Запах снега

Александр Сергеевич Долгирев, 2019

Осень 1936-го года, Токио. В тесном мире европейцев, оказавшихся в Японии, появляются два новых лица. Эти люди не те, за кого себя выдают. Оба они беглецы, ищущие спасения от своего прошлого на краю света. Но от своего прошлого бегут не только они, более того, именно здесь, на самом краю света суждено пересечься путям, которые давным-давно разошлись и больше не должны были сходиться. А мир, меж тем, становится все более небезопасен, и беглецы оказываются неразрывно связаны не только с произошедшими, но и с грядущими событиями.

Глава 3

Несчастный случай

Когда ты встречаешь свой двадцать второй день рождения в полном одиночестве, на продуваемом злыми ветрами поле, запутавшись в колючей проволоке, как муха в паутине, ты либо становишься истово верующим, либо социалистом. Райнхард стал социалистом. Вытащивший его с того поля Йогги Леманн тоже в итоге стал социалистом, правда, здесь дело было скорее в рабочем происхождении, чем в военно-религиозном опыте. С тех пор прошло двадцать лет. Двое изрядно побитых жизнью друзей уже неделю сидели в Шанхае и через два дня должны были отправиться в Японию.

В германском посольстве в Токио знали об их приезде. Там ждали двух журналистов из берлинской «Дойче Альгемайне Цайтунг», которые должны были заняться написанием репортажей о Японии, её традициях и политике. В Германии в отчаянном поиске союзников против СССР ныне Японией очень интересовались. Такова была «легенда» агентов Главного управления государственной безопасности НКВД СССР Райнхарда Циглера с агентурным псевдонимом «Макс» и Йоахима Леманна, которому отводилась роль радиста-шифровальщика в забрасываемой группе.

Их задача выглядела предельно ясно: Циглер и Леманн, пользуясь созданной «легендой», должны были войти в окружение германского посла в Японии фон Дирксена и сообщать в «Центр» о настроениях и новостях в посольстве, а также об интенсивности дипломатического общения между Японской империей и Третьим рейхом. Помимо этого, Райнхард должен был искать информаторов в японской армии, флоте и политике — везде, где только можно.

Циглер сотрудничал с советской разведкой с 1927-го года. В основном работал в обширной агентуре, развёрнутой в Германии, но имелось и несколько командировок. Ещё одно растерянное лицо в целом море растерянных лиц эпохи. Железный крест и бескрайнее разочарование вместо военной пенсии. Иногда Циглер чувствовал себя предателем Родины, работающим на старого врага, но потом он выходил на улицу и видел, как коричневая чума всё больше захватывает Германию. У него было бы не так много претензий к коричневой чуме, если бы та не тянула за собой новую волну милитаризма. Пускай карта Европы сильно переменилась с 1914-го года, одно её положение осталось незыблемо — война Германии против всех могла привести Германию лишь к поражению. А на проигравшей стороне Циглер уже бывал и накрепко усвоил, что сторона эта не блещет удобствами и комфортом.

Нынешнее дело казалось агенту Максу немного обидным — работать на благо скорейшего освобождения Германии от нацистов, это одно, но ехать на другой край света, в Японию, чтобы выуживать слухи из посольства, это совсем другое. Впрочем, дисциплинированность всегда была одной из добродетелей Райнхарда.

История Йоахима Леманна носила всё менее идейные и всё более реакционные черты. Бессмысленно промыкавшись до второй половины двадцатых и споткнувшись обо все неприятности эпохи, Леманн легко пошёл на сотрудничество, предложенное старым товарищем Циглером. В 1931-ом он уехал в Москву, где прошёл обучение в школе радистов-шифровальщиков, а после этого оказался в Польше, в составе группы действовавшей при Министерстве обороны. Получив направление в Японию, Циглер сам попросил рассмотреть кандидатуру старого друга в качестве радиста в создаваемой группе. К счастью, Леманн оказался не занят, и «Центр» решил прислушаться к пожеланию резидента.

Пароход уходил послезавтра с утра, а сегодня старые приятели решили немного покутить. Рейхсмарки, которые у них были для обмена на иены в первый период, ясное дело, были неприкосновенны, но вот местных денег, выданных шанхайским «контактом» на восемь дней бытования в этом городе, оставалось более чем необходимо. Идея поступила от Йогги, и Райнхард не увидел причин отказаться. Шанхай угнетал Циглера. Тысячи лиц каждый день, даже в Международном сеттльменте³, несмолкающий гомон, грязь и кромешная нищета в китайской части города, по сравнению с которой даже Германия начала двадцатых была вполне благополучна. По представлению Райнхарда что-то похожее ждало его и в Токио, кроме разве что нищеты. Хорошая попойка на фоне подобных перспектив была очень кстати.

— Не грусти, Циглер! Скажи-ка мне лучше, как это мы с тобой оказались так далеко от дома?

Они были в довольно богатом месте, которое при этом считалось китайским заведением. Кроме них здесь обнаруживалось только одно европейское лицо, весьма обескураженное и растерянное. Циглер намеренно выбрал именно такое место — пускай «легенда» и позволяла им, в общем-то, быть собой, всё же слишком рисковать не стоило. Райнхард отпил весьма дурного пива и ответил:

— Ну, лично я сдуру записался добровольцем осенью 14-го — кажется, именно тогда всё и полетело к чертям.

— Не знал, что ты был добровольцем… А вот меня призвали. Меня и так должны были призывать, но тут получилось, что не на подметание плаца, а на войну… Это что же получается, что у меня и выбора вовсе не было?

— Да, не было. Вот так нас сюда и занесло, дружище — не в той стране и не в ту эпоху мы решили родиться. Для того и делаем то, что делаем — чтобы те, кто будет после нас, родились в правильной стране и в правильную эпоху. Просит!

— Ага, Циглер, просит!

Райнхард сделал несколько больших глотков, потом убрал бокал от лица и увидел хитроватый прищур друга:

— А я ведь помню, как ты разглагольствовал о том, что важно только то, что делаешь для других. Это вообще не к месту было в окопе.

— А мне кажется, что там этому было самое место.

— Хорошо ты устроился, Циглер — тепло и сухо. Тогда воевал за кайзера и оправдывал себя заботой о других, теперь за Коминтерн, а оправдание то же самое!

Леманну хватило ума говорить негромко, но Райнхард всё равно оглянулся вокруг в поисках навострённых ушей. Ничего похожего рядом не было.

— Не шуми, Йогги — наше дело шума не любит. Оправдание, может, у меня прежнее, да вот только сам я сильно изменился. И если уж на то пошло, то твоё оправдание в чём?

— А причём здесь я? Меня призвали. Призвали в 14-ом, призвал ты в 28-ом.

— Так кто здесь хорошо устроился, Йогги? Хочешь сказать, что если бы тебя призвал Гитлер, ты бы и за ним пошёл? А своей головы у тебя нет?

— Почему нет? Есть. Моя голова подумала и решила, что лучше быть живым. Этим я и занимаюсь. В этом моё оправдание. Гитлер тащит страну к новой войне, которую мы опять проиграем. Мне уже повезло один раз вернуться с войны, но испытывать свою удачу снова я не хочу.

Циглер улыбнулся — Леманн немного врал сам себе, и Райнхард это прекрасно понимал:

— Справедливо, дружище! Мне вот только вспоминается момент один: помнишь, я в проволоке запутался в марте 16-го? Меня ранило в ногу, я повалился на заграждение, а заграждение повалилось на меня. Рота ушла вперёд, потом откатилась, а меня забыли. Я, кстати, кричал. Всё горло себе изорвал — больно было неимоверно… и умирать ещё очень не хотелось. Только к ночи я затих — сил больше не было. Помню, что когда пришёл в себя, то увидел небритую грязную рожу, которая мне кривозубо улыбнулась, сказала: «держись, дружище» — и взвалила на свою спину. Вы двое ведь рисковали с Вольфи. В темноте прошли от нашего окопа… сколько? Двести пятьдесят, триста метров? Гауптман потом чуть голыми руками вас обоих не придушил. Кстати, прав был бы полностью, если бы придушил — сам знаешь. Скажи-ка мне, Йогги, тогда твоя голова тоже думала только о том, чтобы быть живой?

Леманн ничего не ответил на этот вопрос. Он хмыкнул и отпил пива из очередного бокала. Потом неожиданно спросил:

— А сколько в итоге в банк положили?

— Ты про что?

— Ну, помнишь, мы, когда узнали о том, что всё кончилось, решили создать ротный «общак»? Дураки были… Я лично пятнадцать марок скинул.

Идея была не такой уж дурной. Родилась она ещё в 1916-ом и изначально выглядела весьма экстремально — каждый, исключая офицеров, скидывает в кассу по пятнадцать марок, а последний, кто останется в живых, забирает весь банк. Гауптман прознал и надавал по шее за такие инициативы. В итоге идея трансформировалась в создание чего-то вроде фонда взаимопомощи. Со всех, кто числился в роте к концу войны, собрали те же пресловутые пятнадцать марок и передали гауптману, который от себя добавил целую сотню. После демобилизации гауптман положил их в банк под небольшой процент. Планировалось, что в случае трудностей каждый из бойцов сможет обратиться к гауптману и взять часть денег, которая позволит ему протянуть до лучших времен. Благая идея без шансов на реализацию. Была ещё идея насчёт ежегодных взносов в этот фонд, но вот она развалилась ещё в декабре 18-го, сразу после столкновения с непрезентабельной послевоенной реальностью. Отчего-то воспоминания о тех деньгах вызвали у Райнхарда сильную печаль. С годами даже само течение времени стало причинять ему боль. Возможно, так и выглядела старость.

— В начале декабря 1918-го года гауптман открыл счёт в «Берлинер банк», куда положил тысяча двести сорок марок.

— Интересно, что с ними сейчас?

— Неинтересно. Их нет. Гауптман погиб в 1920-ом, банк разорился в 1922-ом.

Немного неожиданно для Райнхарда Йогги рассмеялся, услышав эти запоздавшие новости. Не видя ничего иного, Циглер поддержал этот смех.

Через час они засобирались в гостиницу. Был уже поздний вечер, но идти было сравнительно недалеко. Улицы, наконец, почти опустели. Леманн немного покачивался при ходьбе, да и Райнхард чувствовал себя выпившим. Им оставалось лишь перейти на другую сторону улицы, пройти ещё несколько кварталов, подняться в свои номера и крепко обняться с подушками. Циглер сделал несколько шагов по проезжей части, а затем услышал громкий механический визг. В следующее мгновение из-за угла вылетел грузовик, совсем забывший о существовании тормозов. Он нёсся прямо на Циглера, ослепляя его пронзительным пламенем своих фар. А агент Макс застыл на полушаге и отупело уставился на смерть, которая явилась к нему не в виде мрачной фигуры с косой и даже не в облике французского солдата — смерть была трёхтонным грузовиком. В тот момент, когда беспощадный свет фар уже заслонил собою все сущее, какая-то сила вдруг толкнула Райнхарда в спину. Он никак не мог ей противиться и полетел в сторону с пути неуправляемой машины. В следующее мгновение Циглер услышал звук. Теперь все сущее было заслонено одним этим звуком. Оглушительным звуком мощного удара твёрдого о мягкое.

Райнхард пришёл в себя уже через несколько секунд и обнаружил себя лежащим на грязной мостовой. Он резко перевернулся на спину и посмотрел на дорогу. На том месте, где Циглер стоял всего пару мгновений назад, теперь лежало чьё-то тело. Тело было «чьё-то», потому что даже в уме Райнхард не хотел произносить фразу: «тело Йогги Леманна». Грузовик остановился, проехав после столкновения ещё пару десятков метров. Когда Циглер начал вставать на ноги, грузовик вновь тронулся, затем резко дёрнулся вперёд и начал уезжать. Райнхард не нашёл ничего лучше, чем достать пистолет и несколько раз выстрелить по улепётывающему мерзавцу. К сожалению Циглера, грузовик это не остановило.

Райнхард прислушался к себе. Он больно ударился грудью о бордюр при падении, да получил несколько царапин и ссадин — вроде бы на этом было всё. В следующую секунду Циглер уже был рядом с Леманном, который совершенно не двигался, но всё ещё был жив. Райнхард аккуратно перевернул его на спину. У Йогги была страшно сломана левая нога — из голени торчал обломок большой берцовой кости, а сама нога вывернулась под неестественным углом. Это только то, что сразу бросалось в глаза. А в уши сразу бросился хрип в дыхании Леманна. Йогги был в сознании. Он усмехнулся, но тут же скривился от боли.

— Глупо получилось…

— Не говори, не трать силы впустую. Сейчас я вправлю тебе кость, а ты постараешься изо всех сил и не заорёшь от боли.

— Оставь. Я нежилец.

— Не мели чушь!

— Оставь, я сказал! Задание, агент Макс! Мои документы во внутреннем кармане пиджака. Бумажник тоже забери — там фотографии и Железный крест.

— Да пошел ты, я не брошу тебя здесь!

— Бросишь, не спорь. Ключи к шифру в номере, в моем чемодане, в тайнике… найдёшь…

Райнхард не хотел, противился всей душой, но всё же забрал из кармана пиджака Леманна паспорт и бумажник. Йогги кивнул, а после этого неожиданно сильно оттолкнул Циглера от себя.

— Проваливай, дружище!

— Я вызову скорую помощь.

— Я не уверен, что она здесь есть, да и… лёгкие пробиты, ниже груди ничего не чувствую, а в груди чувствую только боль. Впрочем, как хочешь… Прощай, Циглер.

Райнхард встал и приказал себе успокоиться.

— Хочешь, я пристрелю тебя?

— Нет, предпочитаю захлебнуться кровью… Уходи, скорее!

— Прощай, Йогги.

Примечания

3

С середины XIXв и до 1943-го года часть городской территории Шанхая находилась под международным управлением. Несмотря на то, что формально этот район города оставался под китайским суверенитетом, здесь действовали свои законы, существовала своя полиция и вооружённые силы. Подобный обособленный район имел место не только в Шанхае, но и в других крупных китайских городах, например, в Нанкине и Тяньцзине.