День К. Сказки для взрослых

Александр Станиславович Сих

В сборник включены как старые, ранее публиковавшиеся, так и новые произведения автора, с реально сказочными или, скорее, со сказочно реальными сюжетами. Сказки, они и есть сказки. Даже если не совсем сказки. Даже если совсем не сказки. В общем, решать читателю, что сказка, а что нет. Где улыбнуться, а где задуматься и поразмышлять. А что для взрослых, так это лишь для того, чтобы уберечь не созревшие умы от чрезмерных умственных перегрузок. И только! Поэтому читать приглашаются все!

День К. Новая шутка незнакомца

Глава 1

Примерно недели за две до очередного празднования Дня «К», государственного праздника, уступающего по значимости лишь Дню Великой Победы, у Президента ночью случился конфуз. Нет, конечно, не тот, что случается с маленькими детьми, пожилыми людьми и хроническими алкоголиками. Просто как-то совершенно неожиданно во сне ему открылась страшная тайна. Кто-то шёпотом, по большому секрету, сообщил ему, что его народ — подумать только! — его, Президента, не любит. И не то, чтобы совсем не любит, но в последнее время, прямо скажем, как-то недолюбливает. Не долюбливает до той степени обожания, которую он считал уже пройденной отметкой в легендарном марафоне к вечному сиянию славы.

И даже во сне он категорически отказывался в это поверить, негодуя и требуя доказательств. Но самое интересное то, что доказательства ему были незамедлительно предъявлены, однако, проснувшись, он совершенно их не помнил, хотя во сне, это он помнил точно, они выглядели настолько убедительными, что Президенту сделалось больно и тоскливо от такой чёрной неблагодарности и несправедливости. Он ведь действительно свято верил, что творит сплошное благо и что-что, а уважать и любить его просто обязаны! От такого разочарования Президент проснулся злым. И он, конечно, мог бы плюнуть на подобную глупость, но его сильно беспокоили странным образом стёршиеся начисто из памяти факты и аргументы, казавшиеся во сне стальными, и которые теперь, уже находясь в сознательном уме и твёрдой, непреклонной воле, смог бы с лёгкостью опровергнуть.

Он сел на кровати, тряхнул головой и громко воскликнул, пытаясь, видимо, хоть таким образом отмести прочь сонное наваждение и убедить себя в полной несостоятельности каких-то дурацких и уже сильно туманных доказательств, представив всё, как типичный дурной сон. Самый обычный кошмар, от которого, почему-то, не застрахованы даже самые великие люди, к коим он, без всяких сомнений, причислял и себя.

— Да чушь всё это! Ерунда! Этого просто не может быть!

— Может. И даже, очень запросто.

Баритон, с лёгкой хрипотцой, раздался из темноты и, ничуть не напугав Президента, ещё больше его разозлил.

— Что-то давненько тебя не было?! — недовольно сказал он, включая ночное бра, висевшее прямо над головой. — С чем пожаловал на этот раз, шеф?

Вопрос был задан в ироничной форме с ударением на слово «шеф». Тёмная фигура, сидевшая в мягком кресле возле журнального столика, чуть зашевелилась, но осталась на прежнем месте.

— Ну, во-первых, — ответила фигура, коей являлся всё тот же незнакомец, который в своё прошлое посещение помог Президенту нанести смертельный удар по коррупции, и в честь того дня Президент величайшим указом и учредил тот праздник, который был уже на носу, — для тебя я не просто шеф, и даже не босс. А если по большому счёту, то можно сказать — бог. Да, именно так. Поэтому, друг мой, всегда помни, кто является тебе другом! А во-вторых, — почему, вместо ошеломительной радости, я слышу непозволительную дерзость? Выказывать столь бесцеремонно чёрную неблагодарность тому, кто не раз в трудные времена приходил на помощь… это не просто хамство, а предательство и подлость. Эти качества я приемлю по отношению к другим, но жестоко, радикально пресекаю по отношению к себе. Неужели твоя мания величия зашла так далеко? Берёшь пример с друга и соседа?

Президент, осознав свою опасную оплошность, с трудом выдавил из себя скромные извинения, к коим он был совершенно непривычен, как, впрочем, и к скромности:

— Прости, друг! — Президент, с надрывом в голосе, на этот раз акцент внимания сконцентрировал на слове «друг», показав, как мог, глазами глубокое раскаяние, такое же глубокое уважение и безмерные верность и покорность.

Однако проницательный гость увидел там нечто другое.

— Я даже отсюда, не глядя тебе в глаза, наблюдаю в тебе лукавство, хитрость и изворотливость, — сказал он со смехом и, повысив голос на одну октаву, добавил. — Люблю таких, хоть и не шибко уважаю.

Президенту очень хотелось узнать, почему, но спросить постеснялся, хотя стеснительность в жизни ему была также чужда. А незнакомец задал новый вопрос, меняя тему разговора:

— Так что тебя так расстроило?

Глава государства глубоко вздохнул и на выдохе ответил:

— Я узнал, что мой народ, которому я служу верой и правдой, меня не любит.

Гость гадко хихикнул.

— Откуда информация? — строго спросил он.

— Да так, — Президент замялся, но решил рассказать всё как есть, — кошмар, понимаешь, приснился. — Потом шёпотом заговорщика разъяснил свои переживания. — Но происходило всё, как наяву. Мне даже страшновато стало.

— Тебе стало страшновато из-за такого пустяка? — недоверчиво спросил незнакомец. — Да будь это не сон, то с каких это пор ты стал бояться собственного народа? У тебя же столько верных псов: армия, МВД, спецслужбы, госбезопасность! А тут — какой-то народ?!

Глава государства свесил ноги на пол.

— В том-то и дело, — горестно, и в то же время зло, прохрипел он, всовывая ноги в тапки, — что и они меня не любят, а только притворяются. Лижут щедрую руку хозяина, но в любой момент готовы на этой руке сжать челюсти. — И с ненавистью выплюнул в пустоту, — Лицемеры паршивые! Все!

— Ты дурак, — монотонно сказал гость и закурил сигару. — Народ своего повелителя должен уважать, а чтобы заставить его уважать, надо заставить его бояться. Так было всегда, так должно быть и в будущем. Если, конечно, хочешь счастливо править?!

— Очень хочется хотя бы просто править. Без войн и смут.

— Дорогой друг, ты должен знать, что это очень просто, — с усмешкой успокоил незнакомец, пуская дым в потолок. — Если, конечно, ты грамотный руководитель. В первую очередь, не ослабляй усилий на главном фронте — в заложенном, в крайне испорченной, а потому сильно уязвимой душе человека, стремлении к карьере, славе и обогащению. Честолюбие, тщеславие и алчность — вот три кита, на которых стоит этот пошлый мир. Всё остальное из этого вытекает и к этому прилагается. Требуется лишь умение ловко эти человеческие страсти использовать, попеременно поощряя и наказывая. Играть на парадоксах и антиподах: призывать к миру и вооружаться, неустанно пугая всех потенциальным врагом; постоянно убеждать своих подданных в своей любви и заботе о них, ни на секунду при этом не ослабляя стальной хватки на их горле; закрывать глаза на казнокрадство, не упуская случая жестоко за это же наказать; объединяя людей в структуры, призывать к терпению и толерантности, и в то же время сеять между ними семена раздора и соперничества. Пробуждать в людях гордыню. Именно она никогда не позволит им любить и уважать друг друга по-настоящему. А значит, они никогда не объединятся душевно. Но всё надо делать осторожно, в меру, чтобы не выпустить ситуацию из-под контроля. Разделяй и властвуй, но хитро и с умом. На взгляд дилетанта, это не так просто, но в этом как раз-таки и заключается мудрость правителя. И запомни главное правило — никогда не говори правды, никому не доверяй и… всех без исключения следует дурить, дурить и дурить!

Президент, терпеливо слушавший, небрежно отмахнулся.

— Да знаю я это всё! Я же, всё-таки, историк!

— Извини, я совсем забыл, — весело согласился гость. — Ты же на все руки, ноги и голову мастер: и историк, и экономист, и агроном, и менеджер, и полководец, и хоккеист, и футболист, и… ну и так далее. Смотрит народ на такого умелого хозяина и ликует: «Какое счастье, что наш Президент на всё горазд! Какого рожна нам от жизни ещё надо?!»

Будь на месте незнакомца кто угодно другой, ему пришлось бы горько пожалеть о своей грубой иронии, но этот незнакомец был не просто старым знакомым Президента, но ещё его прямым куратором и покровителем. Да и не просто покровителем, а настолько грозным и могущественным покровителем, что он, Президент, с каждым годом смело повышающий степень своих полномочий без малейших опасений негативных последствий, покорно сносил бесцеремонность и острые шуточки своего ночного посетителя, лишь изредка, как капризный ребёнок, топал ножкой и мстительно огрызался. Да и то лишь для собственной самооценки. Однако в самом тёмном уголке своей далеко не светлой души он боялся, опасаясь подвоха, восхищался до обожествления, и в то же время ненавидел самой чёрной завистью, готовый пожертвовать многим ради благосклонности, похвалы и помощи от своего таинственного визитёра.

— Я стараюсь идти по следам великих предшественников, — глухо сказал Президент и, медленно встав, подошёл к окну.

— Твои шаги слишком мелкие и неторопливые, чтобы за ними угнаться, — сказал гость и, не найдя на столике пепельницы, бросил огрызок сигары в вазу с цветами. — А время безжалостно.

Глава государства резко одёрнул руку от шторы и, быстро повернувшись к тени в кресле, настороженно спросил:

— Что ты этим хочешь сказать?

— Только то, что сказал. А разве я не прав? До каких бы пределов ни доходила человеческая власть, но она бессильна перед временем. Смерть безразлична к человеческой иерархии и беспристрастна, в своей неумолимости, к стонам и мольбам королей и президентов, олигархов и рабочих, гениев и бездарей. А следом время присыпает песком забвения и тех, и других, напоминая человеку о его ничтожестве. А все глупые потуги человечества обрести физическое бессмертие обречены на провал. Вследствие установленного закона, нарушить который не в силах куда более могущественные сущности, нежели человек. — Глянув прямо в глаза Президенту, усмехнулся и закончил. — Но этим занимаются только отъявленные идиоты, а ты мужик умный и практичный, кумекаешь, что к чему. Только уж слишком алчный. Это даже как-то мелочно для государя, хозяина целой страны.

Президент, насупившись, стал оправдываться:

— Я что, только для себя стараюсь?! Я изо всех сил стремлюсь сделать цивилизованное государство, культурное и в высшей степени высокотехнологичное, чтобы не краснеть перед всякими иностранными коллегами.

— Это правильно, — вдруг похвалил гость, — технологии и культура, это прежде всего. Технологии — для ума, культура — для души, чтобы умно и душевно разложить и то, и другое. Побольше зрелищ, побольше шоу — всяких и разных, — всё для культурного отдыха и получения удовольствий. Я тебе так скажу: труд и веселье — лучшие лекарства от ненужных мыслительных процессов. Хотя, признаюсь, во многих аспектах вы ещё здорово отстаёте от культурных и цивилизованных стран. Там, например, уже давно шоу свободной любви смешанных полов достигло таких высот, что, как у вас принято говорить, рейтинги зашкаливают. А у тебя что? Есть ростки, но экономишь на удобрении.

Президент вновь сел на кровать.

— Ну не нравится мне это, — тихо, но твёрдо ответил он. — Противно, мерзко и гадко.

Послышался смешок:

— Тебя же никто не заставляет самому этим заниматься. Любой государь должен быть выше всего, стоять над всем — над законом, над моралью, над религией. Ты обязан быть зорким и очень дальновидным, чтобы видеть далеко вперёд, а не только считать паршивые деньги.

Глава государства с минуту молчал, а потом заявил:

— Я не могу пойти на это. Одно дело считать деньги, а другое дело откровенный, извращённый разврат. Его и так хватает в избытке.

— Мало, дорогой мой, мало, — увещевал гость. — А дети?! В культурных, цивилизованных, толерантных странах забота о детях, воспитание детей — наиглавнейшая задача, чтобы они росли свободными, без предрассудков. Без лживой скромности и лицемерной стыдливости. О-о-о, в этом отношении там такое шоу — залюбуешься! А у тебя до сих пор всё довольно уныло, патриархально.

Президент заёрзал на кровати:

— Не надо мне ля-ля, я помню, как было патриархально. А теперь?! Знаю я их воспитание! В гробу я видел такое воспитание!

И на этот раз, поборов боязнь, он проявил твёрдость, вынудив незнакомца на время отступить.

— Ну, ладно, оставим этот вопрос на потом. Я тебя не тороплю, но всё равно тебе от этого не отвертеться. К тому же, первый шаг на этом пути тобою уже сделан.

— Какой? — спросил Президент, вглядываясь в силуэт.

— Не притворяйся, что не догадываешься, — в голосе гостя вновь послышалось насмешка, но уже с лёгким раздражением. — Структура социальной опеки над семьями сулит нам большую выгоду, когда родительское жёсткое, но душевное — с любовью — воспитание ставится под контроль бездушных наблюдателей. И ведь всё делается под благовидным предлогом высшей степени гуманности, когда становится недопустимым даже намёк на наказание детей. Скоро родители будут бояться нерадивому отроку закрутить ухо и поставить в угол. Сам понимаешь, какие при этом качества у детей начнут пробуждаться и крепнуть?!

— Да уж, понимаю, — недовольно пробурчал Президент.

— Ты должен осознать каждой клеточкой, каждой молекулой, каждым атомом и каждой хромосомой ДНК, что постепенно следует тонко и хитро человеческую жизнь обратить в шоу, в балаган. И судьбу, и веру, и религию, и искусство, и культуру, и политику, и войну, и любовь, и, наконец, как следствие, сама жизнь человека превратится в одно сплошное шоу, где уже нет нравственных запретов. И даже смерть человека становится популярной темой для массового обсуждения. Задурить обывателя так, чтобы он ничего не понимал, но был уверен, что знает всё. Поэтому делать это надо настолько серьёзно и ответственно, чтобы верила не только толпа, но даже ты сам в это поверил. Пришла пора доказать на деле, на чьей ты стороне, а время нерешительности и уклончивости уходит, одной лояльности мало. Надо конкретными делами подтверждать свой выбор. Кое-кому нужно показать наглядный и окончательный пример. Массовый. Единицы не в счёт, их растопчет сама толпа.

Глава государства очень любил устраивать разносы другим, особенно публично, но по отношению к себе не мог терпеть даже дружеского совета. Наставления и призывы гостя его раздражали, и не столько сутью — для него всё сказанное было не ново, — сколько самим фактом наставлений и поучений. И он задал дерзкий вопрос, прекращая словесный поток надоедливого учителя, но не уходя от общей темы разговора:

— А вот хотелось бы знать, какая конечная цель твоего босса?

Незнакомец громко рассмеялся.

— Много будешь знать, скоро состаришься, — весело ответил тот и вдруг стал серьёзным. — А старость уже давно перевалила горы и приближается с протянутой рукой, чтобы… нет, ещё не схватить за горло, но уже, чтобы постучать в твою дверь. А лишняя информация, тем более — такая, непременно вызовет страх и бессонницу, а это упадок сил. Так что, меньше знаешь — крепче спишь.

И тут Президент опять вспомнил ночной кошмар:

— Поспишь тут крепче, когда такие сны! Уже страшно спать, такое узнав. Можно и бунт проспать или, чего хуже — тьфу, тьфу, тьфу — революцию. Кто может дать гарантии от подобных социальных катаклизмов? Ты можешь?

Гость, видимо, на этот счёт не имел либо точных сведений, либо полномочий эти сведения разглашать, поэтому попытался обратить всё в шутку:

— Обычно гарантии даёт страховая компания. Попробуй обратиться в Госстрах.

Глава государства заподозрил неладное:

— Ты нарочно уходишь от вопроса, чтобы скрыть что-то страшное?! Ну скажи! Не томи!

Незнакомец оставался невозмутим:

— Успокойся, ничего страшного тебе не грозит. Это всего лишь сон. Стыдно Президенту быть таким суеверным.

— Да сон уж больно реальный, — не унимался Президент. — А вдруг вещий? — И ему внезапно пришла чудовищно оригинальная мысль. — А не ты ли был инициатором этого сна? Сначала напугал, а теперь успокаиваешь?!

— Ты за кого, всё-таки, меня принимаешь? — с наигранной обидой спросил гость, но ответа не дожидался. — Чтобы я занимался такой мелочью?! Такими пустяками?! Это, дорогой мой, с твоей стороны очередное оскорбление. Сколько их уже было? Лично я сбился со счёта.

— Ну, извини ещё раз, — пошёл тут же на попятную Президент. — Это не я. Я не виноват. Шальная мысль буквально выстрелила в мозг.

Незнакомец был снисходителен.

— Хорошо, слушай дальше, — продолжил он, а Президент, сделав глубокий вдох, набрался терпения. — Страх — вот главный, после упомянутых мной ранее трёх китов, стимул, который должен определять жизнь человека. И не обязательно, чтобы это был страх примитивного физического воздействия или устрашение наказанием лишения свободы. Свободы можно лишать, не лишая свободы. В первую очередь, вселить в души людей страх потерь, боязнь будущего, чтобы психологические весы постоянно вибрировали, никогда не удерживая стабильного равновесия. Держать человека, веселя и развлекая, в регулярном стрессе, подпитывающем его фобии — страх потерять должность, работу, имущество и тому подобное. А большой страх рождается только большим обманом. — А дальше опять послышалась ирония. — А вот то, что все стремятся изо всех сил обмануть друг друга и, несмотря на страх, многократно усиленный моей первой шуткой, продолжают брать взятки, это даже меня удивляет и поражает. Что же это за народ такой?! Будет тонуть, а когда ему протянут с одной стороны шест для спасения, а с другой — деньги, он, не моргнув глазом и не раздумывая, схватит эти цветные бумажки. Да-а, удивительный народ! Парадоксальный народ! Где былая распахнутость души? Где благородные порывы альтруизма? Мне кажется, резкое разрешение на неограниченное обогащение также резко пробудило в нём слепую алчность. Я, конечно, по своему статусу и своим прямым обязанностям ничего не имею против такого положения дел, но всё равно слегка опечален… человеческой глупостью. А может он всегда был таким? Только скрывал это? Лицемерная добродетель и фальшивая интеллигентность? Или нет? Да-а, не часто мне попадались духовно стойкие, несгибаемые люди.

Президент, не перебивая, дослушал до конца речь, хотя последнюю тираду пропустил мимо ушей, и медленно, растягивая слова, переспросил:

— Да неужели после того, что с ними было, они продолжают брать взятки? Я отказываюсь в это верить!

Гость хмыкнул и спросил:

— В который раз готовишься отмечать сей праздник?

— В третий, — не понимая, куда тот клонит, ответил Президент, а потом зачем-то добавил. — Я даже по такому случаю сократил штат ОБЭП и собирался сделать то же самое в госконтроле.

— Правильный поступок, — опять похвалил незнакомец. — Хоть таким образом ты сократил количество крупных взяточников в этой сфере. И не останавливайся на достигнутом. Чистки сами по себе всегда полезны, хотя практической пользы от них кот наплакал. — И пояснил. — Если раньше, допустим, определённую сумму делили на троих, то теперь ту же сумму будут делить на двоих.

— Ничего не боятся, паразиты! — в сердцах воскликнул Президент и хлопнул кулаками о колени. — Надо, на всякий случай, опять основательно перетряхнуть всё правительство. Они же, сволочи, сначала думают о себе, как бы что и побольше поиметь с должности, и только потом о деле. Да и о деле думают так, что получаются одни убытки. — И пояснил. — Для страны, но не для себя. Хоть к стенке их ставь!

— Я же говорю — удивительный народ. Упрямый и непобедимый! До слепого фанатизма. Если не в войне, так в алчности.

— И давно стали брать? — угрюмо спросил глава государства.

— Если точкой отсчёта брать сегодняшний день, то уже давно. Первая взятка была мной зафиксирована через четыре месяца после того весёлого дня. А потом понеслось — дрожали, но брали, брали и дрожали. Но эпицентр страха пришёлся на неделю до первой годовщины. Многие заблаговременно старались уйти в отпуска, другие делали себе «липовые» бюллетени, некоторые отчаянные головы решались на членовредительство — для полной убедительности и достоверности. А ты вспомни, сколько на тот период пришлось инфарктов и инсультов?! Ты ещё восторгался, что твои чиновники стали работать, не щадя сил и здоровья. От страха они теряли силы и здоровье. Но даже с ослабленными силами и пошатнувшимся здоровьем тянулись дрожащей рукой ко всему, что им протягивали. А уж когда без последствий прожили опасный день, то второй год стал рекордным по коррупции — твоя страна стала лидером по количеству взяток на душу населения.

Президент был подавлен и ошарашен.

— Почему же ты мне раньше об этом не сообщил? — строго, почти с криком, потребовал он объяснений.

И тут он увидел, как в полумраке ярко сверкнули глаза гостя.

— Ну вот, ещё одна дерзость, — хладнокровно констатировал тот, будто конспектировал дерзости для статистики. — Ещё раз вежливо спрашиваю, не многовато ли для одной короткой встречи? Хоть ты мне и друг, — при этом незнакомец хихикнул, — но…

— Истина дороже! — догадался Президент, но не угадал.

— Плевать мне на ту истину. Хоть ты мне и друг, но не забывай, кто кому служит. Я ведь могу и наказать.

— Ещё наказать? — изобразив страдание, спросил Президент и, устремив взгляд на ковёр, чтобы скрыть льющуюся из него хитрость, запричитал. — Куда уж больше наказывать?! Народ не любит, чиновники неисправимы, в силовых структурах нестабильность, во внешней политике постоянное лавирование. Я и так кручусь, как белка в колесе. Или, как уж на горячей сковородке. А ты… наказать ещё хочешь. Лучше помог бы!

— И что же ты хочешь на этот раз? — бархатным голоском спросил незнакомец.

Теперь уже глаза Президента вспыхнули коварной радостью народного мстителя, и он восторженно предложил:

— А давай ещё раз! Как тогда! Чтобы клеймо и сумма! Только на этот раз они так легко не отделаются! Теперь я им устрою новую «варфоломеевскую ночь!»

Но весь восторг был мгновенно потушен спокойным и холодным ответом:

— Я больше делать этого не стану.

— Почему? — хрипло спросил, сразу поникший, глава государства.

— Причина одна и она проста — я никогда не повторяюсь. Мне это уже не интересно. Скучно.

Президент, ожидая более жёсткой причины отказа в связи с недавней угрозой наказания, вновь воодушевился:

— Так придумай что-нибудь новое! Ты ведь мастак на такие штуки! Чтобы и весело, и сердито!

Незнакомец опять как-то гаденько хихикнул.

— Дёшево ты не хочешь, а под словом «сердито», я так понимаю, ты подразумеваешь материальную выгоду для себя? — спросил он.

— Исключительно и только для государства! — пафосно воскликнул Президент, и даже приложил правую руку к левой груди.

— Ну, естественно, ведь государство — это ты, — изрёк гость известную фразу и задумался. А потом вернулся к предстоящему празднику. — Ты, я слышал, планируешь доселе невиданные зрелища? Наверное, крупно вложился?

— Что такое деньги? — философски ответил Президент, но с лукавой искринкой в глазах. — Вздор! Конфетти, радующие глаз во время праздника, а после — сжигаемые с прочим мусором. — И с грустью добавил. — Надо порадовать народ. Для народа готов на любые жертвы.

— Но ведь он тебя не любит? — спросил гость с недоумением. — А народ, не любящий своего правителя, не достоин даже конфетти.

Президент раздражённо вскинул голову и зло глянул в сторону тёмного силуэта.

— Сегодня не любит — завтра полюбит! — ответил он на высокой ноте. — К тому же, это всего лишь сон. Да и метод кнута и пряника ещё никто на отменял. А он почти всегда срабатывал.

— Тут ты прав, — согласился незнакомец и встал, — срабатывал всегда… почти. — И опять спросил. — А ещё я слышал, звёзд эстрады первой величины заманил?! Футбольный матч устраиваешь с участием мировых звёзд?!

— Да, — осторожно ответил Президент, не зная, к чему все эти вопросы, — зама… пригласил, устраиваю. А что в этом плохого?

— Ничего, — меланхолично ответил гость и, хмыкнув, саркастически заметил. — Скоро звёзд на земле будет больше, чем в небе. — После этого перешёл к делу. — Ну, ладно, уговорил, устрою ещё одну шутку по такому случаю. Только, вот, не знаю, кому будет весело, а кому может стать сердито.

Президент открыл было рот для искренних благодарностей, но последняя фраза его сильно смутила и вынудила временно рот прикрыть. И пока он собирался с мыслями, чтобы задать хитрый, наводящий вопрос для уточнения, кому же, всё-таки, будет весело, а кому может вдруг стать сердито, гость сухо пожелал Президенту весёлого праздника и таинственно исчез.

Глава 2

Юрий, несмотря на завтрашний выходной день — в честь Дня «К» — и на сегодняшний сокращённый, по неизвестной причине был если не в подавленном, то в растерянном и смятенном состоянии духа. Причём — почти с утра. Что-то его гложило и терзало, выводя из чувства психического равновесия, отчего он, не находя причины своим внутренним метаморфозам, нервничал и моментами даже злился. Что было ему совсем несвойственно.

Лишь к концу смены он немного успокоился, заметив такой же душевный дискомфорт у своих коллег и подчинённых. Верящий в силу аналитического ума и в могущество логического мышления, всю дорогу домой Юрий пытался связать логическую цепь из звеньев умозаключений, с помощью которой надеялся укротить свою эмоциональную химеру, состоящую из головы печали, туловища грусти и длинного хвоста депрессии. Однако ничего путного не получалось. Видимо, потому, что духовные и душевные неполадки никакой логикой решить невозможно. Но Юрий, по натуре человек упрямый и настырный, не сдавался и упорно продолжал искать крохотную деталь — отправную точку, — с которой утреннее позитивное настроение сначала приблизилось к нулевой отметке, а потом и вовсе ушло в отрицательную сторону шкалы системы координат. Он применял и дедукцию, и индукцию, но в голову упрямо лезли всевозможные формулы, давно забытые, но каким-то чудом извлекаемые из самых глубинных недр памяти.

И Юрий готов был бы прийти в восхищение от этого крайне удивительного события, если бы не очевидный факт их нелепости и полной бесполезности в данном конкретном случае. Стоило ему начать рассуждения о зародыше дурного настроения, направляя мысли на поиск исключительно внешнего раздражителя, как тут же мозг, странным образом, давал сбой в программе и выдавал формулы из разных областей знаний. Из математики всплывали уравнения и функции, из геометрии — формулы расчёта площадей не только плоских, но и выпуклых фигур, которые он не просто давно забыл, а которые Юрий и в молодости слабо помнил. А вот физика напомнила о себе философским и демагогическим словом свобода — свободная энергия, свободное падение, свободные заряды. Но самое удивительное произошло, когда в спор вмешалась химия, без всяких реактивов и катализаторов вытолкав в шею все предыдущие науки, она ярким неоновым светом высветила в мозгу растерянного Юрия одну крупную формулу — С2 Н5 ОН. К чему бы? Он, может быть, и употребил бы эту формулу в разбавленном виде, но не хотелось. Категорически. До отвращения. Но, как оказалось, не ему одному. Группа рабочих из его цеха, шедшая впереди, с минуту вяло посовещалась, а потом дружно прошла мимо излюбленного места — бара, чего раньше никогда себе не позволяла.

Сей удивительный факт подтолкнул Юрия к открытию, что причина кроется не в частном, а в общем — странное происходит не с его отдельной личностью, а с обществом в целом. И, желая быстрее подтвердить свою догадку, он, со словами: «Интересно, какое настроение дома?» — ускорил шаг. А по дороге работающий сегодня автономно мозг самопроизвольно вывел новую дилемму — внешний раздражитель на личность или внутренний — на массы? И если первое выглядело типичным, то второе — абсурдным.

Открыв дверь своим ключом, Юрий снял кепку, куртку, переобулся в тапочки и сразу прошёл на кухню, ожидая увидеть жену именно там. Ожидание не оправдалось — приятный запах приготовленной пищи был, но жены не было. Зал был также пуст, а телевизор выключен. Сегодня по непонятной причине это его насторожило. Со смутным недобрым предчувствием он метнулся в спальню и увидел жену, лежащую на кровати и, как ему показалось, та не дышала.

— Лариса! — крикнул Юрий, бросившись к жене и яростно тряхнув ту за плечо.

Испуганная и сонная жена вскочила и хрипло спросила:

— Что? Что случилось?

Муж облегчённо выдохнул и опустился на кровать.

— Извини, — глухо сказал он, взяв её за руку. — У меня сегодня какое-то душевное беспокойство. Тревога. Что-то вроде предчувствия чего-то.

— У тебя тоже? — удивлённо спросила Лариса и придвинулась к мужу. — А я думала, это только со мной. И ведь с утра всё было замечательно: отпуск, опера, весна, праздник, а потом появилась какая-то настороженность, следом — апатия, начали одолевать грустные философские думы, что совсем выбило меня из привычной колеи. Превозмогая себя, я приготовила обед, покормила детей, и очень захотелось прилечь. Легла, закрыла глаза, а мысли в голове кружатся, вертятся, суетятся, будто за очень короткий срок хотят мне обо всём рассказать. Так, наблюдая собственные мысли в картинках, я и не заметила, как уснула. А сейчас вроде и настроение поднялось: все живы и здоровы. И все дома. — И вдруг спохватилась. — Ты же голоден! Пойдём на кухню, я тебя покормлю.

Юрий принялся с аппетитом есть, а Лариса, присев на табурет напротив, стала рассуждать:

— Ты помнишь, как я обрадовалась, когда ты купил билеты в оперу, где главную партию будет исполнять мировая звезда? — муж кивнул, продолжая жевать. — Этот обворожительный, гипнотизирующий тенор заставлял трепетать моё сердце, когда я его слушала, а тут… увидеть воочию?! Я была на седьмом небе от счастья! Но сегодня вдруг поняла…

Юрий замер, проглотил пищу и с интересом спросил:

— Что поняла?

— Я поняла, что как же низко находится моё седьмое небо. А ведь у других оно ещё ниже!

— Почему? — муж удобно перешёл на детские вопросы.

— А ты сам подумай. Вот что тебя заставляет восторгаться или злиться, когда ты смотришь свой футбол или хоккей? Ты же и себе с сыном устроил праздник, купив билеты на футбольный матч мировых звёзд?! Ну?

Юрий, поблагодарив за обед, отодвинул тарелку.

— Эмоции, — подумав, коротко ответил он. — Это зрелище. Оно захватывает и не отпускает.

— Наркотики! — неожиданно выпалила Лариса.

— Какие наркотики? — не понял Юрий. А может, просто сделал вид, что не понял, ведь он был вообще человек умный, а сегодня особенно. Почему-то. Вот только все пробивающиеся светлые мысли он глушил логическим мышлением, и это противостояние вылилось в суррогатный поток бесполезных формул.

— Ты сам ответил — эмоциональные. Но воздействующие не менее сильно, а может и мощнее, на наши сознание и душу. Ты хоть представляешь, сколько наркотиков нас окружает?! Тысячи! И как только мы теряем чувство меры, то подпадаем под их полное влияние и контроль. Мы становимся, как и все наркоманы, наркозависимы, только, в отличие от них, мы зависим от зрелищ, хобби, увлечений, превращаясь, попросту говоря, в эмоциональных маньяков. Зомби. Дорогой, ты не маньяк?

Дорогой, без намёка на улыбку, пошутил:

— Ещё хорошо, что не сексуальный.

— Да, наверное, — не менее серьёзно согласилась Лариса. — Хотя, — добавила, улыбнувшись, — учитывая, что мания, это страсть, не помешало бы чуточку больше этой самой мании-страсти, но, конечно, без садизма и прочих излишеств, с которыми непременно ассоциируют всех сексуальных маньяков. — Однако, не желая зацикливаться на второстепенной на данный момент теме, жена спросила более конкретно. — Вот скажи, Юра, честно — ты спортивный маньяк? Или, как это… фанат?

Муж вяло возмутился:

— Нет, ну это уже перебор. Маньяк… фанат… обычный спортивный болельщик со стажем. Переживаю, конечно, болею, но чтобы сходить с ума или, скажем, в порыве гнева устраивать скандалы и крошить мебель…

— Этого ещё не хватало! — перебила Лариса. — А ты ни разу не задумывался, болельщик со стажем, что вы, болельщики, переживаете и болеете куда больше самих игроков, их тренеров и даже хозяев команд. Как думаешь, что их всех больше всего интересует и их объединяет?

— Ну, Лара, не надо меня держать за ребёнка или за дурака. Это элементарно. Хозяев интересует прибыль, и всё, что её приносит, а игроков и тренеров — карьера: титулы, награды, деньги. Но совсем другое дело — игры на международном уровне! Сборная! Честь страны!

Лариса недружелюбно ухмыльнулась:

— Я уверена, что ты всё понимаешь, просто дразнишься. Ладно. В чём ты видишь честь страны? В том, допустим, что сборная выиграла чемпионат мира? Олимпиаду? Прекрасно! Но для кого в первую очередь? Юра, ты же умный, образованный мужик, неужели не понимаешь простых вещей? Выигрывает сборная — выигрывает правитель, выигрывает спортсмен — опять же выигрывает правитель. Уже давно из всех видов бесполезной человеческой деятельности именно спорт стал своеобразным политическим противостоянием государств. Ну, после постоянной демонстрации оружия, конечно. Страна, в лице правителя, повышает свой политический статус, спортсмен получает награды за ненужное ни одному человеку достижение, а сумасшедший болельщик, как идиот, ликует от счастья за тех и других. Юра, я сегодня узнала принцип существования всех государств. Он прост, как и всё гениальное. Человек государству должен всегда, государство человеку — никогда! И если оно что-то даёт, то ты должен отдать втройне. Формула элементарна.

Юра поморщился, услышав слово «формула».

— Да всё я понимаю! — раздражённо ответил он, удивительно быстро согласившись с женой. — Да, очень многое в этом мире несправедливо до уродливости и дикости! Когда плывёшь по поверхности, то ещё вроде ничего, но стоит нырнуть на глубину, так сразу захлёбываешься от негодования. Спортсмены, деятели культуры и искусства от земных владык получают деньги, квартиры, автомобили, ордена, звания, регалии, не совершив, по сути, не только ничего героического, но и полезного, а по телевизору, по всем каналам, неустанно крутят ролики с криками души родителей о помощи для их больных детей. Обращаются к людям, потому что больше обратиться не к кому. Даже дурак должен понимать, что в этой системе что-то неправильно, что-то больное, когда на здорового человека государству денег не жалко, а на больного ребёнка плевать.

— Вот! — воскликнула Лариса. — И где честь государства? А честь государства заключается в том, чтобы человека низкого сословия заставить работать дольше и лучше, чтобы человек высшего сословия также жил дольше и лучше. И ладно бы мы, но дети… Это уже не просто цинизм, а откровенная трансляция жестокости политической и финансовой власти.

У Юрия, от человеческой обиды на социально-политическую несправедливость, увлажнились глаза.

— И как это назвать, — сказал он, всхлипнув, — когда здоровый мудак, гоняющий в своё удовольствие по полю мяч, получает миллионы, а работяга, глотающий пыль и дым, гроши? И если для врача, учителя, инженера — это просто унижение, то для пахаря и рабочего — наглый плевок в лицо.

— Да, милый, вот так насмешливо устроен наш мир. Точнее, это человек так паскудно насмешливо соорудил свой мир. Но насмешливо, это когда нет жертв, а когда они есть… Вот, взять хотя бы этого самого тенора, имеющего мировую славу и немалое состояние. В чём его заслуга? В том, что у него есть голос? Но голос, это не его заслуга, это — дар, данный природой. — Подумав, поправилась. — Данный свыше. Даже спортсмен в этом отношении стоит несравненно выше, потому что, кроме данных Богом способностей, он неустанно должен совершенствовать своё мастерство. Я, конечно, согласна, что пение — это тоже труд. Да, певец тоже испытывает нагрузки и, может быть, потеет до мокроты рубашки. Но даже десять таких певцов не дадут за концерт столько пота, сколько даёт за смену один рабочий сталелитейного цеха! Ведь так, Юра?

Юрий, как начальник именно такого цеха, согласно кивнул головой, а Лариса и не собиралась останавливаться:

— Но самое страшное то, что человек, ослеплённый гордыней, всякий Божий дар приписывает исключительно себе и все получаемые блага считает заслуженными настолько, что тратит их на прихоти и глупости, забывая о несчастных, которые вынуждены существовать на грани жизни и смерти, и которых он мог бы хотя бы попытаться спасти.

Муж открыл рот, чтобы что-то сказать, но не успел.

— Хотя нет, — темпераментно продолжила жена, — есть ещё кое-что пострашнее. Те тысячи посредственностей, раскрученных ушлыми продюсерами и возомнившие себя мегазвёздами, которые переплюнули в своей гордыни и алчности даже людей даровитых! Это уже не культура, не искусство — это самый настоящий шабаш! Да, шабаш нечисти. — Лариса умолкла, но лишь для того, чтобы перевести дух и победоносно закончить свою разоблачительную и обличительную речь. — Но что меня окончательно убивает среди всех многочисленных зрелищ, так это массовая пропаганда жестокого, кровавого насилия под маской лживой добродетели. Мол, добро всегда побеждает зло, а хорошие парни калечат и убивают плохих. Насилие — это всегда насилие, а убийство, при всех смягчающих обстоятельствах, всё равно остаётся убийством. Но и это не всё! Секрет в том, что не будь на эту продукцию спроса, то не было бы и производства. А это значит, что виноваты не только производители этой псевдокультуры и псевдоспорта, но и потребители, то есть — мы, готовые с обожанием пожирать этот мрак, да ещё платить за это уродство деньги. И возможно, что, в своей скрытой порочности, мы, потребители, намного хуже их, производителей. — И уже на выдохе. — Это ужасно!

На этот раз Юрий свой шанс не упустил:

— Что-то, Ларочка, ты сегодня разошлась, — сказал он, улыбнувшись. — Я тебя такой никогда не видел… и не слышал. Как на митинге или на собрании.

Жена смутилась:

— Да я сама не понимаю, что со мной. Вот так и прёт всё это из меня. И хочется говорить, говорить, говорить. Как будто туман, окутывавший мозг, рассеялся, и стало всё ясно и понятно. Будто всё время был вечер и вдруг наступил рассвет, и все предметы ты уже видишь совершенно другими, не такими, какими они казались в полумраке. — Через паузу добавила. — Всё довольно противно и страшно. Оскар Уальд был, конечно, прав, когда говорил, что всякое искусство совершенно бесполезно, но он не учёл, что только человек может ухитриться превратить бесполезное в не просто полезное, а в очень ценное и выгодное, как с материальной стороны, так и с нравственной.

Муж мгновенно поддержал. Видимо, мозговой туман у него тоже рассеялся.

— С идеологической, — сказал он, целуя жене руку, будто говорил с ней о любви. — До двадцатого века она не имела ещё такого ощутимого влияния, столь катастрофического масштаба, которые приобрела эта растреклятая идеология с тотальным приходом к власти диктаторских режимов и с невиданным скачком научно-технической мысли. Именно двадцатый век всё расставил на те места, с которых и сегодня нами управляют и манипулируют. Двадцатый век явился тем «рубиконом», который перепрыгнуло, не задумываясь, а даже восхищаясь, человечество, не понимая до конца, что нам сулит в будущем триумвират из технологии, идеологии и человеческой мизантропии. А культура, искусство и даже спорт были вынуждены поступить на службу идеологии, чтобы иметь от власти то, чего никогда не добудешь, выращивая хлеб или вытачивая деталь. Ведь даже все эти песни, пляски и цирки несут в себе идею. Они должны не только развлекать, но и отвлекать человека от насущных проблем. От раздумий. От поиска самого главного. Принцип Геббельса жив и успешно работает — «развлекая, отвлекать».

Они сидели за кухонным столом, сцепив вытянутые руки, и с печальной нежностью смотрели друг другу в глаза.

— Одни должны отвлекать, — уже без всякого темперамента продолжила Лариса мысль мужа, — другие должны воспитывать в нужном для кого-то направлении, третьи — запутывать. Как человек, гомо сапиенс, может быть таким наивным и примитивным? Как человек разумный может смотреть все эти многочисленные идиотские шоу?! — И вдруг интонация голоса повысилась. — Как мы могли смотреть всю эту галиматью?! Какие же мы все бедные и несчастные! Нас убивают, а мы этого не чувствуем и не понимаем абсолютно, будто не из плоти и крови, а из проводов и деталей. В одном стихотворении, не помню автора, мне запало в память одно четверостишие, которое до конца я осознала только сейчас:

Атакуют мозг и не скрывают,

Что бой ведут по всем фронтам.

И не дома, а души нам взрывают,

Убивая Бога, который ещё там.

Убивая душу, в нас убивают любовь истинную, возвышенную и жертвенную, подменяя страстью инстинкта и холодом чувств, когда пульс учащается от физических движений, а не от мысли о встрече с возлюбленной или возлюбленным. И если пойдёт так дальше, то в будущем каждый человек станет иметь ледяное сердце, как Кай из сказки о Снежной королеве.

— И если такое происходит с нами, — сказал Юрий, крепко сжав в своей ладони руку жены, — то что говорить о детях?! Их неокрепшие души и умы калечат с самого раннего детства. Полная подмена ценностей, многочисленные детские шоу, скопированные со взрослых, уродливые игры в интернете.

— Вот ещё один мощный наркотик, в сравнении с которым все остальные блекнут, как электрическая лампочка перед Солнцем. В липкую паутину интернета — и смешно, и грешно — уже попадают не только мошки, но и взрослые, а то и старые мухи. И если на последних можно было бы махнуть рукой, то дети… какое они готовят себе будущее? Или им готовят?

Юрий первым решил разбавить чёрный негатив разговора более светлым позитивом, на его взгляд, переведя беседу с абстракции на конкретику.

— А давай завтра вечером не пойдём в оперу? — тихо предложил он, нежно поглаживая руку жены.

— А как насчёт твоего дневного матча по футболу? — спросила Лариса, с лукавой усмешкой глянув мужу в глаза.

— А ну его! — без тени сомнений отмахнулся супруг, к немалому её удивлению. — Мировой футбол превращается в театр-пантомиму звёздных недотрог и симулянтов. Смотреть противно! Честное слово! Вот только Игорёк…

Неожиданно глаза Ларисы блеснули и она воскликнула:

— А как здорово было бы завтра поехать в деревню!

— К моим родителям? — удивлённо спросил Юрий.

— Ну да, естественно, к твоим. Мои-то живут в городе.

— Да, но дети?! И если с Игорьком ещё можно попытаться затеять разговор на тему футбола, то Света… вряд ли пропустит вечерний карнавал на Главной площади и концерт своих кумиров?!

— А чего мы гадаем? Пойдём и спросим! — и шутя добавила. — Как следует.

Родители вошли в детскую комнату, когда-то одну, а теперь разделённую на две равные части, и замерли от неожиданного зрелища. Это был шок средней тяжести — их дети, лёжа на кроватях, читали книги. И это были не учебники, которые через силу приходилось брать в руки, а настоящие бумажные книги, именуемые художественной литературой, давно пылившиеся в двух книжных шкафах среди многих отечественных и зарубежных классиков, а теперь протёртые от пыли и возрождённые к жизни. И кем? Их детьми, которые до сего момента эти шкафы не замечали, будто их не было вовсе.

Мать стояла молча, приходя в себя, а отец воскликнул:

— Вот это да! Сегодня в лесу какой-нибудь охотник обязательно найдёт здорового мёртвого лося. Я мог ожидать чего угодно, но только не этого! Если бы меня попросили угадать, предоставив бесконечное количество вариантов, чем занимаются мои дети в своей комнате, я бы встретил старость, выдвигая версии.

Пятнадцатилетний сын Игорь удовлетворённо хмыкнул, а дочь Светлана, семнадцати лет от роду, заявила:

— Это говорит о том, папа, что ты плохо знаешь своих детей. Если не хуже — плохо о нас думаешь.

Радостный папа даже не стал спорить с таким категоричным и несколько оскорбительным, пусть и сказанным в шутливом тоне, упрёком. Тем более, если его незнание скрывало лучшие стороны детей. Но, как оказалось, это было ещё не всё.

— Ну, сынок, позволь полюбопытствовать, что тебя привлекло в нашей домашней библиотеке?! — сказал он и направился на половину Игоря.

Матери ничего не оставалось, как пойти полюбопытствовать к дочери, про себя уверенно полагая, что та читает какую-нибудь романтическую сагу о любви. Но и мать и отец были потрясены выбором своих детей. Это был второй шок, но на этот раз степень его была выше средней тяжести.

— Я не знаю, мать, — сказал громко Юрий, — насколько произвела впечатление на тебя наша дочь, но сын меня сразил наповал. Ни за что не угадаешь, кого этот юнец штудирует?!

Послушав секунд десять тишину и не дождавшись ни одной версии ни от одной дамы, он, ничуть, впрочем, не обидевшись, объявил:

— Этот неоперившийся птах пытается взлететь высоко в облака, чтобы постичь самого Бердяева! Каково?! Даже я, уже имея высшее образование, когда замыслил вникнуть в суть его творчества, был вынужден отступить.

Раздался ироничный голос Ларисы:

— Ты вспомни, как ты вникал. Представьте, дети: смутные и страшные девяностые, вокруг развал, неразбериха, народная растерянность. Хватались за любую работу, крутились, как кто мог, уставали как собаки, а тут ваш отец по случаю приобрёл у какого-то бедолаги неизвестного у нас философа Бердяева. Он полгода по вечерам засыпал на пару с ним, но так и не дочитал до конца ни одного его произведения. Как сейчас помню, называлось оно — «О назначении человека».

Дети рассмеялись, а оскорблённый отец шутливо парировал:

— Да, но я засыпал, окрылённый благородными мыслями и с верой в благоразумие человека. А в те годы порядочному, честному человеку без веры и оптимизма было не выстоять.

— И без трудолюбия, — добавила жена. — Но тогда мы были молоды и самоуверенны. К тому же, вас, детки, ещё не было даже в самых отдалённых проектах.

— Так что же читает наш первый проект? — спросил Юрий и сделал предположение. — Небось, «Лолиту» Набокова?

Но в ответ услышал голос не дочери, а опять жены:

— Если бы! — воскликнула та. — Даже я, филолог по образованию, этой книги так и не дочитала до конца. Ну, ещё версии есть?

Юрий усмехнулся, подмигнул сыну и сказал:

— Нежели «Декамерон» Боккаччо?

Лариса рассмеялась.

— Твоя неуклюжая попытка мести, дорогой, потерпела крах, — ответила она. — Эту книгу, к твоему сведению, я прочла.

— Ну да, конечно, — не поверил муж, — точно так же, как я Николая Александровича. Я очень хорошо помню, как этот фолиант каждый вечер ударял тебя по носу, когда ты пыталась читать его на ночь, и он угомонился только после того, как ты запихнула его обратно на полку, а сама переключилась на более лёгкую весовую категорию книг — брошюры Марининой и Донцовой.

Но решающий удар оказался за женой:

— Зато ты не можешь помнить, когда я, находясь в декрете, прочитала и её, и многое другое — в твоё отсутствие и в своё удовольствие.

— Всё, сдаюсь, — капитулировал Юрий. — Причём, по всем фронтам и направлениям. — И затих, ожидая развязки.

— То-то же! — победоносно сказала Лариса, тут же проявив к побеждённому великодушие. — Я дарую тебе прощение, потому что в то время ты вёл героические бои на трудовом фронте. — И уже после этого перешла к развязке. — Наша дочь читает роман Достоевского!

Юрий, конечно, был удивлён, но он понял, что это ещё не вся развязка, потому что, наверное, Достоевского читали многие и изучали в школе, и тайна кроется в чём-то другом. Всё дело, видимо, в романе?! И он вновь рискнул предположить.

— Неужели «Униженные и оскорблённые?» — спросил с оттенком иронии в голосе.

— Ты опять проиграл, дорогой, — разочаровала супруга. — Это роман, — она выдержала паузу, — «Бесы», которых, кстати, я, к своему стыду, так и не осилила в молодости.

Муж не стал ни упрекать, ни оправдывать жену в её раннем филологическом проступке, а обратился с вопросом к детям, мимолётно, правда, подумав, что сегодня автор был бы шокирован их количеством:

— Игорь! Света! Что с вами случилось? Что-нибудь произошло в школе?

Первым ответил Игорь:

— Да ничего не случилось. Просто настроение какое-то странное и непонятное.

— Да, — включилась в разговор Света, — и желания странные. Да и не желания, а… как бы это сказать… — потребности, во! Да и в школе…

— Что, в школе? — настороженно спросила Лариса.

— Тоже всё не так, как всегда, — ответил Игорь. — И учителя, вроде те же, а вроде и другие. Не такие, как обычно.

— Ну, со взрослыми ладно, — облегчённо вздохнула мать, — они сами с собой разберутся. А что с вами? Как же компьютер после школы? Смартфоны?

— Как видишь, всё на месте, — пошутил Игорь.

— Я вижу, что на месте, но почему вы не на привычном месте? Я начинаю волноваться.

— Так что, чтобы тебя успокоить, надо тупо счас влезть в комп или смартфон? Тогда будет всё нормально? — вспылил Игорь.

Оправдания матери опередила дочь.

— Успокойся, мама, — утешила Света, — всё нормально. Просто нам сегодня очень сильно захотелось почитать какую-нибудь умную книгу.

— Да, захотелось почитать, это пусть и нонсенс, но всё равно я понять ещё могу, — Юрий, не удовлетворённый таким ответом, докапывался до сути. — Но выбор книг! Игорь, ладно, он любит прикалываться, потому что иначе я это назвать не могу, но…

— Да не прикалываюсь я! — обиделся сын. — Ну не знаю, почему я выбрал именно эту книгу! Рука сама к ней потянулась.

— Хорошо, — согласился отец, — пусть так. Но ты, Света, девушка самого романтического возраста, почему «Бесы»? Я бы ещё мог понять, если бы, скажем, «Преступление и наказание», или «Подросток», да даже «Братья Карамазовы»! Но «Бесы»?!

— Папа, мама, — дочь обратилась к родителям с успокоительной речью. — Я тоже ничего объяснить не могу и удивлена не меньше вашего. Ну вот захотелось и всё! Как будто кто-то подсказал или подтолкнул взять именно эту книгу. О чём, кстати, я теперь нисколько не жалею, и пока мы все дружно попусту болтаем, время уходит, а я ведь могла читать. А, в общем и целом, всё хорошо. Все живы и здоровы, а главное — счастливы.

— Извини, доченька, я не подумала, что для тебя это так важно, — нежно проворковала Лариса, а Юрий, посчитав момент самым благоприятным, перешёл к главному:

— Когда всё хорошо, это очень хорошо! Но для полноты жизни, здоровья и счастья человеку просто необходимо вырываться из удушающей суеты города на лоно природы…

— Предлагаете махнуть на деревню? — осведомилась из своей половины сообразительная дочь.

Ответила Лариса:

— Да. Мы тут с папой посоветовались, и я решила… — она нарочито сделала паузу, чтобы все улыбнулись, — завтра с утра поехать к бабушке и дедушке. Они старенькие, а мы их так редко навещаем. Нет, мы с папой, конечно, понимаем, что у вас на завтра свои планы, но мы очень просим вас всё обдумать и дать ответ — вы с нами или останетесь дома?

Юрий смотрел на сына в его комнате, а Лариса — на дочь в её половине. Родители, почему-то, волновались.

— Па, а как же футбол? — с хитринкой в глазах задорно спросил Игорь. — Ты, помню, сиял от радости, когда показывал мне билеты?!

— Я не думаю, сын, что какой-то футбол может принести больше радости, чем встреча с родными, дорогими людьми. Разве не так? Другое дело ты?!

Игорь, к удивлению родителей, сначала возмутился а потом согласился:

— Разве я сволочь? Я тоже люблю всех своих бабушек и дедушек! А футбол… тоже мне, футбол! Цирк, а футболисты — клоуны! Насмотрелись на прошлом чемпионате мира! Своими падениями и гримасами боли достали! Унижают себя, болельщиков и футбол. Какая-то пошла эпидемия, и то все. Даже звёзды занимаются клоунадой — и Роналду, и Месси, а король клоунов — Неймар. Поголовно разукрасили себя идиотскими тату и думают, что теперь они крутые парни и мужества им не занимать! Раньше так делали дикари и эти….ну как их? В тюрьме которые. Заключённые! Ну и нафиг мне на них смотреть! Да ещё в каком-то развлекательном матче!

Юрий облегчённо вздохнул и воодушевлённо крикнул:

— Мужчины согласны! Что скажут дамы?

— Дамы, в принципе, тоже согласны, — спокойно ответила Света, задумчиво глянув в окно. — Только завтра, вообще-то, я весь день планировала провести за чтением.

— Доченька! — воскликнула счастливая мать. — Лишь бы было желание читать! А когда у человека есть желание, то время на это он всегда найдёт. Как здорово! Как я рада, что мы все вместе! — Потом вдруг спохватилась. — А как же твоя вечерняя тусовка? Звёзды эстрады? Ведь неизвестно, во сколько мы вернёмся.

— Да ну их! — резко выпалила Света, а на лице отразилось пренебрежение, граничащее с отвращением. — Когда ещё музыка, песни — вроде кайф, хотя сегодня начала подозревать, что и этот кайф — иллюзия. А если взять в жизни… внутри… звёзд всё больше, а мрак всё гуще. — И неожиданно спросила. — Ма, а как же твоя опера? Ведь второго шанса увидеть и услышать уже может и не представиться.

— Ах, милая моя, даже сотни тысяч кумиров не стоят одного семейного счастья! — воскликнула Лариса и поцеловала дочь в щёку. — И не зря ведь сказано, что нельзя создавать себе кумиров. — Улыбнулась и добавила. — Вредно для здоровья. Итак, решено, — завтра едем!

— А как же билеты? — не унималась вдруг ставшая практичной Света. — Два на футбол, два в оперу, один на концерт — деньги не малые?!

— Эх, ребята! — сказал Юрий, вставая. — Вам же мама только что сказала, что за деньги можно купить сотни тысяч кумиров, но и одного счастья ни за какие деньги не купишь! Пусть это будет подарком счастливых людей богатым и знаменитым людям. Хотя, я думаю, они вряд ли сумеют оценить нашу щедрость.

Глава 3

Две недели прошли для Президента в обычном рабочем режиме: рауты, визиты, выступления, взбучки подчинённым. Говоря одним словом — в заботах. Но особое внимание он, конечно, уделял предстоящему празднику, размах которого в этот раз был настолько широк, что даже сам Президент, как ни старался, не смог увидеть последние нули, уходящие за горизонт расходной сметы. Той суммы, которая была потрачена на его проведение, и уж совсем не имел представления о тех совсем не пустых нулях, которые извлекли из этого числа старательные чиновники на свои карманные расходы.

Но Президент не переживал по этому поводу, потому что для своего народа он был готов и на большее. А ещё потому, что был уверен: несмотря на страшный, но глупый сон, народ его уважает, любит и в благодарность за его, Президента, заботу проявит патриотизм и покроет все расходы с лихвой. И все предпосылки к этому были. Билеты по всей стране и абсолютно на все мероприятия разошлись через кассы, интернет, общественных распространителей и руководителей всех мастей и оттенков ещё за неделю до праздника, и Президент, радостно потирая руки, рассчитывал на массовый народный ажиотаж. Однако, как говорится в народной мудрости, Президент предполагает, а…

Первые смутные предчувствия обещанного незнакомцем подарка в виде шутки, он почувствовал ещё ранним утром — за завтраком. Невесть откуда появилась изжога, а следом за ней Президент поперхнулся. И хотя он благополучно выплюнул кусок бутерброда, больше есть не стал и настроение его резко ухудшилось. Пришли на ум последние слова, брошенные незнакомцем перед уходом, которые глубоко врезались в память, и этот рубец не заживал все две недели тяжких президентских хлопот, забот и мытарств. И хотя Президент и считал того своим другом, но он, без всяких сомнений, допускал мысль, что его куратор способен выкинуть любой фортель, вплоть до злого сюрприза. Однако, анализируя их долгое сотрудничество, он всецело тому доверял и надеялся на лучшее. И не просто на лучшее, а на прибыльно лучшее. Шутки шутками, а как ни крути, они всё-таки с незнакомцем друзья! И если не закадычные, то старинные. Так думал Президент. Все две недели. До самого утра праздничного дня.

Второй сигнал тревоги уже никак не подходил под категорию смутного интуитивного предчувствия, а явился вполне конкретным сообщением лица, непосредственно ответственного за проведение и безопасность народного праздника.

— Ваше величество, — сказало лицо дрожащим голосом, — мне это тяжело говорить, но, как ни прискорбно, я обязан поставить вас в известность, что традиционные шествия в городах и населённых пунктах идут крайне вяло и малочисленно.

— Почему? — строго спросил Президент.

— Сам ничего не понимаю, — искренне ответил ответственный чиновник, а его блуждающий взгляд действительно выражал полную растерянность, страх и неподдельную скорбь. — Ведь народ так полюбил это мероприятие!

— И где этот народ теперь? — Президент метнул испепеляющий взор, которым уже не раз сжигал своих подчинённых прямо на их рабочих местах, и погорельцы в жутком испуге покидали свои высокие должности, а иногда и домашний многоэтажный уют. — Чем мой народ занимается?

— Как сообщают надёжные источники, со вчерашнего дня что-то произошло, наверное, в атмосфере, потому что большинство людей впало в какую-то непонятную философскую меланхолию. Они стали избегать массовых сборищ, а предпочитают подозрительные локальные уединения. И на данный момент многие сидят по домам, другие уехали в деревни или на дачи, третьи, уединившись, гуляют за городом либо в одиночестве, либо парами. Всё это очень странно.

Доложив обстановку, ответственное лицо опустило голову, а Президент, ударив кулаком по столу, закричал:

— Не доглядели! Не проконтролировали! Не организовали! Уволю! Посажу! Расстреляю! Без суда и следствия! А тебя — лично!

Слова, словно настоящие пули, пронзили мозг чиновника и, не убив наповал, засигналили красной лампочкой тревоги и потенциальной смертельной опасности. Ему нестерпимо захотелось бежать, немедленно и куда-нибудь, лишь бы подальше отсюда. Он даже попытался что-то предпринять, но, вяло дрыгнув ножкой, почувствовал, как быстро доселе крепкие ноги стали ватными, как полное лицо, вмиг потерявшее всю ответственность, залилось пунцовым нездоровым румянцем, как по вспотевшей спине побежали гуськом, скользя и толкаясь, трусливые мурашки, а по чёрствому сердцу резануло острое и холодное лезвие ужаса.

— Исправить! — уже спокойно приказал Президент, видя, что его подданный может не дожить до расстрела. — Любой ценой! У меня делегации из других государств. Мало того, что полно туристов и журналистов, но и почтили своим присутствием мои коллеги — Президенты. Что я им покажу? Бардак? Что у меня до того тёмный народ, что отказывается от зрелищ? Что они подумают? Даю час, чтобы исправить ситуацию. Исполняй!

Но исправить ситуацию не получилось, и не только потому, что ответственного чиновника сразил инфаркт, а потому, что не всё подвластно человеку, даже если этот человек очень властен. А ситуация тем временем, с течением этого самого времени, лишь усугублялась всё более наглядным примером полной апатии народа ко всем праздничным, грандиозным мероприятиям. Кульминация апатии пришлась на послеобеденное время.

Когда Президент со своими иностранными коллегами заняли места в VIР-ложе для получения удовольствия от суперзвёздного футбольного матча, то их удивлённым взорам предстали абсолютно пустые трибуны. Вышедшие на поле футболисты и толпившиеся вокруг поля аккредитованные журналисты недоуменно вертели в разные стороны головами и видеокамерами, пытаясь отыскать хоть одного болельщика, который, надрывая голосовые связки, рискнул бы изобразить аншлаг.

Получив, столь сокрушительный штрафной удар по политическим воротам и размочив «репутацию» голкипера, Президент, призвал на помощь всю свою находчивость и изобретательность. Он сделал попытку если уж не отменить, то хоть оправдать коварный и несправедливый гол в свои ворота, заявив, что он ещё вчера дисквалифицировал всех болельщиков за халатное отношение к родному чемпионату. Никто, конечно, этому объяснению не поверил, но и спорить не стали, как, впрочем, и отменять матч. Все профессионалы, понимают — раз деньги уплачены, то хочешь, не хочешь, а будь любезен отработать.

Игроки, так ничего и не поняв, провели полуторачасовой спарринг, в котором отрабатывали стандартные ситуации и нагло демонстрировали выпендрёж индивидуального мастерства. Однако предпочтение отдавали совершенствованию техники красивых падений и новым видам мимики при изображении боли.

Судья также веселился вовсю, но карточки, как и положено, раздавал направо и налево. Важные персоны, насмеявшись в первом тайме, второй тайм с удовольствием проспали и остались, в целом, игрой очень довольны.

Ну и последний удар, к которому, надо сказать, Президент уже был готов, хотя отразить всё равно не сумел, был нанесён вечером, когда здание оперы, а также театры, рестораны, бары и площадь, на которой должны были выступать звёзды эстрады, оказались, как и трибуны стадиона, пусты. Такой оказии не случалось даже в тяжкие времена страшных, опустошительных войн, потому что эгоистичное стремление человека к веселью, утехе и получению телесных удовольствий блокирует душевное сопереживание человеческому горю и людским страданиям. И оправдание всегда под рукой — не унывать и с оптимизмом смотреть в будущее. Но в этот раз что-то в сути человеческой природы дало сбой.

Затянувшаяся растерянность среди звёздных скоплений оперы, театра и эстрады вылилась в яростное возмущение многих из них недопустимым поведением толпы, посмевшей хамски плюнуть в их тонко устроенные и легко ранимые души. Ранимые души в отместку также плевались, ругались не литературными словами и совсем не мелодичными голосами, а некоторые, наиболее ранимые, показывали в пустоту неприличные жесты.

И лишь немногие представители культурного «Олимпа», наглядно прочувствовав свою уязвимость и зависимость от этой самой толпы, спустились со своей лучезарной горы, принесли в многочисленные видеокамеры слёзные извинения, потом с энтузиазмом исполнили свою работу, а причитающийся гонорар перечислили детям, нуждающимся в лечении. Однако всех звёзд затмила оперная труппа во главе с мировым тенором. Они во всю мощь своего таланта выдали на бис пустого зала оперу «Пиковая дама», три раза выходя на сцену для поклона, далее, как и положено, извинились и перечислили деньги, а после этого, уставший тенор Герман, дал интервью-монолог, где усиленно поднимал — лежавшие до этого без чувств — важные жизненно философские вопросы, откровенно вскрывал гнойные язвы человечества, и в частности — культуры и искусства, призывал людей к любви, доброте, гармонии, закончив свою пламенную речь монументальной фразой Бетховена: «Я не знаю иных признаков превосходства, кроме доброты».

А вот последними словами Президента — не совсем, конечно, последними, а только последними перед сном, — измученного физически и морально, были менее возвышенными, но не менее прочувствованными:

— Грозился, грозился и всё-таки наказал! Такой позор! Для меня сегодняшний день стоил десятка лет жизни! Ну, нельзя же так жестоко шутить! Это бесчеловечно! — и вдруг призадумался. — А если эта шутка не закончится одним днём? Он бывает жесток и злопамятен, уж я-то его знаю. Что же, в таком случае, будет дальше?

Но дальше, на радость многим, всё стало на свои места, и жизнь покатилась, как и прежде — Солнце светило всё ярче и грело всё теплее, а духовный туман сгущался и становился всё плотнее и плотнее, охлаждая души людей всё сильнее и сильнее.