Табу и невинность

Александр Смоляр

Александр Смоляр (р. 1940) – польский журналист, один из ведущих польских политических аналитиков; в 1971 г. был вынужден эмигрировать во Францию из-за участия в студенческих протестах 1968 г.; советник двух премьер-министров в посткоммунистической Польше. В книге «Табу и невинность» его статьи, очерки и интервью за последние 30 лет сгруппированны в три раздела. Первый посвящен польским делам, в частности политическим и социальным изменениям 1990–2000-х гг. Во втором рассматриваются международные проблемы, главным образом связанные с пересмотром истории, происходящим в разных странах, и его последствиями для глобальной политики (среди прочего во Франции и в России). В третьем, самом личном разделе – «Беседы и прощания» – собраны проведенные им интервью (с Р. Ароном и Е. Гедройцем) и воспоминания (о Я. Куроне, К. Еленьском и М. Эдельмане). Одной из центральных тем книги стали болезненные сложности запутанных польско-еврейских отношений. Никакие мины не являются более взрывоопасными и никакие тропы – более запутанными (в том числе и эмоционально), нежели эта, и нет лучшего проводника-вергилия по этому лабиринту, чем Александр Смоляр. Составителям сборника удалось создать своего рода «рассказ о борьбе мыслей с чувствами своего народа».

Тимоти Гартон Эш

Aleksander SMOLAR

TABU I NIEWINNOŚĆ

© Мысль, 2012

* * *

Александр Смоляр (р. 1940) — польский журналист, политолог, президент Фонда им. Стефана Батория. Окончил Варшавский университет в 1964 г. по специальности социология и экономика. Во второй половине 60-х годов работал на кафедре политической экономии, был членом Польской объединенной рабочей партии и вторым секретарем факультетского комитета партии.

В марте 1968 г. принял участие в протестах польских студентов, арестован и почти год, до февраля 1969 г., провел в тюрьме. После выхода из тюрьмы был уволен из университета и работал на промышленных предприятиях. В 1971 г. эмигрировал. Основал политический ежеквартальник «Анекс» и являлся его главным редактором в 1973 — 1990 г. Работал в Национальном центре научных исследований в Париже.

После 1989 г. работал советником премьер-министров Польши Тадеуша Мазовецкого и Ханны Сухоцкой. С начала 1990-х годов входил в руководящие органы польских партий «Демократический союз» и «Союз Свободы». С 1990 г. президент Фонда им. Стефана Батория.

«Александр Смоляр является превосходным аналитиком польской политики, по мнению многих — самым лучшим из числа ныне живущих. В качестве литератора и комментатора, в качестве аналитика польской политики, которого уважают польские политические деятели левой и правой ориентаций, а также читатели со всего мира, наконец, в качестве президента Фонда им. Стефана Батория, играющего в Польше важную роль форума для цивилизованных дебатов о политике и публичных делах, Александр Смоляр, как мало кто другой, способствовал возникновению современной, европейской Польши, которая и психологически, и политически суверенна во взаимоотношениях с Востоком и Западом, с прошлым и будущим. Об этом свидетельствует представленная здесь подборка его эссе, очерков и интервью за последние 30 лет».

Тимоти Гартон Эш

Введение

У слова «анализ» древнегреческие корни, и первоначально оно означало разложение чего-либо на составные части с целью лучшего понимания. В различных значениях указанное слово появляется в математике, грамматике, химии и оптике. В философии оно обладает дальнейшими коннотациями: «поиск источников исследуемого явления или объекта», раскрытие общих принципов, лежащих в основе определенных явлений.

Александр Смоляр является превосходным аналитиком польской политики, по моему мнению — самым лучшим из числа ныне живущих. Можно задаться вопросом, какой набор качеств играет в этом решающую роль. Ответы дают собранные здесь эссе. Анализируя его анализы, мы выявляем их составные элементы.

Во-первых, о Смоляре можно сказать в настоящем времени ровно то, что сам он говорит здесь в прошедшем о Мареке Эдельмане: «…страстно увлекался политикой»^[1]. Один мой знакомый англичанин говорит, что британская политика выглядит для него как театральный спектакль, который играется ежедневно. Утром он просыпается и думает: «Что же случится на сцене сегодня?» Полагаю, точно так же обстоит дело и с автором этих эссе.

Многие из тех, кто разделяет с ним названную страсть, выбрали для себя карьеру реального политика, ангажировавшись непосредственно в партийное соперничество за власть. Да, конечно же, Смоляр активно включился в поддержку КОРа^[2] и всей польской демократической оппозиции, а после 1989 года участвовал в рождении, в последующей земной жизни и в конечном итоге в жизни загробной [таких либеральных партий, как]^[3] Уния свободы и [ее наследница] Демократическая уния. Однако он всегда сохранял критическую дистанцию, столь необходимую хорошему аналитику. Знал, что «слово имеет решающее значение», если процитировать Ежи Гедройца^[4] из беседы с ним, помещенной в данном томе. Поэтому Смоляр употреблял слова не как политик, для которого они служат лишь инструментом в борьбе за власть, а как интеллектуал, которому слова помогают добраться до правды. В этом смысле он всегда был spectateur engagé (ангажированным, или пристрастным, зрителем), если воспользоваться классической формулой, ассоциирующейся с другим его собеседником из данного сборника, Реймоном Ароном^[5].

В случае Смоляра эта решающая критическая дистанцированность является не только духовной позицией, но еще и географическим фактом. Покинув Польшу в 1971 году из-за бесславных событий Марта 1968-го^[6] и их последствий, которые то и дело мелькают в этой книге, словно тень отца Гамлета, он почти 40 лет прожил в Париже. Из них последние 20 провел между Парижем и Варшавой. Как в долгосрочном, биографическом смысле, так и в чисто оперативном — с недели на неделю — его жизнь можно назвать непрерывным путешествием из Варшавы в Варшаву. Смоляр знает самые свежие подробности каждого, пусть даже ничтожного события в польской политике (которая не раз выглядит удручающей), но вместе с тем способен из парижского далека увидеть более широкую картину. Особенно обогащающими — и это отчетливо видно в данной книге — оказываются тут международные сравнения — и с Центрально-Восточной Европой, и намного более отдаленные. На страницах данного сборника слышны несмолкающие отголоски авторитарного и поставторитарного опыта Испании, Португалии и Латинской Америки.

Подобные «географические» наблюдения переносятся также на литературу. Как и его друг Пьер Хасснер — аналитик международных отношений ароновского извода, — Смоляр тоже производит такое впечатление, словно он все прочитал и каждого выслушал. Его эссе пестрят отсылками к другим авторам и мыслителям, чьи наблюдения он часто сгущает и уплотняет, конденсируя в одну сжатую, меткую формулу. Написанные им тексты, а особенно беседы с ним выглядят будто ларец с драгоценностями, которые он извлекает оттуда с ошеломляющей быстротой. Есть столько вещей, которые надо высказать, а времени так мало… Однако понимание тонкостей, сложностей и нюансов не заслоняет Смоляру более широких перспектив — глядя на деревья, он видит и лес.

У Смоляра есть репортерский дар — умение схватывать существенные детали и значимые подробности (этот талант полностью развился в описаниях посткоммунистической Европы, принадлежащих перу его сына Петра^[7]). Александр Смоляр отмечает, к примеру, что в 1976–1977 годах маленькие суммы для КОРа собирали даже в некоторых министерствах или что он в 1971 году встретил в Болонье больше коммунистов, нежели перед этим на протяжении всей своей жизни в Польше. Нравится ему также и термин «ольшевики», обозначающий польских правых радикалов после 1989 года^[8]. Однако он не задерживается сколько-нибудь долго на поверхности явлений. В отличие от обычного репортера, для которого первоочередная цель — воспроизвести ощущения, климат, колорит или эмоции, Смоляр, будучи аналитиком, хочет, словно анатом XVIII века, забраться скальпелем под кожу, увидеть мышцы, сухожилия, кости. Хорошим примером этого служит эссе о «Польской революции», которую автор делит на три классических течения: умеренных, радикалов и людей ancien régime (старого порядка), называемых им в специфическом контексте посткоммунистической Польши «старо-новыми». Это очевидное упрощение, но до чего же оно поучительно!

Наш краткий анализ анализов Александра Смоляра следует дополнить двумя другими, и тоже необходимыми, элементами. Первый — это ясный, четкий и острый стиль, далекий от помпезной и мутной тарабарщины большинства научных текстов, но никогда не соскальзывающий в журналистскую поверхностность. Автор не боится смелых, порою шокирующих тезисов, но всегда подкрепляет их фактами и аргументами.

Во-вторых, разработки Смоляра, как и все хорошие политические анализы, опираются на знакомство с историей. Дело в том, что связи между памятью и историей — индивидуальной и коллективной — представляют собой вторую важную сюжетную канву его писательства, в том числе и в данном томе. Смоляра интересует память как таковая — vide (смотри) его поучительные эссе о Франции. Но наибольший интерес вызывают у него две коллективные идентичности, которые можно бы назвать его собственными правой и левой руками, — идентичности польская и еврейская. Не было бы, пожалуй, ошибкой сказать, что обеим этим рукам сильно досталось — как у кого-нибудь такого (автор знает это лучше многих), кто в результате аварии получил болезненный ушиб или травму.

В беседе с Ежи Гедройцем, состоявшейся у Смоляра в середине 1970-х годов, опубликованной впервые в 1986 году, а теперь перепечатанной в данном сборнике и по сей день наполненной живым содержанием, есть такой увлекательный момент. Взвешивая болезненные сложности запутанных польско-еврейских отношений, Гедройц говорит: «Да, это трудный вопрос, который, кстати, чрезвычайно нам вредит и очень нас отравляет. Но, знаете ли, это ужасный народ». На что Смоляр вставляет единственное слово: «Какой?» А Гедройц отвечает: «Ну, поляки».

В этом месте я чувствую себя обязанным, парафразируя прославленные слова Райнера Марии Рильке («ein jeder Engel ist schrecklich», «каждый ангел ужасен»^[9]), сказать: каждый народ ужасен. Говоря точнее, каждый ужасен по-своему. Германия, Франция, Англия, Америка — каждая из этих стран специализируется в какой-то своей ужасности (Америка, к примеру, в параноидальной охоте на ведьм: в XVII веке это Массачусетс, в 1950-е годы — маккартизм; наконец, вспомним происходящее там после 11 сентября 2001 года). Ужасная национальная специфика появляется и входит в острую стадию в периоды растущей напряженности, войны, экономических срывов и в прочих исключительных ситуациях.

Много есть минных полей и извилистых тропинок во взаимоотношениях между самыми разными европейскими народами — достаточно подумать о таких коллизиях, как англо-ирландские, немецко-русские или кастильско-баскские в Испании. Но с полной убежденностью могу констатировать, что никакие мины не являются более взрывоопасными и никакие тропы — более запутанными (в том числе и эмоционально), нежели те, которые обычно называют польско-еврейскими отношениями. Lasciate ogni speranza, voi ch’entrate! («Оставь надежду, всяк сюда входящий»^[10].)

С равной убежденностью добавлю, что нет лучшего проводника-вергилия по этому лабиринту, чем Александр Смоляр. Не обходя никаких трудностей, он ясно показывает всю сложность ситуации. Его раннее эссе «Табу и невинность» (1986) остается — при всем, что написано впоследствии, — одним из наиболее нюансированных и проницательных анализов многочисленных травм 1930°1940-х годов.

В более позднем тексте, озаглавленном «Парижский Май и польский Март», он отмечает с ноткой намеренного преувеличения, что абсурдно говорить о польско-еврейском диалоге в современной Польше, поскольку еврейской стороны уже нет. В результате «Польша ведет диалог сама с собой».

Анализируя все, что произошло в Марте 1968-го, он пишет:

«Ибо власти начали „обезевреивание“ ПНР по той причине, что рассчитывали на популярность такой политики или хотя бы на пассивную благосклонность немалой части общества».

Его комментарий насчитывает всего четыре слова: «И они не просчитались».

Затем Смоляр напрямую ставит вопрос, над которым я и сам не раз задумывался: «…откуда столько евреев, евреев-поляков, поляков еврейского происхождения, поляков с еврейскими корнями — ох, какие же у польского языка проблемы с евреями! — среди инициаторов движения 1968 года?» (в числе которых, ясное дело, и он сам). И отвечает предварительной гипотезой: «Так нельзя ли в свете этого интерпретировать ангажированность в мятежные проявления 1968 года как бунт послехолокостовской генерации против трагического груза истории, который обременял поколение их родителей?» Я бы расширил данную аргументацию. Существует чисто эмпирический тезис, против которого стали бы возражать лишь немногие из зарубежных исследователей польской истории (если таковые вообще бы нашлись): что указанная небольшая группа (с какой бы точностью ни формулировать ее дефиницию) сыграла огромную, несоизмеримую с ее численностью роль в беспрецедентном, растянувшемся на 1968–1989 годы мирном освобождении Польши, а потом, уже в следующем двадцатилетии, в демократизации этой страны и ее интеграции с Европой. Достоин внимания тот факт, заведомо противоречащий рефлексу, который ассоциирует Польшу с антисемитизмом (и который все еще продолжает оставаться куда как частым в Америке, Франции или Великобритании), что на протяжении всего лишь двух десятилетий независимая Польша имела трех глав дипломатической службы еврейского происхождения.

Иными словами, за 20 лет их тут оказалось больше, чем в Америке за 200 лет. Не существует единственного, да еще и простого объяснения этого исключительного польско-еврейского вклада в возрождение свободной Польши. Каждый конкретный человек продвигался несколько иной тропой, и посему одни лишь индивидуальные биографии скрывают в себе убедительный ответ.

Именно эссе Смоляра на данную тему представляются, пожалуй, самыми глубокими во всем этом сборнике; они же принадлежат и к наиболее личным. Но никакое из них не является ни более глубоким, ни более личным, чем тот долг памяти и та честь, которые он воздал Мареку Эдельману, — траурная речь на похоронах последнего, очень метко сделанная завершением данного тома. В этом честном и трогательном эссе автор спрашивает: «Как быть поляком, не переставая быть евреем?» И пишет о «подлинном еврействе» Эдельмана, от которого его самого «отсекла история, варианты, выбранные родителями, да и мои собственные решения в пользу Польши и польскости».

В этом месте, пользуясь своей дистанцированностью инсайдера-аутсайдера, я хотел бы взять на себя смелость высказать одно замечание, которое — как мне представляется — здесь вполне уместно. Многих из ведущих деятелей британской интеллектуальной и публичной жизни можно по некоторым критериям признать евреями. В строго определенных контекстах их можно определить термином «британские евреи». В большинстве ситуаций их назвали бы просто британцами. В более обширных биографических разработках они получили бы название «еврейско-британских» или же «британско-еврейских» писателей, юристов, журналистов, политиков и т. п. С любыми уместными здесь оговорками все это можно, пожалуй, посчитать семантическим признаком некой цивилизованной нормальности. Благодаря выбранным им жизненным вариантам, своей индивидуальности, образу мышления, преданности делу польской свободы, а также мужеству той интеллектуальной ясности, с какой Александр Смоляр смотрит на польско-еврейскую историю, он весьма значительным образом поспособствовал приближению свободной Польши к такому цивилизованному состоянию.

Однако его участие в построении современной нормальности в Польше выходит далеко за рамки этого специфического вопроса. Когда мы говорим о «нормальности», а особенно о «нормализации», весьма показана осторожность. В XIX и в начале XX века Великобританию во многих европейских странах (в том числе и в Германии) ставили в пример как образец современной нормальности, однако сами британцы гордились своей уникальностью. Говоря о «нормализации» в Чехословакии после вторжения в августе 1968 года, Советский Союз имел в виду возвращение к коммунистической норме. После объединения Германии в 1990 году консервативные немецкие интеллектуалы говорили о «нормализации» страны. Они были заинтересованы в том, чтобы Германия как народ и государство больше напоминала сегодняшнюю Францию. Но можно ли назвать Францию начала XXI века нормальной? Что же касается Польши, то ситуацию, когда она является суверенной, независимой и самоуправляющейся страной, когда она на равных со своими западными, северными и южными соседями принадлежит к содружеству безопасности и политико-экономического сотрудничества, следует, рассматривая все перечисленное в историческом аспекте, признать состоянием, которое в основе своей является ненормальным — совершенно неизвестным в новейшей истории Польши.

Однако в Европе начала XXI столетия мы приблизительно знаем, что имеем в виду, — даже если наши нормы были в прошлом (и могут, к сожалению, оказаться в будущем) далекими от нормальности. В сферу этой современной европейской нормальности входит политико-юридический суверенитет, добровольно делегируемый в рамках Европейского союза и НАТО. Но к нему принадлежит также своеобразный психологический и интеллектуальный суверенитет в отношении как прошлого, так и будущего. В первом случае он означает состояние, которое я назвал мезомнезией. Это не гипермнезия таких территорий, как Югославия 1990-х годов, с маниакальной погруженностью населявших ее народов в воспоминания о прошлом и с отсутствием ясной границы между ним и настоящим. Но это также и не амнезия Германии 1950-х либо Испании 1970-х. История — вещь известная, причем со всеми своими светлыми и темными сторонами. Она публично задокументирована и признана. Но она не вызывает травматичных терзаний ни общества, ни его коллективного сознания. Я считаю, что лишь после 1989 года Польша обрела шанс выработать для себя «нормальный», или, может быть, скорее здоровый либо, еще точнее, здравый подход к истории. Уже не будучи ее жертвой — в конце концов, страна уже 20 лет принадлежит к стану победителей, — она должна суметь спокойно признать как добро, так и зло собственного прошлого.

Психологически-интеллектуальный суверенитет относится также к будущему. В нескольких местах данного тома Смоляр говорит, что поляки должны научиться думать о себе не только «мы, поляки», но и «мы, европейцы». В качестве европейской страны, с которой считаются другие, Польша имеет теперь все шансы формировать не только собственную судьбу, но и судьбы своей части континента, а также всей Европы в том мире, который становится все менее европейским. (К многочисленным проявлениям публичной деятельности Смоляра принадлежит и участие в группе лиц, руководящих Европейским советом внешних отношений, который занимается выстраиванием европейской внешней политики.) Ведь Польша одна из шести самых крупных стран Европейского союза и единственная региональная держава в его восточной половине. Когда поляки говорят «Запад», то по-прежнему часто думают, будто он находится где-то в другом месте. Сегодня сама Польша представляет собой часть Запада — или же того, что осталось от него в геополитическом смысле во все более пост-западном мире. Запад — это мы.

В качестве литератора и комментатора, в качестве аналитика польской политики, которого уважают польские политические деятели левой и правой ориентаций, а также читатели всего мира; наконец, в качестве президента Фонда им. Стефана Батория, играющего в Польше важную роль форума для цивилизованных дебатов о политике и публичных делах^[11], Александр Смоляр, как мало кто другой, способствовал возникновению современной, европейской Польши, которая и психологически и политически суверенна во взаимоотношениях с Востоком и Западом, с прошлым и будущим. Об этом свидетельствует представленная здесь подборка его эссе, очерков и интервью за последние 30 лет.

Оксфорд, февраль 2010 г.

Примечания

1

Марек Эдельман (1922–2009) — до войны член Бунда; в годы войны — замкоменданта Еврейской боевой организации варшавского гетто во время восстания 1943 г. в нем — последний (после гибели М. Анелевича) командир повстанцев; в дальнейшем состоял в Армии Крайовой, участвовал в Варшавском восстании 1944 г. После войны стал видным врачом-кардиологом. С 1976 г. член Комитета защиты рабочих (КОР), в период военного положения подвергался в 1981–1982 гг. интернированию. Прощанию с ним посвящено последнее эссе этой книги. — Здесь и далее, если не оговорено иное, примечания переводчика.

2

Комитет защиты рабочих (польская аббревиатура KOR, или КОР), созданный в 1976 г. рядом известных польских диссидентов-интеллектуалов в качестве ответа на репрессии властей против участников рабочих протестов, был, как и ряд правозащитных организаций в СССР, следствием принятия Заключительного акта хельсинкской Конференции по безопасности и сотрудничеству в Европе. КОР быстро перерос рамки своей первоначальной задачи (финансовой и юридической помощи рабочим, которые подвергались преследованиям) и стал первой институциональной формой оппозиции, сыграв огромную роль в развитии рабочего движения и возникновении независимого самоуправляющегося профсоюза «Солидарность», зарегистрированного в ноябре 1980 г. и вскоре объединившего почти 10 млн членов.

3

В квдратных скобках пояснения переводчика. — Ред.

4

Ежи Гедройц (1906–2000) — выдающийся польский публицист и политический деятель, после войны основатель и бессменный главный редактор действовавшего в Мезон-Лаффите близ Парижа ежемесячного общественно-политического и литературного журнала «Kultura» («Культура»), который стал центром польской политической и общественной мысли не только в эмиграции, но и в Польше, где распространялся нелегально. Помимо «Культуры» Гедройц основал также издательство «Instytut Literacki» («Инстытут литерацки», «Литературный институт»), выпускавшее целые серии книг, которые не могли выйти в «народной» Польше, и печатавшийся с 1962 г. ежеквартальник «Zeszyty Historyczne» («Зешыты хисторычне», «Исторические тетради»), который публиковал материалы по новейшей истории Польши и соседних стран (Литвы, Украины, Беларуси, России, Латвии), а также аналитические статьи, документы и воспоминания.

5

В первую очередь здесь имеется в виду книга Реймона Арона, называющаяся как раз «Spectateur engagé» (1981), — богатая идеями и наблюдениями беседа с ним двух французских журналистов, посвященная основным событиям политической истории XX века, свидетелем и непосредственным участником которых был этот известный французский социолог и политический мыслитель; она вышла на русском языке под названием «Пристрастный зритель» (М.: Праксис, 2006).

6

Март 1968-го — так называют в Польше политический кризис в стране, начало которому положили студенческие протесты, а также политические интриги в руководстве ПОРП. В студенческих волнениях, которые в основном сосредоточились в Варшавском университете, власть официально обвинила евреев. В итоге агрессивные действия властей против митингующих сочетались с репрессиями по отношению к евреям и полякам еврейского или частично еврейского происхождения, которых голословно обвинили в подзуживании студентов. Результатом этого стала «антисионистская» (а фактически антисемитская) кампания, в ходе которой подавляющее большинство из числа 25–30 тыс. евреев и поляков еврейского происхождения, сохранившихся в Польше после Холокоста и усиленной послевоенной эмиграции из-за преследований и погромов (она шла главным образом в Палестину и только что созданный Израиль), было выдавлено из страны. В итоге эмигрировало, по разным оценкам, около 20 тыс. человек. Разрешение на эмиграцию они могли тогда получить лишь при условии отказа от польского гражданства.

7

Петр Смоляр (р. 1974) — французский журналист польского происхождения. В 1997–1999 гг. был координатором Франко-российского центра журналистики в Московской школе журналистики, затем, в 1999−2001 гг., корреспондентом французской ежедневной газеты «Фигаро» и журнала «Марианна» («Marianne») в России. В настоящее время — редактор иностранного отдела газеты «Монд», часто выезжает в качестве ее специального корреспондента в Москву и Варшаву. Печатается также в британской газете «Гардиан» и других солидных изданиях.

8

От фамилии Яна Ольшéвского, премьер-министра Польши с декабря 1991 до июня 1992 г., решительного антикоммуниста «большевистского» толка, чьим главным действием на указанном посту стало проведение через парламент закона о люстрации (который, однако, был вскоре признан неконституционным).

9

См. начало первой из его «Дуинезских элегий» (иногда они именуются «Дуинскими»). Существует множество вариантов перевода этого знаменитого произведения Р. М. Рильке, и в некоторых из них данная строка начинается словом «всякий», а не «каждый».

10

Это последний стих надписи над воротами в ад. См.: Данте. Божественная комедия. «Ад», III, 9, пер. Дм. Минаева (1874–1879). В более известном, почти классическом, хотя и более современном переводе М. Лозинского указанное место звучит так: «Входящие, оставьте упованья».

11

Основной метод работы данного Фонда — оказание финансовой помощи неправительственным организациям, действующим на территории Польши и за границей. На это Фонд направляет 80 % своего бюджета, предоставляя около 400 грантов в год на сумму 14,5 млн злотых (примерно 5 млн долларов США). Фонд ведет также публичные дебаты на темы, связанные с политикой, общественной проблематикой и международными отношениями, публикует исследовательские материалы и организует конференции, семинары и летние школы.