Перед грозой

Александр Сергеевич Харламов, 2018

Эта повесть о войне и жизни обычной русской семьи в немецкой оккупации. В центре повествования семья Подерягиных, бывших раскулаченных крестьян, которые хлебнули немало горя от советской власти, но на что они пойдут ради того,чтобы их Родина оставалась свободной? На чьей стороне они будут воевать и пойдут ли на сделку со своей совестью?Содержит нецензурную брань.Содержит нецензурную брань.

2

— Шурка, смотри, как я умею! — Коля залез на самую верхушку дерева и спрыгнул оттуда с высокими брызгами, разлетевшимися во все стороны. Маленькая щупленькая девочка с длинной черной косой наблюдала за купанием брата с берега. Сашка плавать не умела, о чем в тайне от всех горевала, предпочитая бросать мелкие камешки с берега в воду, да сопровождать в постоянных купаниях брата.

— Попробуй! — предложил ей брат, широкими косыми саженками подгребая к обрывистому берегу, поросшему толстыми тугими корнями плакучих ив, обильно разросшихся по всему берегу реки.

— Коль, ты же знаешь… — покачала головой отрицательно Шурка, чутко прислушиваясь к шороху шагов, раздавшихся где-то позади в кустах.

— Вот они — малолетние козявки! — раздвинув густые кусты высокой травы, к реке вышел Митька — местный дурачок, над которым все потешались и насмехались. Шурке его было даже немного жаль, особенно когда тетка Варька или дед Федор плохо отзывались о нем.

— А Митька вас ищет, ищет…Думает уж не найти! — самодовольно усмехнулся здоровый увалень, потирая раздутое от постоянного недоедания пузо.

— Тебе чего? — строго спросил Коля, выходя на берег. Его худое, поджарое тело светилось на солнце миллионами мелких водяных капелек, растекавшихся по бронзовому загару серебристой волной. У него были крепкие разбитые от тяжелой работы руки, чуть раскосые мамины глаза и хорошо сложенная отцова фигура.

— Митька искал вас, чтобы передать слова деда Федьки! — заулыбался дурачок. — Он сказал, что если эти два прохиндея не явятся домой, то хворостины они отведают точно!

— Спасибо! — поблагодарила его Шурка, собирая букет нарванных полевых цветов. — И правда, Коль, что-то мы загулялись сегодня…

— Митька-дурачок! — из кустов в след за Митюшей выскочили трое ребят постарше с Масловки. Их Шурка знала плохо, только главного среди них Ваську Полухина — сына Колькиного крестного.

— О-о-о…-протянул этот самый Васька нудным голосом. — А тут и Подерягины здесь! С дурачком якшаетесь? Может вы сами такие же? — трое парней, стоявших позади своего лидера противно захихикали. — Митюша? Скажи «а»? — рассмеялся Васька, подняв с земли большой угловатый камень.

— «А»! — заулыбавшись, протянул Митька.

— Камень в рожу на! — крикнул Васька, со всего маху влепив его в дурачка. Острый угол расшиб тому колено, брызнула алая кровь.

— Ах ты, гад! — Колька, сжав кулаки бросился вперед, но Шурка его удержала.

— Оставь ты их…

— Что струсил? — вперед выступил второй мальчишка, уперев руки в бока. — Трус! А Колька Подерягин — трус! — запел он, строя противные рожицы.

— Я… — брат бросился вперед, но тут же на половине пути остановился, чутко прислушиваясь к тишине. Где-то далеко, на самом пределе слышимости, ему показался незнакомый звук, который становился все громче и громче, медленно и неотвратимо, как лавина, приближаясь.

— Что застыл, трусишка? — хмыкнул Васька, закатав рукава линялой клетчатой рубахи, доставшейся ему от отца. — Ссышь?

— Тихо! — прикрикнул на него Коля, всматриваясь в ярко-голубое небо, прошитое белоснежными перистыми облаками. — Слышите?

Все подняли голову наверх. Звук стал отчетливо слышен, будто работал двигатель трактора в МТС.

— Самолет кажись… — пробормотал один из ребят, задрав голову вверх. Плоская кепка с длинным козырьком слетела на землю.

— Какой самолет, дурень! — вскинулся на него Васька. — Наши-то еще неделю назад ушли…

— Самолет! — закивал радостно головой Митюша.

— Молчи хоть ты! — рявкнул на него Полухин, вглядываясь в синеву чистого неба.

— Самолет! — Шурка увидела его первая. Из-за пушистой кроны дерева выглянул острый нос с проппелером, а потом и размашистые длинные крылья с черными крестами в белой окантовке.

— Немцы! — вырвалось у Полухина, неотрывно смотрящего за полетом бомбардировщика.

— Фашисты идут… — убитым голосом согласился с ним Колька.

— Бежим!

— Стой!

За первым самолетом показался еще один, а за ним еще и еще, и еще…Они плыли по небу, как лавина, от которой не было спасения, вскоре заполонив весь небосвод от края до края, куда хватало взгляда. Моторы надрывно гудели, а самолеты шли мелко покачивая крыльями в знак приветствия.

— Бомбить едут… — кивнул Колька, сжав губы от злости.

— На город пошли! — кивнул Полухин, злобно прищурившись, а потом земля вдруг встала на дыбы, поменявшись местами с небом, взлетев высоко вверх. Оглушительно бахнуло в стороне деревни, потом снова и еще, и еще. Застрочил пулемет. Кто-то отчаянно запричитал.

— Бежим! — Ваську дернули за руку и потянули прочь. Ссора была забыта. Короткими перебежками вся троица исчезла за кустами.

— Ба-бабах! — радостно оскалился Митюша, хлопнув себя по коленке.

— Сиди уж, дурень! — отмахнулся от него Колька, ужом скользнув в кусты.

— Коль! — позвала его напуганная бомбежкой Шурка.

— Глянь-ка, Шур! — позвал ее из кустов брат. — Ты только посмотри!

Обдирая коленки о ребристые камни, девчонка подползла к брату. Из их импровизированного укрытия была хорошо видна дорога к центру села. По дороге, сыто урча мощным двигателем, катил немецкий танк. Противно лязгали гусеницы. В башне, высунувшись наполовину, торчал самый настоящий фашист в черной пилотке и запыленной гимнастерке. Он скалился своими белыми зубами, мерно покачиваясь в такт ухабам. Позади танка ехало несколько доверху забитых солдатами бронетранспортеров, грюкала подцепленная длинноствольная пушка, за ней еще одна и еще. Широкой цепью, посматривая по сторонам, шли автоматчики. Из штабного автомобиля с установленным на крыше громкоговорителем слышалась бравурная мелодия, наподобие какого-то марша.

— Это ж немцы! — прошептала брата Шурка, вытирая покатившиеся по щекам слезы.

— Немцы, Сань…Фашисты…

Позади них раздался шелест листвы и на пригорок выбрался Митюша.

— Солдаты! — тыкнул он пальцем в сторону дороги. — Ура!

Колька не успел закрыть ему рот ладонью. Ближайший к ним фашист резко развернулся в их сторону, внимательно прислушиваясь.

— Тихо ты! — ругнулся на него Коля.

Косая автоматная очередь прошла намного выше того места, где они лежали. Пули с легким чмоканьем впивались в толстую кору деревьев, срывая нижние листочки.

— Ахтунг! — прокричал незнакомое слово немец и выпустил еще одну очередь. Кусты затрещали под напором свинцовых пуль. Шурка укрылась вместе с братом за небольшим камнем, оттуда наблюдая за немцами.

— Ба-бах! — снова проговорил Митюша, выглядывая из-за кустов, но Колька дернул его назад, стянув вниз.

— Сиди тут! — строго приказал он дурачку, поглаживая того по голове. — Скоро мы вернемся назад и принесем тебе сахара. Понял!

Митька закивал, осклабив рот счастливой улыбкой, а брат с сестрой медленно стали продвигаться вслед за немецкой колонной, въезжающей в деревню. На пол пути к сельсовету из-за угла раздался одиночный ружейный выстрел. Немец в танке неожиданно покачнулся, схватился за сердце и повалился вниз, уткнувшись лицом в броню. Громкое тарахтенье автоматных очередей раздалось в ответ. Разлетелись окна в угловом доме бабки Степаниды. Из дверей выпрыгнул ее сын и рванул через огород к «березке».

— Стоять! — с легким акцентом прокричал ему офицер, вылезший из штабной машины с громкоговорителем.

— Убьет… — прошептала перепуганная до смерти Шурка на ухо своему брату, тесно прижавшись к нему всем своим тщедушным тельцем.

— Далеко! — отмахнулся от нее Николай, прикусив нижнюю губу, наблюдая за действиями немецкого офицера. Тот достал из кобуры пистолет и медленно прицелился. Колька даже отсюда видел его прищуренные глаза, напряженное лицо, запотевший монокль, вставленный в один глаз.

Кто-то не выдержал из женщин и запричитал вместе с выстрелом, прозвучавшим оглушительно громко в наступившей тишине. Сын бабки Степаниды на секунду замер, словно споткнувшись, широко раскинув руки в сторону, покачнулся и рухнул на землю.

— Свят! Свят! Свят! — перекрестился дед Матвей, которого немецкое вторжение застало сидящим на лавочке перед домом.

— Отличный выстрел, господин комендант! — похвалил на чистом немецком языке своего начальника адъютант, но как ни странно, Колька, не знавший немецкого все отлично понял. Слишком уже самодовольные рожи были у обоих.

— Граждане! — офицер повернулся к начинающей собираться на площади перед сельсоветом толпе. В нее, ловко лавируя между селянами, затесались, и Шурка с Колей. На противоположном конце площади, у старого ясеня, они рассмотрели деда Федьку, который незаметно показал им кулак, нахмурив густые кустистые брови. Рядом с дедом, опиравшимся на сучковатую палку, стояла и их мать Акулина Васильевна, вытиравшая уголком цветастой шали текущие по полноватым щекам слезы. — Граждане! Немецкое командование сообщает вам о том, что оно наконец-то освободило вас от рабской и нищенской политики управления Советов! — вокруг немца уже образовался большой полукруг деревенских, в основном стариков и женщин, а так же ребятишек, которые с интересом рассматривали замершую перед площадью технику. — Отныне и навсегда ваши колхозы упраздняются! В селе устанавливается немецкое управление и администрация, — слова немец подбирал с трудом, коверкая их почти до неузнаваемости, поминутно протирая то и дело запотевающий от жары монокль. Местные слушали его внимательно, напрочь забыв о только что застреленном сыне Степаниды. Только бабка, стоявшая на коленях перед мертвым сыном, тихо подвывала что-то себе под нос, оставшись со своим горем один на один. Шурка несколько раз оборачивалась в ее сторону, жалостливо шмыгая сопливым носом.

— Тихо ты! — цыкал на нее Колька, внимательно слушавший офицера.

— Я — новый комендант вашего района! Меня зовут Эрлих Бааде.

Что-то позади всех загремело. Колька резко обернулся назад и увидел, что со здания сельсовета крепкого вида солдат в немецкой форме сорвал красное знамя, а вместо него вывесил фашистскую свастику. Народ неодобрительно загудел.

— Теперь вы находитесь под немецкой юрисдикцией, — пояснил Бааде, расхаживая по кругу, заложив руки назад. В его правой руке Колька сумел разглядеть небольшой стек, которым тот похлопывал себя по спине, — а знамя советов…

Солдат, подчиняясь кивку коменданта, начал топтать красное полотнище, подняв тучу пыли.

— Скоро у вас откроется немецкая школа, церковь. Многие из вас уедут в рейх, чтобы служить и работать на благо Великой Германии, — Бааде сделал паузу, словно ожидал аплодисментов. Народ молчал, напряженно хмурясь, пытаясь угадать, чего ждать от новой власти. Во время Гражданской войны их село часто переходило из рук в руки. То белые зайдут, то красные, только легче ни от тех, ни от других отчего-то не становилось. Первые придут — грабят, вторые едут — грабят…Теперь немцы…

— Мне нужен будет помощник, который станет моими глазами и ушами в вашей деревне. К нему вы может придти с любым вопросом, любым предложением… — Бааде внимательно оглядел толпу, провожая взглядом каждого.

— Ты! — указал он вдруг стеком на Васькиного отца. — Ком…ком…

— Я? — растерялся Полухин-старший, нелепо улыбнувшись. — А что я-то… сразу? Я вообще…

— Ком! — нетерпеливо махнул ему стеком Бааде, рассматривая его в монокль, как энтомолог изучает попавшееся ему редкое насекомое. — Не бойся, товарищ!

Полухина подтолкнули сзади автоматом в спину. Он споткнулся, пошатываясь, подошел к коменданту.

— Я…

— Ты, товарищ! — указал тонким пальцем на него Бааде. — ты будешь бургомистром!

— Нет… — выдавил из себя жалкую просящую улыбку Полухин. — Я не могу… У меня здоровье не то…Тут силы нужны! Характер…Господин Комендант!

— Ты! — ткнул ему в грудь пальцем Бааде.

— Прошу вас…

— Хорошо! — улыбнулся ему комендант, отходя в сторону. — Я пойду вам навстречу, и не буду назначать на должность бургомистра…

— Спасибо, герр комендант! — выдохнул облегченно Полухин, переводя дух. — Век не забуду!

— Я вас расстреляю, товарищ! — неожиданно спокойно сообщил Бааде с брезгливым выражением лица. — Фаер!

Автоматчики, стоящие позади офицера, будто того и ждали. Защелкали предохранителями, взвели курки, направив сразу несколько автоматов на Василия.

— Да как же это…Герр комендант?! — воскликнул Полухин, пятясь назад. В его глазах Шурка с ужасом рассмотрела страх, плескающийся в зрачках, готовый выплеснуться наружу, подобно огромной волне. Еще никогда она в своей коротенькой жизни не видела, чтобы так чего-то боялись. — Герр…Да что же… Люди добрые!

— Айн! Цвай! — сухо вел отсчет Бааде.

— Господи помоги! — прошептала, стоявшая рядом бабка Марфа, закрывая глаза кончиком платка.

— Драй!

— Стойте! — закричал Васька, падая на колени прямо в серую дорожную пыль, где только что топтали красное знамя. — Стойте!

— Никто не имеет право оспаривать решение коменданта! — нравоучительно проговорил Бааде, помахивая легкомысленно стеком. — С сегодняшнего дня вы назначаетесь бургомистром этой деревни! Вам ясно?

— Ясно! Ясно, герр комендант! — торопливо заверил его Полухин, вставая с колен. Губы его тряслись в унисон с руками, которые ходили ходуном, когда он жал руку Бааде. После рукопожатия комендант достал белый платочек и брезгливо вытер ладонь.

— Идите, займите свое рабочее место! — он кивнул на здание сельсовета, украшенное теперь свастикой.

— Да-да! Сейчас же, герр комендант! — Васька торопливо потрусил ко входу в сельсовет, изредка оглядываясь назад, будто не веря, что чудом только что избежал смерти, и Бааде не отдаст приказ пальнуть ему в спину.

— Пусть это будет для вас небольшим уроком, товарищи! — улыбнулся комендант, присаживаясь в штабной автомобиль. Снова заиграл бравурный марш. Запел какой-то немецкий хор. Колонна снова пришла в движение, направляясь к выезду из села.

Толпа медленно и растерянно начала расходиться по сторонам. Не было слышно никаких разговоров, если и говорили, то говорили шепотом, чтоб никто не расслышал, вспоминая, как обошлись с сыном бабки Степаниды. У каждого в душе остался неприятный осадок и звенящее предчувствие чего-то плохого.

— Вот ядрена Матрена! — ругнулся дед Матвей на своей покосившейся лавочке перед домом, попыхивая самосадом. — Под белыми жили, под красными жили, под немцем не было такого!

— Я б этого немца! — зло проговорил Колька, сжав кулаки. — Своими руками задушил бы…Как они сына Степаниды-то, а, Шурка? — он повернулся к сестре, но вместо сестры увидел деда Федьку, стоявшего рядом с приготовленной в руках палкой. Сашка жалась к ногам матери, испуганно всхлипывая.

— А я вот такому герою сейчас, как дам! Как дам! — разошелся дед, хватая Николая за ухо. — Как выдеру, чтоб знал наперед…Тебя, стервец этакий, Митька нашел? — спросил он, больно выкручивая ухо.

— Нашел, дедуля! Нашел! — прокричал Колька, извиваясь всем телом, в крепких руках деда. — Ой, больно-то как!

— Чего передал, а? — ехидно уточнил Федька, накручивая уже алое ухо внуку.

— Передал, чтоб домой спешили. Мамка зовет!

— А ты что, послушался али как? — мучил его дед.

— Мы только собирались, а тут немцы из-за речки! Стрелять по нам, мы в кусты и утекать! Пока дошли, пока…

— Я тебе покажу, как старших не слушать, гадость ты маленькая! — ухо все-таки вывернулось из крепкого дедова захвата, и Колька, что есть силы, рванул через плетень, огородами домой, зная, что строгий, но справедливый дед пока дойдет, следом уже утратит свой запал, считая наказание исполненным.

— Стервец, да и только! — покивал головой укоризненно дед, вслед Николаю, пятки которого засверкали уже в районе тока. — Совсем распустился без отцовского пригляда, глядишь, и эта такая растет! — замахнулся он шутливо на Шурку, которая тут же юркнула за широкие бедра матери. — Бандит, ей богу бандит!

Акулина вяло улыбнулась, вспомнив о муже, которого в марте проводила на фронт. Письма от него доходили редко, а сердце болело, ныло, истомленное в разлуке. И только она знала, как каждую ночь ревела в подушку, молясь на старые образа, спрятанные по углам от бдительного ока главы сельсовета, чтобы остался жив, пусть пораненный, хоть какой, лишь бы живой!

«Резерв ставки…»