Гнусная тайга

Александр Рогинский

В тайгу едет команда журналистов зарабатывать деньги. Главный герой, к примеру, на собственную свадьбу. Свою профессию скрывают, иначе рубить трассу для газопровода не позволят. Их сразу зачисляют в теневую бригаду, на которой хорошо зарабатывают местные дельцы. Гнус, жара, опасность, подстерегающая на каждом шагу… В тайге главный герой встречает девушку из студенческого отряда и влюбляется в нее. С этого момента все и начинается…

Под крылом самолета о чем-то поет

Зеленое море тайги…

Была такая песенка (называлась она, правда, по-иному — «Главное, ребята, сердцем не стареть»), сочиненная композитором Александрой Пахмутовой и лихо исполненная Эдуардом Хилем (и кто ее потом только не исполнял). Задорная, оптимистичная такая песенка…

Вон она тайга, и крыло самолета на месте. Подрагивает, а то и начинает крупно вибрировать, вызывая подозрение, что очень уж некрепко прикреплено к туловищу салона, в котором я, Андрей Широков, сижу вместе с командой журналистов, летящей в Сибирь на заработки.

Это ж надо — журналисты, собирающиеся валить деревья, впервые, возможно, берущие бензопилы Дружба в руки — решили улучшить таким образом материальную сторону своей жизни.

Мало, что ли, они получают за свои «побрехеньки» — как однажды написал в отклике на мой очерк один читатель?

* * *

Нас насобиралось одиннадцать душ, которых влекло в эту Богом забытую глухомань, где водятся не только дикие медведи, но и дикие люди, о чем нам сразу поведал Вилен Ролович, который уже попил водицу из тьмутараканских болот и встречался нос к носу и с беглыми арестантами с автоматами в руках, и с могучими медведями-шатунами.

Но все равно мы летим, слабо держа в памяти и шатунов, и беглых, и йети, о которых также было сказано применительно к тайге.

Многих влекла романтика — упомянутая песенка, между прочим, также сыграла свою роль — плюс заработок.

Я лечу, чтобы заработать на свадьбу. А вот редактор районки Игорь Игушев просто развеяться — надоело ему про надои писать. Сережа Лемеш — наш врач — чтобы стать настоящим врачом…

Мы будем «рубить» магистраль в тайге для нефтегазопровода.

* * *

Я точно могу сказать о себе — не герой. Меня страшит неизвестность, но перед девушкой Ритой мне хочется распустить хвост и показать, что я — настоящий мужик.

Моя пассия искусствовед, папа у нее академик, директор научно-исследовательского института, мама главный режиссер кукольного театра. Хочется и перед ними не оплошать.

* * *

Ситуация очень смахивает на авантюрную — мы летим в тайгу на заработки, храня в тайне свою основную профессию. Такой себе выброс тщеславной энергии.

* * *

Самолет нещадно трясет, внизу проплывают огненные точки — сжигают попутный газ, народное достояние…

Я вижу прорубленные трассы в зеленом мареве волн — словно борозды морщин на лице человека.

В песенке, которую я упомянул, есть и такие слова:

Летчик над тайгою точный курс найдет,

Прямо на поляну посадит самолет,

Выйдет в незнакомый мир, ступая по-хозяйски,

В общем-то зеленый молодой народ.

Зеленый молодой народ — это мы. А до нас уже кто-то вышел в тайгу по-хозяйски. «Нам сверху видно все — так и хочется добавить из другой песенки — ты так и знай».

Журналистское сознание, привыкшее искать негативы даже в радостных улыбках, сразу отмечает сей безобразный факт.

Может, это главное в этой афере — правдиво рассказать, что мы увидели и прочувствовали в тайге. Среди нас есть и свой кинооператор Гриша Набуков с пружинной Красногорской кинокамерой впридачу.

* * *

С нашим врачом Сережей Лемешем я знаком, писал о нем очерк. Он удлинил с помощью своего изобретения ногу девочке-инвалиду.

Очерк был опубликован в толстом писательском журнале, а потом я его дал на радио и еще — в тюремной газете. Планировал послать в Москву и там на Сереже еще подзаработать. Таковы реалии журналиста, живущего на гонораре — выжать из факта максимум публикаций.

Приходится вертеться. Вот и эту лесорубную кампанию я уже продал тому же толстому писательскому журналу и еще кое-кому. Осталось вернуться и написать.

* * *

— Гнусная тайга, — киваю Сереже в иллюминатор. — А у тебя кожа нежная, как у девушки.

Я повторяю слова одного из участника нашего десанта Байды, который сразу обратил на домашний вид нашего врача.

Но Байда не видел моего героя в деле. А я видел — был на операции, где Сергей командовал целым дивизионом врачей и медсестер.

Голос полководца Жукова, движения хирурга Амосова. Характер переформатировал лицо вялого и слабого «маменькиного сынка» в сурового и непреклонного профессионала.

Старая традиция — врач обязан пройти путь своего больного, очутиться хоть раз в жизни в экстремальной ситуации.

И эта экспедиция полностью подходит под это определение.

До этого мне доводилось писать о Данииле Кирилловиче Заболотном, президенте Всеукраинской академии наук, выдающимся бактериологе, который многажды участвовал в командировках по борьбе с чумой и холерой. И постоянно испытывал лекарства по борьбе с эпидемиологическими болезнями — провел, к примеру, на себе испытания противодифтерийной сыворотки…

Жизнь врача, которой Сережа, не стесняясь, подражал. Тем же, по сути, занимались и мы.

* * *

Идем на посадку. Крыло, с которого я не спускаю глаз, крупно задрожало и, показалось, начало отваливаться.

Но наш старенький «Ильюша» под номером 18 (по кодификации НАТО Coot — «Простак») — благополучно садится в Сургутском аэропорту.

* * *

Чужая земля, о которой ты слыхал, но на которую ступаешь впервые, шатается из стороны в сторону.

Журналистский десант вываливается из самолета в непристойно разморенном виде. Неужели вот эта шантрапа повелевает умами зрителей, радиослушателей и читателей? Да — повелевает.

Все эти писаки и говоруны, каждый на своем месте — вполне уважаемые личности. И тем непонятней их явление на этой далекой и, судя по всему, негостеприимной для них земле.

* * *

Собираемся в кружок, словно со всех сторон нас обложили голодные волки.

Речь держит Ролович. Он договаривался с Сургутским управлением лесозаготовок (кажется, так называется орган, к которому мы теперь приписаны).

Ролович говорит, что самолет прилетел раньше и нам придется подождать. Обещано прислать грузовик. Ждем.

* * *

Как это самолет может прилететь раньше, если отбыл по расписанию — удивило не только меня. Но прилетел и прилетел. Наверное, во временных поясах дело.

Мы располагаемся на скамьях, водружая на них свои рюкзаки, пугливо осматриваясь по сторонам.

Наступает молчаливое ожидание — каждый переживает еще полет, сбрасывая его энергетику, как сбрасывает с себя отжившую кожу змея.

Грузовика все нет.

— Да про нас просто забыли, — говорит Родион Одинец — репортер Вечернего Киева. — Давайте возьмем такси.

— Куда — к медведям, да и есть ли тут такси? — уныло бубнит Гриша — оператор студии документальных фильмов.

Вот кто, наверное, чувствует себя в своей тарелке, имея в руках привычное оружие и чувствуя себя в профессии. Правда, снимать пока нечего — не ветреную же поземку, гоняющую куски оберточной бумаги и высохшие цветы от разбросанных букетов по плацу, словно тут прошла свадьбе или похороны.

Ролович нервничает. Вдруг он исчезает, а через некоторое время мы видим нашего руководителя стоящим на ступеньке у окна водителя задрипанного ЗИСа 105, у которого колеса, кажется, еще хранят пыль дорог второй мировой войны.

Грузовик крыт брезентом, а на прибитой к перекладине дощечке надпись — «люди».

Становится понятным, как в этих краях относятся к тем, кто под этим названием подразумевается.

— Ты шо, с ума сошел, — произносит, раздвигая глаза и делая нос плоским в невольной улыбке Гриша, включая камерную мигалку и начиная съемки нашего кино.

Грузовик сразу обретает информационный повод. Я уже пишу статью — так и хочется сесть за машинку — мой замечательный «Адлер», которую я купил за 300 рублей (приличные бабки) в комиссионном магазине.

«Адлер», между прочим, с фашистской свастикой и немецким шрифтом — полированный и шикарный. Извлекли его для меня из промасленного ящика. Небось генерал-освободитель прихватил пишмашинку в качестве компенсации — мол, теперь наша очередь наступила.

* * *

Началась посадка в грузовик. Пришлось напяливать рюкзак, сшитый сестренкой по моему заказу (сестренка у меня обшивает всю нашу немногочисленную семью), а потом искать место, куда бы его положить, чтобы тут же усесться на импровизированную скамейку. В грузовике не только нет скамеек, но и за что держаться в стоячем положении.

Никакого сомнения — все остальное будет организованно в таком же плане.

* * *

Нас трясло, мы падали друг на друга, увертываясь, чтобы не разбить свои мудрые лбы.

Мало того — за все эти удовольствия пришлось еще платить — грузовик оказался левым. Уже хотелось смеяться, но я утешал себя, что нам просто везет — такие факты прут в наши записные книжки и журналистские мозги.

* * *

Единственный, кто балдел от этого вертепа — оператор Гриша. Он нацепил свой рюкзак на здоровенного (когда-то занимался тяжелой атлетикой) Федора Ломтева, завотделом спорта областной молодежки, а сам бегал вокруг с камерой, снимая нас с разных ракурсов, словно мы были зарубежной правительственной делегацией. На нас смотрели сургутчане (или как их правильно называть?), совершенно уверенные, что к ним приехало большое кино снимать очередной боевик про замечательную тайгу и строительство в ней нефтегазопроводов.

* * *

Во дворе двухэтажного дома, на фронтоне которого видны сбитые цифры, намекающие на солидный возраст, сборище машин разного назначения — бурильные станки с длинными шнеками, пилы с горизонтальным транспортером, краны, машина с открытым бортом, в котором в ряд выставлены бензопилы.

— Это для нас, — пыхтит снимая Гриша.

— Жди для нас. Они вообще не знают, кто мы, — слышу голос Лемеша.

Голос Сережи возвращает меня к действительности. Конечно, пилы не для нас. Если нас никто не встретил, значит, на нас и не рассчитывали.

* * *

Ждем, когда решит нашу участь местный лесоповальный начальник — может, с двухклассным образованием или даже без него.

Это нелегко, особенно для таких, как Юрий Байда, заведующий сельхозотделом областной партийной газеты.

Партийные журналисты (из партийной печати) и из молодежных изданий всегда отличались. Первые чувствовали себя «отцами», вторые — их «детьми», хотя могли быть того же возраста.

* * *

Вилен вышел из особнячка с поникшей головой.

— Приказано ждать, — сказал, ускользая взглядом.

— И сколько? — поинтересовался Байда.

— А хрен его знает, тут свои порядки.

— Надо их превратить в наши — достаточно сказать, что мы здесь не просто так, — завелся Байда.

— Тогда тебя вообще на трассу не пустят. К тому же, тут сейчас заняты другим — достраивают бордель для столичных штучек.

— Что еще за столичные штучки? — спрашивает Байда, очевидно, и себя считавший таким же.

— Московские партийные и правительственные боссы, как я понял. Там уже часть их поселилась. Нам предлагается занять бытовку строителей — в ней будем жить, пока освободится вертолет.

Заодно кое-чему научат — технике безопасности, к примеру, владению пилой. Наша профессия теперь называется лесоруб-сучкоруб. Валишь лес, готовишь его к быстрой просушке, чтобы потом в короткие сроки можно было очистить трассу для прокладки газопровода. А вы думали — просто так?

* * *

Втискиваемся в грязную бытовку, на полу валяются покрытые цементной пылью сапоги.

Вдоль стен несколько скамей — обыкновенных досок разной толщины, сбитых огромными гвоздями; из мебельного дорогого гарнитура шкафчик, стол о пяти углах (впервые видел такой) весь в масляных пятнах — следы крутых пьянок.

В углу куча похожих на гильзы от снарядов пустых консервных банок тушонки — явно из военного НЗ.

Конец ознакомительного фрагмента.