут. Головной мозг не снабжается кислородом, но высшие его отделы сохраняют жизнеспособность. Оживление людей возможно, но гибнет кора головного мозга. Второй срок клинической смерти может длиться до получаса, больного еще можно извлечь с того света. Но надо замедлить процессы дегенерации высших отделов мозга — специальные медицинские процедуры. Длительность клинической смерти при поражении током можно растянуть при искусственном охлаждении или другими методами — фармакология, кислород при повышенном давлении, введение в анабиоз, переливание крови… Но ничего такого со мной не делали! Реанимация не удалась. Констатировали смерть, привезли и бросили. За время, что я провалялся в морге, несколько раз должна была наступить биологическая смерть! Я уже дегенерат? Почему я очнулся? Кому это понадобилось?

Нет, мой мозг работал. Лихорадка усиливалась. Я не знал, что делать, куда бежать — элементарный путь к свободе был пока отрезан. В голове худо-бедно потекли процессы, возникали видения из прошлого.

Жизнь в спецназе Министерства обороны, ранение, рапорт об увольнении со службы… Родной Новосибирск, в котором я трудился на поприще частного сыска. Детективное агентство «ЧП Ветров. Частные расследования». Вся контора — я да Римма Казаченко, верная помощница, секретарша, делопроизводительница и заноза в одном месте. Договорные работы с Сергеем Борисовичем Якушиным — основателем и владельцем Новосибирского крематория, а также Музея погребальной культуры, функционирующего при крематории.

Варвара Сташинская — парапсихолог, внештатная сотрудница Якушина, прекрасная женщина с изюминкой и большими недостатками, которую я очень люблю и, надеюсь, что это взаимно… Мама на Затулинке… Чем я занимался в последние дни? Ведь моя смерть не случайна!

Память пока отказывала. Всплывало прошлое, эпизоды расследованных дел. Надгробные плиты в одном из залов Музея Смерти, православные кресты на могилах, столетние призраки в черных платьях и с распущенными волосами… Затейливый саркофаг, извлеченный из земли, — содержимому которого не менее 800 миллионов лет, а оно такое же свежее, как малосольный огурец… Тайные организации, орудующие в столице Сибири, чьи истинные имена мы не называем: пусть будут «контролеры», «реставраторы»… Сноп света над куполом главного здания крематория — так называемый портал для связи с высшими мирами…

Существует теория, что причина ярких видений в состоянии клинической смерти связана с всплеском электрической активности в мозге. Еще бы, такой заряд на грудь принял… В левой ноге ощущалось неудобство. Я ощупал пальцы, наткнулся на прицепленный к ноге кусочек картона. Бирка с номером мертвеца.

Да хватит уже! Я дернулся — мышцы непроизвольно сократились. Кончился период спокойствия и обдумывания. Что тут обдумывать? Валить отсюда надо! Жар ударил в голову, меня обуяло безумие. А всего лишь маленький кусочек картона…

Я содрал с ноги бирку и вывалился в проход. Прямоугольник света продолжал мерцать — увы, не тот манящий свет, что я видел совсем недавно. Я сцапал простыню и кинулся через проход, но зацепился за каталку, упал, отбив бедро. Боль дошла до мозга, я, кажется, стонал. Все еще не верится, что жизнь прекрасна и удивительна? Сознание металось, круги вертелись перед глазами. Я мало соображал. За спиной что-то происходило, смещались каталки, бились друг о друга. Одно из тел сползло на пол. Я подлетел к двери, забарабанил в нее, что-то хрипел, ругался: мол, откройте, изуверы, вы держите в морге живого человека!

Это было форменное безумие. Я не помню, как долго колотился. Но вроде кто-то подошел, тень закрыла свет за стеклом. Дверь была стальная, современная, с мощными ручками и сложными запорами — чтобы не сбегали, что ли?

Я продолжал дубасить, ругался с надрывом, требовал выпустить. Хорошо, что не сбежалось все заведение! Дежурная смена была немногочисленной. Человек снаружи колебался, но все-таки взялся за замки.

Я спохватился, что стою совершенно голый, стал завертываться в простыню. Он робко приоткрыл. Мужчина в белом халате — невысокий, лысоватый, немного бледный. Еще недавно он что-то жевал, но уже утратил интерес — еда застряла в горле, к губам прилипли хлебные крошки. Он выглядел неважно, моргал глазами, обведенными синью.

Но то, что предстало перед его взором, выглядело еще хуже! Привидение в простыне с горящими глазами и торчащей шевелюрой! У человека сдали нервы, он попятился. Я шагнул вперед, покинул жутковатое пространство. Он не каждый день такое видел, обмяк от страха и растерянности. Но главное, что видел! А ведь не все меня сегодня видели! Он даже чувствовал меня — я схватил его за шиворот в тот момент, когда он собирался улизнуть. Он посинел от натуги, испустил что-то невразумительное.

Я не был настроен на затяжные бюрократические процедуры и медицинские освидетельствования. В подобные заведения легко попасть, но трудно выйти! В голове творилось что-то невменяемое — я был зол на весь свет, вел себя неадекватно! Я волочил его по коридору, он хрипел, глаза вываливались из орбит. Работник пытался засадить мне локоть под дых, отчасти это удалось, что разозлило меня еще больше. Я втолкнул его в ближайшую приоткрытую дверь. Кому-то повезло, что помещение пустовало — случись тут люди, я бы всех отделал!

Небольшой рабочий кабинет — стол, компьютер, вешалка, стеллажи со склянками и инструментами. Хозяин вышел — и правильно. А возможно, это он и стоял передо мной на коленях. Я сдавливал ему горло его же собственной рубашкой. Стоило отпустить, как он опять пытался закричать.

— Лучше молчи, — посоветовал я, — все, что ты скажешь, будет использовано против тебя — причем немедленно, — я показал увесистый кулак. — Разрешаю шептать.

— Послушайте, не бейте… — сипло выдавил работник заведения, — я ни в чем не виноват… не я вас сюда привез… Произошла небольшая ошибка…

— Небольшая? — Я снова разозлился, встряхнул его — да так, что у несчастного зубы клацнули. — Это не ошибка, дружок, а преступная халатность.

Впрочем, медики не виноваты — чего я на них взъелся? Уже научились отличать мертвых от живых.

Стоило мне расслабиться, как мужчина взвыл и метнулся к двери. Я схватил его за рукав, а когда он закружился вокруг меня, отвесил затрещину. Я вел себя нерационально, но не каждый день такое случается! Работник остался в сознании, но с этой минуты вел себя, как оглушенная рыба. Он сидел на полу, тупо качался, глаза сбились в кучу.

Он послушно выполнял мои указания — стащил с себя халат, брюки, неказистый пиджачок. Я торопливо облачался в его одежду — она трещала, полы не сходились. Но ботинки были впору — хоть за это спасибо.

Белый халат я натянул сверху, а на халат — замшевую куртку с вешалки. Она принадлежала другому человеку — широкому в плечах — и висела мешком. Раздетый мужчина снова попытался выразить протест, за что получил добавку. Теперь он был безвреден. Я чувствовал себя примерно так же, как он. Хотелось плакать, ярость душила!

Я шел по освещенному коридору мимо закрытых дверей. Одна, впрочем, была открыта, из помещения доносились приглушенные голоса, там работали люди. Поскрипывала ручная пила. Я пронесся пулей, добрался до лестницы. Она едва освещалась, я несколько раз споткнулся. Машинально приглаживал волосы, но они все равно восставали. Снова путаница в мозгу, подкашивались ноги. Пришлось опереться о стену, прежде чем выбраться в широкий коридор.

Я безошибочно обнаружил дорогу к выходу — словно меня вел незримый проводник. Может, бывал здесь в прежних воплощениях? Но это вряд ли, комплекс сравнительно новый.

Здесь были люди в белых халатах. Они работали и по ночам. На меня удивленно косились, но никто не останавливал. Белый халат под расстегнутой курткой делал свое дело. Я шел, опустив голову. Просторное фойе — «покойный прием», не иначе. Стулья у стены — там плакала женщина, кто-то ее утешал. За открытыми дверями с термодатчиками ругались люди, светили фары. Санитары вкатывали тележку. Я был не прочь кому-нибудь еще начистить физиономию, но пока обходилось. Охранники были заняты — глазели на происходящее.

Я просочился между санитарами и стенкой, вывалился на крыльцо, оснащенное широким пандусом. Ночь еще не кончилась, небо не серело. От урагана, прокатившегося вечером по городу, не осталось и следа.

— Эй, мужчина, подождите, вы из какого отделения? — бросил мне в спину охранник.

Ага, «оглянись, незнакомый прохожий…»

— Из медико-криминалистического, — проворчал я через плечо. — Покурить выйду… — неужели не видно? Кандидат наук, заслуженный работник здравоохранения.

— Нет, постойте. — Он догнал меня, схватил за рукав. — Подождите, мужчина, я вас не знаю. Медико-криминалистическое отделение закрыто. У нас режимный объект, вы не имеете права здесь находиться.

— Так я и не нахожусь, ушел уже…

Не собираюсь я здесь находиться! Он держал меня крепко, всматривался в глаза. А там было что рассмотреть. Ноги подгибались, одежда странная, лицо — страшнее ядерной триады. И хоть тресни, не сделать из него нормальное! Я вырвался, спрыгнул с крыльца, бросился в обход стоящей у входа машины. Он снова меня догнал, что-то кричал, пытался задержать. Я оттолкнул его — какой навязчивый товарищ! Он споткнулся, упал. Из здания бежало подкрепление из состава вневедомственной охраны. Я опрометью кинулся прочь, забежал за угол, нырнул в темноту, помчался с ускорением, не замечая, что на ботинках развязаны шнурки…