Карсикко

Александр Симкин

«Карсикко» – детектив, где на фоне кровавых событий разворачивается личная трагедия писателя. Автор детективов Михаил Стогов едет в Карелию, чтоб пережить неожиданную смерть жены. Его втягивают в расследование жестоких убийств в лесах республики. Вместе со следователем Анной Хабаровой они изучают старые дела, исследуют дикие, непроходимые леса, чтобы выйти на след «карельского мясника». Чем глубже Стогов погружается в дело, тем сильнее жаждет встречи с убийцей, чтобы задать ему главный вопрос.

Дизайнер обложки Яна Бещанова

© Александр Симкин, 2023

© Яна Бещанова, дизайн обложки, 2023

ISBN 978-5-0060-1771-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

— Сынок, может, все-таки не поедете?

Я видел в глазах мамы надежду, что ее сын в последний момент передумает. Но, как и большинство надежд, эта была обречена на провал. Мама медленно ходила по дому, нехотя собирая вещи Тимофея, которые были разложены по разным полкам и шкафам, не скрывая своего мучения.

После рождения собственного сына, я стал лучше понимать ее. Раньше я думал, что мой родитель перебарщивает с заботой и чувством опеки, слишком близко принимает к сердцу мои неудачи и остро переживает за безопасность на дороге. Оказалось, что чувства эти врожденны и появляются вне зависимости от нас, когда рождаются собственные дети.

Поэтому сейчас мне было вдвойне тяжелее отказывать, обрекать ее на двойную разлуку: с сыном и внуком.

— Тимофею здесь будет гораздо лучше. Зачем везти его на новое место? — продолжала причитать она.

Я не мог смотреть ей в глаза, поэтому сделал вид, что взглянул на сына. Он спокойно собирал конструктор из «Лего» на полу в гостиной, как будто ничего страшного в его жизни и не происходило. Но я видел, как мой ребенок начинает замыкаться в себе и становиться заторможенным, что ли. Долго отвечает на вопросы, медленно реагирует, иногда вообще будто не слышит слов, обращенных к нему. И долго смотрит странным пустым взглядом вдаль.

Мама, все так же охая, ходила по дому и, силясь, собирала вещи. Пыталась сосредоточиться, чтобы ничего не упустить, но у нее явно не получалось.

Я пошел на кухню, чтобы налить себе немного виски со льдом, но, подойдя к холодильнику, вспомнил, что за рулем. Все равно раздраженно открыл холодильник, достал колы и наполнил ей бокал.

— Может оставишь его у меня? — сходу предложила она, когда вошла на кухню вслед за мной, держа в руках ветровку Тима. — Хотя бы на годик? А как устроишься, приедешь за ним, заберешь. Я справлюсь. Справилась же с тобой.

Предложение было неожиданным. Я поднял глаза и, кажется, среагировал на эти ее слова. Оставалось только надеяться, что она не заметила. Не заметила, что на мгновение я заколебался.

Если б она узнала, что я обдумывал такой вариант, принимал его в расчет, то обязательно бы насела на меня и как можно дольше не отпускала, как повисший над пропастью изо всех сил хватается за любой выступ, лишь бы не упасть.

Я быстро собрался с мыслями и сделал спокойное равнодушное лицо, медленно потягивал колу из бокала и задумчиво смотрел в окно, за которым было темно и шел дождь. Мне нравилось вот так сидеть на ее кухне, особенно после смерти жены. Здесь я чувствовал себя чуточку легче. В доме, построенным мной для мамы. Когда я страдал о того, что не могу почувствовать себя счастливым мужем и достойным отцом, я шел в дом мамы, на эту кухню, чтобы почувствовать себя хорошим сыном. Однако сейчас это ощущение пропало.

Я с радостью оставил бы Тима с мамой, потому что не мог спокойно на него смотреть, как бы жестоко это не звучало. Я видел в нем свою умершую жену. Собственно, ради этого я и хотел уехать из родного города, бежать подальше, чтобы ничего больше о ней не напоминало. Но получалось, что брал с собой самое яркое воспоминание о жене, и наш отъезд по сути был бессмысленным.

— Нам обоим нужно ехать, — ответил я, — обоим сменить обстановку.

Она вздохнула. Но она должна понять, что выбора у меня нет.

— Призраки существуют, мам, — продолжил я, глядя в окно на ее кухне. — Я иду по улицам города, захожу в кафе, где мы завтракали и пили кофе, и вижу ее в витринах этого кафе, за стеклом больших окон, где она ждет меня, ощущаю её в запахах и не могу отделаться от навязчивого чувства ее присутствия.

Я говорил, и ком подступал к горлу. Говорил, потому что мама должна была понять, насколько тяжело мне уезжать, но еще тяжелее оставаться здесь.

— Она преследует меня. Стоит вдалеке у раздвижных дверей торгового центра, в ожидании. Идет впереди в толпе людей. Я вижу ее в спинах других девушек с такими же длинными русыми волосами. Однажды, на самом деле подумал, что это она. Подошел, испугал незнакомую девушку. Неловко получилось.

Мама стояла посреди кухни с ветровкой Тимофея в руках и молча слушала меня.

— Призраки существуют, — я посмотрел на нее. — Призраки любимых людей. И не для них мы должны найти успокоение, а для самих себя. Не найдем покоя, пока не разрешим себе отпустить их. Но она не отпускает.

Я отвернулся и стал смотреть куда-то в пространство.

— Может все-таки куда-нибудь поближе? — тихо проговорила мама, присев ко мне за стол.

— Нет. Я должен полностью сменить обстановку. Помнишь, когда у Игберда Рая умерла жена, он уехал на другой конец земного шара, чтобы попытаться забыть ее.

— Не приплетай сюда свои детективы. В книжках все совершенно по-другому, не как в жизни.

— Не знаю, мам, в моей жизни пока все в точности так, как в трагичном романе.

Мы молчали несколько минут под звуки телевизора, доносящиеся из комнаты с Тимофеем. Кажется, постепенно она свыклась с мыслью об отъезде. Во всяком случае, морщины, густо бороздящие ее широкий лоб, окаймленный прядью светлых волос, разгладились.

— К тому же я не могу писать, — продолжил я. — Уже полгода прошло, а я так и не выдавил ни единой строчки. Не могу сосредоточиться. Издатель понимает мое положение, но скоро будет задавать вопросы. Может там найду материал.

Думаю, на маму эти доводы действовали не сильно. Мы сидели за столом и оба смотрели в пустоту, каждый думая о своём.

За окном было темно, моросил холодный августовский дождь. Тимофей все так же безучастно собирал «Лего». Я смотрел на него с кухни, через коридор, и пытался понять, что же сейчас происходит у него в голове.

— Ты уже договорился обо всем с Митей? — спросила мама.

— Да, звонил ему несколько раз. Мы будем жить в городе в его квартире. Он уже похлопотал, чтобы Тима взяли в школу в сентябре.

Митя был ее старшим братом, который много лет назад, еще в молодости, уехал на север, в далекую Карелию. Провел там больше сорока лет, завел пару семей и двух детей, и сейчас доживал век в небольшом поселке на берегу озера, так и не наладив хороших отношений с сыном и дочерью.

Я редко был у него в гостях. Последний раз лет десять назад, еще до женитьбы. Но всегда чувствовал, что дядя близок мне по душу, по чувствам и мыслям. Даже ближе чем отец, хотя и того и другого я видел очень редко в жизни.

— Он воспринял наш приезд с энтузиазмом, — сказал я маме. — Думаю, ему там одиноко.

— Конечно, одиноко, мне здесь будет тоже одиноко, — вздохнула мама.

— Мы вернемся следующим летом, мам. Так надо.

— Пойду закончу с вещами, — сказала она и вышла из-за стола.

Я остался сидеть на кухне в приглушенном свете ламп, смотрел в темное окно, по которому стучали ветви фруктовых деревьев, растревоженных сильным ветром. Не хотел смотреть на мебель и стены, потому что сразу начинал видеть, как она танцует на этой кухне, увлеченная готовкой еды, как они с мамой сидят и долго разговаривают за бокалом вина на девичьи темы.

Я знал, что мама тоже скучает по ней, но отъезд сына для нее тяжелее. Каждый из нас в душе эгоист, и нет ничего в этом плохого, нет ничего плохого в том, чтобы стараться избежать боли.

— Папа! — вдруг закричал Тимофей. — Папа!

Я отбросил сгусток мыслей и увидел свет встречных фар, затем долгий сигнал автомобиля. Я резко дернул руль вправо, чтобы избежать столкновения, до которого оставались считанные секунды, выехал на нашу полосу и продолжил движение.

Перепуганный водитель во встречном авто обдал меня долгим гневным сигналом, который растворился позади нас в темноте.

Я обернулся на сына. Сердце истошно колотилось. Тим сидел позади, смотрел на меня испуганными глазами, вжавшись в сиденье и обхватив руками ремень безопасности.

— Все хорошо, Тим. Все хорошо, — как можно спокойнее сказал я, зная, что дети считывают чувство страха с родителей. Мне нужно было не подавать виду. — Я просто задумался.

Он не ответил.

— Давай-ка остановимся на ночь в отеле, — продолжил я. — Надо отдохнуть.

Я забил в поиске навигатора ближайшие придорожные мотели. Пальцы не слушались, дрожали от адреналина. Глубоко дыша, чтобы успокоится, я попеременно смотрел на дорогу и оборачивался назад на сына, стараясь сделать как можно более беззаботное лицо.

— Ну вот, через двадцать километров есть хороший отель, — сказал я ему. — И оценки вроде высокие. Ты как?

— Нормально, — тихо ответил он.

Мы ехали по трассе на север уже больше восьми часов и не проехали даже и половины пути, все еще трясясь по плохим дорогам средней полосы. Тимофей, выспавшись днем, смотрел вперед в освещенную фарами автомобиля темноту.

Я не знал, какие силы благодарить, что мой сын сейчас не спал. Сам того не ведая, он спас нам жизнь.

Спустя час мы располагались в скромном номере придорожного отеля. Я накормил Тимофея ужином, заказанным из ресторана на первом этаже, усадил на кровать смотреть телевизор, а сам пошел в ванную, чтобы принять душ и постараться расслабиться после долгой дороги.

А вернее остаться наедине с собой.

Меня до сих пор потряхивало. Может быть, дети не могут воспринимать страх смерти так глубоко, как взрослые, потому что еще не успели осознать самих себя и привыкнуть к жизни. Может, они еще слишком наивны, чтобы воспринимать все всерьез, даже момент близкой трагедии, промелькнувшей у тебя перед носом. Может быть, так оно и есть.

У меня же из головы не выходил истошный крик сына и два светящихся шара, готовые ослепить, навсегда.

Я встал под душ, стараясь смыть липкие мысли страха, но получалось плохо. Как вредные мухи, они кружили и кружили у в голове.

«Что же я делаю?» — думал я. — «Неужели, сам того не ведая, пытаюсь утащить себя на тот свет, поближе к ней? Да еще и сына готов ухватить с собой?»

Нет, этого не может быть! Это просто случайность. Обычная случайность, которая может приключиться с любым на дороге, тем более в темноте, после нескольких часов долгого пути. Без собеседника, который может отвлечь.

И, действительно, мы мало говорили с сыном последнее время.

Я старался вывести его на разговор, но все наши беседы заканчивались тем, как сильно он скучает по маме. И вопросами, сможет ли она вернуться когда-нибудь. Я не знал, что ответить ему.

Точнее знал. И даже однажды, разозлившись, сказал, что мама никогда уже не вернется. Но, как и все плохое, Тим забыл и эти мои слова. И через несколько недель, все так же задавал этот же вопрос. Я понял, что нужно время, чтобы он свыкся с ее отсутствием, и бросил попытки поговорить с ним.

В запотевшем зеркале отражался худой силуэт: черные, свисающие пряди волос, все отчетливее пробивающиеся седые волосы, длинный нос, который на худом лице выделялся сильнее обычного, отросшая щетина на лице, как любила моя жена. С нашей первой встречи я так ни разу и не брился начисто. Не бреюсь и сейчас.

Пока мы ехали, я понял, что мне становится легче в незнакомых местах: памяти не за что зацепиться, чтобы кольнуть меня, потревожить. Мы с сыном должны точно так же измениться. Стать чужими той самой памяти о прошлом. Говорят же, за несколько лет клетки человеческого организма полностью обновляются. Нам нужно было точно так же обновиться. Я надеялся, что в другом, далеком месте это произойдет гораздо быстрее.

Я приоткрыл дверь ванной комнаты, чтобы выпустить накопившийся пар.

Тим все так же сидел на кровати с безучастным видом и смотрел странные мультики по телевизору.

Иногда, мне становилось обидно, что он не реагирует, что не бьется в истерике, не кричит, не плачет навзрыд, что его мамы больше нет, что она не приходит. Он просто молчит и будто смотрит в самого себя. Но я не требовал многого от него и старался запихнуть взрослые обиды подальше. В любом случае, каждый реагирует так, как ему проще, как легче. И если мой сын хочет долго молчать и ни на что не реагировать, значит ему так легче.

Но там, в новой школе, надо будет пообщаться с психологом, думал я, потому что не знал, как вести себя с ребенком, потерявшем мать. Мы оба постепенно отходили от шока. И если я хоть как-то пытался бороться с отчаянием и тоской, пытался убежать от них на север, в другие места, то за сына я начинал тревожиться.

— Давай спать, уже поздно, — сказал я, выключив свет в ванной.

Взял пульт и погасил телевизор.

— Хорошо, — тихо ответил Тимофей, даже не попросив посмотреть мультики еще пять минут, словно они и не трогали его.

— Со мной ляжешь? Или один? — спросил я, потому что в нашей комнате были две односпальные кровати.

И не дождавшись, когда он ответит, предложил:

— А лучше давай сдвинем кровати, чтобы обоим было удобно.

Мы так и поступили.

Когда улеглись, я положил руку на Тимофея. Заснули мы быстро, но через силу, я дождался, пока он засопит, чтобы уснуть после него.

Не успел я закрыть глаза, как зазвонил будильник, возвещающий, что пора вставать.

Мы позавтракали, взяли кофе в дорогу, паршивый кофе, надо сказать. Я открыл карту в телефоне, чтобы проложить маршрут.

— Может заедем на Онежское озеро? — спросил я Тима.

— А что там? — бодрее, чем обычно спросил он.

Меня порадовал его настрой.

— Одно из самых больших озер в нашей стране. Когда-то, очень давно, по нему даже ходили деревянные парусные корабли. В наших краях таких озер не найти, они все похожи на лужи. А это озеро прямо как море, — продолжал я подогревать его интерес. — Думаю, там даже берегов не видно. Вода уходит за горизонт.

— Давай, — ответил Тим.

Я увеличил карту в навигаторе. Он показал мне две туристические стоянки, где можно было разбить лагерь. Палаток с собой у нас не было, но развести костер и пожарить сосиски, чтобы отдохнуть от долгой дороги и полюбоваться озером мы могли.

— Так, — протянул я, — до первой стоянки нам четыре часа езды. К обеду будем уже на берегу озера.

Тимофей уселся в кресле и смотрел в окно.

Мы медленно тронулись. Когда стали выезжать на трассу со стоянки мотеля, я поймал себя на мысли, что его бодрый настрой придал сил и мне. Сегодня получилось выспаться, и даже вчерашний случай с встречной полосой не тревожил меня. Мысли улеглись.

Я решил полностью отдаться дороге.

Иногда, думал я, наступают такие моменты, когда нужно просто наблюдать. Плыть по течению или, в нашем случаем, ехать по дороге и вписываться в повороты, которые она тебе предлагает, следовать ее направлению. И если проявишь максимум уважения к ведущей тебя дороге, то, возможно, конечный пункт не разочарует. В любом случаем, ты сможешь просто получить удовольствие от пути.

Через час равнинная однообразная местность средней полосы стала меняться. Все больше на пути попадалось озер, рек, густых хвойных рощ, холмов и все меньше машин и населенных пунктов, а те, что попадались, были небольшими и слишком уютными, чтобы их назвать придорожной деревней или селом. Ухоженные деревянные домики, приятные палисадники и обязательно дети, которые катались вдоль трассы на велосипеде. Я специально сбрасывал скорость, соблюдая правила, чтобы ненароком не задеть их.

Я был рад, что Тим видит эту смену природы, другие места и других людей, живописные картинки, сменяющиеся за окном. Может быть, эта свежесть во взгляде сможет отвлечь и его от привычных мыслей. Во всяком случае, каждый раз, когда я поглядывал на него, он внимательно смотрел в сторону и не отрывал взора от происходящего за стеклом.

В эти моменты я переставал корить себя за то, что оторвал его от родного дома и родной бабушки. Дорога помогала ему так же, как и мне.

Спустя еще несколько деревень, мелких рек и озер, мы достигли дороги вдоль водохранилища.

— Тим, смотри какие баржи, — сказал я ему и специально сбавил скорость, чтобы сын успел рассмотреть.

— Это водохранилище, — пояснил я, — а на баржах перевозят различные грузы. Вон на той много угля.

— Зачем здесь хранят воду?

— Чтобы переправлять по ней грузы. Это быстрее и дешевле, чем везти такую же гору угля по дороге. К тому же дорогу еще нужно построить. Кстати, когда приедем к дяде Мите я покажу тебе самую большую гору из сложенных камней. Она даже выше леса.

Мы продолжали двигаться вдоль череды водохранилищ, связанных узкими каналами. Иногда баржи везли не уголь или лес, а были нагружены черным металлом, и более походили на мусорщиков, чем на благородных представителей своего технического вида.

В одном из мелких городов по пути мы заехали в магазин, чтобы купить еды, которую сможем приготовить на костре.

— Ты не голоден? — спросил я у сына.

— Еще нет, — ответил он.

Я все равно попросил его выпить йогурт и съесть булку. Завтрак был плотный, но нам предстояло еще пара часов пути.

— Можно мне это? — показал он на китайский пластмассовый кораблик в целлофановом пакете. — Я хочу запустить его на озере.

— Да, конечно, — не возражал я.

— Пробейте нам, пожалуйста, — попросил я продавщицу, расплатился и мы продолжили наш путь.

Тим шуршал сзади трескучим пакетом от кораблика, пытаясь открыть хорошо склеенную пленку, а я пытался расслабиться. Виды здесь были завораживающими, но еще не настолько эффектными, чтобы вогнать в созерцательный ступор, когда не хочется отрывать взгляда.

Все было непривычным. Я ощущал, что чем дальше мы уезжаем на север, тем медленнее течет время. Людей в городах и деревнях не так много, а если и есть, они идут по улицах мерно и сосредоточенно. Даже автомобили на дорогах всегда уступали в скорости нашей машине, а редкие автомобили, которые нас обгоняли, всегда были не с местными номерами.

А еще облака плыли здесь очень низко.

Возможно, такой эффект замедленного времени оказывала не только новизна обстановки, но и вода, которой здесь было в избытке. То тут, то там по пути нам встречались многочисленные озера, спокойные, гладкие, окруженные лесом и, казалось, первозданные. И эта спокойная гладь воды и вводила заезжего путника в подобный временной транс.

И мне это нравилось.

Мне казалось, что подобные ощущения испытывает и Тим, когда смотрит сосредоточенным взглядом в окно автомобиля.

Сидя в машине, мы практически не разговаривали. Я слушал радио, он читал книжку, которую взял с собой или играл в телефон там, где смог поймать интернет. По дороге таких мест было не так-то и много. Потом он понял, что интернет появляется, когда мы подъезжаем к очередному населенному пункту.

Меж тем дорога вдоль водохранилища закончилась и углубилась в лес.

Она стала плавной, чистой и ухоженной. Я понял, что мы въехали в Карелию и подумал, что каждое рукотворное деяние, отражает нравы тех людей, которые его создали. Возможно, думал я, люди севера не настолько расточительны, чтобы экономить на дорогах. Мы, люди средней полосы, привыкли, что на каждом шагу нас подстерегает деревня, город, заправка, либо очередная дорожная забегаловка. Здесь же ты остаешься один на один с дорогой, и не дай бог тебе остаться один на один с ней холодной зимой, когда ее занесло снегом или тебя занесло на обочину.

Я объяснил себе это таким образом. Так или иначе, мое настроение улучшилось. Мы ехали вдоль высоких сосен, которые стояли плотными рядами с каждой стороны на протяжении долгих километров, будто сопровождая нас, приветствуя. Мне нравилось это ощущение лесного коридора, когда не было видно горизонта, потому что наш путь плавно петлял, поворачивал и то и дело поднимался вверх и вниз. Впереди были лишь облака, которые сменялись деревьями, и широкая гладкая дорога. Иногда попутных и встречных машин было так мало, что я начинал представлять эту дорогу на север, как наш личный путь.

И этот путь, сквозь природу, сквозь лес и небо помог мне на время, пусть и недолгое, отпустить мысли, которые грузом лежали на мне все это время.

Я обернулся на Тима. Он задремал.

Включив негромко музыку, я отдался дороге.

Через пару часов плавного движения, мы подъехали к повороту на Онежское озеро, к стоянке, на которую нас вел навигатор.

— Где мы, пап? — проснулся Тим и спросил, когда увидел, что широкая трасса, сменилась узкой дорожкой.

— Повернули на озеро, — ответил я, — еще двадцать километров по этой дорожке и будем у маленького моря.

Мы все так же ехали через лес, только здесь он был ближе к нам, нависал.

По пути не было населенных пунктов, только одинокие указатели на развилках, которые направляли путников еще дальше вглубь леса, к старым селам и деревням. Неужели в них до сих пор кто-то живет?

Мы ехали по глухой лесной дороге еще некоторое время, пока справа не стала появляться узкая река, на другой стороне которой показались одинокие дома и ветхие серые сараюшки. Дорога шла вдоль реки, снова уходила в лес и возвращалась к реке.

Время здесь точно остановилось, казалось мне. Особенно сегодня, когда солнце скрылось за серыми, размазанными по небу тонким слоем тучами, эта местность казалась заброшенной и неживой. Мне стало немного не по себе.

По пути не встретилось ни одной машины или человека. Мы ехали прямиком в безжизненные места. Даже когда появились первые небольшие деревни, на их улицах не было видно людей, только дома, серые сараи и автомобили. С одной стороны, я не хотел, чтобы люди таращились на наш автомобиль с чужими номерами, как на незнакомцев, да и вообще знали о нашем прибытии в их затерянный мирок, с другой стороны отсутствие людей делало эти места жутковатыми.

Населенный пункт закончился, вновь сменившись лесом с одной стороны и петляющей речушкой с другой, изгибы которой пыталась повторить дорога. Я посмотрел на навигатор: нам оставалось еще несколько километров до поселка, который располагался на берегу Онежского озера. Надеюсь, там будет так же безлюдно, думалось мне.

Не знаю почему, но последнее время мне все меньше и меньше хотелось видеть людей. Может быть, это и было последним аргументом в пользу переезда на север, в Карелию, где плотность населения гораздо меньше. Подсознательным аргументом. Душа требовала покоя, мысли простора, а взор таких вот безлюдных мест, пусть и затронутых человеком, но освобождающихся от его былого прикосновения.

Как раз на этих мыслях по берегам реки стали появляться лодочные сарайчики с небольшими причалами. Серые. Ветхие. Почти все из них на треть уходили прогнившими досками в воду и навряд ли уже использовались по назначению. Мелкие волны били по догнивающим доскам, давая понять, что время не щадит ничто в этом мире.

Мы въехали в поселок с названием Шальский.

Он был таким же пустым и безлюдным. Редкий человек проходил где-то вдали по своим делам. Даже у сельских магазинов, которые выделялись яркими вывесками на фоне серого пейзажа от большого обилия деревянных некрашеных сараев и заброшенных домов, не было людей. Хотя, думалось мне, это единственные места притяжения в этих местах.

Мы медленно проехались по улочкам поселка в направлении, куда нас вел навигатор, и так и не встретили ни одного человека. Асфальтированная, но разбитая дорога закончилась, за спиной остались два двухэтажных деревянных дома с пластиковыми окнами и некоторыми ухоженными клумбами, что говорило о том, что там все-таки кто-то живет и ухаживает за хозяйством.

Началась песчаная дорога и высокий сосновый лес, за которым, судя по навигатору, было озеро.

Тимофей все так же сидел на заднем сидении и с интересом смотрел в окно.

Настороженное и подавленное настроение, которое вдруг завладело мной от вида безжизненного поселка, сменилось неожиданной легкость, когда впереди сквозь редкие деревья леса проглянулась бескрайняя гладь озера и послышался далекий шум волн.

— Кажется, мы почти приехали, — сказал я Тиму, и он стал смотреть вперед, стараясь разглядеть водоем.

Деревья медленно расступались, обнажая вид на воду и небо. Мы выехали на песчаную дорогу, которая шла прямо вперед к импровизированному пирсу и уходила влево в лес. Я повернул налево, желая, как можно дальше отъехать от поселка. Маневрируя между деревьев, мы медленно пробирались вдоль берега. Людей здесь не было, наверное, потому, что последние часы на небе собирались тучи и накрапывал мелкий дождь. Но о присутствии людей говорили то тут, то там расставленные заграждения для костра, сделанные из воткнутых палок в песок и натянутых между ними плотных черных пакетов. Чтобы костер не задувал ветер с озера, подумал я.

По пути я заметил, что чем ближе мы подъезжаем к берегу, тем рыхлее становится почва, превращаясь из накатанной лесной земли в песок. Лишь бы не увязнуть, насторожился я, стараясь наезжать колесами на корни и ветви. Тим все так же, не отрываясь, смотрел на озеро. Для него это было полноценное море, да и для меня тоже.

Вода Онежского озера уходила за горизонт. Лишь местами где-то очень далеко показывались темные пятна редких островов. Вот бы добраться до одного из них, подумал я.

Волны здесь были сродни морским. Еще издалека вскипали белой пеной и несли ее к самому берегу, наперегонки, но ровными рядами. Было в этот что-то завораживающее, магнетическое. Как мерный метроном они погружали путника в задумчивый транс, довершая свое дело безостановочным звуком разбивающейся о песок воды.

Берег был широкий, метров десять от края леса до воды ровно стелился песок. Наконец, я выбрал место по душе и припарковал автомобиль на ровной твердой площадке.

— Ну вот и приехали, — сказал я Тиму и повернулся к нему.

Сын посмотрел на меня ясным заинтересованным взглядом. Его глаза сверкали от увиденного, чему я был несказанно рад в глубине души.

— Давай выгружаться. Я пока разведу костер, а ты можешь сходить к воде. Только не уходи далеко, чтобы я тебя видел.

— Хорошо, — ответил Тим, отстегнулся и выбрался из машины.

— Постой, — сказал я ему, когда уже двинулся к волнам. — Надень дождевик. Дождь накрапывает, что-то разошелся.

— А как же мы разведем костер?

— Я найду место под деревом. Сухие дрова у нас есть. К тому же такие сплошные тучи всегда выдают только мелкую изморось. Но намочить тебя она сможет.

Снарядив Тима на прогулку к озеру, я принялся разбирать запасы. Через полчаса костер был готов. Тимофей все так же медленно, желтым пятном дождевика, прогуливался вдоль набегающих волн. Засунув руки в карманы стоял и смотрел вдаль, пытался найти камушки, которых в песке было мало, и бросал их в пучину воды. Долго смотрел, как волны пытаясь добежать как можно дальше по берегу, растворяются в песке.

На душе полегчало или на теле. Не знаю точно. Но дышать здесь было гораздо легче, чем дома. Лес укрывал нас со спины стройными соснами и мягким цветастым мхом, а взор и слух ласкал озёрный прибой.

По обе стороны берега все-также не было видно людей.

Нагулявшись, Тим пришел к костру. Я уже хотел звать его к обеду, которым стали сосиски и хлеб, приготовленные на костре, но он сам почувствовал запах.

— Садись, — пригласил я и разложил ему походный стул. — Чай будешь?

— Да, — ответил он.

Я уже давно привык, что мой сын немногословен и замкнут. Он вообще любил созерцать и мало проводил времени с друзьями, предпочитая игры в одиночестве. С его мамой они тоже проводили много времени, учили уроки всегда вместе и играли. Я же всегда был где-то поблизости, но занят своими делами. Много писал, работал и редактировал. Запирался днями и ночами в кабинете, погружаясь в мир придуманных фантазий. Предпочитал реальному миру с женой и сыном путь литературы. Пусть и развлекательной, но сделанной добротно. Это и утешало меня.

Был ли я другом для своего сына? Вряд ли. Скорее таким же угрюмым и молчаливым спутником, как и он сам. Возможно, все это лишь его порода, доставшаяся от меня, а не проблемы после смерти его мамы. Временами, я утешал себя этим.

Мы молча поедали подгоревшие местами сосиски, запивали вскипячённым на костре чаем и смотрели вдаль. Каждый отдавшись мыслями на волю волн, которые уносили эти самые мысли куда-то далеко.

Дождь продолжал накрапывать, но нас это нисколько не беспокоило. Наоборот, однородная пелена серых туч закрывала собой яркое небо, довершая картину северного озера, сливаясь с ним. Так мы могли прочувствовать величие водного исполина.

— Маме бы здесь понравилось, — произнес Тимофей.

— Да, понравилось, — не смотря на сына ответил я. — Последняя сосиска твоя. Пойду к воде.

Я встал, быстро стряхнул с себя крошки хлеба и пошел ближе к волнам. Дождь начинал усиливаться. Я подошел ближе, к самой воде, где волны почти касались моих ботинок, присел и зачерпнул немного в ладонь, стараясь не задень песок. Поднес ладонь к губам и лизнул оставшуюся в ладони воду.

— Не соленая, — сказал я.

Тимофей все так же сидел под деревом у костра, ярким, кислотным пятном на фоне зелено-серого леса, и пил чай, прикусывая печением из упаковки. Удостоверившись, что он на месте, я стал бродить вдоль берега, по самой кромке волн, пытаясь полностью отдаться на волю звуками и хаотично упорядоченным движениям озера. По лицу стекали капли. Я посмотрел в сторону машины, Тимофея уже не было на месте.

Нужно ехать, решил я. Но почему-то не хотелось. Здесь было тихо, несмотря на шум волн. Затихали мысли и чувства, под медитативное движение воды. Наверное, поэтому люди часто селились у воды, даже там, где нет выхода к морю или не проходят торговые пути. Здесь им было спокойней, как рядом с большим сильным братом или отцом.

Я подошел к машине. Тим сидел внутри, спрятавшись от дождя. Костер уже прогорел и потух. Я быстро убрал вещи в багажник машины, засыпал остатки углей песком и сел за руль.

— Не замерз? — спросил я сына.

Он заерзал в кресле.

— Немного.

Я достал его куртку из багажника и протянул ему, чтобы он надел.

Мы тронулись, но не проехали и двадцати метров, как задние колеса завязли в песке. Подергавшись взад-вперед пару минут, я понял, что закопался еще глубже.

— Да чтоб тебя, — выругался я и полез в багажник за лопаткой. Раскопав колесо, я попытался выехать в раскачку еще раз, но усилий машины не хватало, колесо все так же прокручивало в песке.

— Тим, садись за руль, — сказал я немного подумав.

— Что? — удивленно посмотрел на меня сын.

— Будешь, давить на газ, а я толкать. Другого выхода у нас нет, — объяснил я ему. — Сидеть и ждать, пока кто-то проедет рядом, мы можем долго в этом лесу. Тем более в дождь, — добавил я, вылезая из машины.

— Не выходи, — одернул я сына, когда он открыл свою дверь. — Перелезь по салону.

Тимофей пробрался вперед по салону и сел на водительское место.

— Вот педаль газа, — показал я ему. — Очень плавно дави на нее ногой. Дотягиваешься?

— Нет.

Я максимально придвинул сиденье к рулю.

— Попробуй еще раз.

Тимофей сполз на край сиденья, но смог дотянуться.

— Держись руками за руль.

Я оставил водительскую дверь открытой. Левой рукой уперся в раму автомобиля, правой выжал педаль сцепления все той же лопаткой и стал его отпускать, благо у нас была коробка-автомат.

— Дави, — скомандовал я Тиму и стал с усилием толкать.

Минут десять мы бесполезно пытались отработать схему «газуй-толкай», но ничего не получалось: машина или глохла, или Тим газовал слишком сильно, и я не успевал толкать в этот момент. Силы уходили, а дождь не прекращался.

Мои волосы были мокрые, по лицу стекала вода. Я начинал злиться и терять терпение.

— Куда ты, пап? — крикнул уже тоже встревоженный Тим, когда я пошел к берегу.

Я не ответил. Дошел до оставленной кем-то стоянки и подобрал пару досок, чтобы положить их под колесо.

— Давай еще раз. Дави на газ по команде.

Я видел, что он тоже устал, хотя не прикладывал больших усилий. Но нервничал.

На наше счастье доски помогли. Колесо зацепилось за дерево и вылезло из ямы. Тим сразу повеселел.

— Давай, дальше я сам. Молодец.

Немного отдышавшись, мы двинулись дальше и через полчаса снова были на трассе. А через час дождь прекратился, и местами через быстро бегущие облака пробивалось солнце.

Не успели мы выехать на трассу, как я почувствовал, что скучаю по озеру. Словно оно держало меня за эмоциональные ниточки и не отпускало, не хотело отпускать. Мы с каждой минутой отдалялись от него и с каждой этой минутой мне становилось тоскливее. Я не испытывал таких чувств даже когда мы уезжали из дома. Но сейчас оно вдруг появилось. И я не понимал: почему.

Нам предстоял еще долгий путь, а я не мог сосредоточиться.

Сначала успокоив меня, общение с озером, как с древним мета-существом, живущим здесь уже много веков, а может и тысячелетий, вдруг всколыхнуло все чувства. Мы ехали по дороге, уводящий нас на север, а из глаз медленно стекали слезы. Необъяснимо.

Я не испытывал горечь обиды или утраты, не чувствовал тоски по дому или вины, но все равно плакал. Плакал, словно мое естество или душа, как бы это ни называть, вспоминали прошлое: прошлые грусть, тоску и печаль, отпечатанные на душе много-много лет назад. И вроде все эти эмоции были и не мои, я не мог их понять и осознать, но в то же время они были очень глубокими и трепетными. Поднимались со дна души и выходили слезами, как смола выходит из трещин в стволе дерева.

Меня выворачивало на изнанку. Я отворачивался от Тима, чтобы он не видел даже с боку, что его отец в слезах. Беспричинно.

Плавная одинокая дорога уводила нас глубже на север, и мало-помалу я начинал успокаиваться. В такие моменты начинаешь верить в перерождение, в реинкарнацию. Что жил здесь когда-то очень давно. Не ты, но в то же время и ты. Потому тебя и тянет в места, которых еще не знаешь, но которым должен открыться. Ностальгия первородной души, заключил я. Может, действительно, каждый из нас лишь малая часть огромной живой плоти. И воздействует на нас не только магнитные поля, давление атмосферы, которых мы не видим и явственно не ощущаем, но и силы другого порядка, еще не обнаруженные нами.

Расстояния между городами становились все больше и больше, лес гуще и первобытнее, а дорога витиеватей. Все чаще стали попадаться вдоль дороги огромные каменные валуны. Несколько раз мы проехали сквозь отвесные каменные стены, которые остались здесь после взрывов при прокладке дороги. Каменные холмы были высотой в пять-шесть метров, полностью покрытые сверху слоем разноцветного мха и уходящие дальше вверх высокими тонкими соснами. Некоторые из них лежали тут же не в силах удержаться корнями за трещины в камнях. Слой земли на сплошной каменистой поверхности был слишком тонким.

К сожалению, часть этих отвесных скал была исписана бессмысленными фразами вроде «Здесь был Саня» или «Таганрог 2014». Я выругался про себя на тех, кто оставил эти надписи. Даже если мы и были той частью природного естества, то часть эта была подвергнута мутации, которая обезобразила его.

Разверзнутый каменный холм был прекрасен даже после того, как человек обнажил его внутренности. Но этого ему было мало. Он их обезобразил.

Мое негодование утихомирили длинные желтые болота, которая тянулись иногда вдоль дороги несколько сотен метров. Вот где была прелесть нетронутой природы. Место, где природа поглощала саму себя. Из трясины выступали черные голые стволы загубленных деревьев. На их верхушках в стороны торчали длинные тощие ветви. Я узнавал в них старинные орнаменты северных народов, где дерево изображалось как угловатая схема прямых линий. Убитые болотом ряды этих деревьев доживали свой век, разлагаясь на солнце и подгнивая в воде.

Иногда от желтизны болота слепило глаза, особенно, когда показывалось солнце и подсвечивало его. От этих болот мне становилось не по себе.

Вновь начался лес и камни.

— Пап, что это за камушки? — спросил Тим.

Вдоль дороги по кромке леса стояли большие и маленькие фигурки из камней, поставленных друг на друга. Камни удерживали равновесие один на другом и стояли здесь уже очень давно. С тех пор, как первый человек решил построить из них незамысловатую вертикальную фигуру, до наших времен, когда праздные путники останавливались и друг за другом ставили похожие фигуры из разбросанных вдоль дороги камней.

Зачем они это делали? А зачем люди читают молитвы? Зачем приносят жертвы? Бросают монетки в фонтан или плюют через левое плечо.

— Это люди выстраивают свои надежды в виде камней, — ответил я Тиму.

— Зачем?

— Так они хотят вернуться сюда через несколько лет и увидеть, что их выложенные друг на друга камни до сих пор стоят. Что прошлое помнит их. Что сила с помощью, которой они сложили эти булыжники, может хоть как-то повлиять на этот мир и оставить след. Но в итоге, это просто камни, разбросанные вдоль дороги.

— А если они упадут?

— Ничего не изменится, Тим.

Мы продолжали ехать на север, и я все глубже и глубже проникался таинственным для меня ощущением наполненности смыслом, которого еще не понимал. Может, то была ностальгия души, о которой я думал. Я задавал себе этот вопрос, но не спешил найти на него ответ. Что-то мне подсказывало, что рано или поздно он явится мне сам собой. Нужно только подождать.

Дорога продолжала меняться, от километра к километру: песчаными холмами, покрытыми редким сосновым лесом, отвесными каменными стенами, иногда, к моей радости, не тронутыми людьми, длинными озерами вдоль трассы, густым лесом или желтыми болотами, которые вызывали во мне врожденное чувство опасности, как любое гиблое место.

Мы все так же молча преодолевали плавный путь, думая каждый о своем.

Наше молчание нарушил сотрудник дорожно-постовой службы на одном из перекрестков, который дал нам знак припарковаться к обочине. Нездешние номера, подумал я, как же без этого.

— Почему мы остановились? — спросил Тим.

— Сейчас полицейский проверит у нас документы, и поедем дальше.

Полицейский медленно шел к нам, внимательно осматривая кузов машины.

— Сержант Кормильцев, — невнятно представился он и быстрым незаметным движением отдал мне честь. — Ваши документы, пожалуйста.

— Добрый день, — протянул я документы, которые приготовил, пока он шел. — Что-то случилось, сержант?

— Да, — неожиданно для меня ответил он. — У вас не горит левая фара.

— Когда мы выезжали утром, все было в порядке, — наверное, повредил ее, когда вытаскивали машины из песка. — Возможно, перегорела.

— У вас есть запасная лампочка.

— Нет, к сожалению, с собой нет.

— Будьте добры, заменить в Сегеже. Скоро стемнеет. Куда вы направляетесь?

— В Костамукшу, — ответил я.

— Тогда тем более замените, вам еще несколько часов быть в пути.

— Да, конечно. Спасибо.

Он стал смотреть мои документы.

— Михаил Стогов? — спросил сержант.

— Да.

— Вы случайно не писатель?

— Да, — ответил я, неужели дорожный полицейский читал мои книги, — пишу детективы.

— Наш шеф большой ваш поклонник, — более дружелюбным тоном стал говорить полицейский и вернул мне документы. — Мы на юбилей всем отделением заказывали ему подарочные издания с вашим автографом.

— Приятно слышать.

— Вот же он обрадуется, когда узнает, что сам писатель приехал в наши края. Счастливого пути. И не забудьте заменить лампочку.

— Конечно, — ответил я и поднял стекло, когда сержант отошел от нашей машины.

Мы поехали дальше. Я нахмурился, потому что не хотел привлекать к себе внимание. Но делать было нечего.

Как и просил сержант, мы заехали в Сегежу. Правда, пришлось сделать небольшой крюк, но заменить лампочку было необходимо, потому что начинало смеркаться.

— Мы приехали, пап? — спросил Тим у автосервиса.

— Нет. Нам еще несколько часов. Выйди пока, разомни кости, пока я заменю лампочку.

Через несколько минут, мы снова были в пути.

После вчерашнего случая, когда я, то ли уснул, то ли задумался на дороге, было страшновато оставаться за рулем в темноте. Однако по пути не было никаких мотелей, да и города попадались уже очень-очень редко. Ехать от Сегежи нужно было без остановок через лес, поэтому в городке я купил несколько энергетиков, чтобы выпить их по дороге. На всякий случай.

Успокаивало, что темнеть в этих краях начинало гораздо позже.

Тимофей уже задремал, когда мы съехали с трассы и повернули на дорогу до Костомукши. Тело ломило от долгой дороги, глаза устали смотреть в даль, а поясница начинала болеть, видимо, я подтянул ее, когда толкал машину.

Я начал узнавать знакомые места. Мы были здесь, на этой дороге, много лет назад с братом. Приезжали к дяде на лето, чтобы погостить и заработать немного денег на строительстве домов. Добирались до Карелии в основном на поезде и только потом на машине по этой самой дороге. Федеральная трасса была мне незнакома и не бередила душу старыми воспоминаниями, отдаваясь где-то глубоко лишь мировой грустью. Так я назвал этот странное состояние для себя. Дорогу до Костомукши я узнавал. Она уводила меня в печальные воспоминания. Я вспомнил эти озера, эти болота, редкий кустарник, здесь, вдоль обочины, практически не было густого леса, светло-серый асфальт, покрытый частыми капельками щебня. Вспомнил, как видел все это, когда мчался на скорой помощи по этой дороге, держа брата за руку. И испуганный взгляд дяди, полный отчаяния, который он пытался скрыть.

— Я не хочу потерять там еще одного сына, — говорила тихо мама, когда мы сидели с ней перед отъездом на кухне. Я вспомнил ее слова, осознал, только сейчас. Они, как раскатистый гром, дошли до меня гораздо позднее света. Мама боялась не одиночества, не тоски по сыну и внуку, она не хотела отпускать второго ребенка туда, где погиб ее первенец.

Это было больше двадцати лет назад. Я учился на первом курсе университета. Мой брат на четвертом. Мы поехали на все летние каникулы в Карелию к дяде. Работали на местной лесопилке, где возводили бревенчатые дома. Северный лес из Карелии всегда ценился больше, потому что был плотнее и тверже леса со средней полосы. Лесопилку расположили в старых бараках бывшего коровника. Высокие строения из дерева, большие длинные сараи, почерневшие от солнца и воды.

Когда коровник разорился, всех животных забили и сбросили в общий скотомогильник в лесу, в стороне от строений. Десятки, а может и сотни туш коров разлагались годами в этой яме, присыпанной землей, привлекая к диких животных из местного леса. В основном медведей.

Земля там была пропитана кровью и не справлялась с тем, чтобы перегноить в себе плоть коров и твердые кости. Мы никогда не ходили в ту сторону, потому что запах в этом лесу был густым и противным. Местную воду было невозможно пить. Даже из скважин. Помню у нас с братом начинали появляться беспричинные язвы на теле, которые долго не заживали, как бы хорошо мы их не обрабатывали. Шрамы от этих язв остались у меня на теле до сих пор.

Люди, эти люди думали, что просто и легко скрыли свои проблемы, но на самом деле отравили местный лес халатностью и жадностью.

Но зверь на то и зверь, что идет на запах крови.

Дядя говорил нам, чтобы мы не ходили в ту сторону леса, потому что нередко вблизи бывшего коровника ходили медведи, на которых можно было наткнуться. Убежать от этого зверя невозможно, да и спугнуть, если наткнуться лоб в лоб тоже нельзя.

Мы всегда слушались дядю.

Но медведь нашел нас в другой стороне. Мы вышли в обеденный перерыв поискать грибы, не углубляясь далеко в лес, и практически одновременно с медведем вышли на широкую просеку.

Последними словами брата, которые я слышал, были: «Беги!»

Спокойные, резко брошенные слова старшего брата, которые тогда я не смог пересилить.

И я побежал.

Когда на помощь пришли работники лесопилки с ружьями, брат лежал истерзанный в стороне от просеки. Они стреляли в зверя, но не убили, только отогнали в лес, где он и скрылся.

Брат скончался в больнице, от полученных ран.

Смерть всегда приходит неожиданно, даже если человек умирает от болезни несколько лет. Ее никогда не ждешь. Иначе мысли о смерти, как медленный яд, сожгут тебя изнутри.

Думаю, мама так и не простила дяде Мити, что он не уберег его сына. И вот теперь я снова ехал к нему. Она, как родитель, не могла забыть свое дитя. Говорила, что каждый день так или иначе вспоминает его. А я забыл, точнее примирился с его смертью, хотя брат пожертвовал собой ради меня. Может, поэтому я и забыл, что чувство вины стерло из памяти печальные воспоминания, вытеснило их очень глубоко.

Потому я и решился на это путешествие, что не помнил.

Так или иначе, с тех пор я боялся леса. Боялся, что тот самый зверь встанет на моем пути вновь, и уже некому будет меня прикрыть.

Впереди появились огни города. Было уже темно. Часы на приборной панели показывали одиннадцать часов вечера.

Я набрал дядю Митю. Он объяснил, что на первом же перекрестке, не въезжая в город, нужно повернуть налево, проехать еще километров десять и повернуть направо, на широкую щебеночную дорогу. А там уже километров пятнадцать до одного из озер, на котором стоит его дом.

— Надеюсь, не заблудимся в темного, — сказал я.

— Я вас встречу, увидите свет фар, — ответил дядя Митя.

Мой дядя уехал на север еще в молодости, когда ему было чуть больше двадцати. Я никогда не спрашивал его, почему из всех направлений он выбрал именно это, почему остался на севере, хотя наши предки были родом с юга. Не спрашивал, но кажется понимал.

Я чувствовал, что мы с ним похожи: чувствами, отношением к людям и к жизни, образом мысли и темпераментом. Единственное, что нас отличало, я смог совладать со своей природой. Во всяком случае мне так казалось. Смог понять ее, а если понял, значит смог повлиять на нее и найти обходные пути. А суть природы этой заключалась в непримиримости. С миром, с людьми, когда всеми силами пытаешься ужиться со всеми, принять существующее положение вещей и законы общества, не те, которые прописаны на бумаге, а которые применяются на деле, но не получается. Я ушел в писательство детективов, старался сублимировать, как это модно сейчас говорить, свою неприкаянность на бумаге, в детективах, где похожий на меня главный герой в одиночку боролся со всем миром. А мой дядя…

Мой дядя понял свой изъян, точнее особенность, слишком поздно, но не нашел подходящего способа совладать с ним и зачастую топил неприкаянность на дне бутылки.

Сразу после переезда на север дядя Митя завел семью. У него были дети. Практически мои ровесники. Но брак распался, когда дети были подростками. Их отец в те времена много работал, заводил много знакомств и друзей, чтобы как-то закрепиться в совершенно незнакомых местах, пытался обрасти связями. Отдал несколько лет работе на местном градообразующем предприятии — горно-обогатительном комбинате, но не смог там закрепиться. Все по той же причине: не умея играть по правилам людской общины, тем более такой закрытой и замкнутой, какая бывает в маленьких городах на севере. Потом он говорил, что местный комбинат сродни тюрьме, где даже малейший шаг в сторону или провинность строго наказываются.

Но дядя Митя всегда мог найти работу. Благодаря ловким рукам и живому уму, он отлично ладил с любой техникой, понимал в строительстве и многих других вещах. Но так и не смог разобраться в себе, как это обычно бывает с неординарными людьми. Мне всегда казалось, что у такого рода людей два пути: или на вершину, или в низ.

После развода, когда дети подросли и уехали с севера, потому что хотели учиться в университете и жить поближе к цивилизации, дядя Митя остался один. Снова завел семью, у него появилась дочь, но круг опять замкнулся и брак распался. Дочь, которой сейчас было девятнадцать лет, тоже уехала учиться далеко, иногда звонила ему, делилась новостями, но и только. С двумя первыми детьми дядя Митя так и не нашел общий язык. Но однажды смог найти его со мной и братом.

Кажется, после смерти моего брата в дяде Мите окончательно что-то надломилось. Он стал больше пить, уже не предпринимал попыток хоть как-то наладить жизнь, обзавестись семьей, исправить ошибки молодости и подружиться с детьми. Перестал искать спутницу жизни. И в итоге нашел прибежище в доме на берегу озера, куда мы сейчас и направлялись.

Потихоньку, за несколько лет, он построил этот домик, проводил здесь большую часть времени, пока не утеплил его и не обзавелся хорошей печью, чтобы жить здесь круглый год. Щебеночная дорога в лесу, по которой мы сейчас ехали, вела к большому гостевому комплексу, принадлежащему местному бизнесмену. Комплекс работал и зимой, поэтому дорога постоянно чистилась от снега.

Мы ехали через лес уже полчаса. Медленно пробирались, минуя неровности и ухабы, которые успели здесь появиться за лето. Качка разбудила даже Тимофея. Он снова спросил, где мы едем.

— Уже подъезжаем к дому, — успокоил я сына.

Через пять минут мы увидели свет фар от машины, стоящей на прилегающей лесной дорожке. Это была машина дяди Мити.

Он вышел на свет наших фар, помахал нам рукой, чтобы мы следовали за ним, сел в свою машину и, развернувшись, поехал вглубь леса по узкой лесной дороге. По обе стороны были деревья, лишь через пару минут в свете фар мы разглядели редкие дачные домики по обе стороны лесной дороги. Спустя десяток домиков, стоящих на отдалении друг от друга, дядя Митя стал парковать свою машину. Я понял, что мы приехали. Дождавшись, когда он выйдет из авто и покажет мне, где встать, я ловко припарковал нашу машину, заглушил двигатель, посмотрел на Тимофея и сказал ему: «Ну все, приехали».