Земля мертвых

Александр Прозоров, 2003

Они всего лишь хотели сыграть в ролевую игру. Воссоздать великую битву далекого прошлого. Но – что-то случилось. Прошлое само настигло их и стало реальностью. Вихри времени забросили людей нашего столетия в кровавую эпоху царя Ивана Грозного. В страшные годы опричнины и бесконечных войн с Ливонским орденом. Здесь надо уметь сражаться. Здесь надо учиться выживать…

Призыв Великого Духа

Ритмичный звук деревянного бубна, стуки в который подхватывало еще несколько небольших барабанов, привлек к себе внимание всех обитателей прибрежного луга. Но седовласой женщине лет тридцати казалось, совершенно безразличны взгляды окружающих. Она кружилась на прогалине между двух вигвамов, вздымая подол длинной тряпочной юбки, выстукивая разрисованную странными рунами кожу бубна и не забывая подбрасывать в воздух привязанные на длинные шнурки амулеты. В однообразных ударах так же таился свой сакральный смысл — не нарушая ритма, колдунья наносила удары не просто по натянутой коже бубна, а по разным рисункам, внимательно прислушиваясь, чем они откликаются, и то замедляя, то ускоряя вращение.

В конце концов юбка захлестнула ноги колдуньи, и она со всего размаха рухнула оземь — бубен, подпрыгивая, покатился к ближнему вигваму и юркнул под приоткрытый полог. Вождь Длинное Перо выждал несколько минут, затем вышел из толпы соплеменников и присел рядом с женщиной. Та принялась негромко нашептывать ему в ухо. Вождь кивнул, поднялся и степенной походкой направился к палатке мастеров.

Его ничуть не смутило, что здесь никого не было. Он сел за стол на свое утреннее место и замер. Рядом с ним опустился на скамью Мягкая Лапа. Спустя минуту напротив обосновались Костя и Немеровский, потом подошли вместе «ярл» викингов и «Великий магистр» ливонцев.

— Это мертвая земля, — разорвал молчание Длинное Перо. — Старая Лиса разговаривала с духами, и они сказали ей, что здесь нельзя оставаться. Они сказали, что Великий Отец призвал варау к истокам своим, завещал им блюсти родовые земли и могилы предков. Завтра с первыми лучами Солнца мы уйдем отсюда и двинемся к своим землям.

— Куда? — моментально отреагировал Росин.

Длинное перо махнул рукой вниз по течению Невы.

— Вы нашли дорогу?

— В этом мире нет дорог в понимании бледнолицых, — покачал головой индеец. — Мы нашли много следов кованных копыт вокруг стойбища. Злые духи рыщут вокруг и жаждут человеческой крови. Двое наших детей уже нашли последний приют у домов на холме, семеро ваших друзей мертвыми лежат на тропе, идущей вверх по реке. Мертвы все те, кто жил в деревне, и кто пришел за их жизнями. Вы выбрали для своего праздника проклятое место, и теперь все мы будем расплачиваться за это.

— Ты хочешь сказать… — запнулся Росин. — Ты хочешь сказать, что все те, кто ушел утром в Кировск… Что их убили?

— Да, — кивнул индеец. — Они ушли из нашего мира. Хотя… Хотя все мы тоже ушли из него.

— Значит, это другой мир? — понял Росин.

— И очень плохой. Единственное место, где может пройти человек: это тропа вдоль берега. С одной стороны от нее вода, с другой болото. Здесь негде охотиться, не на кого ставить капканы. Здесь нет дров, потому, что старые деревья гниют на корню, а сухие ветви падают в болото, и сразу намокают. Если племя останется здесь еще хоть на день, мы начнем голодать.

— Ну, деревня на холме, положим, жила и не тужила.

— Варау не рыбаки, — гордо вскинул подбородок Длинное Перо. — Варау не ползает по воде, подобно лягушкам, и не хватает холодную скользкую рыбу. Варау — охотники. Вы можете поступать как хотите, бледнолицые, но наше племя завтра уйдет.

Индейцы поднялись со скамьи и вместе покинули палатку.

— Они что, взаправду себя индейцами считают? — хмыкнул оруженосец «Великого магистра».

— В лесных дебрях, где мы очутились, — ответил ему Валентин. — Лучше считать себя индейцем, а не археологом. Больше шансов дожить до старости. Кстати, на том берегу тоже нет ни дач, ни дорог. Пара лесистых холмиков, а между ними — болото.

— И хиппи все пропали, — добавил от себя Немеровский.

— Они-то тут причем? — не понял «викинг».

— Хиппи, это такие существа, которые появляются там, где есть тепло, сытость и всякая «халява». А там, где кисло, рискованно и работать надо — их нет никогда. Когда хиппи пропадают из лагеря, это как крысы с собранными чемоданами полным составом с корабля улепетывают. Думаю, индеец прав. Валить нам нужно отсюда. Поставим лагерь в более сухом месте, а уж потом разбираться станем, что случилось.

— А полевые кухни? Автобус, лавки, рекламные плакаты твои, опять же, — напомнил Росин. — Они ведь по тропинке не пройдут!

— И мой джип, — кивнул Миша. — Тоже не пройдет. Я его закрою и поставлю на сигнализацию. А может, и не поставлю: ну кто его отсюда угонит? Если удастся понять, что вокруг происходит, потом за всем этим барахлом вернемся. Не получится: что же теперь, умирать из-за него? Меня куда больше беспокоит, что мы жрать станем, когда последние два мешка с крупой закончатся? И тушенки всего десять банок осталось.

— Дня на три растянуть получится? — повернул к нему голову Костя.

— Получится, мастер, — кивнул Немеровский. — Урежу немного пайки, и все. У всех кое-какие заначки есть, вот пусть и вытаскивают.

— Тогда я предлагаю двигаться в сторону Питера. Город огромный, бесследно исчезнуть не мог. Хоть что-то должно остаться. Может, удастся хоть что-то понять в происходящем.

— А Кировск? — скромно напомнил Валентин. — Опять же Петрокрепость неподалеку.

— Что случилось с предыдущими любопытными, ты забыл? — поднял брови Немеровский.

— Зачем по тропам лесным ползать? — независимо пожал плечами «ярл». — Лодка же есть!

— Это мысль, — согласился Росин. — Только ночью никуда плыть не надо. Давайте сделаем так: утром дружина викингов уходит в сторону Ладожского озера, а мы по тропе потянемся в сторону Санкт-Петербурга. Вы с местными городками все уясните, а потом вниз по течению нас догоните. Договорились?

— Заметано.

— Вот только на ночь нужно выставить охрану. И предупредите мужиков, что все это серьезно, кто-то вокруг нас натуральным бандитством занимается. У вас в ордене есть ребята, что через «горячие точки» прошли? — поинтересовался Росин у Александра.

«Великий магистр» кивнул.

— Вот их и поставьте. А то в баловство превратят. И мы своих тоже настропалим.

— А может это все сон? — неожиданно предположил оруженосец. — Проснемся завтра, и все будет в порядке.

— Ну так просыпайся скорее! — неожиданно рыкнул Немеровский. — Надоело уже!

Над наволоком потянуло густым и пряным мясным духом. Зализа, хотя и был сыт, невольно сглотнул слюну. Нет, непохоже, чтобы колдуны заморские сушеными лягушками да вареными мухоморами питались. Нормальную мясную кашу стряпают.

Впрочем, колдунов во вражеском стане оказалось не так много, как мерещилось поначалу. В большинстве на берег Невы высадились все-таки ратники. Частью в нормальных, частью в ливонских доспехах, многие вовсе бездоспешные. Чародеев в странных цветных платьях, колдуний опричник насчитал не более пары десятков. Еще по лугу разгуливало несколько нормальных русских баб и столько же невесть откуда взявшихся ганзейских горожанок — Степан несколько раз видел таких во Пскове да Ивангороде. Может, чародеев и было всего десяток другой? Да милостью Божией сразу все под клинок и попались.

Двое бездоспешных воинов — вполне нормального вида, в кожаных рубахах, украшенных мелко нарезанными ленточками, в кожаных портах и простеньких поршнях,^[78] с короткими ножами и крохотными топориками на поясах, взяли луки и направились в кустарник прямо на опричника. Зализа притаился под низкими ветвями шиповника и положил руку на рукоять сабли, но его не заметили. Беспечность пришельцев на чужой земле Семена просто поражала: ни стражи, ни «секретов» на тропах, ни караульных разъездов вокруг стана. Может, на заговоры чародейские понадеялись?

Будь у Зализы вместо пяти засечников хотя бы полусотня, он уже сыграл атаку, повел конников вперед, стоптал бы пришельцев и вырубил всех до единого. А кто уцелеет: в Разбойный приказ отправил бы — им для допроса, себе для славы. Но с пятью всадниками такого не сотворишь: Семен насчитал в лагере восемь десятков латников, десяток вооруженных мечами и щитами мужчин, постоянно катающихся на лодке, еще три десятка бездоспешных и безоружных смердов у странных, собранных из жердей шатров. Все как на подбор: росту едва не наголову выше любого из засечников, плечистые, загорелые. Смердов опричник принял бы за мирное кочевое племя, если бы не один странный момент — у них в стойбище не бегало, не плакало, не играло ни одного дитя. Ну, еще на наволоке бродило почти полсотни баб и полтора десятка колдунов.

Опричник не знал, какую гадость могут учинить колдуны, но на что способна кованая сотня судовой рати^[79] понимал. Он лихорадочно прикидывал в уме, что можно успеть сделать. Ополчить ближайших помещиков? Перечить государеву человеку никто не рискнет, за пару дней собраться успеют. Два десятка конных приведет служилый боярин Харитон, еще десяток боярин Латошин, семерых обязан посадить на коней служилый боярин Батов, пяток всадников поднимет сосед, волостник князя Шуйского Иванов, двоих — волостник Мурат. Полсотни набрать можно — но на скору руку собранным ополчением вдвое превосходящее войско бить бесполезно. Просить помощи у воеводы Кошкина из Копорья? У него кованной конницы нет. В Гдове тоже нет. Во Пскове этим годом мор прошел. Безлюдить порубежный Ивангород ради истребления далекой ливонской шайки воевода Шелепин не станет. Просить дружину из Новагорода? Так они со своим вече неделю гадать станут, посылать — не посылать, надо — не надо. Могут и не дать — те еще скобари. Опять же, нужно знать, в каком месте рать собирать. Если на лугах у Ижоры — уйти могут изменщики государевы, гонись за ними потом. Знать бы, куда пойдут… Вот тогда и помещиков можно исполчить, и не гнаться за гостями названными, а встретить их по достоинству. Пришельцы пешие, обогнать их труда не составит.

— Вот о чем колдун спрос держать должен, — укорил себя опричник. — А изменщика, что иноземцев на Неву вывел, то потом узнаем.

Он осторожно попятился, стараясь не колыхнуть даже ветки, в десятке шагов поднялся на ноги, опоясался ремнем — лежа в схроне, опричник держал оружие рядом с собой, на земле. Впереди промелькнула неясная тень — Семен схватился за саблю, но узнав Осипа, с облегчением расслабился.

— Воевода, Агарий полонянина упустил! — торопливо прошептал засечник.

— Что-о?!

Зализа, минуя своего воина, пробежал вперед, к Василию, придерживающего на поляне, подальше от вражеского стана, коней, запрыгнул в седло. Из-под копыт пущенного рысью скакуна высоко в воздух полетели комья вывороченного торфа.

Возле деда стоял, положив руку на рукоять сабли, стоял наготове Феня, поблескивая зерцалом. Опричник сразу оценил кровоподтек на челюсти Агария, его опустевший пояс, покачал головой:

— Убег, значит? — Семен спрыгнул на влажно чмокнувшую траву, пнул ногой оставшегося возле кострища чародея. Тот недовольно заворочался. — Жив? Мертвого, получается, полонянин развязал, а живого оставил.

— Сарацин, прости Господи, — перекрестился дед. — Дурная животина.

— Верно молвишь, Агарий, дурная, — согласился опричник. — Доспеха с тебя полонян брать не стал. Знал, засечники рядом, утечь не успеет. А меч взял, креста святого на навершии^[80] не испугался?

— Виноват, воевода, третью неделю к причастию не хожу…^[81]

— Верю. Одного понять не могу, Агарий: почему меч он твой забрал, а самого тебя не тронул?

Старик, судорожно сглотнув, упал на колени:

— Не было сговора меж нами, воевода… Крестом Божьим клянусь, не было! С Анчуткой^[82] он сговорился, нехристь! В самую топь убег!

— Это верно, Степан, — подтвердил Василий. — Мы догнать пытались, но он в самую бездонную вязь^[83] полез. Утоп ужо, поди.

Опричник немного подумал, глядя деду в лицо, потом рывком отошел и присел рядом с мертвым колдуном. Ничего, вроде, с мертвецом не изменилось. Почто же беглец, вместо живого чародея мертвого решил освободить? Дед почему не добил, раз уж справиться смог? Хотя, понять колдуна только другой колдун способен. И живут они не по-людски, и умирают так же.

Погожин понял, что сейчас утонет. Тонкий слой из корней чахлой болотной травы под руками и ногами не ощущался, и мерещилось, что он парит в невесомости — не кажись «невесомость» внизу столь мертвяще холодной и мокрой, в отличие от радостно сияющего над головой чистого голубого неба. Тело медленно погружалось — черная болотная вода медленно выступала из травы и сантиметр за сантиметром забиралась все выше по телу. Хотелось вскочить и удрать из этой жидкой могилы, но патрульный отлично понимал: один резкий рывок — и он провалится в глубину.

Станислав огляделся. Ближайшая опора — крупная кочка осоки — находилось на расстоянии никак не меньше полутора метров. Подползти к ней нормально, передвигая по очереди руки и ноги, не удастся никогда: стоит приподнять хоть один палец, распределяя его вес по остальной площади опоры, как моментально ухнешься вниз. И тогда милиционер сделал то, чего сделать в принципе невозможно — резким рывком оттолкнулся одновременно руками и ногами, и даже животом отпихнулся от воды он кинулся вперед, вытянув руки вперед, и едва даже не вывихнув их из суставов.

Естественно, он не достал — тонкая растительная пленка разошлась, и Погожин стал проваливаться в ледяной мрак смерти, отчаянно загребая пальцами воду вокруг. Под пальцы попадались какие-то ниточки, веревки корешков. Они отказывались тонуть вместе с ним, и он подтянул это тонкую последнюю надежду к груди, стараясь по ним вырваться на поверхность.

Внезапно вода расступилась, Станислав судорожно вздохнул и увидел над собой зеленые широкие листья — прочные корни, попавшиеся под руки оказались корнями куста. Погожин перевел дух, перехватился за ломкие листки, попытался подтянуться — но кочка стала стремительно заваливаться ему на голову. Он тут же вытянул руки, возвращая неустойчивой опоре прежнее положение, немного отдышался и стал соображать.

Вылезти на кочку не получится… Но на ней жить все равно не останешься. Нужно выбираться на берег. Или, хотя бы, более толстую торфяную прослойку. Толстая торфяная прослойка это та, на которой можно по крайней мере лежать, не погружаясь в глубину.

Подталкивая кочку осоки перед собой, патрульный переплыл болотное окно, и попытался забросить ногу на покачивающийся от поднятых волн зеленый слой. Травяная пленка разорвалась, но Погожин ничего другого и не ожидал. Он подтолкнул кочку вперед, и повторил попытку еще раз. Трава не желала удерживать человека, но патрульный повторял свои попытки снова и снова, прорыв настоящий канал от открытой воды к низкой, скрученной, словно чахоткой березке. Оставалось всего ничего, метра три, когда Станислав, закинув ногу в очередной раз, не почувствовал, как она медленно уходит вниз. Патрульный настолько удивился столь странному ощущению, что даже попытался пристукнуть по колышущемуся торфянику. Переплетение корней не поддалось. Погожин опасливо оторвал от кочки левую руку, вонзил пальцы во влажный торф, потом рывком перекатился на берег. Под спиной колыхнулась глубина, но опора выдержала. Патрульный раскинул руки и закрыл глаза, наслаждаясь забытым чувством безопасности.

— Экий ты настырный! — услышал он тяжелый вздох, резко вскинулся, но никого вокруг не увидел. Тогда милиционер осторожно отполз к березе, оперся коленями на тонкий ствол, приподнялся.

Ровное светло-зеленое поле с редкими вкраплениями низких болезненных деревьев раскинулось в стороны километра на полтора, но дальше кроны поднимались выше, становились гуще и сочнее. Значит, там начиналась суша. Не желая рисковать понапрасну, патрульный вытянулся на траве во весь рост и неторопливо пополз, стараясь выдерживать направление так, чтобы солнце светило в правое ухо.

Постепенно ощущение прогибающейся под телом поверхности ушло. Станислав осторожно поднялся на ноги, широко расставив руки в стороны… Нет, он никуда не провалился. Патрульный все более и более уверенным шагом пошел к выступающему в болото лесистому мыску, чувствуя, как струйки воды стекают по телу вниз.

Березовая рощица обманула его надежды — деревья стояли по колено в воде. Естественно, вода доходила до колена ему, а не белым с черными крапинками стволам. Патрульный даже подумал — а не вернуться ли ему назад? В торф ноги уходили всего лишь по щиколотку… Однако до сумерек оставалось всего ничего, а ночевать мокрому на влажном торфе Погожину не хотелось.

— Ладно, Агарий, оставим это на твоей совести, — решил опричник. В конце концов, деда он знал больше года, в верности его сомневаться пока не приходилось. А если колдун душу заморочил… За чужое чародейство старик не ответчик. — Иди в дозор Агарий, к наволоку. Коня оставь, кабы не заржал, не выдал. А поежели случится что, беги к омуту на Тесне. Мы там над обрывом станем. Не на болоте же ночь пережидать.

— Благодарствую, воевода, — часто крестясь, поднялся с колен засечник. — Исполню все в точности. Век буду помнить…

— Чародея помни, — оборвал Агария опричник, — который и живот^[84] тебе оставил, и косаря брать не стал, и душу не украл.

— Тьфу, нехристь! — испуганно сплюнул дед, отпрыгнув от оставшегося полонянина в сторону, и снова несколько раз перекрестился.

— Да помолиться не забудь на вечерней заре, раз к причастию не ходишь.

Дед еще раз поклонился Зализе, и мелко потрусил к вражьему стану.

— Поешьте, — махнул опричник оставшимся засечникам в сторону запеченной косули, а сам присел рядом с полонянином: — Куда ты шел, чародей? Какое место тебе на русской земле надобно?

— Домой мы шли, — плаксиво заскулил колдун. — Домой возвращались, вместе с Геной. А тут эти налетели… На лошадях… Мы никого не трогали! Отпустите…

— Куда домой?

— В Пи-итер…

Значит, колдуны собирались уйти? Значит, дело свое уже сделали? Какое?

— Порчу на государя наводили? — испуганно крикнул Зализа, вцепившись колдуну в волосы, и рванув его голову вверх. — Наводили порчу на государя, говори?!

Засечники замерли, держа мясо в руках и с тревогой ожидая ответа.

— Не-е-ет!

— Цел государь? Здоров?

— Да! — с готовностью подтвердил полонянин.

Все с облегчением вздохнули, опричник отпустил чародея и выпрямился.

Конечно, хорошо бы спрос сарацину учинить, но Агарий по неумению своему одного уже истребил. В этом деле, как и во всяком другом, мастер нужен. Чтобы и язык развязать, и душу раньше времени из тела не вытряхнуть. Последний полонянин остался, беречь его надобно. Военное счастье изменчиво, другого нехристя может и не попасться.

— Смотри мастер, печь топится! — толкнул Немеровский Костю в плечо и указал в сторону деревни.

Над трубой одной из изб и вправду поднимался сизый дымок.

— Дрова сырые, — хмыкнул Миша. — Ну, мастер, посмотрим на местных? Может, хоть кто-то нам ответит, что за чертовщина здесь творится.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

78

Поршни — это обувь, сшитая из единого куска сыромятной кожи. Изготавливалась следующим образом: в середину достаточно большого куска кожи ставилась нога, края куска поднимались, обжимались вокруг ноги, после чего лишняя кожа отрезалась. Спереди и сзади ноги кожа сшивалась, в результате чего получались простенькие сапоги. Не очень красивые внешне, они изготавливаются всего за полчаса, за десять-пятнадцать минут «утаптываются» по ноге, а потому очень удобны, никогда не натирают, промокают не сразу (в зависимости от качества шва), позволяют передвигаться мягко и бесшумно, нога в них не преет. В случае, если голенища поршней получились слишком широкими — их стягивают, «присборивают» у щиколотки.

Именно поршни, а не лапти всегда являлись самой популярной и массовой обувью на Руси.

79

Понятие «пехота» на Руси отсутствовало очень долго. Имелась конная княжеская дружина и «судовая рать» перемещавшаяся, соответственно, на кораблях. Пешим бывало ополчение — но это уже не профессиональное воинство.

80

Навершие (головка, набалдашник) — утолщение на рукояти меча, препятствующее его выскальзыванию.

81

Не ходить к причастию — согласно канонам Православной Церкви, человек, уклоняющийся от исповеди и причащения к Телу и Крови Господней, теряет право называться христианином.

82

Анчутка — крылатый злой дух, бесенок, обитающий в болоте, помощник водяных и болотных. Иногда его называют беспятым или беспалым. Хромота вообще одна из основных примет нечистой силы.

83

Вызь — топь, болото

84

Живот — жизнь. С седой древности и до 20 века на Руси считалось, что душа человеческая находится в животе. Соответственно живот и жизнь нередко использовались как слова синонимы. Между прочим, многие страны, также обладающие многотысячеленней историей — Япония, Китай, Корея продолжают относиться к человеческому животу как к вместилищу жизни.