Табу и невинность

Александр Смоляр

Александр Смоляр (р. 1940) – польский журналист, один из ведущих польских политических аналитиков; в 1971 г. был вынужден эмигрировать во Францию из-за участия в студенческих протестах 1968 г.; советник двух премьер-министров в посткоммунистической Польше. В книге «Табу и невинность» его статьи, очерки и интервью за последние 30 лет сгруппированны в три раздела. Первый посвящен польским делам, в частности политическим и социальным изменениям 1990–2000-х гг. Во втором рассматриваются международные проблемы, главным образом связанные с пересмотром истории, происходящим в разных странах, и его последствиями для глобальной политики (среди прочего во Франции и в России). В третьем, самом личном разделе – «Беседы и прощания» – собраны проведенные им интервью (с Р. Ароном и Е. Гедройцем) и воспоминания (о Я. Куроне, К. Еленьском и М. Эдельмане). Одной из центральных тем книги стали болезненные сложности запутанных польско-еврейских отношений. Никакие мины не являются более взрывоопасными и никакие тропы – более запутанными (в том числе и эмоционально), нежели эта, и нет лучшего проводника-вергилия по этому лабиринту, чем Александр Смоляр. Составителям сборника удалось создать своего рода «рассказ о борьбе мыслей с чувствами своего народа».

Польская революция

Кор

Май 1983 г

Опускаются сумерки. В сравнительно большой квартире Эдварда Липиньского проходит собрание Комитета общественной самозащиты (КОР). Большинству членов удалось добраться до места. Милиция, как ни странно, в порядке исключения не вмешивается. Только на лестнице несколько тихарей переписывают приходящих. Другие топтуны крутятся по окрестным улицам.

Около тридцати человек ведут разговор о репрессиях в разных регионах Польши, об арестах, избиениях, увольнениях с работы. О самоновейших подвигах цензуры, о какой-то близящейся годовщине, которая позволит вспомнить исторические традиции народа. Дискутируют по поводу нового, несправедливого закона, касающегося пенсий для крестьян, про условия работы горняков. Редакционный комитет зачитывает самые свежие заявления, призывы и аналитические материалы КОРа. Собрание и обмен мнениями продолжаются уже много часов.

Участники ведут себя как свободные люди. «Свободные люди в свободной стране», — иронически произносит Адам Михник^[16]. Словно бы им не грозил на каждом шагу арест или преследования, избиение то ли в судебных коридорах, то ли в ходе лекции для Летучего университета^[17], то ли просто на темной улочке. Человек быстро привыкает дышать свободным воздухом — даже если для него это сопровождается непрестанным риском. Да и миллионы поляков тоже привыкли к тому, что среди них живут свободные люди. Эти миллионы следят за их деятельностью, за протестами, призывами и общественными инициативами — следят в крепнущей подпольной прессе, в сообщениях иностранных радиостанций и даже в официальной пропаганде.

Разнообразие присутствующих столь же поразительно, как и свобода, с которой они действуют. Хозяину, старейшине КОРа, перевалило за девяносто лет. Сразу же вслед за ним на шкале возраста располагается несколько других фигур: ксендз Зея, [адвокат и социалист с 1919 года] Антони Пайдак, [довоенный профсоюзный деятель и нынешний историк] Адам Щипёрский. На противоположном конце этой шкалы — тридцатилетние: Анджей Целиньский, Петр Наимский или Конрад Белиньский, которые вступили во взрослую жизнь в 1970-е годы.

У этих людей разные профессии, они выходцы из разных общественных слоев. Одни, как, например, хозяин, профессор экономики, или Ян Келяновский, биолог, широко известны в Польше и за границей. Оба — члены Польской академии наук и доктора honoris causa многочисленных зарубежных научных учреждений. Рядом с ними — большая актриса, Халина Миколайская, лауреат Государственной премии, и писатель Ежи Анджеевский. Есть тут и поэты: Станислав Бараньчак, Ежи Фицовский, Анка Ковальская. А также люди, известные своей общественной деятельностью до Второй мировой войны, во время войны и после нее. Ксендз Зея был армейским капелланом еще во время войны 1920 года против большевиков, а потом в 1939 году и во время Варшавского восстания. Антони Пайдак и Юзеф Рыбицкий — ведущие фигуры движения Сопротивления, его, можно сказать, знаменосцы. Анеля Штайнсберг, адвокат, защищала людей в бесчисленных политических процессах и до войны, и после нее. Ян Юзеф Липский — сотрудник Академии наук, бывший варшавский повстанец 1944 года, а после 1956 года президент Клуба Кривого Колеса^[18]. Он сыграл огромную роль в ходе тогдашнего периода относительной либерализации.

Более многочисленны молодые. Выделяются они не только возрастом, но и общественным статусом. Активно занявшись оппозиционной деятельностью после 1968 года, большинство из них потеряло всякие возможности для работы и нормальной карьеры. На жизнь эти люди зарабатывают в качестве маляров, ремонтируют квартиры, а пишут под псевдонимами. Выделяется среди них Яцек Куронь, крупная фигура оппозиции, в 1960-е годы отсидевший в тюрьмах шесть лет. Рядом с ним — Мирослав Хоецкий, создатель Независимого издательского учреждения NOWa^[19] («Новое»). Немного дальше — Адам Михник, один из трех поляков, чаще всего упоминаемых в международной прессе, если верить зондажам польских газет. Богдан Борусевич, которого уже в лицейском возрасте разыскивала милиция, человек исключительного мужества и находчивости; позднее он станет одной из ключевых фигур забастовки на Гданьской судоверфи. Здесь же и Анджей Целиньский, секретарь Летучего университета, носящий прозвище «Его Магнифиценция»^[20]. Присутствуют Хенрик Вуец и Ян Литыньский, сотрудники и редакторы «Роботника» («Рабочего») — журнала, роль которого в развитии польского рабочего движения трудно переоценить.

До чего же это разные люди! Эдвард Липиньский, социалист с 1905 года, по-прежнему считает себя марксистом. Его только что как раз вышвырнули из партии. Антони Пайдак, старый лидер социалистов, во время войны — представитель [эмигрантского] Лондонского правительства, похищенный затем КГБ и приговоренный на московском процессе к долгим годам тюрьмы^[21]. Другому старому социалу, Людвику Кохну, приговор вынесли в Польше, когда все попытки новой власти привлечь его на свою сторону провалились. Ксендз Зея, в свою очередь, получил срок после протестов против ареста примаса [Польши, кардинала] Вышиньского в 1953 году. Большинство епископата тогда молчало. Но не он. Ежи Анджеевский, довоенный католический писатель, в молодости ненадолго связался с одним из крайне правых журналов, а после войны вступил в партию. Его книга «Пепел и алмаз», как и фильм, который на ее основе снял Анджей Вайда, еще не подрывали легитимности новой власти. После событий 1956 года^[22] Анджеевский вышел из партии и бесстрашно присоединился к независимой оппозиции. Он был одним из немногих поляков, кто протестовал против вторжения в Чехословакию в 1968 году. Анка Ковальская, поэтесса, работала вначале в [общественно-политическом] католическом [объединении] PAX («Мир») — организации, руководимой предвоенными фашистами. Она вышла из нее после 1968 года, возмущенная тогдашней антисемитской и антиинтеллигентской кампанией, к которой PAX присоединился с восторженным энтузиазмом.

Мы, однако, находим среди КОРовцев и другие жизненные пути: поэт Станислав Бараньчак вступил в партию как раз в 1968 году, чтобы немедленно из нее выйти. Он является одной из крупных фигур своего поколения, перед ним открыта большая карьера. Но он выбирает небытие, КОР и подпольные журнальчики. Юзеф Рыбицкий никогда не запятнал себя сотрудничеством с режимом. Когда в 1968 году представители властей в поисках алиби для уравновешивания тогдашней антисемитской кампании обратились к нему с просьбой дать свидетельство о спасении евреев во время войны (в котором он сам принимал участие), Рыбицкий ответил с презрением: «Не думаю, чтобы мое свидетельство могло вам послужить, господа, — ведь я же сам еврей» (каковым он на самом деле не был). Яцек Куронь, некогда молодой страстный коммунист, а потом страстный ревизионист, провозвестник и глашатай антибюрократической рабочей революции, стал в 1970-е годы идеологом и главным практиком самоорганизации общества.

Присутствуют здесь также представители Клуба католической интеллигенции Хенрик Вуец и Мария Восек; бывший харцер Антони Мацеревич — сильная личность, человек, активно вовлеченный в студенческое движение 1968 года; он только что вырос из классической юношеской стадии левизны и увлеченности Че Геварой. Еще в 1972 году, когда продолжалась война во Вьетнаме, этот молодой человек пробовал организовать протест против визита Никсона в Варшаву. Теперь его политическая мысль концентрируется на независимости Польши.

История вкратце

Ходовая картина истории КОРа и предыстории «Солидарности», растиражированная тысячами газетных статей и экранизацией Вайды в фильме «Человек из железа», вкратце выглядит следующим образом: в марте 1968 года Польшу потряс бунт студентов, которые восстали против цензуры, беззакония и порабощения культуры. Это движение было подавлено волной арестов, массовыми изгнаниями из университетов и с работы, а также антисемитской и антиинтеллигентской кампанией. Остальная часть общества, с рабочим классом включительно, пассивно и с полной безучастностью присматривалась к демонстрациям и репрессиям.

В декабре 1970-го подошла очередь рабочих. После резкого повышения цен все Побережье поднялось на борьбу. Гданьские, щецинские и гдыньские судостроители объявили забастовку и вышли на улицы. Партийные комитеты были [в результате поджогов] охвачены огнем, имелись жертвы. Остальная часть общества, с интеллигенцией включительно, пассивно и с полной безучастностью присматривалась к трагедии.

Июнь 1976-го — очередное повышение цен, очередной рабочий мятеж. Забастовки охватывают всю Польшу. Радомский партийный комитет пылает. Чуть позже заполыхали парткомы на [варшавском тракторном заводе] «Урсус» и [на нефтеперерабатывающем заводе] в Плоцке. Власть уступает, но мстит. Тысячи рабочих выброшены за ворота, сотни попадают в тюрьмы, где их ждут избиения, пытки и истязания. Приговоры достигают десяти лет заключения. Однако на сей раз борющиеся рабочие не предоставлены самим себе. Интеллигенты с первой же минуты поднимают голос в их защиту. Протестуют, взывают к международной общественности. Молодежь спонтанно, без всякой предварительной работы, организационной подготовки или подзадоривания выступает на помощь тем, кого преследуют. В сентябре 1976-го возникает Комитет защиты рабочих [(польская аббревиатура — KOR, или КОР)]. Рождается движение солидарности, которое молниеносно добивается огромного успеха: в 1977-м все приговоренные [за участие в беспорядках] уже на свободе. КОР преобразуется в Комитет общественной самозащиты КОР — KSS KOR, или КОС КОР, — и ставит перед собой более широкие задачи. Он уже не ограничивается помощью преследуемым — хочет сотрудничать в действиях по самоорганизации общества. С этой целью ему необходимо укрепить связи с рабочими кругами. Требования по восстановлению прав всех трудящихся и соответствующие формы деятельности будут разрабатываться совместно. Здесь, в частности, мы находим зародыши «Солидарности».

В этой сокращенной лекции по истории нет фальши, однако она ставит больше вопросов, чем дает ответов. Теоретически интеллектуалы могли решиться на жест солидарности и в другие моменты польской истории. Да и состав группы, приступившей к реальным действиям, равно как и обстоятельства, которые позволили собрать под одним знаменем столь разношерстную компанию, требуют обдумывания. Однако в первую очередь нужно задаться следующим вопросом: каким образом их акция смогла принести плоды, на которые никто не рассчитывал?

Нелегко выделить, отфильтровать из послевоенной истории Польши те факторы и обстоятельства, которые важнее всего для понимания лет, предшествовавших «Солидарности». Ведь столько всяких вещей кажутся важными!

Вот самые первые послевоенные годы. Миллионы жертв — поляков и евреев. Миллионы вынужденных репатриантов — тех, кого в принудительном порядке изгнали с территорий, занятых Советским Союзом, и поселили на бывших немецких землях, которые союзники предоставили Польше.

Затем — длительная гражданская война против навязанной Советским Союзом власти. Террор — и параллельно с ним восстановление страны, варварская индустриализация, цену за которую Польша платит по сей день. И все-таки эти мобилизованные кнутом и подгоняемые, высекаемые кнутом усилия открывали перспективу для модернизации страны. Сотни тысяч крестьянских и рабочих детей азартно, с запалом взбирались по ступенькам общественной лестницы, отождествляя собственное продвижение вверх с продвижением всей страны. Поразительная смесь, в которой варварское насилие лишило народ самостоятельного бытования, вместе с тем предлагая ему нечто ценное и привлекательное — нечто такое, что заставляло спрашивать, а не является ли выбранный путь правильным.

Подстриженный под одну гребенку всяческими операциями, которые производились на его теле наглыми акушерами истории, народ был избит и разбит, его раздирали глубокие конфликты между верующими и неверующими, партийными и беспартийными, сторонниками и врагами нового строя. Линии раздела пролегали иногда внутри одного и того же человека.

Но с годами, медленно и постепенно, ситуация менялась. Народ понемногу вновь обретал здоровье. Затягивались раны, нанесенные войной и послевоенным террором. В публичном пространстве появилось новое поколение. Режим терял свое апокалиптическое обаяние. Зло сделалось банальным и утратило притягательную силу. Ежедневные проявления абсурда, материальное и духовное бесплодие строя бросались в глаза. Власть приняла облик паразита, лишенного всякой общественной полезности.

Интеллигенция разделяла опыт и испытания всего народа, его страхи и увлеченности, готовность к участию и колебания. С той только разницей, что переживала она все это, как представляется, острее. В культурном, образованном сообществе более отчетливо видны все стадии болезни и симптомы выздоровления — быть может, потому, что интеллектуалы по самой природе своих профессий более чутко регистрируют вибрации души и разума. Однако постепенно от оков страха высвобождалось и избавлялось все общество — восстанавливались общественные связи, люди переставали обращать внимание на прежние водоразделы, которые иногда еще сильно отягощали общественное сознание.

Разумеется, в это брутально сжатое и по необходимости краткое изложение происходившего нужно вписать различные общественные конвульсии и конфликты, с которыми приходилось справляться обществу и очередным властным командам. В Польше таких коллизий случалось значительно больше, нежели в других коммунистических странах: 1956, 1968, 1970, 1976, 1980.

70-е годы являются периодом ускоренной интеграции общества и все более очевидного бессилия власти. Именно на таком фоне следует позиционировать КОР, если мы хотим понять его роль в последнем десятилетии. Сначала, однако, нужно задаться вопросом, чем был КОР, ибо не подлежит сомнению, что он представлял собой нечто значительно большее, нежели те тридцать членов комитета sensu stricto (в строгом смысле слова), которые перечислялись один за другим в благодарственном документе первого съезда «Солидарности».

Инициатива исходила от молодых, от Мацеревича, Борусевича, Вуйеца, Хоецкого, Наимского и других, полных решимости нести помощь преследуемым рабочим. Они первыми бегали от суда к суду, чтобы присутствовать и ассистировать на процессах, которые власти возбуждали против трудящихся, они разыскивали жертв и их семьи, организовывали сбор средств и развозили собранные деньги нуждающимся. Эти юные помощники рабочих, избиваемые в судебных коридорах милицией или «неустановленными лицами», задерживаемые, никак не организованные и лишенные опоры, были совершенно беззащитны. Тогда-то в голову и пришла мысль — основать комитет, составленный из широко известных личностей, которые уже успели предметно выразить свою независимость. Если верить многочисленным свидетельствам, энтузиазм этой молодежи не нашел отклика у старших коллег. Последние, будучи настроенными скептически, не думали, чтобы такой комитет смог выдержать неизбежные репрессии, которые обязательно должны были на него обрушиться. Но, несмотря на это, они все-таки решились в конечном итоге придать своей солидарности с рабочими конкретное выражение.

Концентрические круги

КОР с самого начала символизировал движение, значительно более широкое, нежели непосредственное ядро названного Комитета. По мере его успехов и все более многочисленных симптомов углубляющегося кризиса власти данное движение распространялось вширь, чтобы в конце концов охватить десятки тысяч мужчин и женщин. Сколько их, собственно говоря, было? На это невозможно ответить, так как нет единственного критерия принадлежности к оппозиции. Движение образовывало концентрические круги. Первый круг составляли члены Комитета и несколько сот самых активных его деятелей, полных решимости поступать как свободные люди в свободной стране, действовать с поднятым забралом, какую бы цену им ни пришлось потом заплатить за свое мужество. Эти люди, которых выгоняли с работы, исключали из учебных заведений, подвергали каждодневным полицейским притеснениям и травле, все равно собирали информацию — с тем, чтобы беззаконие, произвол и насилие не оставались безымянными. КОРовская информационная сеть, с эпицентром в квартире Яцека Куроня, была одним из крупнейших успехов КОРа. У нее имелись большие достижения, и она сыграла огромную роль, когда с первых месяцев 1980 года Польшу стали захлестывать очередные волны забастовок. Благодаря ей трудящиеся из одного региона узнавали, бастуют ли рабочие где-то в других местах и какие требования выдвигают. КОРовцы пересекали всю Польшу. Они добрались до правительственного центра отдыха и рекреации под Арламовом, где смогли констатировать, что мелкая и крупная дичь, выращиваемая там для развлечения власть имущих и их гостей, которые приезжают сюда поохотиться, разоряет и опустошает поля окрестных крестьян; они побывали в Силезии, чтобы обследовать условия труда в шахтах, и прямиком оттуда отправились на процесс высокого чиновника из Министерства юстиции, который выстрелом из винтовки убил крестьянского ребенка.

В этом широком движении КОР играл сразу несколько отдельных, самостоятельных ролей. Основанный в значительной мере как защитный зонтик, он на практике стал реальным центром движения, его высочайшим авторитетом и инициатором большинства его акций. Так произошло потому, что его составляли люди, не только обладавшие большим авторитетом и олицетворявшие собой непрерывный характер польских устремлений к демократии и свободе, но и уже много лет вовлеченные в движение сопротивления: Куронь, Липский, Мацеревич, Михник, Блюмштайн, Литыньский и другие.

Второй круг КОРа составляли тысячи анонимных сотрудников Комитета. Это они проводили зондажи и опросы общественного мнения, под псевдонимами публиковали их результаты в подпольной прессе, организовывали сбор средств и т. д. К этому кругу следует также причислить многочисленных интеллектуалов, которые публично брали преследуемых под защиту, подписывали призывы, обращения и воззвания.

Третий круг составляли все те, кто поддерживал движение денежными взносами (в 1976 году возмущение властями было столь велико, что деньги для КОРа собирали даже в некоторых министерствах), покупал независимые издания и передавал их другим.

Общественная философия КОРа исходила из принципа, что недостаточно противиться злу — нужно противопоставить ему собственные инициативы, ибо таким путем удастся заново построить гражданское общество. Под крылом КОРа развернулись разнообразные и организационно никак не зависевшие от него общественные инициативы, вооруженные его информационной сетью, а часто и его финансовым содействием. В первую очередь я думаю здесь о прессе, об «Информационном бюллетене», литературных журналах, ежеквартальниках «Запись» и «Пульс», о периодических политических изданиях вроде «Голоса» (публикуемого людьми, близкими к Мацеревичу) и «Критики» (связанной с Куронем и Михником), о крестьянском журнале «Плацувка» («Пост») и о «Роботнике» («Рабочем»), адресованном людям труда и частично редактируемом ими самими при сотрудничестве Литыньского, Вуйеца и Борусевича. Тогда же Хоецкий вместе с группой сотрудников основал издательство NOWa («Новое»), которое гордится десятками весомых книг, романов и политических эссе. Это NOWa напечатало Солженицына и Гюнтера Грасса, Оруэлла и Гомбровича, не говоря уже о Милоше. В тот момент, когда последний получил Нобелевскую премию, NOWa было единственным польским издательством, которое могло похвалиться его фамилией в своем каталоге.

Весной 1977 года связанным с КОРом студентам пришла в голову мысль создавать студенческие комитеты «Солидарности». Именно оттуда вышли многие из последующих деятелей «Солидарности» и Независимого объединения студентов, основанного после августа 1980-го и ставшего первой официально распущенной организацией, которую после объявления военного положения, что называется, развеяли по ветру.

КОР, а точнее говоря, атмосфера, которую он создал, стояли также у истоков Общества учебных курсов, называвшегося Летучим университетом, — в память и ознаменование тайного обучения во времена разделов Польши, а затем и Второй мировой войны. Основанный примерно сотней ученых, писателей и художников, Летучий университет организовывал лекции в частных квартирах в нескольких крупных городах Польши, публиковал собственные издательские серии, организовывал научные конференции и так далее. Университет был полностью независимым от КОРа; более того, преподававшие в нем люди иногда чувствовали себя чуждыми КОРу, но возник он благодаря КОРу и его помощи.

Однако, как показала история, наибольшее влияние КОР оказал на рабочие сообщества. Тираж «Роботника», первый номер которого вышел осенью 1977 года в нескольких тысячах экземпляров, достиг в ходе августовской забастовки 1980 года нескольких десятков тысяч. Максимально широкий отклик эта газета нашла среди рабочих Гданьска, где летом 1978 года сформировался учредительный комитет свободных профсоюзов со своим собственным изданием, «Роботником Выбжежа» («Рабочим Побережья»), тесно связанным с «Роботником». Руководил этим учредительным комитетом Богдан Борусевич, а Бюро оперативных вмешательств КОРа возглавлял Анджей Гвязда. К числу самых близких сотрудников КОРа на Побережье принадлежали Анна Валентынович, Алина Пеньковская, Богдан Лис и Лех Валенса. Все они оказались главными фигурами большой августовской забастовки.

Комитеты крестьянской самообороны тоже родились из атмосферы, которую создала демократическая оппозиция, и под ее заботливым крылом. В этой среде особенно активными были Веслав Кенцик и его жена — редакторы уже упоминавшегося журнала «Плацувка», а также соучредители Крестьянского университета, где преподавали многочисленные деятели КОРа и Центра крестьянских исследований, организованного региональными комитетами крестьянской самообороны.

Все это определяло собой политическое измерение указанного движения. Следует подчеркнуть, что КОР был политическим институтом только в одном смысле, а именно в том, что все его члены и сочувствующие отдавали себе отчет в последствиях своих поступков, осознавая и прекрасно понимая следующее: в условиях тоталитарного строя, даже разлагающегося, всякие устремления к большей автономии общества неизбежно интерпретируются властью как покушение на ее права.

Однако КОР не был и не мог быть политической организацией в узком смысле этого слова. Во-первых, он не имел никакой программы, а его члены представляли широкий спектр взглядов и политических тенденций. КОР не стремился ни к свержению власти, ни тем более к ее захвату. Было, однако, абсолютно естественным, что на фоне его деятельности рождалась политическая рефлексия, которая с годами стала интегральной частью данного движения, и что КОР старался вписать свою гражданскую и общественную борьбу в более широкую картину борений за политическое и национальное освобождение Польши. Это явление было столь же очевидным, сколь и понятным, а ожесточенные дискуссии и все более резкие политические расколы усугублялись по мере того, как движение расширялось и уточнялась перспектива скорой катастрофы. Я думаю в первую очередь о различиях между КОРом и другими оппозиционными движениями, но также о конфликтах внутри самого КОРа — к примеру, три его деятеля покинули КОР, поскольку им была ближе националистическая риторика Движения защитников прав человека и гражданина, так называемого ROPCiO (ДЗПЧиГ).

Среди КОРовской молодежи — ибо старейшины остались, в принципе, верны букве общественных задач КОРа — обозначились два течения, ни одно из которых не стало ясно артикулированным. Первое — за ним стояли Куронь, Липский и Михник — стремилось сформулировать современное мышление в духе демократического социализма, приспособленного к польским условиям. Сюда, ясное дело, входила и критика тоталитарно настроенных левых кругов, а также отдельных традиций демократического социализма. Например, тут критиковали атеизм, чрезмерную заинтересованность вопросами власти и государства, безразличие к проблемам автономности человека, философию прогресса и так далее.

Второе течение, связываемое в первую очередь с еженедельником «Голос» и Антони Мацеревичем, концентрировалось на вопросах национального освобождения и национальной традиции, а социальные, общественные вопросы низводило до уровня солидаризма. Оба эти направления высказывались, правда, за освобождение народа и за демократическую организацию общественной жизни, но акценты расставляли по-разному. Бесспорен тот факт, что разделения в лоне КОРа, которые, впрочем, никогда не выходили за границы разумного, проистекали в большей степени из традиций и опыта отдельных индивидов, нежели из действительно противоположных политических подходов.

После августа

Перед подписанием августовских соглашений бастующие поставили условие: все деятели и активисты КОРа, арестованные во время данной забастовки, должны быть освобождены. И действительно, 1 сентября 1980 года они вышли на свободу. В ту же минуту возникла проблема их участия в «Солидарности». Определенные группы интеллектуалов, ранее тесно связанные с КОРом, считали, что теперь его члены должны держаться подальше от этого профсоюза. По их мнению, надлежало в обязательном порядке искать modus vivendi (временное соглашение) с властью и как можно быстрее включить профсоюз в систему, поскольку в противном случае ему грозит катастрофа, ведь присутствие на политической сцене тех КОРовцев, чью предшествующую деятельность власти никак не могли одобрить, могло только повредить делу профсоюзников… Великая победа КОРа, которую никто не подвергал сомнению, ни друзья, ни враги, стала тем самым горьким личным поражением целого ряда его деятелей. Однако в реальности их популярность, авторитет и темперамент привели к тому, что в конце концов они оказались поглощенными новым движением. Это означало смертный приговор КОРу как автономному образованию. Появилось, правда, еще несколько деклараций, готовящих его исчезновение, но, в сущности, после сентября 1980 года КОР уже не существовал.

Отдельные его члены (в частности, Ян Юзеф Липский, Збигнев Ромашевский, Хенрик Вуец) вошли в профсоюзные власти. Другие стали разного рода советниками (Яцек Куронь, Ян Литыньский, Адам Михник, Анджей Целиньский). Еще кто-то ринулся в водоворот организационной работы, в прессу и информационные службы. Однако отношение к КОРу по-прежнему продолжало разделять «Солидарность». Не было собрания, на котором Леху Валенсе не приходилось бы отвечать на вопросы, связанные с КОРом. Когда выбирались профсоюзные власти, всем кандидатам задавали вопрос об этом Комитете. Причины такого интереса были весьма многочисленны.

Некоторые дали себя убедить назойливой, беспардонной пропагандой, утверждавшей, будто бы только одна маленькая группка людей противилась вожделенному и долгожданному соглашению с властью. Изображая КОР как движение безответственных экстремистов, которые доведут дело до советского нашествия на Польшу, власть сумела успешно манипулировать отдельными кругами оппозиционеров. С другой стороны, миф КОРа до конца сохранил свою соблазнительность и магнетическую силу. Достаточно было какому-нибудь рабочему сослаться на свои доавгустовские связи с оппозицией, как на любых выборах его шансы серьезно возрастали. Такая популярность не была лишена двусмысленности. Те, кто подключился к оппозиционной работе лишь в августе 80-го года, имели, естественно, склонность вести отсчет времени от этой даты. Сам факт более ранней ангажированности ставил перед многими людьми серьезную моральную проблему: а мы? Почему мы не взбунтовались раньше? Для части из них ответной реакцией было восхищение КОРом. У других ответ принимал форму, столь же понятную психологически, [но совершенно иную], а именно: они испытывали потребность обесценивать КОР. Как же это получилось, спрашивали они, что входившие туда интеллектуалы могли открыто, почти безнаказанно действовать, в то время как другим нельзя было пикнуть ни словечка? Власть шепотком подсказывала ответ, который убедил далеко не единственного человека: члены КОРа, инсинуировало клевещущее начальство, это сталинисты, которые сохранили контакты с миром партийных боссов. Их цель, дескать, состоит исключительно в захвате власти (в особенности такую жажду приписывали людям масштаба Куроня), и они не колеблясь предадут общество, чтобы добиться своей цели. КОРовцы — это евреи или, в более простом варианте, всякие известные лица, баловни Запада (в противоположность обыкновенному простому человеку). Подобные обвинения не смущались и не отступали перед лицом явного парадокса: «экстремистов», стремящихся вроде бы только к власти, одновременно обвиняли в умеренности как синониме подлости и измены.

Итак, КОР перестал существовать. Тем не менее он все-таки воспринимался и извне, и своими друзьями как движение, которое продолжало оставаться живым. Почему? Думаю, попросту долгие годы совместной борьбы, поражений и побед, надежд и безысходности создали специфический климат и этот климат после роспуска КОРа по-прежнему прочно скреплял Комитет. Не подлежит сомнению, что в столь широком движении, каковым является профсоюз, особенно созданный из ничего, с нуля, всякие сообщества и круги, которые уже ранее были сплоченными и пользовались столь огромным авторитетом, могли восприниматься как угроза. Отдельные группировки страдали прямо-таки настоящим психозом, везде чуя КОРовские заговоры; такие люди были чрезвычайно враждебны КОРу. Однако КОР никого не оставлял равнодушным — он имел либо горячих сторонников, либо ожесточенных противников. Впрочем, и первым и вторым приходилось признавать его заслуги.

КОРовцы в период «Солидарности»

Никто не сомневался в том, что рождение большого профсоюза было историческим событием. И все знали, сколь хрупка эта победа. Со всех сторон подстерегали опасности. Сам этот профессиональный союз, осознавая собственную силу, мог перегнуть палку и реально показать свой революционный потенциал. Скажем ясно: грозило свержение строя. От этого следовало всеми силами воздерживаться: пример Венгрии и Чехословакии не оставлял на сей счет ни малейших сомнений. С другой стороны, компартия, она же ПОРП, распадалась, покидаемая своими членами, подверженная анархии и ослаблению ленинских норм. В этом таилась опасность: рассчитывать на демократизацию партии было нельзя, на нее у партии не хватало ни сил, ни способностей (более того, плодом такого развития событий могло стать советское вторжение). Единственной надеждой являлись переговоры между мощным обществом, оснащенным наконец-то подлинным представительством, и властью, способной на сохранение своей идентичности и вместе с тем на запланированные уступки.

Мне кажется, что КОР отличался от имевшихся у него антагонистов в лоне профсоюза не своим восприятием угроз и не радикализмом. Обе эти стороны отдавали себе отчет в том, что польская революция не сумеет выжить без самоограничения. Вопрос заключался в том, каким образом это сделать.

Такие люди, как Куронь или Михник, а вместе с ними, на мой взгляд, и большинство того движения, которое они представляли, проводили следующий анализ. Польша представляет собой театр революционного процесса. Нечего рассчитывать на закулисные торги профсоюзных лидеров с властью. Такая попытка разрешения существующих конфликтов может довести только до катастрофы: эти лидеры утратят авторитет, а самоограничивающаяся революция превратится в революцию sensu stricto (в буквальном смысле). Чтобы сдерживать общественное движение, нужно представить ему ясную перспективу — ограниченную, но все-таки удовлетворительную. А чтобы склонить это движение к принятию и одобрению болезненных ограничений, требуется ясно изложить грозящие опасности. Черное именовать черным, белое — белым, говорить без обиняков, даже если это могло бы вызвать раздражение у властей в Варшаве и Москве.

Не слова могут вывести танки из парков и войска из казарм, считали Куронь и Михник, а события. Если они вдруг вырвались бы из-под контроля… Нужно, таким образом, называть вещи своими именами: насилие — насилием, власть московского «разлива» — властью, руководимой из Москвы. И нужно сказать, что наша собственная безопасность велит мириться с имперскими интересами России.

Обвинения в радикализме, которые предъявлялись КОРу, вытекают в значительной мере из этой языковой стратегии. Верные КОРовской традиции громкого произнесения правды, КОРовцы не прятались за намеками, а публично и прилюдно говорили то, что другие резервировали для закрытых сектантских синклитов, где все свои. Парадоксальным образом их радикализм на уровне языка стал реально служить стратегии умеренности. Подобно Валенсе, Куронь исполнял роль пожарника, который гасит вспыхивающие забастовки, а удавалось ему это по той причине, что он говорил рабочим правду, объясняя, почему нужно соглашаться на компромиссы.

Приведу один факт, хорошо иллюстрирующий противоречие между распространенным мнением о Куроне и действительностью. Сразу же после рождения «Солидарности», находясь на вершине славы, Куронь участвовал вместе с Валенсой в митинге на щецинском стадионе. Его приняли овацией. Каждая его фраза сопровождалась бурей аплодисментов. Кроме одной: «Мы противники насилия и независимо от обстоятельств не будем мстить коммунистам». В телефонном разговоре со мной Куронь в тот день сказал: «Я понял тогда, что аплодировали вовсе не мне, а моему образу в официальной пропаганде. Во мне видят и хотят видеть революционера, поджигателя, готового резать горло всем красным».

Куроня применительно к его практической деятельности часто критиковали за умеренность. В КОРе его идею Комитета общественного спасения ждало ожесточенное сопротивление. Куронь имел в виду коалиционное правительство, которое получит поддержку как партии, так и «Солидарности» вкупе с Церковью. Он выдвинул эту мысль в тот момент, когда ситуация становилась все более безнадежной, а позднее ее подхватил PAX и даже кое-кто из партийных руководителей. Трудно сегодня сказать, была ли эта идея реалистичной. В любом случае она указывает, в каком направлении шли его мысли.

Аналогично обстоит дело со съездом «Солидарности»: Куронь подвергся там резкой критике, так как защищал компромисс по вопросу об идее создания органов рабочего самоуправления в промышленности. Это показывает, до какой степени драматичной была ситуация, в которой находились люди, подобные ему, — впрочем, и все движение тоже: осознавая мощный революционный потенциал «Солидарности», они старались сдержать взрыв. В поисках решения этой антиномии Куронь уже в сентябре 1980 года предложил программу, которую другим предстояло принять лишь спустя несколько месяцев: стремиться к modus vivendi с властью на основе ясного и четкого разделения сфер влияния. Внешнюю политику, армию и полицию предполагалось оставить власти в качестве ее прерогативы. Вопросы экономической и общественной жизни планировалось решать путем переговоров между властью и обществом, представителем которого выступает «Солидарность». Такой дуализм находил бы отражение в двухпалатном парламенте, где одна палата находится в руках власти, а вторая, общественно-экономическая, выступает как представитель общества.

Центральную роль в этой системе предстояло играть принципу самоуправляемости. Во время заседания Общенациональной комиссии «Солидарности» в июле 1981 года — наиболее интересном из всех подобных, поскольку на нем впервые встал вопрос о политической стратегии, — Куронь произнес речь, тезисы которой одобрила вся комиссия. Он рассуждал просто и напрямую: мы не можем взять власть на выборах и не можем принять модель тоталитарной партии; единственный путь, который открыт перед нами с целью вернуть народу духовную самостоятельность, — это путь автономии отдельных секторов общественной жизни, путь взятия власти там, где это возможно. Таким образом, программа самоуправляемости стала революционной программой борьбы за хозяйственно-экономическую власть. В середине 1981 года эта программа приобрела огромную популярность.

Но два месяца спустя, когда напряжение росло, тот же Куронь со всей решимостью высказался за компромисс и навязал его профсоюзу — таким способом он подре́зал крылья всему движению муниципального самоуправления. Ведь революционное движение, то есть движение, у которого не проговариваемой вслух целью является хотя бы частичное лишение правящих классов собственности, не может довольствоваться компромиссом, в том числе даже выгодным для себя. Рабочих не интересовала ни самоуправляемость предприятий, реализуемая самими трудящимися, ни более рациональная организация экономики, если главные решения оставались бы в руках власти. Самоуправляемость вызывала у них интерес только как инструмент политической борьбы.

Это лишь один из многих примеров противоречий, с которыми боролся профсоюз — революционный по своему духу, но с реформистской программой — организация людей, жаждущих радикальных перемен, но вынужденных вести переговоры с ненавистной властью. И это также пример такого противоречия, которое не могло не терзать умы, чувствительные к революционному потенциалу движения и к смертельной опасности, витавшей над всей страной.

Кор при военном положении

Объявление военного положения означало арест всех членов КОРа, кроме тех, кто случайно находился в этот момент за границей, и кроме самых пожилых. Куронь и Литыньский, Мацеревич и Михник, Вуец и Белиньский, Липский, Анка Ковальская и Халина Миколайская отправились в лагеря интернирования. Немногочисленные деятели КОРа, в частности Борусевич и Ромашевский, ускользнули от облавы. И одни и другие сыграли, однако, огромную роль в той войне, которую общество объявило диктатуре в месяцы, последовавшие за декабрем 1981-го.

Нелегко говорить об участии КОРа — то ли его изначальных членов, то ли ставших его сотрудниками позднее — в создании подпольных профсоюзных структур. Отсутствие точных и подробных данных, а также соображения, связанные с безопасностью людей, велят проявлять сдержанность. Посему мы ограничимся лишь теми, кто действует явным образом или уже находится в тюрьме. Так вот, среди ведущих фигур тогдашнего движения сопротивления мы видим двух членов КОРа — Богдана Борусевича и Збигнева Ромашевского. Первый скрывается в Гданьске, где он принадлежит к региональному руководству подпольной «Солидарности». Второй, которого тем временем смогли арестовать, сыграл большую роль в Мазовии, где он создал так называемую горизонтальную межзаводскую сеть «Солидарности» и радиостанцию «Солидарность». Не вдаваясь в подробности, скажем, что во многих городах подпольную прессу организовали люди из предавгустовской оппозиции. КОРовцы, действуя из мест интернирования или из укрытий, участвовали в дискуссиях о причинах поражения и о дальнейшей стратегии. Подпольная и зарубежная пресса печатала аналитические материалы Куроня, Михника, Литыньского и Мацеревича. Анка Ковальская, Ян Юзеф Липский и Халина Миколайская брали слово публично. Еще раз поражает разнородность их мнений, уровней восприимчивости и эмоциональной впечатлительности. В их высказываниях нет ни следа партийной линии или какой-то общей стратегии. Этих людей связывает одна-единственная вещь — наследие КОРовской традиции и «общий знаменатель» всех его деятелей: императив участия в публичной жизни. Они говорят от первого лица, подписываются собственными фамилиями и остаются свободными людьми даже за решеткой.

Процесс

Подготовительные операции к процессу над КОРом продолжаются уже давно, с самого его рождения семь лет назад, в июне 1976 года. С того момента статьи обвинительного акта часто менялись, точно так же, как менялась — в зависимости от обстоятельств — роль, которую должен был сыграть этот процесс.

Семерых главных членов КОРа впервые арестовали в мае 1977 года и обвинили в действиях, которые наносят вред ПНР и выполняются по соглашению с враждебными организациями путем постоянной передачи им специально составляемых фальшивых информационных и аналитических материалов об общественной и политической ситуации в стране. Таким способом власть мстила за мужественные и победоносные действия КОРа в пользу преследуемых рабочих. При этом КОРовцев арестовали на следующий день после загадочной смерти краковского сотрудника КОРа, студента Станислава Пыяса, которого, по всеобщему убеждению, убили люди из службы безопасности^[23].

Через два месяца перед лицом резких протестов в Польше и за границей правительство, будучи вынужденным любой ценой удержать западную помощь, необходимую для спасения разваливающейся экономики, выпустило из тюрем КОРовцев и последних рабочих. В том же самом 1977 году властные круги возобновили следствие против членов КОРа, на сей раз преследуемых за участие в организации, целью которой является преступление, заключающееся в распространении не согласованных с цензурой публикаций. Пренебрегая положениями польского Уголовно-процессуального кодекса, который требует завершить следствие в трехмесячный срок или же уточнить иную конкретную дату его завершения, процедура оставалась открытой по времени.

На протяжении долгих лет КОРовцы оставались объектом непрестанной слежки и задержаний, не говоря уже об обысках и конфискациях подпольных публикаций, обычных книг, а также печатной техники, даже типографской и копировальной бумаги. Однако в тюрьмы их больше не сажали. Власть отступила от этого правила только дважды. В декабре 1979 года, накануне годовщины бойни рабочих Побережья, они арестовали, но вскоре освободили пятнадцать человек. В августе 1980 года, во время большой волны забастовок, заключению подвергли двадцать восемь человек. Как я уже упомянул, по отчетливо выраженному требованию забастовщиков их всех освободили сразу же после подписания гданьских договоренностей.

И все эти годы процесс над КОРом потихоньку продолжался. Власть была, однако, слишком слаба и слишком хорошо осознавала, что сидит на вулкане, чтобы придать этому процессу форму настоящего судебного разбирательства, которое увенчалась бы приговорами. Стефан Ольшовский, член политбюро, оценил эту политику во времена «Солидарности» следующим образом: либеральное отношение к КОРу является следствием оппортунизма Герека. Тот хотел государства без политзаключенных, без проблем в течение периодов от амнистии до амнистии. И вот вам, мол, последствия такого поведения… Та группировка [в составе партийного руководства, куда входил Ольшовский] умела использовать этот чрезмерный либерализм генсека.

Едва в ноябре 1980 года с горем пополам закончился конфликт вокруг регистрации «Солидарности», как тут же разразился следующий. Деятели «Солидарности» раздобыли письмо генерального прокурора, посвященное «действовавшим до сих пор принципам преследования участников нелегальной антисоциалистической деятельности». Указанный документ вкратце излагает историю борьбы с оппозицией, обвинявшейся прежде всего в том, что она объединяется в организации, цель которых состоит в подготовке и распространении подпольных печатных материалов. Перед нами история полицейского бессилия. Это, впрочем, не отменяет того факта, что данный документ заканчивается инструкцией, которую есть смысл вкратце изложить. Из определенных текстов и публичных высказываний представителей антисоциалистических группировок будто бы вытекает — по утверждению генерального прокурора, — что они стремятся к захвату власти, в том числе и силой. Названные лица уже говорят об этом открыто. Приготовления к реализации указанных целей позволяют квалифицировать подобные деяния в категориях Уголовного кодекса как подготовительные действия к свержению государственного строя силовым путем. Поэтому необходим отбор и накопление доказательств, что позволит в конечном итоге сформулировать обвинительный акт.

В переводе на общедоступный язык этот фрагмент означает следующее: в тот момент, когда власть пыталась убедить общество в своем горячем желании мирного сосуществования, в момент, когда еще преобладал оптимизм, она уже готовила месть. Эта фраза предвещает обвинения, которые двумя годами позже выдвинут против КОРа. Стало быть, решение уже давно было принято.

В 1981 году Польское агентство печати (ПАП) проинформировало, что начато следствие против КОРа. В коммюнике ПАП этот Комитет описывался как организация, находящаяся на содержании у зарубежных диверсионных центров, направленная против государства, его общественного строя, его внешних союзов и внутреннего мира. Через месяц мы узнали, что Куроню и Михнику предъявлены обвинения в участии в преступной организации, а также в действиях, порочащих государственный строй и его учреждения. Декорации были готовы, актеры выбраны. Оставалось лишь спешно дополнить или изменить некоторые части сценария. Если процесс должен был выполнить поставленную перед ним дидактическую роль (а другой роли он и не выполнял), то такие оперативные коррективы были необходимы. Тем временем дидактические цели менялись в зависимости от текущих обстоятельств. Пока КОР реально действовал — прежде чем он самораспустился после августа 1980-го, — репрессии и непрекращающиеся приготовления к процессу имели целью минимизировать ущерб от его деятельности и подавить те зародыши свободы, символом которых выступал КОР. После рождения «Солидарности», когда именно это общественное движение охватило миллионы людей, а КОР стал всего только символом, атаки против него и подготовка к процессу в действительности нацеливались в «Солидарность», в ее независимость, в ангажированность интеллектуалов. Речь шла о том, чтобы навязать профсоюзу всяческие табу как условие любых соглашений и договоренностей с властями. Это была классическая «тактика салями»^[24]: если бы профессиональный союз согласился на устранение членов КОРа, власти, несомненно, потребовали бы вышвырнуть остальных «радикальных» и «безответственных» советников, потом — «безответственных» лидеров профсоюза и так далее. Процесс против КОРа должен был служить постепенному порабощению профсоюза. «Солидарность» отдавала себе отчет в этом и не позволила заманить себя в ловушку.

Ликвидация профсоюза 13 декабря 1981 года, естественно, изменила стратегию власти. «Тактика салями» перестала быть полезной. Нужда в очередных ампутациях, производимых на теле профсоюза, исчезла, коль скоро его уничтожили одним махом — целиком и полностью. Однако КОР в качестве символа оставался полезным. Теперь процесс над ним должен был a posteriori (апостериори) обосновать объявление военного положения. Требовалось любой ценой показать, что заговор против государственного строя и власти действительно существовал. Требовалось доказать, что «Солидарностью», родившейся, как это неустанно повторяют власти, «из справедливого гнева рабочего класса», с целью «сказать „нет“ искажениям и извращениям социализма, но не социализму», манипулировали разные «антисоциалистические группки, сосредоточенные, главным образом, вокруг КОРа». Рабочий класс, хороший по самой своей природе, не может быть виноват — виновников надобно искать в других местах, среди зарубежных агентов, интеллектуалов, евреев и пресловутых велосипедистов.

Итак, КОР служит козлом отпущения. Власть — а тонкость не числится среди ее доминирующих качеств — попадает в гротескную ситуацию, обвиняя в своем коммюнике от 2 сентября 1982 года интернированных уже на протяжении девяти месяцев КОРовцев в организации демонстраций, которые 31 августа 1982 года прокатилось через всю Польшу по призыву подпольного руководства профсоюза.

А процесс над КОРом — так же как и процесс семи руководителей «Солидарности», который должен состояться после него, — уже не касается людей из плоти и крови, хотя обвиняемым предстоит дорого заплатить за свое мужество, ангажированность и борьбу. Однако на сей раз судить и осудить собираются символ — символ надежды, символ общей для всех поляков мечты о свободной, справедливой и демократической родине. На скамью подсудимых должна сесть «Солидарность» как воплощение этих мечтаний, а вместе с ней — весь польский народ, который не перестает демонстрировать свою привязанность к идеалам и надеждам, вызванным к жизни в августе 1980-го.

Между примирением и восстанием

Август 1982 г

Язык военного столкновения

Лозунги «Ворона и не охнет, как подохнет», «Против орла ворона мала»^[25], якоря «Борющейся Польши» на стенах и на страницах подпольной прессы^[26], возвращение слов, издавна, казалось бы, связанных с прошлым: оккупация, война, облавы, коллаборационизм. Иными словами, язык, до крайности конфликтный, чрезвычайно нагруженный в эмоциональном плане, язык острой борьбы, сражения.

С другой стороны, непрестанно и в разных версиях повторяются слова о необходимости компромисса, национального согласия, примирения. Язык мира, язык арбитража и посредничества.

Они сосуществуют, живут вместе. Как? Почему? Каковы последствия этого?

Чем является язык борьбы и сражения в устах поляка, прошедшего через испытания и опыт военного положения? Он представляет собой — во-первых — спонтанную реакцию на то, с чем столкнулась Польша. В коллективной памяти воскресают картины оккупационного кошмара, драм, которые разыгрывались после восстаний. Люди инстинктивно, самопроизвольно обращаются к разным моментам нашей и чужой истории в поисках прообразов той ситуации, которую они переживают в данный момент. Язык конфликта, язык морального возмущения и той обиды, которую довелось испытать, служит не только для передачи чувств и мыслей; он является также инструментом мобилизации и сплочения нас против них. Его функция — усилить существующие разделения, сделать возможным выживание сообщества, оказавшегося под угрозой. Если смотреть через призму этого языка, то преодоление конфликта возможно лишь в результате конфронтации и окончательной победы одной из сторон.

Посреднический, примиренческий язык представляет собой язык разума, который ищет решения для конфликтных ситуаций — вопреки чувствам, наслоившимся предубеждениям, расхождениям интересов. Посреднический язык — это язык тех, кто, не веря в победу, хочет избежать поражения, которое неизбежно превратилось бы в катастрофу для всех. Этот язык ищет трудного равновесия между одобрением принципов — и признанием реальности вкупе со всеми ограничениями, которые она навязывает.

Сосуществование этих языков носит конфликтный характер; один из них лишает достоверности второй. Трудно относиться всерьез к языку национального согласия, когда одновременно в партнере такого согласия видят оккупанта, продажного типа, в самом лучшем случае — жулика и обманщика. В равной мере трудно относиться к конфликтному языку всерьез, когда верят в декларации о необходимости, даже обязательности примирения. Ведь компромисс предполагает хотя бы какую-то общность интересов, которая не может существовать в манихейском мире.

Точно так же и в лагере власти конфликтный язык сосуществует с примиренческим. Конфликтный язык, будучи не в состоянии обращаться против всего общества, видит врагов в «экстремистах», «антисоциалистических элементах», «контрреволюционном подполье» — словом, в «политических авантюристах». Роль этого языка заключается в оправдании декабрьского заговора^[27], в том, чтобы сломить волю общества к сопротивлению. Вместе с тем он позволяет аппарату власти сплотиться, придает ему дополнительное мужество, отвагу и веру в будущее.

У власти примиренческий язык частично выражает осознание того, что без отыскания какого-нибудь modus vivendi с народом единственной альтернативой для нынешней холодной гражданской войны может быть лишь война горячая. Речь идет одновременно или же по преимуществу о возбуждении в обществе надежды на то, что не все послеавгустовские завоевания будут у него конфискованы, что военное положение является своего рода временной мерой, и выход из него возможен через соглашение между обществом, примирившимся со своей судьбой, и властью.

Сосуществование двух языков в лагере власти частично является результатом глубоких разделений внутри нее, однако в первую очередь оно служит инструментом борьбы с обществом — его попеременно то лупцуют дубинкой угроз, то подкармливают морковкой надежды.

Язык Церкви, несомненно, носит последовательный характер. Церковь немедленно выступила в защиту тех, кого обижают, против беззакония. Одновременно в высказываниях ее самых видных, самых выдающихся представителей доминирует забота о том, чтобы общество не оказалось окончательно разделенным, — по словам примаса, на «власть, которая приказывает и заставляет, и на подданных, которые молчат и ненавидят». Церковь решительно и с первой минуты высказывается за общественное примирение и последовательно избегает конфликтного языка. Этим, думается, можно объяснить тот факт, что порою она направляет более резкие слова в адрес людей, устраивающих манифестации против бесправия, чем по отношению к тем, кто их лишил этих прав.

Заботу примаса (которая может казаться чрезмерной) о том, чтобы не порочить и не осмеивать власть, можно объяснить опасениями по поводу возможного создания — уже в плоскости языка и мыслей — пропасти столь глубокой, что засыпать ее станет невозможно. Такое движение против течения всеобщих настроений и оценок требует от Церкви большого мужества и глубокого чувства ответственности.

Выше мы обращали внимание на проблему взаимоувязанности тех языков, которыми пользуются вовлеченные в конфликт стороны. Как минимум столь же существен вопрос об их реализме. Не обладает чертами реализма язык, формулирующий проекты и создающий ожидания, которые не могут сбыться. Не является также реалистическим язык, чрезмерно отдаляющийся от ожиданий, мыслей и чувств людей, которым он адресован, ибо в таком случае он не в состоянии влиять на их поведение.

Не грозят ли разговоры о войне и об оккупации, обращение к традициям повстанцев и АК грядущим перерождением сотен, тысяч мужественных и действующих нелегально людей в секту непреклонных, которые непримиримы в своих отношениях с властью и действительностью? Создает ли подобный язык перспективы на будущее, принимая во внимание то, что свержение коммунистической власти трудно рассматривать как цель непосредственных общественных действий?

В дальнейших разделах этой статьи мы не поднимаем вышеуказанных вопросов. Просто нам кажется, что пока еще слишком рано для беспокойства такого рода. Однако же здесь стоит задаться следующим вопросом: насколько реалистичен примиренческий язык? Другими словами, каковы шансы на соглашение общества с правящим классом?

Национальное согласие: актуальность или анахронизм?

Чтение статей в подпольной прессе, заявлений профсоюзных лидеров, а также многочисленных документов, которые разрабатываются в независимых кругах, производит иногда сюрреалистическое впечатление. В то время как 13 декабря выглядит цезурой, отделяющей одну от другой две предельно различающиеся эпохи, непрерывно доводится читать и слышать о согласии, примирении, компромиссе — так же, как перед декабрем, и даже чаще, нежели перед декабрем. Складывается впечатление, что факторы, связывающие шестнадцать месяцев Польши «Солидарности» и Польши военного положения, рассматриваются как более важные, чем те, которые их разделяют. Имеем ли мы здесь в действительности дело с ощущением фундаментальной непрерывности ситуаций и проблем, которая обосновывает политический выбор в пользу поиска какого-то соглашения с коммунистической властью? Или же это скорее некий анахронизм, продолжение того политического мышления и той практики, которые не были лишены определенных шансов в прошлом, но абсолютно не имеют их в радикально иной ситуации военного положения?

Прежде чем взяться за оценку того, насколько актуальна программа национального согласия, вернемся к временам легально действовавшей «Солидарности», чтобы внимательнее присмотреться к аргументам, выдвигавшимся тогда в поддержку такой программы. Нас здесь интересуют как аргументы, формулировавшиеся открыто, так и те, что удается прочитать между строк тогдашних аналитических материалов. Резюмируем их в следующих трех пунктах.

1. Стратегические, политические и идеологические интересы СССР ограничивают возможные перемены в Польше. Каждый по-своему давал определение той сфере, за пределами которой начиналась опасность, но опять-таки каждый осознавал ее существование.

2. Сила польского общества, его сознание, традиции, культура заставляют власти, как варшавские, так и московские, отказываться от проектов низведения Польши до того состояния общественного раздробления, которое присуще другим странам соцлагеря. Всякая власть — если она хочет избежать катастрофы — вынуждена считаться с устремлениями и запросами поляков.

Приведенные выше утверждения очерчивают поле маневра и служат источником своеобразной директивы для деятельности для власти и общества: и те и другие должны само-ограничиваться при реализации собственных целей, Польша не может быть ни свободной, ни коммунистической.

3. В Польше произошло стойкое расхождение власти и авторитета. Власть — как возможность вынуждать определенные коллективные действия — и авторитет — как способность склонять к желательным формам поведения благодаря готовности общества прислушиваться и повиноваться — стали атрибутами разных институтов. Властью располагает партия, авторитетом — Церковь и «Солидарность». Развод власти и авторитета эквивалентен разводу государства и общества.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

16

Адам Михник (р. 1946) — видный польский публицист, историк и политик, а в эпоху «народной» Польши — не менее видный диссидент, ставший в 1970—1980-е гг. одним из главных советников Леха Валенсы и всей «Солидарности». После 1989 г. бессменный главный редактор «Газеты выборчей» — самой крупнотиражной и вместе с тем самой авторитетной ежедневной газеты в Польше (такое сочетание большой популярности издания и его солидности само по себе необычно и свидетельствует о высочайшем уровне А. Михника как редактора).

17

В 1977–1979 гг. в частных домах деятели оппозиции организовывали лекции по гуманитарным и общественным наукам под «исторической вывеской» Летучего университета (он действовал в конце XIX — начале XX в., а его название и тогда и сейчас было связано с отсутствием постоянного помещения и непрерывными изменениями мест, где читались лекции). Из-за их тематики тогдашние власти ПНР боролись с деятельностью Университета: преподавателей и слушателей задерживали, а занятия разгоняли с привлечением боевых отрядов Социалистического союза польских студентов и Союза польской социалистической молодежи.

18

Клуб Кривого колеса — дискуссионно-политический клуб, образованный в октябре 1955 г. в Варшаве. Вначале действовал в квартире на ул. Кривое Колесо (отсюда название), затем в одном из домов культуры в центре города. Главной формой его деятельности были еженедельные дискуссионные собрания, в которых участвовало в общей сложности несколько тысяч человек (ученых, писателей, публицистов, художников), занимавших самые разные идейные и политические позиции.

19

Первые три буквы этой аббревиатуры как раз и означают «Независимое издательское учреждение».

20

В Польше это титул университетского ректора.

21

Речь идет о «процессе шестнадцати» — показательном политическом процессе руководителей Польского Подпольного государства, проведенном 18–21 июня 1945 г. в Москве. В феврале 1945 г. польские политики получили от представителя НКВД генерала И.А. Серова (доверенного лица Сталина) приглашение на политические переговоры (с гарантией безопасности); 27–28 марта после прибытия на встречу их арестовали, перевезли из Варшавы в Москву и подвергли следствию, причем до начала мая власти СССР не информировали западных союзников об этом аресте. Во время процесса обвиняемым предъявили фальшивые обвинения, в частности о сотрудничестве Армии Крайовой (АК) с Германией и о диверсиях в тылу Красной Армии. Процесс должен был дискредитировать легальные лондонские власти РП в глазах польского общества и мирового общественного мнения. Одновременно с этим процессом в Польше создавалось Временное правительство национального единства. Последний командующий АК генерал Л. Окулицкий получил 10 лет тюрьмы, вице-премьер Правительства РП и его представитель в стране С. Янковский — 8 лет, министры Правительства РП по делам страны и одновременно заместители его представителя в стране А. Бень и С. Ясюкович — по 5 лет (такой же пост занимал и А. Пайдак), остальные — от полутора лет до четырех месяцев, трое были даже оправданы. Большинство участников процесса в конечном итоге вернулись в Польшу, за исключением Окулицкого, Янковского и Ясюковича, которые погибли в тюрьме. Пайдака (1894–1988), отказавшегося давать показания, судили не в этом процессе, а отдельно, и в ноябре 1945 г. он получил те же 5 лет тюрьмы. После отбытия срока его сослали в Сибирь; в 1955 г. он вернулся на родину, работал юрисконсультом; был соучредителем КОР (1976) и ROPCiO (ДЗПЧиГ, 1977), речь о котором пойдет ниже.

22

Об этих событиях (получивших название «польский Октябрь», или «Октябрь’56») далее будет не раз идти речь в разных текстах этого тома.

23

Станислав Пыяс — краковский студент, его смертельное избиение убэшниками в 1977 г. (по официальной версии, он будто бы захлебнулся кровью из ран, возникших вследствие падения с лестницы) вызвало серьезное общественное беспокойство, в том числе демонстрацию, которую разогнала милиция.

24

Суть этой тактики заключается в том, чтобы достигать намеченной цели не сразу, а постепенно, «ломтик за ломтиком». Например, на переговорах это такая тактика, с помощью которой пытаются добиться нужного результата, получая уступки малыми дозами в ситуациях, когда другая сторона почти наверняка отклонила бы все предложения, если бы они были сформулированы одновременно. Такая тактика особенно эффективна против оппонента, который главным образом заинтересован в ограничении потенциального ущерба.

25

В буквальном переводе с польского эти лозунги звучат так: «Ворона подохнет» и «Не победить орла вороне».

26

Якорь был во время Второй мировой войны эмблемой Армии Крайовой и «Борющейся Польши», а в 1980-е гг. его стали использовать (иногда несколько модифицируя) такие радикальные организации, как ДЗПЧиГ, Конфедерация независимой Польши и «Борющаяся „Солидарность“».

27

Имеется в виду военное положение, которое было внезапно и по-заговорщицки введено 13 декабря 1981 г.