Волынская мадонна

Александр Тамоников, 2018

1944 год. На Волынь прибывает оперативная группа майора СМЕРШа Станислава Шелеста. Его задача – расследовать обстоятельства гибели партизанского отряда, воевавшего в этих краях против националистов. Шелесту удается найти чудом выживших участников последнего боя. На допросе одна из свидетельниц созналась, что это она привела отряд в засаду. Боевая партизанка и вдруг – предательница… Опытный оперативник чувствует, что женщина нарочно оговаривает себя. А что, если она действует по указанию бандеровцев? Майор решает использовать появившийся шанс и выйти на бандитское подполье…

Глава 2

Во втором часу ночи разбежались тучи, выглянула луна, стала подспорьем. Грузовик, набитый карателями, вывернул из-за перелеска, встал под обрывом, с которого сползали лохматые заросли можжевельника. Впереди виднелась разреженная дубрава, за ней в низине стояло село Клещинка.

Люди сыпались на землю как горох, возбужденно переговаривались. Кому-то не терпелось. Торопыги бежали к дубраве.

Хлопнула дверь кабины, на землю спрыгнул поручик Кишко.

— Хлопцы, куда рванули? Стоять! Терпения не хватает? Так мы вас враз в арьергард определим! Петро, командуй, да чтобы тихо все было!

Петро Ломарь уже рычал на подчиненных, распределял людей:

— Взводу разделиться на три части, два отделения малым ходом вперед, третьему обойти село, поставить пулеметы на пригорке, и чтобы никакая крыса не ушла! Остальным не топать, не орать, дабы не спугнуть безмятежно спящих покойничков. И не устраивать тут попойку! Что там у вас позвякивает, пьянчуги?

Позвякивал, естественно, самогон. Пили, вопреки указаниям, много и повально. Но военную науку блюли, окружали село тихо и грамотно.

Ночь была в разгаре, в лесу покрякивал филин, над долиной струились завитки тумана. С озерца, заросшего ряской, доносились всплески играющей рыбы.

Село строилось хаотично, в нем не было улиц. Хаты возводились на пустырях абы как, лишь бы место хозяина устраивало.

Люди ползли, потом поднялись в полный рост и пошли, кто с карабином, кто с мотыгой. Выкатилась из будки, бренча цепью, лохматая псина, зашлась в истошном лае. Помчалась пьяная толпа с боевыми криками со всех сторон! Коси, коса, пока роса!

Гремели выстрелы, вылетали стекла из оконных переплетов. Собака, жалобно скуля, каталась по пыльному двору.

Кричали испуганные люди в домах. Выскочил на крыльцо рослый мужчина в исподнем, заметался. Пули пригвоздили его к двери, хлопнувшей за спиной. Он сполз на половицы, обливаясь кровью. В доме визжала женщина, плакали дети.

Каратели разбегались по селу. Жители выпрыгивали из окон, падали под огнем. Целая семья выбежала из пристройки, примыкающей к озеру, припустила по тропке вдоль воды. Но им навстречу уже бежали бандеровцы.

Стрельба оборвалась. Убийцы боялись попасть в своих. Зачем им огнестрельное оружие, если никто не сопротивляется?

Негодяи зверели в пьяном угаре, от вида крови еще сильнее кружились головы. Все человеческое стало им чуждо. Ненависть глушила прочие чувства. Уничтожай польское отродье! Слава Украине! Смерть врагам! Шли с вилами наперевес, врывались в дома, били все, что шевелилось, дергалось, скулило, умоляло.

Дома поливали самогоном из бутылок, бросали спички. Пойла было много, не надо его жалеть.

Над Клещинкой вставало зарево. Село пылало. Трещали, рушились обугленные перекрытия, столбы искр взмывали в небо.

Вдруг выскочили из-под дымящихся обломков живые люди, устремились к лесу. Кто-то энергично засвистел им вслед. Ударил пулеметчик, с удобством расположившийся на вершине холма. Люди падали как подрезанные.

По горящему селу среди распростертых трупов бродили пьяные каратели. Они выкрикивали здравицы своей несуществующей стране, желали врагам поскорее подохнуть, а героям — обрести славу. Никто не ушел от расправы. Село Клещинка перестало существовать.

— А ну, пьянчуги, выходи строиться! — надрывно прогрохотал Кишко, который выглядел отнюдь не трезвее прочих. — Нам еще в Карнопол, забыли? Пожары увидят, все разбегутся! Бегом к машине! Живее, хлопцы!

Да, до убийц доходило. Ведь веселье еще не кончилось. Будет жутко обидно, если сорвется заключительная часть. Подонки кинулись вверх, к дубраве.

Впрочем, эта жуть пришлась по душе не всем. Белобрысый парень с топором за поясом, житель улицы Светличной в Возыре, был смертельно бледен. Он отставал, еле волочил ноги. Запнулся о труп девчонки-подростка, схватился за горло, его вырвало.

Потом он растерянно обернулся и уставился на горящее село. Тела валялись между пылающими хатами. Бандиты уничтожили всех, раненых старательно добили.

Парень облизал пересохшие губы. Приступ тошноты снова скрутил его горло.

— Впечатлительный ты, да, Ульян? — пророкотал Павло Присуха, кряжистый мужик в распахнутой безрукавке.

В руке он сжимал окровавленную мотыгу, за спиной болтался немецкий «МП-40».

Он схватил парня за шиворот, подтолкнул и заявил:

— А чего тогда вызвался, если такой нежный? Топай, юнец, набирайся опыта у старших товарищей!

Парень промолчал, засеменил дальше.

Толпа валила через дубраву. Водитель вывел машину на дорогу. По прямой до Карнапола версты три, по петляющей дороге — порядка шести.

Кишко был прав. Не такие уж тупые эти поляки, разглядят зарево на месте Клещинки и ударятся в бега. Ищи их потом по кустам и болотам.

Народ с руганью грузился в кузов. Кто-то потерял свои вилы, матерно бранился.

— Ничего, Никола, в Карнаполе новые тебе справим, — заявил его товарищ.

Кишко запрыгнул в кабину, машинально нащупал фляжку в боковом кармане.

Машина тряслась по перелескам. Несколько раз водитель сослепу съезжал с колеи, и пассажиры чуть не вылетели из кузова. Они гоготали как оторванные, кураж взмывал к небесам. Дорога петляла, углублялась в лес, выныривала на пустыри.

А тараканы действительно разбегались! Жители Карнапола видели зарево в Клещинке и хорошо слышали пальбу. Самоубийц среди поляков не было. Людей, не верящих в решительные намерения бандеровцев, тоже не осталось. Но как же скарб, дома, малые детки?

Потеря времени и сгубила большинство селян. Добежать до леса удалось лишь тем, кто шел налегке. В Карнаполе было дворов сорок. Там царила суета. К спасительной чаще бежали люди, нагруженные баулами, мешками, чемоданами. Дети цеплялись за ноги родителей, ревели. Кто-то выводил подводу со двора, яростно стегал лошадь. Другая телега застряла в кювете, мужчины с отчаянными криками пытались извлечь ее оттуда.

Бандеровцы свалились как снег на голову. Польские крестьяне вроде и ждали их, а те все равно появились внезапно.

Машина ворвалась в село, чуть не протаранила застрявшую подводу. Люди бросились врассыпную. Стрелял пулеметчик, не подпускал беглецов к лесу. Полтора десятка карателей высыпали из машины и расстреляли тех мужчин, которые возились у подводы. Содержимое телеги они пронзали штыками и закричали от радости, когда сталь пропорола что-то мягкое и дрожащее.

Остальные на машине покатили на другой конец Карнапола, чтобы и там закупорить все лазейки. Вскоре село было заблокировано. Убегающих крестьян бандиты косили из пулеметов. В пороховом дыму метались люди и собаки. Выжившие селяне бежали обратно в дома. Они наивно полагали, что найдут там укрытие, лезли в подвалы и на чердаки.

Каратели снова шли по домам. Для начала они на всякий случай забрасывали туда гранаты, потом входили сами. Не ждали гостей, дорогие ляхи, дай вам бог здоровья?! Трещали выстрелы, стучали мотыги и вилы.

Вспыхнула облитая керосином рига на краю села. Из нее доносился жуткий нечеловеческий вой.

Все происходило быстро, по отработанной схеме. Сопротивления поляки не оказывали. Комитета самообороны здесь не было.

Село горело, выстрелы звучали все реже. Каратели ликовали. Как же мало нужно для простого человеческого счастья!

Кто-то вынес из подвала здоровенную бутыль самогона. Эту находку убийцы встретили с ликованием. Пойло потекло рекой.

Никто не заметил, как попятился и перелез за плетень молодой парнишка по имени Ульян. Он только делал вид, что принимает участие в такой вот народной забаве. Рука не поднималась убивать. Его трясло от страха, кровь отлила от лица.

Шепча молитву, он опустился в высокую траву, ползком добрался до оврага, скатился в него. Там валялось мертвое тело. Он отшатнулся от него, как от тощей старухи с косой, на четвереньках припустил прочь, прободал лбом кустарник. Крики остались позади. Парень спешил, умирал от страха.

Он выбрался из оврага вблизи околицы, пополз к поваленному забору. Крайняя хата полыхала, как и все остальные. Ульян перелез через ограду, зарылся в лопухи, воровато озирался, полз между грядками.

Не может быть! Он ведь предупреждал этих людей! Тайком прискакал сюда на лошади пару дней назад и сообщил, что бандеровцы, скорее всего, придут сюда с самыми страшными намерениями.

В пылающем доме делать было нечего. Парень полз и озирался. Сараи на задворках уже догорали. За ними стояла банька. Каратели ее тоже подожгли и убрались, не дожидаясь, пока разгорится пламя. Но баня горела неохотно, потому как была обмазана глиной.

«Подпол в бане!» — сообразил Ульян.

Он знал, что люк в глаза не бросается, а под землей есть отдельная вытяжка. Труба проложена к склону соседнего оврага. Люди не должны задохнуться в дыму. Хозяин подземную коптильню делал, вот теперь она и пригодилась.

Парень сильно волновался. Всякое могло произойти. Не успели, проспали. В лучшем случае заранее сбежали в лес, услышав его предупреждение.

Время поджимало. Свои не должны ничего заподозрить, иначе неприятности будут еще те.

Он прыжками устремился к бане, выдернул из поленницы скомканный кусок брезента, сбил им пару языков пламени, споткнулся на крыльце, вполз внутрь на корточках. Ульян шарил в темноте, по памяти восстанавливал обстановку. Он нащупал холодную беленую печь, прополз за нее.

Рваный коврик отогнут. Ну, точно, здесь люди.

Парень постучал в закрытый люк, приложил ухо к грязной древесине, прислушался. Под землей кто-то возился, охал.

— Аделька, не открывай, ты с ума сошла, — донеслось оттуда.

— Папа, это Ульян. Он так стучит, — пробормотала девушка, скрипя засовом.

Ульян снаружи помогал ей откинуть крышку. Его глаза уже привыкли к темноте, он рассмотрел чумазое лицо со слипшимися волосами. Даже в такой жуткой обстановке она была красавицей. Сердце парня защемило, пот хлынул со лба.

— Ульянушка, родной!.. — Адель Квятковская бросилась ему на шею, стала покрывать жаркими поцелуями его перекошенное лицо.

Девушку трясло, она обливалась слезами.

— Что же это делается, Ульянушка? Что ваши творят? Разве можно так? Я не верю!.. Нам страшно, Ульянушка, мы еле успели сюда забраться. До конца не верили. Если бы ты не предупредил, что с нами было бы!

Он тоже жутко боялся, обнимал ее за плечи, не давал выбраться из убежища.

— Аделя, милая, не выходи. Здесь вы в безопасности. Если сразу никого не нашли, то больше искать не будут. Подожди, дай взглянуть. — Парень отстранил девушку, перегнулся в подпол и посветил фонарем.

Подземное пространство вытягивалось вглубь. Адель и ее родители заранее подготовили его под убежище, вняли советам. Они расчистили место, навалили мешковину.

На старых матрасах жались друг к дружке пожилые мужчина и женщина.

До тридцать девятого года Анджей Квятковский держал пасеку, специализировался на строительстве омшаников. С приходом Советов ушел в совхоз, где числился на неплохом счету. С появлением немцев снова пытался разводить пчел, с трудом сводил концы с концами. Супруга Мотря лепила посуду из глины, что-то продавала на рынке.

Адель была их поздним ребенком. Старшие сыновья погибли. Одного застрелили немцы, другого — патруль ОУН.

Адель приехала в Карнапол из Белостока в прошлом году. Хотела забрать к себе родителей, да обстоятельства сложились так, что ей пришлось остаться. Ульян — обычный рабочий паренек из Возыря, Адель до войны училась на агронома.

Они встретились случайно. Между ними тут же проскочила искра, и все зарябило от разрядов электричества. Притяжение было невероятным. Они влюбились друг в друга всем назло, не в том месте и не в то время. Встречались украдкой, горели от страсти, с полным ужасом представляли свое будущее, которое, судя по всему, сегодня и наступило.

— Убийцы! — прошептала Мотря, обводя пространство подслеповатыми глазами. — Как вы можете? Будьте вы прокляты!

Старик суетился, тряс свою остолбеневшую супругу, бормотал, что все в порядке. Этот парень не такой, хоть и украинец. Он поможет.

Но у женщины помутился рассудок, она повторяла как заезженная пластинка:

— Убийцы, убийцы…

— Милый, что нам делать? — спросила девушка. — Мы спустились в погреб сразу, как только в селе стали стрелять. Что происходит, Ульян?

— Эти негодяи всех убили, Аделька. — У парня ком стоял в горле, он едва мог говорить, гладил девушку по голове. — И в Клещинке, и в Возыре сейчас. Я не с ними, Аделя, не думай, просто воспользовался случаем, чтобы вас увидеть. Подожди, родная, не вылезай, оставайтесь в погребе. Я не могу с вами остаться, они все поймут, а у меня мать в Возыре. Мы обязательно встретимся, скоро будем вместе. Второй раз эти черти сюда не придут. Отсидитесь до рассвета, потом тикайте из села. Тут все равно никого не осталось. Обогните Клещинку, идите на запад, в Гривницкие леса. Людей избегайте, даже советских партизан и солдат Армии Крайовой. Все сейчас злые, голодные, готовые отыграться на первом встречном. А по вам не видно, что вы поляки. Остановитесь в Хомянке. Оттуда все ушли. Найдите подвал, спрячьтесь, сидите и не высовывайтесь. Лучше пару дней поголодать, зато остаться живыми. Я улажу в Возыре свои дела и приду за тобой, Адель. Не по душе мне это безумие.

— Вот ты где! — раздалось вдруг у Ульяна за спиной, и в дверях вырос Павло Присуха.

Глаза его горели дьявольским огнем. Он подбрасывал на руке увесистый топорик.

— С ляхами общаешься, Ульяша? Ай-ай-ай, как же так? Все будет хорошо, говоришь? Не у тебя, хлопец.

Оцепенение не затянулось. Ульян подпрыгнул как ошпаренный. Выследили! Удивлялись, наверное. Мол, какого рожна этот маменькин сынок отправился с нами давить ляхов? В горле у парня перехватило. Какая же тоска, господи.

В баню уже лезли вооруженные бандеровцы. Кто-то схватил Ульяна за шиворот. Он и опомниться не успел, как вылетел из бани и загремел по разломанным ступеням.

— Хлопцы, подождите, — пробормотал парень. — Это свои, они украинцы.

— Да неужто, Ульяша? — спросил Присуха. — Шкура, предатель, любитель ляхов! Мать твою, обмануть нас хотел! — Он в исступлении принялся бить Ульяна по голове.

Тот катался по земле, закрывался руками. Боль была лютая. Он словно оказался в дурном сне.

Завизжала Адель. Она тоже все поняла. Ее схватили за волосы, поволокли из подвала. Крики боли перекрывал громогласный гогот.

На шум прибежал Кишко, быстро все понял, присвистнул. Ну да ничего, в семье не без урода.

Адель кричала, отбивалась, но ее тоже выбросили из бани, швырнули рядом с поверженным пареньком.

Какой-то бандит заглянул в подвал, включил фонарь, потом отстегнул от пояса гранату, выдернул чеку и бросил вниз. Он успел захлопнуть крышку и отскочить. Земля вздрогнула.

Подскочил Гаврила Крытник, осклабился, схватил девушку за шиворот. Порвалась кофта от резкого тычка, она опять повалилась лицом в крапиву. Адель уже не кричала, только вздрагивала.

— Нестор, смотри, какая краля! — с обидой в голосе воскликнул этот борец за независимость. — Неужто мимо пройдем?

— Некогда нам, хлопцы, — отозвался Кишко. — В Возырь надо возвращаться. Заканчивайте тут.

Он мог бы и сам, да рука устала.

Ульян что-то лепетал, тянулся к девушке, она — к нему. Адель смотрела на него с мольбой, с укором. Как же так, Ульян? Ты кого за собой привел?

Гаврила крякнул, расставил ноги, взялся за топор двумя руками. Толпа заорала.

Ульян от напряжения потерял сознание. Он уже не видел, как отделилась от туловища и покатилась в бурьян голова его любимой.

Своей смерти он тоже не удосужился посмотреть в глаза. Пуля пробила его сердце.

Ночка выдалась покруче Варфоломеевской. Город Возырь застыл от ужаса. Луна спряталась за тучи. Ветер носился по пустым улицам, заваленным мертвыми телами.

Подготовительную работу бандеровцы провели успешно. Квартиры и дома, где жили польские и смешанные семьи, они пометили несмывающимися крестами. Не все верили, что такое возможно — тотальное истребление лиц польской национальности.

Шли валом — Цветочная улица, Загорская, Домбровича, Лютневая. Квадрат за квадратом, переулок за переулком. Негодяи, увешанные оружием, врывались в дома, выбрасывали людей на улицу. Без прелюдий ставили к стенке, не слушали мольбы о пощаде, стреляли по команде «пли».

Убийцы оцепляли бараки и добротные трехэтажные здания, врывались в подъезды. Кого-то расстреливали прямо в квартирах. Других сгоняли по лестнице во двор. Третьих в качестве развлечения заставляли выпрыгивать из окон. Если несчастный выживал, то внизу его все равно добивали.

Попадались и бестолковые люди. При виде чужаков они начинали суетливо собирать чемоданы, стаскивать с вешалок верхнюю одежду, закутывать детей. Каратели хохотали, мол, там вам это не понадобится, и выбрасывали полумертвых от страха жильцов за порог.

Город обливался кровью, исходил стонами. Были люди, наивно полагающие, что смогут сбежать. Они выпрыгивали из окон, спускались по пожарным лестницам. Бандеровцы, стоящие в оцеплении, оттачивали на живых мишенях навыки стрелкового мастерства.

Слухами о предстоящем побоище полнилась земля, да и кресты на собственных заборах и дверях полякам почему-то не очень нравились. Они уходили с вещами, но добирались лишь до ближайшего перекрестка, где их встречал патруль.

В умах людей теснилась безысходность. Многие уже были готовы к смерти, когда от ударов вылетали двери. Мужья и жены обнимались, с тоской смотрели друг на друга, подбадривали улыбками, трепетно прижимали к себе детей, пытались их успокоить. Все хорошо, сейчас мы с вами отправимся в путешествие.

В смешанных семьях убийцы тоже никого не щадили. Раньше надо было думать, когда женились на ляшках да выходили за ляхов.

Бандеровцы грабили опустевшие жилища, выносили оттуда ценные вещи, одежду, посуду.

На улицу Домбровича на командирской машине прибыл сотник Жулеба и схватился за голову.

— Вы какого хрена заразу по городу распространяете?!

Он кинулся в школу жаловаться Горбацевичу. Ссылался на немцев, поборников чистоплотности.

Назар Иванович прибыл к месту событий на собственной машине и даже вылезать из нее побоялся. Кругом царил тошнотворный запах. Он вызвал через посыльного заместителя Младко. Тот прибыл возбужденный, словно из жаркой сечи, и вытянул лицо, когда вместо похвалы получил порцию отборной брани.

— Что за свиньи ваши люди, Младко? Краев не видите? Прикажете от немцев критику выслушивать? Чтобы через два часа все убрали и провели дезинфекцию! Что за гнусная привычка гадить там, где живешь? Мне плевать, кто будет убирать — лично вы, ваши люди или ляхи!

Последний вариант оказался предпочтительным. Побоище было прервано, но оцепление осталось на местах. Теперь всех поляков, пытавшихся выбраться за «флажки», бандеровцы доставляли к продуктовому магазину, расположенному в Бражном переулке.

Перед ними выступил Горбацевич. Если вы желаете, мол, жить, граждане поляки, то придется вам поучаствовать в работе по очистке города. В помощь этим участникам «субботника» бандиты пригнали толпу с еще не зачищенных восточных улиц.

Работали все — старики, женщины, дети. Хоть какая-то призрачная надежда. Ни марлю, ни противогазы, им, разумеется, никто не выдавал. Мертвые тела вытаскивали из жилищ, из подъездов, собирали с улиц, валили на подводы. Скорбный груз увозили за город, в балку, рядом с которой находилась свалка.

Несколько раз вблизи этих мест возникали немецкие мотоциклетные патрули. Солдаты морщились, закрывали рты платками, спешили убраться подальше.

За два часа загаженные улицы были очищены. Всех участников этого мероприятия бандеровцы пригнали в ту же балку, поставили на краю склона. Там были дети, пожилые люди, но это никого не трогало.

— Вы же обещали оставить нас в живых! — с обидой выкрикнул кто-то.

— Мы пошутили. Неужто вы не поняли? — отозвался голос из шеренги автоматчиков, которые тут же хлестнули по толпе свинцом.

И все равно над городом зависла приторно-сладкая вонь. В районе горящей свалки она усиливалась.

Операция подходила к завершению. Карательные команды зачищали от польского населения последние улицы. Здесь людей уже не убивали, загружали на подводы и в машины, отвозили в балку. Там их радостно встречала расстрельная команда, уже набившая руку.

Горбацевич вернулся в школу, где имел неприятную телефонную беседу со штандартенфюрером Хагелем.

— Вы не слишком перегибаете палку? — вкрадчиво поинтересовался тот. — Мне кажется, что отдельные ваши подчиненные начинают зарываться. Я получаю сигналы о том, что они ругаются с нашими патрулями, ведут себя так, словно уже захватили власть в городе. Не хотелось бы угрожать, господин Горбацевич, но вам придется ставить своих людей на место. В противном случае мы поставим вас.

Горбацевич уверил высокое начальство в том, что отдельные недостатки уже устраняются, к утру в городе будет полный порядок.

Ночь еще не кончилась.

Прибыл возбужденный Кишко, похожий на кота, объевшегося сметаны.

Он доложил, похабно щерясь:

— Клещинка и Карнапол зачищены, потерь нет.

Прибывали курьеры с сообщениями об успешных акциях в Выжихе, Поросле, Бержеце.

А вот в Залесье-Торопецком, что к северо-западу от Возыря, карательное войско споткнулось. Прибыл на лошади запыхавшийся посыльный и обрисовал безрадостную картину. Село приличное, порядка четырех сотен польских душ. Есть и украинцы, но их немного, можно пренебречь.

Два взвода Службы безопасности ОУН ворвались в село с юга, еще одно отделение оцепило его с севера. Дома там расположены компактно, много сил не требовалось. Здание сельской администрации стояло рядом с костелом. Туда и ворвались основные силы карательного отряда.

По улицам прошел человек с громкоговорителем и повелел всем жителям собраться на площади. В противном случае пришлось бы долго выкуривать их из домов. Понятно, что не все придут, но остальных можно и пинками пригнать.

— Это всего лишь собрание, вам незачем волноваться, — вещал человек в громкоговоритель. — До вас будет донесена важная информация от немецкого командования и кустового отдела ОУН.

Многие купились, предпочли не думать головой. Почему собраться нужно всем, включая стариков и детей? Местное население наводнило площадь. Люди поздно поняли, что оказались в западне. Пулеметчики перекрыли все выходы с площади. И началось!..

Бандеровцы орудовали кулаками, прикладами, загоняли людей в распахнутые двери костела. Кто-то вырывался, кричал, что он украинец, как и вся его семья.

— Так не хрен было жить среди ляхов! — рыкнул бандеровец и разбил ему череп прикладом карабина.

Вспыхнула паника, но каратели работали слаженно. С шуточками типа «заодно и помолитесь» они загоняли прихожан в храм, забрасывали туда же маленьких детей. Несколько раз вспыхивала стрельба. Люди пытались вырваться из западни.

Убийцы подожгли костел, но станцевать на обугленных руинах им не пришлось. На севере началась стрельба. Откуда ни возьмись подошли партизаны Армии Крайовой. Они смяли жидкий заслон, поставленный в северной части села, и учинили жуткий переполох.

Не меньше тридцати бойцов подошли к площади и вступили в перестрелку с бандеровцами. Пулеметная дуэль завершилась в пользу поляков. Бравые хлопцы бежали с площади, бросив два пулемета, стали отступать к южной околице, где худо-бедно перестроились.

Отряд Непошивайло потерял семерых, еще несколько бойцов были ранены. Поляки отрезали бандеровцев от площади, установили пулеметы на основных направлениях. Попытки обойти заслоны успехом не увенчались. Карательная группа — не регулярная армия.

Тушить костел поляки не стали. Они выломали двери и вытаскивали из него выживших людей. Кто-то задохнулся, угорел. К завершению спасательной операции рухнула крыша и похоронила под собой многих селян.

К партизанам присоединились те поляки, которые попрятались в домах. Они тащили на площадь чемоданы, мешки с одеждой. Люди Непошивайло все видели, но не могли ничего сделать.

Эти чертовы ляхи увели на север всех своих сограждан, растворились в Белянском лесу. С ними ушли не меньше ста селян — все, кто выжил. Вот же повезло сволочам!

Когда поляки сняли свои заслоны и головорезы Непошивайло ринулись в село, там уже никого не осталось, кроме мертвых. Озлобленные бандеровцы устремились к лесу, но там их встретили пулеметчики, оставшиеся в засаде. Герои потеряли еще шестерых.

Они четверть часа топтались у опушки, но эти черти прекрасно знали свою работу. Куда бы бандеровцы ни сунулись, их везде поджидал плотный огонь.

Непошивайло погиб. Зла у него уже не хватало, поднялся, чтобы бросить гранату, и пал от подлой польской пули.

Горбацевич снова кинулся к карте, впился в нее, как полководец перед решительным сражением. Белянский лес на севере от Залесья-Торопецкого. Да это же западня! Поляки не от лучшей доли туда пошли. У них выбора не было. Иначе они остались бы на открытом месте. Не такие уж стратеги, не видят дальше своего носа.

Несколько квадратных километров разреженного леса, слева и справа болота. Там единственная дорога. По ней они сейчас и идут. За северной опушкой поля, овраги. Ближайшее безопасное место — окрестности Процка, где действует польская жандармерия, сформированная немцами. Но туда еще надо дойти.

Через Возырь и Бержец до Процка ведет вполне укатанная дорога. Крюк, конечно, долгий, но и полякам по Белецкому лесу не близко топать. С ними ведь дети, старики, раненые и обожженные люди.

Все приходится решать самому! Но почему бы не размяться? Полтора часа до рассвета.

Он выскочил из школы в сопровождении свиты и выкрикнул приказ:

— Два взвода на грузовики. Полный боекомплект, пара немецких «косторезов» «МГ-42». Посыльному на лошади оповестить людей погибшего Непошивайло, чтобы продолжали преследование по лесной дороге, выдавливали поляков на север, не давали им засесть в болоте.

Подпоручик Тадеуш Стаднюк понимал, что положение у него весьма щекотливое. Он поздно получил сигнал о нападении УПА на Залесье-Торопецкое, его родное село, из которого он съехал в город еще двадцать лет назад. В отряде 38 бойцов, с которыми он за последний год съел не один пуд соли.

Позиции Армии Крайовой в данном районе были шаткие. Поддержку она получала только от мирного польского населения. Польская полиция, немцы, УПА, украинские крестьяне и городские жители — все враги.

Отношения же с советскими партизанами были сложными, неустойчивыми, зависели от конъюнктуры и настроения. В прямое противостояние не вступали, но и совместно не работали, информацией не делились.

Так вышло и сегодня. Важную новость сорока на хвосте принесла!

Стаднюк собрал народ, что оказался под рукой, и повел через поле. Злости у его людей хватало. Гнали бандеровцев через все село, едва остановились. Троих потеряли. Не было у подпоручика сил развивать наступление.

Перепуганные, обгоревшие люди бросались на шею бойцам, умоляли спасти, вывести в безопасное место. Немного их осталось, но хоть кто-то. Они с трудом передвигали ноги. А некоторые еще и вещи тащили. Хромали старики, визжали напуганные дети.

Все же он увел колонну в лес, оторвался от преследования. Его ребята поторапливали гражданских, помогали им.

Несколько раз вспыхивала ругань из-за вещей, отнятых у беглецов и выброшенных.

— Пани Моника, вы погорячились, любезная. Куда вы тащите этот свой фамильный фарфоровый сервиз, который освятил еще ваш дедушка, бывший уездный ксендз? Он же вас погубит, а попутно и нас всех!

Колонна завязла на лесной дороге, безбожно растянулась. Люди спотыкались, теряли свой скарб. Кто-то ухитрился сломать ногу. Бойцы потащили калеку на волокуше, награждая нелестными эпитетами.

В арьергарде разгорелась стрельба. Только этого не хватало! Тылы Стаднюк заранее усилил, отбились от наседающих карателей. Но те продолжали гнаться, подстрелили двух партизан. Терпеть это соседство было неуютно.

Подпоручик пошел на военную хитрость, решил пожертвовать пулеметом. Он оставил двух бойцов в лесу за обочинами. Они успели окопаться во мху.

Ночные демоны скользили по дороге, спешили догнать убегающих поляков. Доносилась глухая брань. Пулеметчик терпеливо ждал, пропускал противника. Когда передовая группа прошла мимо, он выполз из-за косогора, ударил им в спину из немецкого «костореза», валил их в упор.

Второй боец стал забрасывать гранатами основную группу, спешащую на помощь своим.

Оба поляка героически пали, но преследование выдохлось. Бандеровцев за спиной осталась жалкая кучка.

К рассвету беженцы вышли из леса, изнуренные, со сбитыми ногами, но все живые. Люди брели через поле. Колонна снова растягивалась. Взрослые несли на руках детей. Партизаны покрикивали, призывали поспешить. Нельзя топтаться на юру. Впереди развилка. Надо быстро ее пересечь, а там еще минут пятнадцать до леса.

Люди сбились в плотную массу, прежде чем перейти дорогу. Если бы они прошли еще немного, то обнаружили бы грузовики в лощине и ухмыляющихся пулеметчиков, ждущих приказа открыть огонь. Никто не чувствовал подвоха.

Пулеметчики в упор ударили по ошеломленной толпе. Люди схлынули с дороги. На обочине осталось не меньше десятка тел. Толпа распалась, народ пустился наутек, но тут не было ни одного укрытия. Женщины инстинктивно прикрывали собой детей.

Пулеметчики палили без передышки. Стволы раскалились, пылали жаром.

Партизаны Стаднюка ругались, падали в траву, передергивали затворы, били наобум, но вряд ли кого-то зацепили. Укрыться можно было только за трупами, но и это не спасало.

Стаднюк высаживал патроны из трофейного «Парабеллума», скрипел зубами, видя, как гибнут вокруг люди. Поднимать в атаку было уже некого. Пули взбили фонтаны рядом с его носом. Он отшатнулся, куда-то покатился. Совсем рядом взорвалась граната.

На поле творилось что-то дикое. Живых оставалось все меньше. Несколько десятков человек устремились обратно к лесу. Пули выщелкивали людей из бегущей толпы, как семечки из подсолнуха. Эта затея изначально была плохой. Невозможно одолеть под огнем открытое пространство. Беглецов становилось все меньше. Скоро полегли все. Около тридцати партизан, не меньше сотни мирных поляков — все лежали в поле, никто не ушел.

Ветер гнал от обочины к лесу клубы пороховой гари. Пулеметчики наконец-то передохнули, на всякий случай поменяли ленты.

Бандеровцы начинали шевелиться, перебрасывались шутками, закуривали. Несколько человек с автоматами наперевес побрели в поле.

Горбацевич тоже покинул укрытие, сунул в зубы вонючую немецкую сигарету. Он давно подметил, что запах этого мерзкого эрзац-табака слегка умаляет вонь мертвечины. Назар снял пистолет с предохранителя, прогуливался среди мертвых, добил пулей в голову какую-то живучую старуху.

Потом он заметил еще одно шевеление. Среди живописно разбросанных тел лежал светловолосый польский офицер. Мундир с оторванными знаками отличия был измазан кровью. Он тяжело дышал, дрожали пальцы.

Офицер обнаружил внимание к своей персоне, перевалился на бок, потянулся к винтовке, лежащей неподалеку. Сомнительно, что она могла стрелять — земля забила ствол и затвор. Но человек старался, тянулся к оружию как к спасительной соломинке.

Горбацевич с усмешкой наблюдал за его потугами. Когда тот взял винтовку, он выбил ее ногой. Поляк откинул голову, смотрел на врага пустыми глазами, без всяких переживаний. Стоит ли растрачивать себя в такую минуту?

— Ты кто? — спросил Горбацевич по-польски.

— Подпоручик Тадеуш Стаднюк. Четвертая отдельная партизанская бригада Армии Крайовой.

— Серьезно? — делано удивился Горбацевич, манерно задумался и заявил: — Нет, не знаю такой бригады и армии. А ты ведь здесь был старшим. Да, приятель? Поздравляю, пан подпоручик. Ты, как настоящий капитан на судне, последним покидаешь тонущий корабль.

Вздрогнул «Парабеллум» в руке.

«А ведь он даже пощады не попросил», — мелькнула неприятная мысль.

Дело сделали, можно отдыхать. Начинался новый день, 13 июля 1943 года.