Красные туманы Полесья

Александр Тамоников, 2020

Октябрь 1941 года. На территории Белоруссии зверствуют карательные отряды нацистов. Захватчики жгут города и села, истребляют мирных жителей, рыщут в поисках партизан. Немецкая пропаганда обвиняет коммунистов в том, что они насильно загоняют людей в леса на верную гибель. Сталин в ярости: оккупанты и клеветники должны понести суровое наказание! Для уничтожения представителей «новой власти» в район Минска направляется группа майора Максима Шелестова. У него уже есть смелый план операции возмездия. Но враг силен и безжалостен, а в его методах войны нет ни чести, ни совести – вообще ничего человеческого…

Глава вторая

За полчаса до начала совещания к коменданту явился начальник районной полиции Мирон Калач. Секретарша пропустила его без вопросов. Калач зашел в кабинет и доложил о прибытии.

Комендант указал ему на стул.

— Садись, Мирон, у нас не так много времени на разговор. В восемнадцать тридцать здесь соберутся бургомистр, командиры рот охраны и СС.

Я не хочу обозначать задачу полиции в предстоящей операции «Листопад» при них, поставлю тебе ее сейчас. Ты внимательно выслушай и не перебивай. Все вопросы потом. Завтра с рассветом, в шесть пятнадцать, ты со своими полицейскими на грузовой машине выдвигаешься в деревню Лоза.

Калач кивнул, а штурмбанфюрер продолжил:

— Двинешься следом за взводом роты СС, который зайдет в село Ясино. Дальше с тобой поедет бронетранспортер командира роты. Возможно, он возьмет и мотоцикл с экипажем. Первое и главное, что тебе и ротному с твоими подчиненными следует сделать, ты знаешь. Это еврейский вопрос. И не смотри на меня так. Бонке в курсе нашего общего дела. Ну теперь второе. — Штурмбанфюрер поднялся, прошелся по кабинету и продолжил постановку задачи.

Калач услышал нечто такое, от чего даже у него, совершенно безжалостного палача, приоткрылся рот.

— Да, Мирон, именно это, — заявил комендант. — Не спрашивай меня ни о чем. Ты доставишь евреев сюда, поселишь в доме на улице Береговой, под охраной верных людей. Надеюсь, ты уже обзавелся такими?

Калач быстро пришел в себя и ответил:

— Так точно, герр штурмбанфюрер! У меня в штате десять человек. Все они ненавидят Советы, их власть. У них к ней счеты. Они намерены устроить свою жизнь в новой России, освобожденной от большевиков. — Калач зловеще усмехнулся и продолжил: — К тому же все они повязаны кровью и если попадут в руки НКВД, то их ждет страшная смерть. Посему они будут убивать сами, чтобы не стать жертвой.

— Ты долго говорил, Мирон, но сказал хорошо. Значит, евреев поселишь в этом доме. С дантистом будешь работать лично и сам разберешься со всей семьей, когда они будут больше не нужны. Это понятно?

— Понятно, герр штурмбанфюрер.

— Тебе требуется время для подготовки акции в Лозе?

Обычно на подобные вопросы каратель отвечал «нет», но сейчас подумал и сказал:

— Пожалуй, да. Мне надо переговорить с подчиненными.

— Хорошо. Говори после совещания. Вопросы ко мне есть?

— Да, господин штурмбанфюрер.

— Спрашивай. — Комендант присел в кресло, взял в руки остро заточенный карандаш.

— У меня два вопроса, герр комендант.

— Пожалуйста, слушаю.

— Вы сказали, что с моей командой в деревню Лоза поедет командир роты СС.

— Да, и что?

— Извините, зачем?

— Во‐первых, гауптштурмфюрер Бонке поедет на бронетранспортере, на котором установлен пулемет «МГ‐34». Во‐вторых, с ним будут четыре солдата роты с автоматами. Твои же полицейские вооружены винтовками. Согласись, поддержка пулемета и автоматов лишней при решении поставленной задачи не будет. К тому же, что скрывать, гауптштурмфюрер проконтролирует работу твоей команды. Что еще?

— Недалеко от того дома на Береговой проживает мой осведомитель Рогоза. Можно его привлечь к охране.

— Спятил? Твои охранники станут лишними, а ты еще осведомителя хочешь посвятить в наши дела! Никакого Рогозы, понял?

— Так точно!

— Гут. Тогда перекури у комендатуры. В восемнадцать тридцать быть на совещании!

— Слушаюсь!

В половине седьмого 19 сентября 1941 года в кабинете Фишера собрались бургомистр района, глава управы Роденко, командиры рот гауптштурмфюрер Вилли Бонке и обер-лейтенант Ганс Херман и начальник районной полиции Мирон Калач. Помощник коменданта в звании шарфюрера вывесил на стенд карту района, прицепил на крюк указку, принес стулья.

Участники совещания разместились в кабинете, и штурмбанфюрер Фишер начал постановку задачи по операции «Листопад»:

— Командиру роты СС гауптштурмфюреру Бонке завтра с рассветом отправить один взвод в село Ясино, два других — в деревни Карчеха и Павлинка. Порядок движения гауптштурмфюрер определит сам. — После этого штурмбанфюрер довел до Бонке задачи взводов.

Тот выслушал его и спросил:

— А где мое место, герр штурмбанфюрер?

— Я скажу об этом позже. Как и о действиях в деревне Лоза.

Определив задачу роте СС, Фишер повернулся к командиру охранной роты и проговорил:

— Вам, обер-лейтенант, завтра с утра усилить посты на всех важных объектах и выделить патруль не менее взвода на железнодорожную станцию. Последующую задачу получите после завершения операции в районе. У вас вопросы есть?

— Нет, господин штурмбанфюрер.

Фишер взглянул на бургомистра.

— Вам, господин Роденко, обеспечить обычный режим работы управы, но быть в готовности привлечь сотрудников для охраны здания.

— Но ее охраняет подразделение господина Хермана.

— Вы плохо поняли меня?

— Я понял вас.

— Сейчас всем готовиться. Командиру роты СС и начальнику полиции остаться, остальные свободны.

Бургомистр и командир охранной роты вышли из кабинета.

— И зачем меня вызывали? — проговорил Роденко. — Обеспечивать работу управы — моя прямая обязанность. Как думаете, герр обер-лейтенант?

Херман прикурил сигарету и спросил:

— Это вы у меня желаете узнать? Мне своих дел хватает.

Он сразу же за выходом из штаба повернул к казарме своей роты.

Роденко пошел в управу, так и не поняв, для чего, собственно, его вызывали на совещание. Он настолько задумался, что пришел в себя только у дверей управы, возле которых стоял солдат из роты охраны.

— Черт, все уже разошлись.

Он кивнул солдату и направился к себе, благо жил в доме напротив. До войны его занимала семья директора школы, еврея. Она была расстреляна в первый же день оккупации.

Фишер вызвал в кабинет секретаршу.

— Хелен, принеси то, что я заказывал.

— Да, герр комендант.

Елена Скорик внесла на подносе бутылку коньяка, три стопки, тарелку с порезанным лимоном в сахаре, выставила все на стол и удалилась.

Комендант поднял бутылку.

— Хороший коньяк, французский. У нас сегодня есть серьезный повод выпить, господа. В ночь на девятнадцатое сентября потрепанные советские войска без боя оставили Киев. Советская Украина теперь наша. Еще немного, и наша армия пройдет парадом победы по Красной площади. Интересно, что прикажет сделать с мавзолеем Ленина фюрер?

— Он велит снести его к чертовой матери и сбить звезды с башен, — сказал Калач.

Бонке усмехнулся и проговорил:

— Делить шкуру неубитого медведя — плохая привычка. — Он повернулся к начальнику полиции и осведомился: — Я правильно сказал?

— Насчет поговорки? Да. Но медведь уже смертельно ранен. По его кровавым следам идут охотники. Он еще представляет большую опасность, но в любом случае обречен.

— Выпьем, господа. — Фишер разлил по пятьдесят граммов коньяка.

Калач покачал головой.

Это не осталось без внимания командира роты СС.

— Что, господин Калач, не привыкли еще пить как цивилизованные люди? Вам подавай стакан, а то и кружку спирта или крепкого самогона?

Начальник полиции не остался в долгу.

— Я, герр гауптштурмфюрер, могу и кружечку сивухи выпить, и наперсток коньяка, и рюмочку шнапса. Попробуйте это сделать. Сумеете одолеть стакан самогона? Получится у вас?

— Фу, Мирон, не говорите об этой гадости.

«Не знаю, что является гадостью по сравнению с нашим самогоном — старый французский коньяк, отдающий клопами, или дерьмовый шнапс, от которого ни в голове, ни в душе», — подумал Калач, но, естественно, промолчал.

Все выпили, поговорили о силе германского оружия и личных перспективах.

Потом штурмбанфюрера понесло.

— Вот, господа, очистим район от партизан и пойдем на повышение, — заявил он и похлопал Калача по плечу. — Тебя, Мирон, я возьму с собой. Ты уже заслужил честь стать офицером элитных войск СС. Я добьюсь твоего назначения в зондеркоманду оберштурмбанфюрера Винтера. Зачем тебе должность бургомистра этого района? Здесь можно навсегда остаться, а в СС большие возможности.

Калач не спорил. В зондеркоманду, так в зондеркоманду, но на время, а потом в район. Кто такой офицер СС? Отправят служить в войска и будешь бегать, как молодой. Быть унтерштурмфюрером — это звание соответствует армейскому лейтенанту — в сорок семь лет не только не солидно, но и позорно. Другое дело — бургомистр, а лучше заодно и начальник полиции. Это Роденко не понимает, кем стал, а Калач знает, чего хочет. После третьей рюмки комендант вдруг сказал:

— Я не обозначил на совещании истинную цель операции «Листопад». Это, господа, не просто карательные мероприятия, проводимые в населенных пунктах. Сейчас я уже могу сказать вам, что речь идет о провокации, в результате которой партизаны должны выйти из леса и атаковать районный центр. Наша главная цель — выманить и уничтожить бандитов. Посему сразу же по окончании операции в населенных пунктах общее командование всеми имеющимися у нас силами я возлагаю на вас, Вилли. — Комендант взглянул на командира роты СС. — Именно вам предстоит организовать оборону поселка Горош с последующим уничтожением партизанского отряда, который, по данным разведки штаба армии, сейчас размещается в Осиповском лесу. Это в десяти километрах на юг от деревни Карчеха. Он насчитывает до ста человек, но только треть из них вооружена винтовками и карабинами. Некоторые партизаны имеют охотничьи ружья. У них есть один пулемет Дегтярева и пистолеты «ТТ», вывезенные из отдела милиции. Отрядом этим руководит бывший второй секретарь райкома Осетров.

Слегка захмелевший гауптштурмфюрер Бонке проговорил, перебив коменданта:

— Да плевать, кто руководит этим отрядом бандитов. Я не понимаю, для чего проводить какие-то мероприятия в населенных пунктах и выманивать из леса бандитов, если имеются разведданные по ним. Мы могли бы навести на них авиацию или зачистить лес своими силами. Это проще, чем устраивать целое представление.

— Вы же военный человек, гауптштурмфюрер. Почему перебиваете старшего по званию?

— Извините, господин Фишер, но я действительно не понимаю, для чего это представление. С евреями ясно, но я бы мог взять их тихо.

— Сколько вам лет, Вилли? — вдруг спросил комендант.

— Двадцать восемь, а что?

— А сколько командиру зондеркоманды оберштурмбанфюреру Винтеру?

— Где-то около тридцати.

— Ему тоже двадцать восемь. Но вы на должности капитана, если брать по армейским званиям, а Кевин Винтер — на полковничьей. Я уверен, что скоро он станет штандартенфюрером, а вы повышения не получите. Знаете почему?

— Почему?

— Потому что оберштурмбанфюрер СС Винтер знает ответ на вопрос о том, для чего нужны мероприятия в населенных пунктах и выманивание партизан, а вы нет. Но ничего, у вас все впереди. Да, и еще. Контролируя действия команды Мирона Калача, вы должны обеспечить съемку мероприятий на кинокамеру и фотоаппарат. Оператор в подразделении?

— А где ж ему быть?

— Вот его надо подготовить особенно тщательно, чтобы заснял все важные моменты. Они потом уйдут в газеты, в том числе и в германские.

— Вот как? — удивился Бонке. — Похоже, я действительно не могу понять всего масштаба планируемых акций. Оператор будет готов.

— Он сделал фотографии общения ваших солдат с мирным населением района?

— Да. Вышло очень забавно. Солдат СС гладит по головке мальчика в немецкой армейской пилотке. Взводный Курц сидит посреди семьи, довольной новой властью, принесшей свободу. С десяток снимков наших парней с русскими девушками, в основном, конечно, из борделя «Мюнхена», но выглядят они весьма мило.

— Эти фото завтра должны быть у меня. Вместе со снимками из деревни Лоза.

— Никак вы подставить меня хотите, господа хорошие, с этими фотографиями, — пробурчал Калач.

— Ну что ты, Мирон, — воскликнул Фишер. — После твоих подвигов с евреями, советскими активистами и членами их семей подставить тебя просто невозможно. Сейчас ты известен только здесь, в этом районе. Публикация снимков прославит тебя в Германии. Это благотворно повлияет на твое продвижение по карьерной лестнице.

— Вы правы, хуже мне уже не будет. Пусть ваш оператор подскажет, когда снимать начнет. Я ему устрою сцены!..

— Правильно, Мирон, — сказал Фишер. — Но, господа, пора на отдых. Завтра у нас непростой день. Хайль Гитлер! — Он выбросил вперед руку.

— Хайль! — ответили эсэсовец и полицай.

В шесть утра рота СС и карательная команда полиции выехали из райцентра. Первый взвод с двумя экипажами мотоциклов разведотделения оберштурмфюрера Гофрида Курца двинулся к селу Ясино, до которого было пять километров. Гауптштурмфюрер Бонке на бронетранспортере и полицаи Калача в грузовике следовали за ним. В направлении деревень Карчеха и Павлинка пошли взводы унтерштурмфюреров Людвига Ромберга и Мартина Эбеля, рядом с которым находился заместитель командира роты. Им надо было пройти около тридцати километров восточной дорогой, тянущейся рядом с лесным массивом. В каждом взводе было по два бронетранспортера и мотоцикла с экипажами.

Погода выдалась хорошая, теплая, безветренная. Дороги были сухие, поэтому каратели продвигались быстро.

В то же время вся охранная рота несла службу у административных и прочих важных объектов поселка. Один взвод ушел к железнодорожному вокзалу.

Первым на место, естественно, прибыл взвод оберштурмфюрера Курца. Эсэсовцы высадились из бронетранспортеров «Ханомаг‐251» и зашли в Ясино. Боевые машины встали с юга и севера, контролировали околицы. В центр к разрушенной церкви проехали мотоциклы.

Староста Тарас Гуско подошел к Курцу.

— Хайль Гитлер, господин оберштурмфюрер!

— Хайль, староста! — ответил тот по-русски.

Язык будущего противника он изучал еще до начала войны.

— Приказываю обойти все дома и передать людям распоряжение выйти сюда, к церкви. Всем, господин Гуско! Я не ошибся в фамилии?

— Никак нет, господин оберштурмфюрер. — Староста повернулся к полицаям. — Ну и чего стоим? Слышали приказ офицера? Бегом оповещать народ. И чтобы пришли все.

— Даже матери с младенцами?

— Все, господин полицай, — ответил оберштурмфюрер. — В домах могут остаться только те люди, которые не в состоянии ходить. Быстро!

Полицаи побежали по селу. Им не понадобилось обходить каждый дом, которых в Ясине было около сотни. Люди услышали рев двигателей бронетранспортеров, треск мотоциклов и немецкую речь, вышли во дворы, из-за плетней и заборов смотрели на улицу. Кто-то от греха подальше прятал девушек и детей в погреба. Но таких предусмотрительных селян было мало.

Народ повалил к церкви, встал толпой.

Курц подозвал к себе старосту и спросил:

— Это все жители села, господин Гуско?

— Да вроде все. В толпе как определишь? И не построишь. Мужиков мало, которые понимают, что это такое. В основном тут бабы.

— А мужики в партизанах?

— Нет, господин оберштурмфюрер. В армии, это да, но их призвали. Многие не хотели идти в военкомат, их сотрудники НКВД вылавливали. Кто-то уже погиб, кто-то ранен. Похоронки в село приходили.

— Меня это не интересует, — сказал Курц. — Отдели от толпы тридцать человек и прикажи им встать у церкви, прямо под проемами окон.

— Для чего, герр оберштурмфюрер.

— Для проведения воспитательной работы.

— Но вы ведь?..

Командир взвода СС оборвал старосту:

— Делайте то, что вам приказано, господин Гуско!

— Но кого выбирать?

— Это не имеет значения.

Староста с полицаями пошли к толпе, которую окружило отделение эсэсовцев.

К взводному подкатили мотоциклы. Командиры экипажей, сидевшие в колясках за пулеметами, посмотрели на него.

— Действовать по команде, только по людям у церкви! Остальных не трогать! — распорядился он.

— Яволь, герр оберштурмфюрер!

Гуско с полицаями бесполезно пытались вывести людей к церкви. Никто не хотел идти туда.

Видя это, Курц усмехнулся и подал знак командиру отделения, которое стояло вокруг толпы. Эсэсовцы отошли от людей.

— Внимание, по толпе, огонь! — приказал оберштурмфюрер.

Эсэсовцы вскинули автоматы и начали поливать толпу свинцом. Ударили пулеметы мотоциклов. Огонь открыли и каратели второго отделения.

Люди в панике ринулись по сторонам, но это их не спасло. Несколько человек бросились к лесу. Их расстрелял пулемет, установленный на бронетранспортере. Через минуту наступила тишина. На площади, где недавно стояла толпа, лежали тела женщин, мужчин, подростков стариков и детей.

— Считать трупы. Раненых добить! — приказал Курц командиру первого отделения.

— Да, господин оберштурмфюрер!

Курц отошел к церкви. Он слышал, как захлопали пистолеты и прогремели две короткие автоматные очереди. Его солдаты добивали раненых. Офицер достал портсигар со свастикой, подарок командира батальона.

Рядом с ним оказался полицейский, молодой парень с бледным, как у мертвеца, лицом.

— Как зовут?

— Прохор. — Полицай икнул. — Игнатьев. — Он указал на тела. — Там и староста, и старший полицейский Иван Иванович.

— Они не выполнили приказ и за это поплатились. Идет война, Игнатьев. Кстати, а как ты выбрался?

— Да рванул к церкви, ваши не заметили.

— Тебе повезло.

— Ага, повезло. Да после этого меня сельчане на куски разорвут и партизан ждать не станут. Возьмите меня с собой, а?

— А кто здесь службу нести будет?

— Да какая теперь тут служба, господин оберштурмфюрер? Для наведения порядка потребуется не менее двух десятков полицейских с автоматами и не местных, чтоб на селе семей их не было. Придется усиленные патрули выставлять. Одному тут хана. Возьмите, герр оберштурмфюрер. Очень прошу. Ведь я служил вам.

— Ты служил не мне, а великой Германии, Третьему рейху. Давал клятву до конца жизни своей бороться с ее врагами, так?

— Так точно!

— Ну тогда исполни долг до конца. У тебя семья есть?

— Тут нет, вывез, как и старший полицейский, в дальний район к родственникам.

— Значит, твоей семье ничего не грозит?

Полицейский пожал плечами.

— Вроде нет.

— Помолчи.

К взводному подошел командир отделения.

— Разрешите доложить, герр оберштурмфюрер?

— Докладывай.

— На площади тела двенадцати мужчин, двадцати одной женщины, шести детей и подростков. Среди мужчин староста и один полицейский. Всего тридцать девять трупов.

Командир взвода повернулся к младшему полицейскому, выхватил пистолет и выстрелил. Тот и понять толком ничего не успел, рухнул под ноги офицера СС.

— Сорок, шарфюрер. Для ровного счета. Все равно этому полицейскому долго не прожить даже в райцентре. Хорошая работа. Сворачиваемся, уходим в Горош.

Эсэсовцы бросились к бронетранспортерам, и вскоре колонна ушла из расстрелянного села. А к убитым родственникам с воем бросились жители села, оставшиеся в живых.

Командир роты СС услышал выстрелы на полпути к Лозе.

«Как бы не разбежались люди в деревне. Хотя не должны. Восемь километров впереди. Выстрелы там вряд ли слышны», — подумал он и оказался прав.

Народ из Лозы не разбежался. Староста Косарев с полицаями успокоили его.

В 9.10 на площадке у сельмага и бывшего сельсовета встали бронетранспортер и грузовой тентованный «Опель». Из грузовика выскочили полицейские, из бронетранспортера — четверо эсэсовцев с автоматами.

Командир роты тоже спустился на землю и кивнул Калачу.

Тот подозвал своего заместителя Лыкина и распорядился:

— Степа, давай ребят по домам! Пусть сгоняют всех сюда.

К ним подошли староста, полицаи Буганов и Шмаров.

Калач взглянул на Буганова и спросил:

— Евреи на месте?

— Так точно, Мирон Фадеевич. Сам ночью от соседа смотрел за подворьем.

— Молодец, это тебе зачтется. — Он повернулся к гауптштурмфюреру, подошедшему к ним, и доложил: — Клиенты на месте, можем брать.

Тот указал на полицейских и спросил:

— Это они работают с тобой?

— Так точно.

— Возьмите еще пару человек, блокируйте дом, где скрываются евреи. Я отдам команду старосте, подойду, только дом обозначьте.

— Да чего обозначать-то? Тут одна улица, отсюда влево, предпоследнее подворье справа.

— Выполняйте!

Полицаи направились к дому бывшего управляющего отделением колхоза «Заветы Ильича». Староста преданно смотрел в глаза офицеру СС.

— У вас в деревне есть большой сарай? — спросил Бонке.

— Недавно построили вместо старого овина.

— Туда все жители поместятся?

В глазах старосты вспыхнул испуг.

— А что вы хотите делать?

— Косарев? Так?

— Так точно!

— С каких это пор, Косарев, ты решил, что можешь задавать вопросы офицеру СС?

— Извините, но…

— Итак, я спросил, в новый сарай все жители деревни поместятся?

— Да, тесновато будет, но поместятся.

— Крепкие стены у сарая?

— Так точно, березовые.

— Крыша?

— Соломенная.

— Ворота?

— Дубовые.

— Где этот сарай?

— А вот на околице, где ферма.

— Гут. Помогай собирать людей, и чтобы все были здесь. А то, о чем ты подумал, выбрось из головы. В наказание за сокрытие евреев люди посидят сутки без воды и еды. Потом выпустишь их. Ключи же у тебя?

— Так точно! — Староста облегченно выдохнул.

Он поверил гауптштурмфюреру СС.

Бонке прошел к дому Тимофеева. Двор оказался довольно большим, ухоженным. Не сказать, что здесь проживает одинокий пожилой человек.

Через сени гауптштурмфюрер зашел в большую комнату, половину которой занимала русская печь. Хозяин дома лежал на полу, лицо в крови.

Евреи сбились в угол, сидели на корточках, обняв друг друга. В их глазах застыл животный ужас.

Гауптштурмфюрер указал на Тимофеева и спросил:

— Что с ним?

Калач потер кулак.

— За кочергу схватился, когда зашли. Пришлось бить.

— Подними его.

Калач без особых усилий поставил на ноги бывшего управляющего отделением колхоза.

— Кузьма Тимофеев? — спросил Бонке.

— Он самый. Чего явились? Хотя и так ясно. За ними. — Тимофеев кивнул на евреев.

— Изволь, Кузьма, отвечать на мои вопросы. Где твои сыновья?

Тимофеев попытался усмехнуться, но боль скривила его лицо.

— Где, спрашиваешь? Один в Красной армии служит, политрук стрелковой роты, бьет фашистскую нечисть у города Ленина, другой в партизанах. Тоже воюет с вами.

— Ты этим гордишься?

— Да, я горжусь своими сыновьями, правильно их воспитал. — Он кивнул на Калача и полицаев. — Не так, как этих уродов. Их матерям аборты надо было делать, а не рожать извергов.

Калач дернулся, хотел было ударить пожилого мужчину, но гауптштурмфюрер остановил его:

— Не трогать, Калач!

— Калач? — спросил Тимофеев. — Так вот ты какой, кровопийца. Жаль, не могу удавить тебя собственными руками.

Начальник полиции вновь дернулся и опять был остановлен офицером СС.

— Я сказал не трогать. Стоять, где стоишь, Калач!

— Слушаюсь, герр гауптштурмфюрер!

Командир роты повернулся к полицаям и приказал:

— Уведите его на площадку в центр деревни. Дождетесь коллег из райцентра — передадите.

— Да, герр гауптштурмфюрер.

Тимофеева увели.

Бонке подошел к семье евреев.

— Годман Иосиф Абрамович?

— Да, господин офицер.

Бонке перевел взгляд на женщину:

— А это, если не ошибаюсь, ваша супруга?

— Да, Сара Абрамовна.

Гауптштурмфюрер скривился. Он терпеть не мог евреев. Впрочем, в СС служили именно такие персонажи, переполненные ненавистью ко всему неарийскому, особенно к евреям и цыганам.

— Рядом дети, так?

— Так, господин офицер, сын Илья, дочери Соня и Лея.

Калач указал на девушку постарше.

— И сколько лет твоей Соне?

— Десять, сыну четырнадцать, Лее шесть.

— А смотрится так, как будто ей все шестнадцать, оформилась уже. Симпатичная. — Калач вытер слюни.

— У меня к вам один вопрос, Годман, — заявил Бонке.

— Да, господин офицер. Я скажу все, лишь бы вы не тронули нас, несчастных евреев.

— Зачем мне вас убивать? Вас отвезут в райцентр, предоставят жилье.

Калач рассмеялся и заявил:

— Даже с прислугой.

Бонке повернулся к начальнику полиции.

— Мне удалить вас отсюда, Калач?

— Молчу, герр гауптштурмфюрер.

— Итак, у меня к вам, Годман, всего один вопрос, верный ответ на который спасет жизнь вам и вашей семье.

— Я готов.

— Где ценности, что вы вывезли из Гороша?

— У меня ничего нет.

— Значит, и жизнь вашей семьи ничего не стоит.

— Подождите, мне надо принести.

Бонке взглянул на Калача.

— Сопроводи!

— Сара, дети, не бойтесь, нас не убьют, — сказал Годман и ушел вместе с начальником районной полиции.

Вернулся он с саквояжем, поставил его на стол.

— Вот, господин офицер, все, что у меня есть.

— Откройте замок!

— Ах да, извините.

Годман снял с шеи шнурок, на котором висел ключ, открыл замок.

Гауптштурмфюрер распахнул саквояж. В нем были бумажные пакеты. Он достал один, развернул. На стол посыпались золотые коронки, сережки, мелкие броши. Во втором было то же самое.

Калач шмыгнул носом и заявил:

— Ничего себе! Да тут целое состояние.

— Это для работы. Какое состояние? — проговорил Годман.

Бонке развернул все пакеты. Везде одно и то же: кольца, перстни, сережки, колье, браслеты от часов, цепочки.

— Гут, господин Годман. — Он вернул ценности в саквояж, закрыл его, взглянул на дантиста. — Это все?

— Да, господин офицер.

— В городе ничего не оставили?

— Зачем оставлять? Мы насовсем уезжали.

— А что в баулах?

— Там только обычные вещи, посуда.

— Собрать все, что вывозили!

— Позвольте это сделать жене, она распаковывала сумки.

Бонке кивнул Калачу, тот приказал младшему полицейскому:

— Шмаров, проследи!

— Слушаюсь!

Вскоре посреди комнаты стояли три баула.

— Нехилые у них вещички и посуда, господин гауптштурмфюрер, — сказал Шмаров. Один столовый набор из серебра да подсвечник чего стоят. А еще две шубы, пальто новое, костюмы, сшитые в ателье. Такие в магазине не купишь.

— Хорошо. — Бонке посмотрел на дантиста. — Вы отдали ценности, я держу слово. — Он взглянул на Шмарова и приказал: — Беги к шарфюреру, который находится в бронетранспортере, скажи ему, чтобы механик-водитель подогнал его к заднему забору.

— Слушаюсь! — Шмаров убежал.

Бонке посмотрел на семью и проговорил:

— Поднимайтесь и огородом идите к задней калитке. Вас проводит господин Калач. Тебе, Мирон, никого не трогать, посадить всех в десантное отделение и охранять до подхода солдат. Потом придешь на площадь.

— Понял, господин гауптштурмфюрер.

Калач и Бугаев увели семью евреев.

Бонке прошел в центр села.

Там уже толпился народ. Полицаи в деревне действовали оперативно.

Заместитель начальника районной полиции доложил:

— Собрали всех!

— Сколько и кого?

— Минуточку, герр офицер. — Полицай достал клочок бумаги, глянул на него. — Так, мужиков одиннадцать, баб девятнадцать, трое мальчишек, пять девчонок, четверо дедов, пять бабок, четверо младенцев с матерями.

Из проулка, где задержались полицаи, вдруг послышалось:

— Удрали трое, в лес бегут!

Гауптштурмфюрер приказал солдатам:

— Выйти на околицу, уничтожить!

Эсэсовцы вышли в проулок. Забили автоматы.

Солдаты вернулись, и шарфюрер доложил:

— Ваш приказ выполнен, господин гауптштурмфюрер. Беглецы не успели скрыться в лесу.

— Хорошо. Кто бежал?

— Две бабы да пацан.

— Ладно. — Командир роты СС повернулся к толпе, окруженной полицаями. — Кузьма Тимофеев!

— Здесь, — ответил бывший управляющий отделением.

— Выйди вперед, повернись к народу.

Тимофеев подчинился.

Бонке указал на него и обратился к жителям:

— Этот ваш односельчанин скрывал у себя семью евреев. Вы прекрасно знаете, что это тяжкое преступление. За это полагается смертная казнь, причем всем вам. Но, учитывая, что нам вовремя удалось пресечь преступление, крайних мер я применять не буду. Сейчас вы пройдете в сарай, что на отшибе. Зайдете в него без суеты и давки, разместитесь там. Посидите сутки без воды и хлеба. Завтра в это же время староста выпустит вас. Надеюсь, это послужит вам уроком. И запомните все, в следующий раз за укрывательство евреев, цыган, красноармейцев, партизан мы сотрем с лица земли вашу деревню. Староста!

— Я, господин гауптштурмфюрер.

— Ведите людей в сарай.

Толпа заволновалась. Веры эсэсовцу не было, но и другого выхода тоже. Дернешься — полицаи и солдаты тут же перестреляют всех. Поэтому люди медленно, с плачем, но пошли к сараю. Полиция сопровождала процессию.

Последним шел Бонке.

Людей завели в сарай. Староста закрыл двери, сунул ключ в карман.

Гауптштурмфюрер подозвал к себе оператора.

— Сейчас начнется самое главное. Снимай так, чтобы в кадры и фото не попали наши солдаты. Только полицейские.

Прогрохотал бронетранспортер, встал в проулке.

Подошел Калач, доложил:

— Евреи на месте, под охраной.

— Гут, приступайте к работе, господин начальник полиции.

— Слушаюсь. Становись!

Полицаи выстроились в шеренгу.

Калач отдал команду. Его подчиненные бросились к грузовику достали из кузова канистры с бензином.

Калач подумал и отдал еще один приказ:

— Поставьте канистры. В овине должны быть снопы соломы. Тащите их сюда, обложите сарай, чтобы быстрей разгорелось.

Когда все было готово, каратели встали вокруг сарая, облили солому и стены бензином. Начальник районной полиции достал спички.

Бонке крикнул:

— Калач, поджигать перед камерой!

— Хорошо.

Он дождался оператора, чиркнул спичкой, бросил ее на солому.

Снопы тут же взялись огнем, от них загорелись стены и соломенная крыша. Повалил дым. Люди в сарае поняли, что их сжигают заживо, закричали, забились в ворота. Полицаи и гауптштурмфюрер смеялись, а сарай разгорался. Вскоре рухнула крыша, обрушились стены, крики смолкли.

Из дыма вдруг вышел Кузьмич, объятый пламенем. Он выставил перед собой руки и шагнул к Бонке.

Тот крикнул начальнику полиции:

— Мне нельзя быть в кадре. Пристрели его.

Калач выстрелил. Тимофеев упал на землю. Оператор поднес вплотную камеру, потом несколько раз щелкнул затвором фотоаппарата, снял Калача с пистолетом в руке.

Огонь начал ослабевать. У дыма появился приторный запах. Горели человеческие тела.

— Все! Пройтись еще раз по деревне, поджечь хаты, постройки, плетни, все, что может гореть! — выкрикнул Бонке и приказал оператору: — Снимай!

— Да, господин гауптштурмфюрер.

Заполыхала вся деревня. Полицаи погнали коров, свиней, кур, гусей к машине.

— Отставить! Живность забить и разбросать по деревне! — распорядился Бонке.

Оператор закончил съемку, подошел к офицеру СС.

— Я все сделал.

— Неплохо получилось?

— Господин гауптштурмфюрер, мне еще никогда не приходилось снимать такое.

— Смотри, чтобы работа была качественной!

— Конечно, герр гауптштурмфюрер.

— Калач! — крикнул командир роты.

Тот подбежал.

— Я, господин гауптштурмфюрер.

— Как думаешь, Мирон, партизанам эта картина понравится?

— Их охватит такая ярость, что они без оружия ломанутся на пулеметы.

— Вот и отлично. Кончай старосту и полицейских деревни.

Калач удивленно посмотрел на эсэсовца.

— Но, господин Бонке, я бы взял их к себе в команду.

— Да? А то, что они знают о ценностях евреев, тебя не пугает?

— Вот в чем дело. Тогда да, конечно.

Он отошел от эсэсовца, и тут же прозвучали три выстрела.

Калач вернулся.

— Дело сделано.

— Погоди, тут был какой-то зэк.

— Так точно, Фома Болотов.

— Он сгорел в сарае?

— Нет, я приказал его арестовать. Значит, он должен был быть в конторе.

— А та, я смотрю, не вся сгорела.

— Я быстро.

Калач подбежал к конторе, когда из пожарища вылез чудом уцелевший Болотов.

Он едва ковылял, держался за обожженную руку, увидел начальника районной полиции и прохрипел:

— Мирон Фадеевич, помоги, век должен буду.

— Ты меня знаешь?

— Кто же вас не знает. Я готов служить у вас.

— Это плохо, Фома, что ты меня знаешь. Но ничего, такое недоразумение вполне исправимо.

Калач дважды выстрелил Болотову в голову. Тот рухнул в огонь.

— Вот так, служи теперь на небесах.

Мирон развернулся и побежал к эсэсовцу.

Через двадцать минут бронетранспортер с семьей евреев под охраной двух солдат роты Бонке и грузовик пошли обратной дорогой, в объезд Ясино, в сторону районного центра. А сзади продолжали гореть хаты деревни Лоза, которая теперь значилась только на картах.

Взводы унтерштурмфюреров СС Ромберга и Эбеля под общим руководством заместителя Бонке оберштурмфюрера Венцеля устроили побоище в деревнях Карчеха и Павлинка.

Сам Бонке и команда полицаев Калача вернулись в райцентр в 12.20.

Начальник полиции разрешил своим подчиненным отдых, взял двух человек, пересел в бронетранспортер командира роты. Калач и полицаи устроились вместе с еврейской семьей.

Механик довел бронетранспортер до перекрестка Восточной и Береговой улиц, остановил его.

Бонке приказал всем спешиться.

Дальше евреев вели пешком. Баулы по приказу гауптштурмфюрера остались в бронетранспортере. Саквояж он нес сам. Вскоре все оказались в той самой хате, где старший полицай деревни Лоза докладывал обстановку Калачу.

— Вот здесь вы пока побудете, — сказал гауптштурмфюрер. — Как, Годман, устраивает жилище?

— Вполне, господин офицер. Но почему вы поселили нас здесь?

— Об этом поговорим вечером. Тогда же вам доставят продукты, чтобы вы не сдохли с голода.

— Почему так грубо, господин офицер?

Гауптштурмфюрер взорвался:

— Паршивый еврей, ты еще претензии выставлять будешь? — Но он быстро взял себя в руки. — Как я сказал, так и будет. Блюда из ресторана вам никто приносить не станет. Хотя если заплатите, то можно организовать и питание из «Мюнхена».

— У нас не осталось денег. Только мелочь.

— А ну давай сюда свою мелочь! — прорычал Калач, спохватился, взглянул на командира роты.

Тот усмехнулся.

— Оставь их, Мирон. Если у них и остались деньги, то советские. Тебе они нужны?

— Я бы взял.

— Нет! Позови охранников и представь их мне.

Калач вызвал двух полицаев, которые курили у крыльца.

Те зашли, поправили ремни винтовок.

Начальник полиции указал на первого.

— Это Виктор Ворона.

— Кто? — Гауптштурмфюрер рассмеялся. — Ворона? Отчего такая фамилия?

— Предки наградили, — ответил полицай.

Калач указал на второго.

— А это Вячеслав Волков.

— Это уже лучше. Слушайте меня внимательно, господа полицейские. Здесь, в этом доме, в двух комнатах какое-то время будет проживать еврейская семья. Ваша задача — охранять ее днем и ночью. Время разделите на свое усмотрение. Евреи не должны выходить отсюда без особой необходимости. Днем разрешаю выводить их по очереди в сортир, ночью пусть ставят себе ведро. Ночью охранять внутри, днем — на улице. Никого не подпускать. Продукты привезут только вечером, так что и вам придется потерпеть. Глядя на ваши морды, должен сказать, что это вам пойдет только на пользу. Продукты передайте женщине. Она будет готовить еду. Но смотрите, принимайте пищу только после того, как ее попробуют дети. А то отравят вас еще. Предупреждаю, если вы не обеспечите сохранность евреев, то я гарантирую вам расстрел. Причем прямо здесь. Вопросы ко мне есть?

Полицаи отрицательно замотали головами.

— Никак нет, господин гауптштурмфюрер. Только быть на посту всего вдвоем нам будет тяжело, — сказал Волков.

Бонке повернулся к начальнику полиции.

— Ответь ему, Калач.

Тот сунул под нос подчиненного массивный кулак.

— Ответ ясен?

Полицай отшатнулся.

— Так точно, господин начальник полиции!

— Охранять! Днем Ворона, ночью Волков. Смены не ждите, ее не будет. Понятно?

— Понятно, господин начальник полиции.

Калач взглянул на командира роты. Мол, как я их?

Бонке кивнул.

— Ты умеешь проводить инструктаж доходчиво и просто, без особых церемоний. Уходим.

Гауптштурмфюрер и начальник полиции вышли на улицу.

Начальник полиции кивнул на саквояж и заявил:

— Надеюсь, вы по справедливости поделитесь со мной, господин гауптштурмфюрер?

— Конечно, Калач. Ты слишком опасен, чтобы тебя обманывать.

— Это верно, герр гауптштурмфюрер. Вопрос разрешите?

— Да.

— Что будем делать с евреями?

— Проверим, не осталось ли золото в Гороше. Евреи — хитрый народ. Надо выяснить, с кем хоть как-то общался Годман.

— Узнаю, но вряд ли мы найдем кого-то. Как я уже говорил, семья дантиста вела замкнутый образ жизни.

— Но дети ходили в школу?

— Сын и старшая дочь должны были по возрасту.

— Значит, у них остались друзья, подруги, у тех есть родители. В общем, надо все тщательно проверить.

— А если проверка ничего не даст?

— Тогда допросим все семейство с пристрастием. Ты же у нас мастер на такие дела.

Калач усмехнулся.

— Да, я умею развязывать языки. Но думаю, что пытать Годмана не придется.

Бонке удивленно посмотрел на начальника полиции.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Достаточно отдать мне десятилетнюю Соню. Когда еврей увидит, что я буду с ней делать, он расскажет обо всем, даже о том, как появился на этот свет.

— Гут. Забирай эту грязную девчонку.

— А вы не желаете заняться шестилетней Леей? С виду она вполне пригодна для этого.

Гауптштурмфюрер сморщился.

— Смеешься, Калач? Чтобы я, офицер СС, да с еврейкой? Никогда. Для них у меня есть пуля или веревка.

— Я не такой брезгливый.

— Вот и займешься ими. Передай на кухню, чтобы выделили продукты для семьи. Обычный паек. Вечером вернемся сюда.

— Уже сегодня?

— Потом не до них будет. Да и решать дела надо сразу. Как у вас говорят, не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня.

— Так точно!

— Вот и не будем откладывать.

В поселок въехали бронетранспортеры взводов Людвига Ромберга и Мартина Эбеля. Вскоре на доклад явился оберштурмфюрер Венцель. Потом Бонке, Венцель и Калач направились в комендатуру для доклада об успешном проведении операции «Листопад». Рота же заняла позиции обороны поселка по штатному расписанию. Отдыхать карателям предстояло там.