Персона нон грата. Полная версия

Александр Семёнович Брейтман

Из событий частной жизни сложился некий сюжет: от романтизма безмятежной юности времён брежневского застоя – к горбачёвской перестройке с её ожиданиями и надеждами, и далее – к путинской двадцатилетке стабильности, возрасту «ума холодных наблюдений» и познания собственных заблуждений.«…с отвращением читая жизнь мою… я строк печальных не смываю» написал Пушкин почти два века назад в своём «Воспоминании». Нам есть чему поучиться у великих. Я своё дело сделал. Теперь пусть судит читатель.

Принуждение к предательству

Ещё одна лагерная проба как иудина метка «горит на моём сердце». Правда, огонь уже попритих, но до конца так и не погас.

Весь день под руководством вожатых и воспитателей мы осуществляем коллективные действия: утром — зарядка и завтрак, в полдень — отрядные (а то и общедружинные) мероприятия (казённое универсальное слово из советской жизни), полдник и обед; затем — «тихий („мёртвый“) час», и ещё — час «свободы», ограниченной высоким лагерным забором; новые, вечерние уже, мероприятия и ужин. И всё это — в строю, на марше, со звонкими песнями и чеканными речёвками:

Раз, два — три, четыре!

Мы шагаем по четыре!

Раз, два — взвейся флаг!

Три, четыре — твёрже шаг!

Сильные, умелые,

Гордые и смелые,

Стройными колонами

Будем мы шагать!

Комсомольской сменою

Будем вырастать!!!…

И только уже потом — отбой. И только после отбоя мы оставались одни (об «один», совсем один — речи быть просто не могло). Одни, но вместе — в составе коллектива подростков, где утрачивали силу предписанные днём правила, и начинали действовать другие. Какие? О подростковом коллективе с его жёсткой иерархией и подавлением слабых вам расскажет любой подростковый психолог, а ещё лучше — роман Уильяма Голдинга «Повелитель мух» или его одноименная экранизация Питером Бруком. Конечно, присутствие за стенкой старших не позволяло стихии первобытных инстинктов бесконтрольно править свою колею. И всё же при тусклом свете Луны, вдруг, становились видны клыки Шерхана, угодливая мордочка доносчика Табаки, лихорадочный блеск глаз стаи голодных рыжих псов, объединённые страхом бандерлоги… При желании я бы мог припомнить и иное, но мудрость Каа, надёжность Балу, отвага Акелы или неотразимая грациозность Багиры…, если и присутствуют в коллективе подростков, то в латентной форме и, скорее, на перспективу. Хотя, если честно, то и в любых группах взрослых с этим тоже всегда не очень.

Типичная мизансцена в палате после отбоя: все (сколько нас там — человек 15—20?) по кроватям. Пока свет не выключен — время вечерних разговоров. Здесь уже другие приоритеты, другие, вечерние, лидеры — говоруны, затейники и умники. Хорошо помню одного такого умника. Помню даже его имя — Серёжа Фокин. Городской (из центра) мальчик, в отличие от многих деревенских и слободских. Никогда и ни с кем не дрался. Круглолицый отличник, он знал много больше, чем лагерные его сотоварищи. Любил, с едва заметной угодливостью к дневным лидерам, повеселить «публику» рассказами о соседях — дяде Шлёме и тёте Каске. Здесь неискушённому в загогулинах советской власти молодому читателю необходимо пояснить, что «дядя Шлём» — не столько незатейливый юмор простолюдина, сколько след сдутого и в мирное время неопасного антисемитизма. Шлём — от местечкового еврейского Шлёма, восходящего к библейскому Шломо — Соломон. (А чем, скажите, хуже Абрам из анекдотов — карикатурная модификация библейского пророка и праотца народов Авраама?) Имя же жены дяди Шлёмы, тёти Каски, есть продукт игры словами — любимого развлечения простого русского человека.

Умник Серёжа, видимо, допущенный к разговорам взрослых, потихонечку наматывал себе на ус досужие разговоры этих умудрённых жизнью людей. Как-то незаметно (вот где «след» и обозначился) он перешёл к главному вопросу «русского мира» (тогда же просто СССР): о еврействе, в данном случае, моём. То, что евреем быть зазорно, в СССР знали все. В том числе и я. Правда, не знал: а, собственно, почему? В чём истоки этого недоброго иррационального чувства? (После снятия с евреев ответственности за смерть Христа — хорошего парня из Назарета из хорошей еврейской семьи — казалось бы, двухтысячелетний «театр абсурда» закончился. Но не тут-то было! А с кого спросить за все наши беды и разрушение скреп…?)

Малолетний инквизитор тогда так далеко и глубоко не глядел. Он даже пытался протянуть мне «руку помощи»: «А мать твоя что — еврейка? Если нет, то и ты не еврей». Откуда он, шестиклассник Серёжа, знал этих тонкостей? Может быть, и сам, того…? Я так до снятия железного занавеса и начала алии 90-х об этом, что называется, ни ухом, ни рылом. И вот я, сын еврейской мамы, вместо простого «да», начинаю пережёвывать какую-то невразумительную жвачку о каком-то там нееврействе моей мамы, Розы Харитон. Вот это я и называю принуждением к предательству. «Принуждали», конечно, они, но предавал, всё-таки, я.

Как ни странно, но это «предательство» исподволь готовило меня, человека русской культуры и, что самое главное, русского языка к своей еврейской идентификации. По сути, к тому, чем, аз многогрешный, сейчас и являюсь.

Спасибо тебе, мальчик Серёжа, за твои «ум, честь и совесть»