Отравленные джунгли

Александр Тамоников, 2015

Американские вирусологи создали новый вид оружия массового поражения – бактериологический препарат «Грион». Испытать смертоносное ноу-хау было решено в глухих африканских джунглях, на живых людях. Работающие в том же районе по программе гуманитарной миссии российские медики оказались свидетелями бесчеловечных экспериментов над людьми, и все врачи были немедленно схвачены американцами. Российским спецслужбам стало известно об инциденте. В джунгли срочно отправляется группа спецназа капитана Гурьева. Любой ценой бойцы должны вызволить пленников и уничтожить убийственный вирус… Книга также вышла под другим названием: «Выстрел ценой в битву»

Глава 6

Российская Федерация, Москва

12–13 июля

В девять ноль-ноль следующего дня Захар прибыл в кабинет генерал-майора Полякова.

— Садись, капитан. Извини, что нарушаю твои планы на отпуск, но… Понимаешь, тут какое дело… — Генерал мял в руках какую-то бумаженцию. — Только что поступил приказ срочно подготовить группу спецназа и отправить в одну из южных стран.

— Неужели без моей группы не обойтись? — смекнул Гурьев, к чему клонит начальство. — Есть отряды Кравцова и Стогова, группы Лебедева и Самохина. Толмачев неплохо справляется…

Генерал оторвал клочок бумаги и, скомкав его, бросил в пепельницу.

Борису Семеновичу Полякову было пятьдесят пять, он все еще не считал себя старым, но уже и не молодился. Бугристая лысина коварно поблескивала в ярком свете желтых ламп, а упругие морщинки навсегда поселились вокруг глаз. Впрочем, лысина — не показатель. Один из однокашников Гурьева начал лысеть еще в училище. Есть, знаете ли, такая порода особо кучерявых пестицидов — они лысеют раньше, чем рожу покрывают прыщи.

— Усиленный отряд майора Стогова несет службу в Ростовской области на границе с Восточной Украиной, — устало объяснил генерал. — Группа капитана Лебедева только что отбыла в северные провинции Афганистана, а изрядно потрепанный отряд капитана Кравцова на некоторое время вообще не следует брать в расчет — половина состава находится в госпитале после ранений разной степени тяжести. Самохин двое суток назад отбыл на Северный Кавказ…

Это были самые свежие новости, о которых Гурьев еще не слышал.

— А о Толмачеве говорить как о полноценном командире группы пока рано — слишком молод и неопытен, — продолжал шеф. — Потому и отправляем его на самые простенькие операции. В общем, Захар, нарисовалась довольно серьезная проблема, и будет лучше, если ею займешься ты.

— Но я со своими орлами тоже не в лучшей форме — мы вернулись только вчера, даже отдохнуть толком не успели.

— Я в курсе. Два-три дня полноценной передышки гарантирую, пока мы будем искать нужного специалиста.

— Какого еще специалиста?

— С вами прицепом пойдет. Или, как у вас выражаются, «багажом».

— Ясно, — процедил капитан, еле сдерживая крепкие словечки. — И в какой части света родилась ваша проблема?

— В далекой, но очень теплой. — Поляков подошел к висящей на стене карте: — Вот здесь.

— Западная Африка, — поморщился Захар.

— Да. Тебе ведь доводилось там работать?

— Бывал несколько раз.

— Ну, и как?

— Не понравилось.

— Жарко?

— Очень. Плюс полно всякой заразы. Храмов оттуда малярию приволок, помните?

— Да, припоминаю.

— А что за «багаж»? И почему его надо искать?

— Видишь ли, по данным сотрудников внешней разведки, работающих в Кенберуне, группа неких американских ученых намеревается испытать в Африке действие неизвестного вируса. Мы должны быть в курсе подобных событий, поэтому снаряжаем твою группу, усиленную хорошим специалистом-вирусологом. Найти такого не так просто, как кажется.

— Почему? — искренне удивился Гурьев. — Разве в Москве мало вирусологов?

— Хватает, — невесело усмехнулся генерал. — Но ты же не захочешь цеплять к группе женщину предпенсионного возраста, верно?

— Нет, конечно! Что я там буду делать с таким «багажом»?!

— Вот и я о том же. Дело в том, что среди врачей, занимающихся изучением вирусов, в основном преобладают женщины. Поэтому ищем нормального крепкого мужика не старше тридцати пяти лет.

— Понятно, — вздохнул Захар.

С одной стороны, он был расстроен несбывшимися планами на отдых. С другой — службой он никогда не тяготился и всегда радовался, отбывая в дальние страны. К тому же несколько дней передышки генерал все-таки пообещал. Значит, не все так плохо…

На следующий день Гурьев решил навестить родителей, живущих в коттеджном поселке на южной окраине Москвы. Рано специально не поехал, чтобы не торчать в пробках. Хорошенько выспавшись, встал, постоял под душем, позавтракал, позвонил отцу — предупредил о приезде. И спустился во двор, где стоял его потрепанный «Мерседес» две тысячи второго года выпуска.

И тут верный конь наотрез отказался ехать. Система запуска давно намекала на неисправность, но заняться ее устранением постоянно не хватало времени.

Почесав затылок, Захар посмотрел на часы и, в сердцах пнув колесо, зашагал к ближайшей станции метро…

Заскочив в вагон поезда, он протиснулся сквозь толпу и вдруг заметил сидящего на сиденье одноклассника — «грозу баб и всеобщего любимчика» Генку Сидякина. Глаза закрыты, как у всех прошаренных москвичей, типа, спит.

— Подъем, скотина! — нависнув на «спящим», шепнул он на ухо.

— А?! Что?! — очнулся тот. Узнав, заулыбался: — Захар, мать твою! Сколько лет, сколько зим!

— Заработался, что ли? Или притворяешься?

— Садись рядом, — подвинулся Генка.

Захар с трудом втиснулся между пожилой теткой и пополневшим другом.

— Разжирел ты, смотрю…

Рядом с Гурьевым действительно сидело среднестатистическое московское чмо. Из веселого, элегантно одетого парня, всегда ездившего на «бэхэ», он превратился в завсегдатая метро, с покрасневшими от недосыпа глазами и в костюме от Джане Франко Петрашки, пошитого на фабрике «Большевичка». Любимец женщин и завсегдатай московских клубов, фанат настоящего виски, теперь мог позволить себе разве что бутылку дешевого пива, и то если жена разрешит. Короче, мрак.

Впрочем, Захар и сам чуть не превратился в такое же чмо, да вовремя ударил по тормозам. Его бывшая супруга иногда позванивала и недвусмысленно намекала: «Переезжай ко мне, будем жить как люди!» Как люди — это с утра на службу, пока она рожу на подушке плющит, вечером — в магазин, чтобы купить жратву, потом телевизор, крепкий сон. И так каждый день, за исключением отъездов в командировки. Выпить нельзя, уехать с друзьями на рыбалку нельзя — везде только вместе. Ко всему этому как «бонус» добавляется чудо подросткового возраста, которое давно забило на всё и вся. В подобном «раю» можно протянуть лет пять-шесть, а дальше? Дальше — типичное состояние Генки, который сейчас смотрел на Захара радостными глазами и согласно кивал:

— Да, есть чуток лишнего веса. Поднабрал за последний год.

— Женат? — кивнул Гурьев на обручальное кольцо.

— Уже седьмой год.

— Вообще-то заметно и без кольца.

Генка в недоумении осмотрел себя:

— Неужели я так плохо выгляжу?

— Тебе соврать или хочешь услышать правду?

— Лучше правду, — вздохнул он.

— Ты похож на пингвина в клетке. Знаешь, есть такие в зоопарках — их годами не допускают к водоемам.

— Если честно, то им я себя и ощущаю. Ой, Захар, достала меня эта семейная жизнь…

— Чего так?

— Семья, дети, работа… Все бы ничего, так еще и теща к нам переехала — у нее со здоровьем проблемы, вот и перевезли.

— Раньше небось попроще было? — усмехнулся Гурьев.

— Естественно! Когда ты московский озорной гуляка — тебя постоянно надо вкладывать в себя: костюмы, дорогие аксессуары, гаджеты, рестораны, клубы, транспорт, подарки бабам, отдых… Короче, есть интерес, а потому и пашешь одухотворенно. Теперь же все на автопилоте, — обреченно махнул Сидякин рукой. — А у тебя что?

— А у меня случился как-то по гороскопу год полного переосмысления, — хмыкнул капитан.

— Это как?

— А вот так. У каждого есть выбор: быть человеком или быть семейным, но уже не человеком.

— Счастливый, у тебя хотя бы выбор был.

— Разве у тебя его нет?

— Не знаю. Не думал об этом. Некогда мне думать, Захар. Утром на работу, вечером в магазин, потом домой. А там — ад! В выходные на дачу — полоть грядки… Знаешь, я философски к этому всему стал относиться, у каждого человека в России должен быть свой ад, понимаешь?

— Типа искупления грехов прошлой жизни?

— Как-то так.

— Знаешь, Гена, все эти сложности мы придумываем себе сами. Лет десять назад ты где жил: в раю или в аду?

— Ха! Конечно, в раю! Свободный бизнес, куча свободного времени и огромная куча бабла! Тут купил, туда перепродал — сотни тысяч на кармане. А теперь? Зарплата, иногда премии. Работаешь, и просвета этому не видно! Причем чем больше работаешь, тем меньше выходит под расчет. Парадокс!

— Странная у тебя работа. Кстати, кем ты трудишься?

— Старший научный сотрудник в одном научно-исследовательском институте.

— И сколько же, если не секрет, выходит?

— Максимум с премиями получал шестьдесят пять тысяч. В основном сорок пять — пятьдесят.

— Не густо для столицы.

— А ты, насколько я помню, стал военным?

— Да, окончил Рязанское десантное училище. Служил на Дальнем Востоке, потом перевели в Москву.

— И сколько получаешь в месяц?

— По-разному, — уклонился Захар от прямого ответа. Но, поглядев на школьного друга, бывшего с ним предельно откровенным, признался: — Минимум сто пятьдесят. За некоторые, особо напряженные, командировки выходит за триста.

— Ого! Мне бы такую зарплату. Знаешь, я всегда мечтал искупаться в золотых монетах, как Скрудж МакДак.

— Слушай, как же так? Ты же окончил МГУ, лучший вуз страны!

— Окончил. С красным дипломом, между прочим. А два года назад защитил кандидатскую диссертацию, — буркнул Сидякин и надолго замолчал.

Захар Гурьев был крепким парнем с немного сутуловатой фигурой. Усталые, зеленовато-карие глаза, вокруг которых уже завязались мелкие морщинки, скорее излучали печаль по чему-то несбывшемуся, нежели тосковали о потерянном. Да и что, по большому счету, удалось повидать за те суетные восемь лет, одним коротким мигом пролетевшие после окончания военного училища? Служба, тренировки, командировки в горячие точки, бесчисленные боевые операции, ранения и столь же бесчисленные госпитальные палаты… Многое, как говорится, уже осталось за его плечами. Жизнь еще не перевалила экватор, и изученного, познанного посредством проб и ошибок, сделанного на совесть, не сосчитал бы никто — набиралось этого с излишком. Неприхотливость с выносливостью вошли в привычку, болевые ощущения, как у всякого человека, подошедшего к тридцатилетнему рубежу, притупились, почти все решения и действия благодаря огромному опыту принимались автоматически — на «автопилоте».

Первый и единственный брак вспыхнул яркой звездочкой в сумерках однообразных будней. Свою будущую жену он повстречал в одном из темных переулков соседнего с гарнизоном городка на Дальнем Востоке — отбил у троицы то ли пьяных, то ли обкурившихся конопли молодцов. Возвращаясь из гостей, услышал женский крик, поспешил на помощь.

Юных насильников раскидал мощными ударами в считаные секунды. Один из них, кажется, остался после того «разговора» инвалидом — родители добились уголовного дела, Ирина, ставшая по делу и потерпевшей, и свидетелем, своего спасителя не выдала. «Не знаю, кто это мог быть, — упрямо твердила она следователю, — не видела его ни до, ни после. Появился из темноты, раскидал негодяев и был таков». Так и не дознался следак до истины, так и остался спаситель «неизвестным»…

Меж ними промелькнула симпатия, они стали встречаться.

Их любовь и супружество продлилось чуть дольше года, затем огонек стал затухать, пока не погас совсем. Ирина, устав от постоянных ожиданий и нервотрепки, связанных с его частыми и стремительными отъездами, тихо собрала вещи и вернулась к родителям. С тех пор он ее не видел. Она иногда звонит, поздравляет с днем рождения или Новым годом. Он вежливо с ней разговаривает, но предпринять попытку увидеть, вернуть или что-то изменить — не хочет. Знает: ничего изменить невозможно. Предательством ее бегство не счел, полагая, что она заслуживает лучшей участи, чем серая жизнь в стандартной гарнизонной квартире, одинокое, наполовину вдовье существование.

Через год после развода он повстречал симпатичную девушку по имени Виктория. Она была замужем, тем не менее в его сердце снова зародилась любовь, помогая излечиться и позабыть неудавшийся брак.

Одному богу было известно, сколько надежд связывал Гурьев с новым знакомством, сколько душевной теплоты вкладывал в быстро развивавшиеся отношения!

Да, он был обычным мужиком — ослепительных достоинств не имел, как, впрочем, и явных недостатков. Однако ж любовь беречь умел, глубоко веруя в святость и ценность этого редкостного таинства.

Тем удивительнее стала внезапная перемена в поведении высокой жгучей брюнетки. Месяца через три в ее речах замелькали странные фразы о дружбе, о том, что вряд ли она сможет отвечать ему той же пламенной страстью… При этом каждый раз в шутку просила не считать ее стервой.

Не отыскав в анналах памяти ни единого поступка, способного стать причиной разрыва, Захар долго корил себя за неумение сохранить, сберечь хрупкое чувство. И только много позже, вспоминая и переосмысливая ту быстротечную связь, внезапно осознал: очень многое в повадках любительницы бесконечных тусовок, частых посиделок в кафе и многочисленных званых вечеров в своем доме подходило под емкое определение «стерва».

Возможно, Виктория собиралась сменить поднадоевшего муженька, да выведав о скромных суммах, коими в те времена государство потчевало офицеров своей армии, потеряла интерес к Гурьеву. Или же просто, добившись любви, занесла ее в список многочисленных побед да на том и охладела, переключившись на следующую жертву.

Впрочем, зла на нее Захар не держал. Из депрессии, худо-бедно, выбраться помогла, а погасить любовное пламя удалось на удивление быстро — чего страдать и маяться из-за пустого человека? Если легкомысленная дурочка — так это до зрелого возраста, ну, а коли стерва… Стервой женщина остается до последнего вздоха.

Вставая с диванчика, толстая тетка пихнула Генку пышным бедром. Очнувшись от раздумий, он спросил:

— А ты разве так и не женился?

— Промаялся с одной и пришел к выводу, что незачем страдать самому и мучить других, — ответил Захар. — После года супружеской жизни вдруг понял, что не хочу в трениках с пузырями на даче окучивать очередную грядку по приказу жены. «Мерседес» только тогда «Мерседес», когда летит по трассе без балласта. А когда он груженный под завязку разной херней — это уже не машина, а дачная повозка для перемещения рассады.

— По-твоему, семья — балласт?

— Хорошо, Геннадий, скажу то, что думаю. Откровенность — это музыка «не для всех», она может неприятно резать слух, но зато мы сразу расставим точки над «и». Для большинства деятельных мужиков семья является балластом. Большие деньги и любовь — понятия несовместимые. Тем бабам, что вертятся возле крутых и удачливых бизнесменов, необходим всего лишь спонсор. И чтоб обязательно помер через день после свадьбы. Просто нужно уметь честно в этом признаться, а не играть в семейные ценности, которые больше мешают, нежели помогают.

— Не знаю… Привык я уже. Да и менять что-то в жизни поздно — вряд ли я стану удачливым бизнесменом.

— Да, к плохому привыкаешь так же быстро, как и к хорошему. Ладно, мне скоро выходить, — поднялся Гурьев.

— Постой! Мне тоже через одну. Может, номер оставишь, созвонимся? — Гена полез за сотовым телефоном.

— Зачем? На работу я в метро не езжу, по магазинам с авоськами не хожу, тещи у меня, слава богу, нет. На рыбалку и охоту тебя вряд ли вытащишь.

— Согласен, — вздохнул приятель. — Ну, сам понимаешь, дети. Корячусь на этой чертовой работе только ради них. Загнался. Честно признаюсь, не знаю, что делать дальше.

— Чтобы у твоих детей что-то было, кроме вонючей «хрущевки» и участка в шесть соток, надо сначала полюбить себя. Тогда в семье со временем появится все.

— Считаешь, других вариантов нет?

— Увы, дружище. По достижении восемнадцати лет отпрыски не вспомнят, как ты им вытирал сопли и мыл горшки, потому что им понадобятся машины, дорогие шмотки, на которые ты не в состоянии заработать. А все потому, что когда-то ты наплевал на себя ради семьи и тех же детей.

— Верно, у детей очень короткая память.

— Вот-вот. То, что ты сейчас отдаешь последнее, способны оценить единицы из многих тысяч. Поэтому лучше двадцатилетнего сына учить, как с локтя пить вискарь в одном из клубов Лондона, чем показывать, как на полях сажать немытую картоху.

Оказалось, что старинным приятелям нужно выходить на одной остановке.

— Тебе куда? — спросил Сидякин.

— Хочу навестить родителей, да вот машина подвела.

— Они живут где-то здесь?

— В коттеджном поселке «Сосенки» — три остановки отсюда на автобусе.

— Зна-аю, — протянул он. И грустно добавил: — А я своих родителей похоронил…

Его отца Захар видел раза два и не запомнил. Зато неплохо знал маму — большую женщину с щедрой улыбкой. Звали ее тетя Маша, работала она на подмосковном хлебокомбинате и носила домой бракованные торты, отчего еще в школе Генка стал напоминать Винни-Пуха.

— А ты на работу? — решил сменить тему Гурьев.

— Да, вот мой институт, — указал бывший одноклассник на серое бетонное здание со сплошными рядами зеленоватых стекол.

Над входом висела скромная табличка «Филиал НИИ вакцин и сывороток имени И. И. Мечникова». За институтом виднелся край поля и молодая березовая роща.

— Я давно задаюсь одним вопросом, — печально изрек Сидякин, остановившись у входа в институт. — Жизнь у всех полное дерьмо или только у меня?

— Ну, если тебе от этого станет легче, то отвечу: у всех, — пожал ему на прощание руку Гурьев.

Номерами телефонов они все-таки обменялись. Уж больно потерянный был вид у Генки, и Захар искренне его пожалел.