Последняя победа

Александр Прозоров, 2015

Племя могучих магов, известное народам Крайнего Севера как сир-тя, зажгло второе солнце, которое согрело вечную мерзлоту, оживив не только мамонтов и неандертальцев, но и динозавров. Золотые идолы стерегли страну Колдовского солнца, но казачья ватага, присланная Ермаком, нарушила ее границы, вступив с колдунами сир-тя в непримиримую вражду. И началась война сабель и пороха против заклинаний и покорных колдовской воле драконов. Колдуны и казаки не уступали друг другу, но в борьбу вмешалась юная чародейка Митаюки-нэ, которая захотела ни много ни мало – подчинить себе весь мир. До заветной цели девушке осталось два-три маленьких шага…

Глава III

Осень 1585 г. П-ов Ямал

Новый острог

— Видеть будущее несложно, чадо мое. — Казачка Елена, сидя на корявом корне по колено в воде, приглаживала сплетенные в тугую косу волосы и то превращалась в низкую и седую дряхлую старуху, то обратно оборачивалась — статной высокой девушкой. Ведьма словно колебалась, в каком виде ей удобнее вести урок — в своем истинном обличье либо в приятном глазу образе.

Митаюки это было совершенно все равно — ведь их никто не видел. Ради познания новой мудрости девушка специально отплыла от острога на небольшой каменистый остров, поросший густым ивняком, а преданные слуги, оставшись на противоположной стороне, следили, чтобы их госпожу не потревожили случайные рыбаки или путники.

— Ты поняла, чем опасен Енко Малныче твоему царствию? — внезапно спросила старая ведьма.

— Нет, мудрая Нинэ-пухуця, — пожала плечами девушка. — Он искал моей дружбы и старательно служит казакам. У него нет желания вредить нашим планам. Мне пару раз хотелось приказать воинам убить его, но я подумала, что как раз смерть гонца может вызвать ссору между русскими и междоусобицу, и оставила все как есть.

— И где он сейчас?

— В бане, учительница. Белокожие дикари любят париться и пировать по каждому поводу. Пока они веселятся, у тебя есть время рассказать мне о хитростях пророческого мастерства.

— Ты знаешь, какие у него планы?

— Да, мудрая Нинэ-пухуця, — кивнула девушка, — знаю. И постараюсь их расстроить. Тебя что-то беспокоит?

— Да, чадо, — покачала головой старуха. — Меня беспокоит, что грядущее зависит от столь жалкого и никчемного существа, как глупый Енко. И что на него совершенно не способна повлиять даже такая умная девочка, как ты.

— Совсем? — насторожилась Митаюки.

— Есть будущее предопределенное, неизбежное. — Старуха провела ладонями по морщинистому лицу. — Такое, как смена дня и ночи либо наступление зимы. Есть то, на что ты способна повлиять. Например, размер поленницы возле твоего дома. Самое сложное для смотрящей в будущее ведьмы — это отличить одно от другого. Ибо к первому можно только приспособиться, а второе несложно поменять для своего удобства…

— Но увидеть-то как?! — не выдержала долгого пустословия Митаюки.

— А ты дыши, дыши, — посоветовала старуха. — Слушай, обоняй, становись частью. Ибо тому, кто не видит настоящего, грядущее тем паче не откроется. Никак не откроется… Никому не откроется… Лишь легконогой стремительной Кальм, дочери Нум-Торума, посланнице его, дано обежать и прошлое, и настоящее, и будущее, оставив свой след и там, и возле нас. Что она в грядущем увидела, то от глаз ее в настоящем отразилось. Посмотрит она на воду, посмотришь ты на воду — ан одно и то же и различили. О ней думай, чадо мое юное, о ней думай, о ней пой, в такт шагам ее качайся… О быстроногая Кальм! Беги-лети, легок твой шаг, беги-лети, беги-лети, легок твой шаг… — монотонно завыла Нинэ-пухуця, раскачиваясь вперед и назад.

Митаюки-нэ старательно повторяла странную однообразную молитву, точно так же раскачиваясь и тоже полуопустив веки. Вскоре она стала испытывать странное наваждение, словно бы не сидела на берегу, а пребывала в неком полусне; сидела на берегу — и одновременно мчалась над землей легким стремительным шагом.

— Где он?.. — вкрадчиво прошептала над ухом поклонница смерти, и внезапно девушка увидела совершенно голого Енко Малныче, стоящего с ковшом над большим бочонком с чем-то пенистым. Волосы его были влажными, по лицу и телу стекали струйки пота.

— Переход там длиною с ваше озеро, — говорил колдун не менее мокрому, но прикрытому простыней Гансу Штраубе. — Воевода сказывал, проще всего пару воротов поставить. Да острог небольшой срубить, дабы припасы под присмотром оставались и сесть на пути внезапно никто бы не смог…

— Фу, какая гадость! — тряхнула головой девушка, и наваждение исчезло.

— О чем помыслы, то и созерцаешь, — ответила Нинэ-пухуця.

— То не мои помыслы, а твои! — недовольно буркнула девушка. — Ты меня колдуном сим заболтала!

— Можно заболтать, можно по крови али волосу след взять, можно самой захотеть. Хоть в будущее заглянуть, хоть в прошлое, — наставительно ответила злая ведьма. — О том тебе и поведала. Теперь на предмет попробуй… — Казачка Елена кинула ей влажный сучок. — Что с ним через пять лет станется?

Митаюки, зажав палочку между ладонями, запела, закачалась, с легкостью провалившись обратно в полудрему, пошла по следу Кальм в поисках сучка и… И увидела лишь снежные поля, вьюгу, ледяные торосы.

— Вестимо, в море унесет, — открыла глаза юная чародейка. — На север куда-то, в вечные льды.

Казачка многозначительно усмехнулась, расковыряла пальцем ноги песок возле берега и закопала палочку в него.

— А если я поступлю так?

— Так… Не унесет… — неуверенно сказала Митаюки, и по ее коже пробежал неприятный холодок. — Ты изменила будущее?

— Или? — склонила голову набок казачка.

— Или торосы будут здесь независимо от нашего желания… — одними губами прошептала чародейка. — Неужели это сделает глупый Енко?

— Я гадала на перо сойки и рыбью кровь, — пожала плечами Нинэ-пухуця. — Искала начало кошмара. Духи показывают на него.

— Может, его все-таки убить? — предложила девушка.

— Зачем? — не поняла казачка. — Наше учение почитает смерть как начало всего. Глупый колдун стал ее орудием. Я лишь хочу понять, как именно он принесет нам победу?

— Ты говорила, он разрушит мою страну! — напомнила Митаюки. — Но я увидела смерть всего живого!

— А ты полагаешь, твое царствие способно уцелеть среди всеобщей смерти? Или ты не считаешь эти земли своими?

Девушка потерла виски:

— Прости, мудрейшая. Кажется, я неправильно тебя поняла. Но что нам теперь делать?

— Не позволить тупоголовому Енко Малныче присвоить нашу победу! — решительно отрезала казачка.

— Как?

— Перво-наперво понять надобно, в чем опасность оного чародея. А опосля от него избавиться, дело же в свои руки прибрать. Ты девочка умная, ты сию загадку раскусишь.

Митаюки-нэ внезапно сообразила, что старая ведьма появилась в остроге вовсе не потому, что вдруг обеспокоилась судьбой своей ученицы и ее завоеваний, и не потому, что остро возжелала передать ей еще одну толику своих знаний. Нинэ-пухуця пришла к девушке потому, что не смогла разгадать тайну Енко Малныче сама. Поклонница смерти ощущала грядущие перемены и желала оказаться во главе событий. И собиралась воспользоваться для своих целей умениями юной чародейки.

Митаюки поняла, но не обиделась. Так уж устроен мир, что всем друг от друга чего-то нужно. Хочешь чего-то добиться — умей делиться своими богатствами, дабы получать в ответ толику чужих сокровищ. Нинэ-пухуця хочет узнать через девушку секрет колдуна — пускай. Юная чародейка ей поможет. Но в ответ пусть учит — учит умению проникать взглядом в будущее и прошлое, вытягивать нити событий, смотреть через стены и расстояния. Мудрость прислужницы смерти велика и совершенно не похожа на учение Дома Девичества, на уроки старых колдуний из селения Митаюки-нэ. Родовые ведьмы заставляли своих учениц зубрить заклинания и руны, полагаться на амулеты и выпадающие на пути приметы. Нинэ-пухуця учила полагаться на себя, на внутреннюю силу и изменяться, чтобы либо раствориться в природе — либо, вслед за собой, изменить и незыблемый, казалось бы, внешний мир.

Может быть, именно поэтому чародейка верила смерти куда сильнее, нежели заветам могучих предков, зажегших в небесах второе солнце?

* * *

Казаки гуляли с гостем три дня. Первый день «раскручивались», на второй еле шевелились, хмельные до изумления — причем пирушки не прерывали! На третий — страдали похмельем, обжорством и усталостью.

Понятно, что все это время Митаюки-нэ своими мыслями и вопросами их не беспокоила — за полной бесполезностью бесед с пьяными или похмельными мужиками. Она терпеливо ждала, пока дикари придут в себя, время от времени осторожно прощупывая сознание мужа и ближайших его сотоварищей.

Уже собираясь ко сну, девушка привычно скользнула своим внутренним взором по чувствам засыпающих казаков — и внезапно провалилась в горячую бездну, в страстный чувственный колодец. Мягкие сладкие губы коснулись ее губ, в то время как горячие ладони ласкали грудь, плечи, гладили волосы; еще губы целовали живот, грели бедра — и лоно полыхало, отвечая осторожной нежности. Казалось, все тело, от пяток до кончиков волос, тонет в этой вкрадчивой неге, то содрогаясь от волн нарастающей страсти, то безвольно проваливаясь в бездонную невесомость и снова скручиваясь спазмами от сладких судорог.

Соприкосновение разумов оказалось столь плотным, что несколько долгих минут Митаюки-нэ явственно ощущала на себе ласки многих рук, поцелуи трех ртов, щекочущее прикосновение волос, невыносимое из-за жестокого вожделения, из-за желания взорваться, выплеснуть накопившуюся страсть, и невозможности взрыва, ибо ласки были умелы и оттягивали, оттягивали миг облегчения, удерживая жертву на самой его грани…

Чародейка не сразу сообразила, что оказалась невольной визитершей в постели Ганса Штраубе, а когда оборвала эмоциональную связь — ее уже бросило в пот, и девушка горела от желания. Настолько сильного, что рывком расстегнула пояс, выскользнула из одежды, сдернула одеяло со спящего мужа и сильным рывком опрокинула его на спину. Рука ее скользнула вниз, и вместе с ней прокатилась такая волна вожделения, что тело мужчины отреагировало на грубую ласку еще до того, как Матвей проснулся. Митаюки-нэ оседлала его, словно скакуна, крепко сжала коленями, как бы понукая, наполнила жертвой свое лоно, сильными толчками добиваясь уже почти невозможного, застонала от бессилия — и наконец очнувшийся, открывший глаза супруг чуть не испуганно крепкими руками схватил ее за плечи, тоже застонал и… И взорвался!

Митаюки облегченно обмякла и свалилась в сторону.

— Всегда бы так пробуждаться… — со смешком выдохнул атаман. — Никак понять не мог: сплю или не сплю? — И тут же встревожился: — А как ребенок? Ему сие наше непотребство не повредит?

— Не беспокойся, милый, — закрыла глаза чародейка. — О малыше я помню и беспокоюсь в первую очередь. Даже малого риска не допущу! Однако не оставлять же тебя без ласки женской на полные девять месяцев? Али надеялся в ином месте сладости найти?! — Юная прелестница перекатилась, навалилась грудью на грудь мужа, угрожающе схватила тонкими пальчиками его широкое смуглое горло. — Отвечай!

— Пока не знаю, а там видно будет, — вяло пробормотал Матвей.

— Что-о?! Ах ты… — В порыве ревности Митаюки попыталась супруга задушить. Но как ни давила пальцами на шею, смогла лишь слегка промять кожу. — Я вышла замуж за бесчувственную корягу!

— Да шучу я, шучу, — с улыбкой сграбастал ее в охапку казак и крепко поцеловал. — Одна ты такая на белом свете, что сердце мое пробудила. Раньше мне все равно было, кого тискать, ныне же лишь тебя хочу рядом видеть. Потерплю полгодика без ласки. В походах и долее обходиться доводилось.

— Так бы сразу, — с облегчением перевела дух Митаюки и пожаловалась: — Я чуть все пальцы о твою шею не переломала!

— Неужели так больно? — Матвей Серьга притянул ее ладони к губам и несколько раз поцеловал.

Могучий белокожий демон, бесстрашный, злобный и непобедимый, который у нее на глазах дрался, стоя по колено в крови, один против десяти воинов, безжалостно кроша кости, копья и черепа, нежно целует ее пальчики!

От этого зрелища Митаюки опять испытала наплыв вожделения, опустила лицо, зарывшись им в бороду, потом поцеловала щеки, брови… И поняла, что дикарь опять спит.

— Предатель… — Девушка отступилась, слезла с постели, накрыла мужа одеялом. — Тогда я пойду прогуляюсь, воздухом свежим перед сном подышу.

Атаман, сладко посапывая, не ответил.

Чародейка вышла из опочивальни в просторную светелку, в которой нередко собирались вожди сир-тя и казаки для обсуждения ратных дел и хозяйственных хлопот, обогнула стол и остановилась возле груды мехов, сваленных в углу.

Меха зашевелились, над ними поднялись две головы.

Вэсако-няр и Сай-Меени, служа хозяйке здешних земель, проводили бок о бок все дни и ночи. Немудрено, что молодые люди вскорости стали и спать в одной постели. Природу не обманешь.

— Передай немцу, что я жду его на озерной стене, — указала пальцем на паренька Митаюки.

— Ночь, госпожа… — неуверенно ответил телохранитель.

— Он не спит, — сообщила чародейка и, набрасывая на плечи меховой плащ, вышла на гульбище. Не спеша прогулялась по бревенчатому настилу, окружающему внутренний двор на высоте в полтора человеческих роста, поднялась на стену, тянущуюся вдоль берега, прищурилась на водный простор, разрезанный надвое желтоватой дрожащей дорожкой, что вытянулась от полной луны куда-то за острова.

— Я рад, что ночами вы думаете обо мне, ваше величество, — бесшумно подкрался к ней Ганс Штраубе и низко поклонился, взмахнув шляпой над самым полом. — Это известие вселяет надежды и согревает мою истерзанную душу.

Одет немец был лишь в тапочки, шаровары и рубаху, однако шляпы не забыл.

— Перестань, воин, — довольно улыбнулась Митаюки-нэ. — Ты отлично знаешь, что я люблю своего мужа и никогда ему не изменю. Я подарила тебе трех умелых в ласках невольниц. Чего тебе еще желать?

— Это всего лишь рабыни, ваше величество, — опять склонился капитан. — А вы королева!

— Будет случай, подарю тебе королеву, — пообещала чародейка. — О чем вы доболтались с Енко Малныче за время своей пьянки?

— Мы проложим теплый путь от Троицкого острога воеводы Егорова к нашему.

— Ты обещал этому помешать, — укорила немца девушка.

— Я пытался, Митаюки. — Шутки кончились, и Штраубе перескочил на «ты». — Но пойми, они же друзья! Казачья ватага — это не сводный гренадерский полк и не созванное поместным приказом ополчение. В ватаги в свою охотку сбиваются. Кто кому люб — в одну ладью садятся, а кто кому не по сердцу — в разные. Все казаки, кто с Иваном Егоровым в походе, дружны меж собой и порознь быть не хотят! Я понимаю, тебе не по нутру, что муж твой опять воеводу станет слушать, а не твоим советам внимать. Да токмо не беспокойся напрасно. Пять ден пути меж нами выйдет! Тут с приказами не набегаешься. Как ни крути, а земли наши все едино наособицу останутся!

— Чему быть, того не миновать, — смирилась с неизбежным чародейка. — Пусть будет дорога.

— Колдун послезавтра обратно поскачет, — оживился Ганс Штраубе, поняв, что укоров и наказания от реальной правительницы севера не будет. — Мы же порешили племена наши исполчать и где-то недели через две навстречу казакам воеводским выступим…

— Кого исполчать? Куда? Зачем? — опешила Митаюки-нэ.

— Воевать… — пожал плечами немец. — С племенами непокоренными, что по Варанхаю обитают. Ударим всей силой, чтобы уж наверняка!

— Да вы обезумели, вожди! — схватилась за голову чародейка. — Али браги с вином в парной перепили? Все эти племена токмо ждут и видят нам поскорее сдаться, дабы вместе с тотемниками в походы успешные ходить, добычу делить да девок чужих насиловать! Зачем с ними воевать? Пальцем поманить — и хватит!

— Енко Малныче сказывал, враждебные племена, — неуверенно ответил немец. — Он через их земли шел, гостевал, своим прикидывался, речи разные вел. Уверен, биться с чужаками готовы, покуда сердца бьются и кровь в жилах течет!

— Все они на битву готовы, пока стрелы не свистят, в чуме тепло и пива хватает, — презрительно скривилась молодая ведьма. — Да токмо все окрестные народы знают, как нуеры с белокожими союзниками в три дня Верхний Ямтанг от соседей зачистили и разгромили армию южных племен во главе с верховными вождями и шаманами, а потом захватили все их селения и города! Полагаешь, они не догадываются, что их перебьют с такой же легкостью? Думаешь, племена Варанхая хотят лишиться своих домов, скитаться нищими и голодными? Считаешь, их воины мечтают сдохнуть на болоте, а их девушки надеются стать наложницами тотемников? Перестань, Ганс! Все, что им нужно, так это повод сдаться без особого позора. Маленькие племена, маленькие мечты. Коли всех не истребят и сильно не ограбят, так большего им и не надобно.

— Хочешь повторить старую игру? — прищурился Ганс Штраубе. — Ты, я, отец Амвросий и винтовальная пищаль?

— Ныне можно поступить проще, — покачала головой девушка. — Сотню воинов из рода нуеров вместо казаков с пушками, мой нефритовый крестик вместо священника, ты и винтовальная пищаль. Полагаю, вполне управимся. И даже капли крови не прольем.

— Хорошо хоть, меня не вычеркнули, — усмехнулся немец.

— Без тебя, мой храбрый рыцарь, я как без рук. — Митаюки-нэ приблизилась к капитану, ласково провела пальцами по его щеке.

Штраубе повернул голову, коснулся пальцев губами:

— Я могу надеяться на награду, ваше величество?

— Разумеется, Ганс… — Девушка приблизила лицо к его лицу почти вплотную и пообещала: — Золотом.

— Опять золотом? — поморщился наемник.

— Ты ведь пришел сюда за ним? — с усмешкой отступила чародейка. — Воинов для похода я подберу сама, если ты не против. Ты еще не успел обзавестись любимчиками среди сир-тя?

— Мои мысли только о тебе, — ответил новым комплиментом Штраубе, но уже без особого вдохновения.

— Ты устал, друг мой, — поняла его Митаюки. — Иди отдыхай. Ты нужен мне крепким и остроглазым. Вдруг твоя пищаль все-таки понадобится? Завтра я пришлю тебе бодрящего зелья. Оно противное, но хорошо очищает тело от заразы.

— Тогда до завтра, Митаюки-нэ, — кивнул капитан. — От лекарства после нынешнего веселья я точно не откажусь.

* * *

Преданных слуг невозможно найти. Никто не рождается телохранителями или горничными, готовыми отдать жизнь за свою госпожу. Верных слуг можно только создать. Либо обратить в покорных, послушных рабов-пленников — с помощью колдовства, отняв разум паучьим заклинанием, либо связав клятвой на крови мертвеца. Но проще — подманить диких мужчин, подходящих воспитанием и помыслами, и приручить подарками, ратной славой, возвышением, похвалой. И тогда свободолюбивые воины лесов становятся послушными и беззаветно верящими смертниками… Как это уже случилось с вольными нуерами из селения умного и храброго Тархада.

Половину своего отряда Митаюки-нэ составила из них, тархадцев, ведомых хорошо обученным, дисциплинированным Тарсай-няром. Ради второй половины не поленилась обойти весь раскинувшийся вокруг острога обширный лагерь тотемников, пока не высмотрела знакомое узкоглазое лицо цвета обожженной в огне глины. Мужчина, подаривший ей нефритовый крест.

Бывший шаман тоже узнал правительницу, поспешил навстречу, низко поклонился:

— Приветствую тебя, великая Митаюки-нэ, любимица Иисуса Христа и всех его младших богов!

— Младших богов Иисуса полагается называть святыми, — мягко поправила его девушка. — Если ты оговоришься при отце Амвросии, он сильно разозлится. Белые дикари очень внимательно следят за титулами богов и смертных.

— Благодарю за совет, великая шаманка. Я буду внимателен.

— Как тебя зовут, воин? — Чародейка обвела взглядом стоянку из плотно собравшихся наособицу шести чумов. Если в каждом ночевало пять-шесть мужчин, то три десятка копий у здешнего вождя имелось. Неплохо, неплохо. Три десятка там, три десятка здесь… Глядишь, и половина воинов уже служит ее желаниям, а не приказам вождей и воевод.

— Нахнат-хайд, госпожа.

— Я отправляюсь в кровавый поход, Нахнат-хайд, — сообщила шаману Митаюки. — Готов ли ты пролить свою кровь рядом со мной?

— Почту за честь, госпожа! — искренне обрадовался сир-тя.

— Выступаем послезавтра на рассвете. Приготовь лодки и припасы на два дня.

— Будет исполнено, великая шаманка! — клятвенно вскинул кулак к груди воин сир-тя.

Что же, первый шаг сделан. Вождь смог обратить на себя внимание, Митаюки нашла для него поручение. Теперь все зависело от того, останется ли правительница довольна старанием и исполнительностью новых сторонников, а сир-тя — полученной наградой. И тогда либо воины станут еще одним отрядом приближенных, преданных ей слуг, либо… Либо растворятся в общей безликой толпе.

Убедившись в том, что сделавший подарок человек действительно искал ее внимания и покровительства, а не принес хитрый поклад, отравленный ядом или заклинанием, не таил злобы и ненависти, Митаюки снова извлекла зеленый крестик с золотистыми прожилками, внимательно его осмотрела в поисках не замеченных сразу символов или рун, попыталась ощутить исходящую от него энергетику, но ничего не обнаружила. Украшение было пустым, девственно чистым, изготовленным только для нее.

— Неужели просто повезло? — неуверенно пробормотала она. — Нефритовый амулет поклоннице смерти ко дню мертвых? Или это знак? Послание духов нижнего неба?

Каждый год в землях сир-тя наступало время мертвого солнца. Дни, когда над благодатной страной, созданной древними могучими магами, оставалось сиять только одно, колдовское, светило. А живое, переменчивое — уходило за горизонт и многие дни вовсе не показывалось на небосводе.

Все колдовские учения, и мужские и женские, учения всех племен и всех земель говорили про эти мрачные дни одно: это время торжества Куль-Отыра, Сиив-Нга-Ниса, его дочерей и всех духов нижнего мира. Время, когда все зло подлунного мира празднует свою победу. Это время, когда самые злые колдуны могут творить свои самые мрачные заклинания.

После принятия учения поклонницы смерти, злобной Нинэ-пухуця, она, Митаюки-нэ, тоже стала черной ведьмой. И завтра, в первый день времени мертвого солнца, наступали часы ее наивысшего могущества.

К празднику своему чародейка подготовилась со вполне понятным старанием. Из острога отъехала на остров, чтобы никто из искренних новообращенных христиан случайно не застиг ее за колдовским обрядом, заранее припомнила и пробно начертала все необходимые символы. Велев слугам развести костер и приготовить побольше углей, она взяла небольшой кожаный мешочек и отошла ближе к воде. Выбрала на пляже тихое место меж двух крупных валунов и решительно провела две горизонтальные линии, на одной из которых начертала имя Нум-Торума, повелителя верхнего мира, а на другой — Куль-Отыра, повелителя нижнего. Добавила линии от краев миров к центру противоположного — и у нее получились два треугольника, своими остриями упирающиеся в основание друг друга.

Пространство между нижними и верхними мирами. Место жизни.

Добавив сюда для ясности знаки ветров, света и воды, чародейка развязала мешок, достала горшочек, перевернула, вытряхнув красноголовую, смертельно ядовитую торфяную гадюку.

Змея попыталась улизнуть под камень, но девушка ловко поймала ее за хвост, резко подняла, встряхнула, перехватила за голову, крепко сжала, вынудив открыть рот, прижала клыками к краю перламутровой створки ракушки-перловицы, выдавила капельку яда, опустила обратно в мешок, туго замотала горловину и прижала сверху камнем.

Затем сходила к слугам, к жарко полыхающему костру, выкатила из него в горшочек четыре крупных березовых уголька, вернулась к камням, вытряхнула угли, палочкой разложила в положенные места: один — в уголок над верхним миром, второй — в уголок над нижним, два других — по сторонам над миром живых. Сосредоточилась, вдыхая и выдыхая, слушая, осязая и обоняя.

Данный обряд не требовал полного и безусловного единения чародейки с природой, но мудрая Нинэ-пухуця приучила свою ученицу к этому упражнению столь умело, что единение с миром стало для Митаюки-нэ естественной потребностью.

— Водами текучими, ветрами летучими, травами земными, тварями лесными заклинаю вас, духи мира нижнего, мира верхнего, мира живого! Услышьте меня, духи, в день победы темноты над светом, в день торжества зла над глупостью, страха над ленью! Услышьте меня, ведьму смерти именем Митаюки-нэ, в день мертвого солнца, мертвого света, мертвого тепла! Меня, чародейку рода сир-тя, дщерь магов, сотворивших мертвое солнце для мертвой земли! Я создала мир малый по образу мира большого, с двумя солнцами, двумя землями и тремя мирами. Волею предков моих повелеваю духам земным, небесным и нижним, войти в мир малый, ровно в большой. В день мертвого солнца, торжества предков моих над холодом земным повелеваю богам великим войти в мир малый и принять его ровно большой!

Разложенные на песке угольки затрещали, задымили, отчаянно пытаясь изобразить из себя два светила мира живых и светила верхнего и нижнего мира. Это могло означать только одно: ведьму услышали, и сотворенный ею мир начал оживать. Митаюки торопливо положила нефритовый крестик в самый центр изрисованного ею пространства, быстро поставила по сторонам от него знаки двух высших богов и их жен, проговорила, проведя ладонью над украшением:

— Мир малый да войдет в камень зеленый, как великие небеса в капле малой отражаются, и пусть отражение от камня зеленого мир великий подобием своим сотворит. Пусть в миру великом, как в малом Калтащ-эква поглотит каждого, кто возжелает вреда сыну моему, хоть до рождения, хоть после появления его на свет… — Митаюки посыпала нефритовый крестик песком. — В день мертвого солнца повелеваю властителю света! Пусть в миру великом могучий Нум-Торум, хранитель жизни, заберет жизнь любого, на меня посягнувшего, как я жизнь сего существа забираю! — Чародейка вытряхнула из мешка красноголовую гадюку и стремительным рывком сломала ей шею. — Пусть великий Куль-Отыр, хранитель смерти, высосет кровь из каждого, возжелавшего мне зла, как я высасываю кровь из этого тела. — Оторвав голову змее, девушка, сколько смогла, втянула в себя кровь из маленькой шеи. — Пусть вездесущий дух Аутья-Отыр донесет до каждого, сотворившего супротив меня черное колдовство, этот яд, в мой мир добавленный. — Она стряхнула капельку яда с ракушки перловицы на нефритовое перекрестье. — Пусть пупыхи, духи вездесущие, пожрут каждого, кто беды принесет семье моей и мужу моему Матвею, как я пожираю сию плоть. — Чародейка надкусила змеиную тушку. — Пусть жестокая Суур-эква принесет ему удачу в бою и обережет от ран тяжелых, как я всегда старалась уберечь. И пусть добрая Хотал-эква не оставит меня своим теплом и принесет мне удачу…

Все! Семь заклинаний, семь оберегов, семь защитных проклятий. Больше нефритовые амулеты принять, увы, не способны.

— Да сохранится большой мир в малом, да исполнят великие боги волю смертной, да сохранится день мертвого в амулете сем до последнего моего земного выдоха… — Произнося завершающие обряд слова, Митаюки круговыми движениями, от краев к центру, стерла свой рисунок, закопав угли в песок, пока наконец в центре не остался только зеленый нефритовый крестик. Последним движением чародейка закопала и его, немного выждала, затем быстро выдернула, продела в отверстие заготовленный ремешок и повесила на шею. Забрала змеиную тушку. Вернувшись к слугам, к костру, разрыла угли, кинула ее в золу, снова прикопала.

— Тебе помочь, госпожа? — почтительно спросила Сай-Мени.

Митаюки предупреждающе вскинула палец.

Проведение колдовских обрядов требует соблюдения ритуала до мелочей. И если она обещала духам съесть змеиную тушку так, как им надлежало истреблять ее врагов, значит, тушку следовало обглодать до косточек, обсосать и разбросать объедки в разные стороны. И до тех пор не произносить ни звука. Ибо каждое слово, произнесенное до конца обряда, становится его частью.

В Доме Девичества старые ведьмы любили рассказывать историю старого Сытхе-эр, который во время молитвы о ниспослании удачи почесал спину и сказал: «Как поясница болит, зуб двунога мне в ребра…» — и уже через мгновение ему между лопаток вонзилось копье с костяным наконечником, неудачно оброненное сидящим в кроне над святилищем дозорным.

Юная чародейка умела ждать. И потому дала змейке время запечься, потом не спеша, очень тщательно, обглодала мясо с тела, больше напоминающего крысиный хвост, и только после этого произнесла:

— Надеюсь, вы догадались приготовить обед? Я ужасно проголодалась!