Страсти по Гоголю, или «Мёртвые души – 2»

Александр Сергеевич Стрекалов, 2018

За основу взята повесть великого русского писателя, но только осовремененная, где живут и работают современные российские граждане – обитатели бывших “советских научно-исследовательских гнёзд”. Люди “учёные” и “высоконравственные”, с дипломами и диссертациями все как один. Которые, тем не менее, не уступают дремучим гоголевским персонажам ни в чём. А часто даже и превосходят их “достоинствами” и “талантами”. Чем подтверждают простую в общем-то мысль, что человеческая природа из века в век не меняется…На обложке – картина И.Е.Репина «“Самосожжение” Гоголя» 1909 год.

4

Но я был малым упорным, несколько смен к нему приставал: расскажи, упрашивал, да расскажи, сделай милость. Комплементами на него так и сыпал, как Дед Мороз подарками на Новый год; даже профессором его несколько раз как бы в шутку назвал, а себя самого — дубиною стоеросовой. Ну, чтобы, значит, волю его сломить к сопротивлению, сделать как воск податливым.

Однако и Валерка был тот ещё гусь: на мои хитрости и уловки не реагировал, не поддавался; лишь ядовито подхихикивал всю дорогу и понимающе головою тряс, обзывал пескарём премудрым… И только когда мы с ним однажды схабарили: водителя одного на пару пузырей «Смирновской» раскрутили за левый груз, который он на территорию без накладных провести попытался, — вот тут-то я напарника и разговорил, после того как мы с ним в два часа ночи трапезничать в будке засели и до утра пьянствовали, водкой усталость снимали, развязывали языки.

У нас с двух до пяти утра на воротах жизнь полностью замирала. Вечерние рейсы заканчивались, как правило, а утренние ещё не начинались: торгаши, хозяева киосков, только с пяти утра машины с грузами начинали к нам пригонять. Эти-то ночные часы для нас, охранников, самыми что ни наесть райскими и выходили: тишина и покой устанавливались как в лесу, никого вокруг не было, и никто, соответственно, не дёргал, не напрягал. Можно было расслабиться и немного поспать в будке, если кто сильно устал; а можно было и просто по территории торгового центра променад устроить, развеяться, о своём походить-подумать, то да сё. Или же к метро «Багратионовская» смотаться — сигарет там купить, пива с чипсами или воблой. Три часа на отдых — это достаточно, чтобы в порядок себя привести после утомительной беготни вечерней…

Ну вот. Закрылись мы, значит, с Валеркой в будке, с удовольствием откупорили первую бутылочку беленькой, что нам деляга-шофёр презентовал, бутерброды достали из холодильника и начали не спеша пить и закусывать, сигареты дружно смолить, о пустяках трепаться. Короче, почти как в забегаловке какой-нибудь привокзальной культурно так отдыхать-расслабляться, набираться сил. Официантов только нам не хватало и музыки. И мясистых баб…

И выяснилось довольно быстро, что пить-то напарник мой не умеет — совсем, — потому что от природы слабеньким был и тщедушным. После первых же двух стаканов его на сторону повело, и он сделался весёлым и добрым, мягким как пластилин, а главное — словоохотливым, каким по трезвянке не был. Трезвым-то он всё старался фасонить на людях, важным кренделем себя держать, образованным индюком столичным. А тут вдруг размяк и расслабился парень, расслюнявился, “защитную маску” снял — и совершенно другим предстал человеком: начал пошло и плоско шутить, балагурить, смеяться как дурачок по любому поводу, анекдоты один за другим травить, большинство из которых я знал, но ему про то не гу-гу: зачем, думаю, расстраивать юмориста, настроение портить…

И вот когда он совсем окосел на середине второй бутылки, я к нему ужом и подлез. «Расскажи, — опять его попросил, — напарник мой дорогой, почему ты из института-то своего сбежал, не пойму? чего тебя там не устраивало-то, не сиделось?»

— Всё! — резко, не думая, ответил пьяный Валерка, злобой перекосившийся, — всё не устраивало! Однозначно! И коллектив наш гнилой и гавённый, и сама работа, где наукою и не пахло, где пошлая клоунада одна процветала, цирк повседневный наподобие шапито.

— Надо же! — опять удивился я, на которого дармовая «Смирновская» не так сильно действовала, который к водке привычный был, ещё с завода владимирского. — Чем же это можно было так достать на работе, что тебя даже и пьяного всего трясёт? Расскажи, Валер, уважь, не вредничай. Мне, провинциалу и неучу, повторюсь, это узнать будет до ужаса интересно. С тех самых пор, как ты сюда к нам устроился, я про тебя и твою судьбу только хожу и, не переставая, думаю…

— Хорошо, расскажу, уважу тебя, Витёк, — наконец согласился напарник, слюни с губ вытирая, что обильно у него изо рта текли как у ребёнка малого. — Только слушай — и не перебивай, и ничему не удивляйся, главное. И смотри ещё, чтобы уши твои не завяли.

— Не завянут, не завянут, не бойся: они у меня ко всяким байкам привычные. Давай, рассказывай, не тяни. А потом мы с тобой остаток водки допьём и пойдём на улицу, проветримся — чтобы начальству нашему утром глаза не мозолить пьяным видом своим, которого тут не терпят. Тебе-то начальство ничего не сделает: ты — москвич, и так отсюда скоро уволишься. А мне тут ещё предстоит работать, охранную лямку тянуть. И пьяницей и мздоимцем тут себя выставлять мне без надобности… Ну ладно, давай рассказывай про свой обалденный НИИ. Только всё сначала и по порядку, чтобы я лучше понял, откуда “уши растут”; а не так как в прошлые разы, одними намёками и полунамёками…

— Если сначала — то надо в мой учебный институт возвращаться, в МИРЭА, который я в 1985 году закончил; но уже в начале пятого курса, осенью 1984 года, начал думать-прикидывать, куда мне работать идти после получения диплома. Мест-то блатных и денежных ещё походить-поискать надо было: они на дорожке просто так не валяются, не мозолят глаза — сам, поди, понимаешь. На распределении, как мне приятели говорили, тоже ничего хорошего не предложат, мол. Там — мусор и отстой один, низкооплачиваемый и второсортный. Престижных мест на распределении в принципе не бывает: их по знакомству нормальные люди для себя готовят, через родственников и связи… А у меня, Витёк, родственников крутых не было никогда. Родители мои — обыкновенные работяги, столичный плебс, честно тебе скажу, на заводе Хруничева всю жизнь “пашут”, что через дорогу от нас расположен, на чётной стороне Новозаводской улицы. Отец — слесарем-сборщиком там работает уже почти 40 лет почти, мать — в отделе пропусков табельщицей. Какие у них знакомые? какой блат? откуда?… Так что плохи были мои дела, дружище; пришлось бы мне на завод имени Хруничева идти, каким-нибудь сменным мастером, и всю жизнь на конвейере там стоять, слесарей-сборщиков контролировать…

— Но мне повезло тогда, здорово повезло, чего уж скрывать, — переведя дух и высморкавшись, продолжил напарник дальше свой неторопливый рассказ. — Потому что у нас в доме мужик проживает, Петрушин Виктор Владиленович, одногодок моего отца, у которого свои «Жигули» имеются, и отец помогает ему их ремонтировать. Почти каждое воскресенье они оба возле этой его машины крутятся; ну а потом, естественно, выпивают: Виктор Владиленович хмелит папаню, благодарит за помощь и всё такое. Обычное, короче, дело, соседское и мужское — работу внеурочную обмывать… А этот мужик, Петрушин, как выяснилось из разговоров, в крутом космическом институте работал уже лет тридцать — начальником сектора; институте, что после войны академик Кузнецов основал, соратник и сподвижник королёвский, про которого я тебе вкратце уже рассказывал. Ты вообще-то про него, про Кузнецова, что-нибудь слышал когда, знаешь?

— Да нет. Откуда! — виновато улыбнулся я. — Какое отношение наш стекольный завод имеет к космосу?

— Ну-да. Понятно, — согласно кивнул головой Валерка. — Откуда вам во Владимире про академика Кузнецова знать… Виктор Иванович Кузнецов, запоминай, Витёк, входил в шестёрку Главных конструкторов, в ближайшее окружение Королёва; входил в круг людей, то есть, кто и поднял на своих могучих плечах махину под названием «советский космос». Каждый из этой могучей шестёрки отвечал за конкретный участок работы, создал под этот участок институт соответствующего профиля, а то и вовсе целое научно-производственное объединение — НПО так называемые. И эти их конторы научно-исследовательские в Москве до сих пор высоко котируются, считаются элитными и престижными, до сих пор… А про советские достопочтенные времена и говорить не приходится. При коммунистах там были самые высокие заработки из всех столичных НИИ и самая лучшая социальная поддержка сотрудников — ясли и детсады, пионерские лагеря и санатории, собственные поликлиники и медсанчасти даже. Где ещё такое можно было найти, скажи? Прямо-таки крохотные государства в государстве… Поэтому-то и попасть туда было очень и очень сложно во все времена: только по великому блату народ туда попадал, по протекции.

— Вот и я туда по протекции чудом попал, через соседа Петрушина, который, по просьбе отца, на своё руководство вышел и за меня словечко замолвил: что так, мол, и так, есть у него на примете, мол, паренёк знакомый, будущий молодой специалист, которого пристроить нужно, хорошему человеку помочь. Ну и всё остальное, и прочая бодяга словесная, разговорная мутотень. Дело это известное: кумовством называется, блатом, без которого — никуда, без которого всё вокруг встанет. Ибо вся жизнь человеческая, Витёк, на отношениях строится, и крепко держится потом на них. Правильно я говорю? Согласен?

Я утвердительно кивнул головой, и напарник продолжил далее:

— В общем, зам-директор НИИ по кадрам всё понял правильно и пошёл навстречу заслуженному сотруднику — написал письмо в МИРЭА с просьбой направить к ним на работу такого-то и такого-то выпускника, меня то есть. Да ещё не куда-нибудь, а в самый престижный отдел, теоретический, где по сути весь цвет нашего института работал, так называемые “головастики”.

–…А про гироскопы ты что-нибудь слышал? — вдруг обратился ко мне Валерка, мутные глаза на меня скосив. — Что это за хрень такая?

— Да нет, конечно же, — опять виновато ответил я, чувствуя свою патологическую ущербность и необразованность, стыдясь её.

— Да ладно тебе, Вить, не переживай, не дёргайся и не смущайся как девочка перед первым сексом. Сейчас расскажу и это. Я сегодня выпивши. И здорово. А когда я пьяный, я ужасно болтливым становлюсь — как баба. Мне родители из-за этого всегда советуют много не пить в компаниях, чтобы не наговорить лишнего, гадостей кому-нибудь по дурости не наболтать, от которых потом не отмоешься… Но это так — к слову, в качестве моего к тебе предупреждения. На всякий пожарный, как говорится, чтобы не обижался потом… А гироскопы, или трёхосные гиростабилизаторы, или — «платформы», как мы, инженера, их между собой называем, — это главная часть любого летательного аппарата — ракеты ли, космического корабля, межпланетной станции — неподвижная её часть, что существенно, инерциальная, относительно которой космический аппарат стабилизируется и совершает в полёте пространственные манёвры. Это — если в двух-трёх словах… А для того, чтобы ты лучше всё это понял, приведу классический пример, какой обычно студентам технических вузов рассказывают профессора на первых курсах, который и мне когда-то мои педагоги рассказывали на лекциях по автоматизированным системам управления, сокращённо — АСУ. Итак, представь, что едешь ты на автомобиле, допустим; ты — шофёр. И ты крутишь баранку вправо и влево в зависимости от дороги, которую ты видишь и авто поэтому управляешь зряче. Не будешь крутить — разобьёшься, и машину свою разобьёшь. Хлопот потом не оберёшься. Так ведь?!…А теперь подумай и ответь: в космосе-то ракете или межпланетному космическому кораблю относительно чего разворачиваться по крену и тангажу; вверх и вниз, то есть, вправо и влево? Там, высоко-высоко над землёй, в околоземном пространстве, дорог и разметок нету, ограждений, бордюров и указателей, верстовых столбов. Как и гаишников, которые правильный путь, на худой конец, подсказать могут своим “волшебным” жезлом… А до цели долететь надо. Как быть? Относительно чего ориентироваться, выбирать траекторию и оптимальный маршрут?…

— Вот для этого-то учёные и придумали гироплатформу, неподвижную часть любой ракеты, космического корабля или станции, повторюсь, на которой расположены три мощные взаимно-перпендикулярные гироблока и которую выставляют в определённое положение ещё на земле. Выставят, и потом на пред’старте раскручивают гироблоки, придают им вращательное движение, мощный вращательный момент — как у детской игрушки юлы, вспомни: точно такой же принцип. И они, непрерывно крутящиеся под воздействием электромагнитных полей, по законам физики, механики — в данном случае, позволяют выдерживать неизменное пространственное положение платформы в течение всего полёта, подвешенной, соответственно, на трёх свободно-вращающихся рамках, вложенных одна в другую, оси которых направлены по вращению, тангажу и крену, то есть взаимно-перпендикулярны друг другу. Что, в свою очередь, позволяет платформе быть полностью независимой от пространственного расположения объекта, на котором она стоит. Важнейший принцип изобретения — автономность и независимость от самого носителя — важнейший!!!… А космический аппарат вращается, ориентируется и стабилизируется уже относительно неё — находящейся внутри неподвижной инерциальной гиро-платформы, — по заложенной в его бортовой компьютер программе выбирает нужное направление и маршрут и успешно долетает до цели. Просто всё — не правда ли?! Как и всё гениальное.

— Так вот разработкой и изготовлением таких инерциальных систем и занимался после войны королёвский соратник и друг Виктор Иванович Кузнецов. На всех советских летательных объектах — на всех, без исключения! — стояли и стоят до сих пор изделия его института, знаменитые кузнецовские гироскопы-платформы, без которых не один корабль не взлетит, не одна ракета — потому что будут слепыми и неуправляемыми, без ориентира, который как компас указывает им путь, к цели с гарантией выводит…