Земля Злого Духа

Александр Прозоров, 2014

1582 год. Атаман лихой сотни Иван Егоров, сын Еремеев, в составе войска Ермака отправляется на завоевание Сибирского ханства. Разбиты войска хана Кучума, взяты и разграблены богатые города – Кашлык и Чинги-Тура, казаки с боями прорываются к Оби… И вот тут-то пути Ивана и Ермака расходятся: молодой атаман узнает от местных жителей о существовании где-то в верховьях Оби страны вечного лета и страшных драконов, повелители которых – злобные колдуны сир-тя – владеют несметным количеством золота…

© Прозоров А., Посняков А., 2014

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014

Пролог

— Эй, Митька-а! Митька, да где ж тебя носит, ититна мать?!

Покричав, шорник Зосима, здоровенный мужик с черной окладистой бородою, отложив в сторону новенький, еще не доделанный до конца хомут, озадаченно почесал затылок:

— И где его, черта, носит? Ну, явится, ужо… огребет!

Митька, ученик, был послан еще с обеда на торг — поискать по рядкам плотной да красивой ткани, лучше аксамит, но сошел бы и бархат, хомут-то, чай, нынче не простому посадскому делали — самому Кондрату Патокину, богатому гостю-купцу. Вот и хотелось Зосиме не ударить лицом в грязь: может, Патокин-то еще хомуты закажет?

Шорник любовно посмотрел на свое изделие: как раз вот сейчас тканью-то обтянуть поверху… Где только этот поганец Митька запропастился?

Глянув в широко распахнутую дверь, Зосима прищурил глаза — хоть и сентябрь-месяц на дворе, а солнышко иногда светило совсем по-летнему, припекало, вот как сейчас… С утра-то вроде задождило, а к обеду вот — теплынь. Ну, теперь грибов нарастет — насушить на зиму…

Росшая во дворе береза шевельнула золотистыми листьями, в голубом, с белесыми прожилками небе, протяжно крича, пролетел птичий клин… Все ж таки осень, скоро и октябрь — грязник, позимник, а там и морозы не за горами, снег…

В деревянной, с изысканными маковками церкви Флора и Лавра, неподалеку от усадьбы Зосимы, звучно ударил колокол. Его подхватили колокола на церкви дальней — Параскевы Пятницы, а там басовито загудел и главный собор — Святого Георгия:

— Бо-ом, бо-омм, бо-ом…

Вскинутые поплывшим над посадом тягучим малиновым звоном, пугливо вспорхнули с деревьев воробьи и прочие мелкие пичуги, даже вечно ленивый кот Ухватко, что на печи, хвост завернув, дрыхнул — и тот глаз приоткрыл, поднял голову: что это тут, мол, за звоны?

Мастер Зосима тоже встревожился, положил хомут, на плечи зипунишко набросил да так, в избу не заходя, прямо из мастерской со двора и вышел — поглядеть-спросить, а что же такое деется-то? Может, татары напали? Или — пожар? Да нет, тогда б колокола не так благовестили, в набат бы ударили… Верно, праздник какой? Господи! Так ведь и праздник! Да еще какой! Двунадесятый! Воздвижение Честного и Животворящего Креста Господня!

Мимо пробежала целая толпа молодых парней — подмастерья с соседней — Малой Тележной — улицы.

— С праздничком, робяты! — помахал им шорник.

Кто-то из парней удивленно оглянулся:

— С каким праздничком-то, дядько Зосима?

— Дак ведь как же с каким?! Животворящего Креста Воздвижение!

— Тьфу ты, тьфу! Ох-ха! — тряхнув темными кудрями, подмастерье засмеялся в голос. — Так ведь Крестовоздвиженье-то, дядько Зосима, завтра!

— Точно — завтра? — шорник недоверчиво прищурился. — А чего ж тогда колокола звонят?

— Другой нынче праздник! Великому государю нашему подарок чрез весь посад везут — какого-то зверя неведомого, то ли персидский шах зверя того шлет, то ли хан сибирский! Айда с нами, дядько Зосима, поглядим!

— Опять, верно, слона прислали, — разочарованно зевнул мастеровой. — Нет, не пойду — неча на животину пялиться, когда работать надоть!

— Ну, как знаешь, дядько.

— Эй, эй! — вдруг вспомнив, запоздало закричал щорник вослед убегавшим парням. — Ежели где Митьку мово увидите — скажите, пущай в мастерскую бежит скорей ветра! Инда уши оборву — новые-то, чай, не вырастут!

Не отозвались ребята, убежали уже. Махнул рукой шорник, плюнул да повернул обратно домой — хомут доделывать. И впрямь, чего зря на животину дурацкую время терять? Мало ли кто там чего князю великому шлет? На кажный подарок смотреть — этак и работать некогда станет. Ушел домой дядько Зосима, Митьку, ученичка своего непутевого, погаными словами ругая.

И ведь было за что ругать-то! Митька, давно уж про порученье хозяйское позабыв, в толпе у соборной паперти ошивался… потом, с другими ребятами вместе, на дерево забрался — чтоб не задавили в толпе! Да и с дерева-то куда лучше видать — а посмотреть, верно, было на что… точнее говоря — вот-вот будет!

В народе-то разные слухи ходили.

— Слона! Слона-зверя шах персицкий государю нашему!

— Да какого там слона?! Дракона!

— Дракона, дракона. И не персицкий царь, а самоедь вместо ясака дракона того с далеких северов шлет, из-за Камня!

— Вон оно как… Самоедь! Из-за Камня. Нешто там драконы водятся?

— В иных-то землях кого только не водится, Господи, спаси и сохрани!

— У меня кум в войске, так воеводе приказали дракона того охранять и кормить. Для того три коровы взято!

— Три коровы?!!! А не подавится дракон-то?

— Ой-ой, гляньте-ка, люди добрые! Везут! Везут!

— Есмь зверь… и число его известно! — потрясая клюкой, заблажил местный юродивый Дивейко. — Число зверя всякий сочти! Сочти, сочти, сочти! Тако в Святом Писании сказано! На погибель нам сей зверь, на погибель!

Тряхнув лезущей в глаза пшеничною челкой, Митька вытянул шею. Собравшийся на паперти народ затих… лишь слышно было, как скрипели колеса…

— Везут, — облизав пересохшие губы, прошептал себе под нос отрок. — Везут…

Сначала из-за поворота показались быки, целое стадо сильных, могучих быков, впряженных в огромную, составленную из четырех возов, телегу, на которой громоздилась скованная из толстых железных полос клетка, длиною никак не меньше колокольни, ежели б колокольню уложить наземь, и высотою сажени в три. Сама клетка вызывала восхищение, а уж тот, кто в ней сидел… кого везли…

Митьку, к примеру, едва не вырвало — уж он-то, с дерева, разглядел все куда лучше многих. Огромный дракон мало походил на того сказочного зверя, коего представлял себе отрок — да и не только он. Не было ни крыльев, ни трех голов, всего-то одна, но зато какая! Огромная — с крыльцо! — с вытянутой мордой и пастью, усеянною столь многочисленными зубищами, что хотелось немедленно их выбить, а чудище это мерзкое — тут же умертвить, покуда не натворило никаких гнусных дел! Зверюга чем-то напоминала ящерицу или огромного тритона, а еще — почему-то курицу, с задними когтистыми лапами, несуразно огромными, мощными, с перекатывающимися под зеленовато-серой слизистой кожей канатами мускулов и сухожилий, со столь же мощным хвостом и небольшим — по всему хребту — гребнем.

— Гляди-кась, православные! Вот это уродище!

— На тритона похож…

— На жабу или на ящерицу.

— Какая ж тут ящерица — целый ящер!

— А зубищи-то, зубищи, Господи, спаси-сохрани!

— А ручонки-то — малые, смешные.

— Малые — зато когти острые! Схватит, так мало-то не покажется, ага!

— Ой, православныя-а-а… Это ж надо такого поганца везти! И нужна страхолюдина этакая Великому-то князю?

Митьке тоже дракон не понравился. Некрасивый, мерзкий и — судя по желтым, сверкающим из-под кожистых век глазам — злой! И не жабу он отроку напоминал, и не тритона даже, а огромную, приготовившуюся для атаки змею, ядовитую гадину с острым, не знающим пощады жалом!

— Тьфу ты, вот сволочина-то!

Плюнув, подросток полез с дерева вниз, смотреть на дракона ему что-то расхотелось — не жаловал он ни тритонов, ни жаб, ни прочих гадов. А уж этот-то — всем гадам гад! Вот и впрямь: зачем он государю Великому нужен?

— Антихрист, антихрист! — вдруг заблажил Дивейко-юродивый.

Затряс реденькой бороденкою, прорвался сквозь оцепленье воинское к клетке да со всего размаху принялся колотить посохом по железным полосам.

От столь неожиданного напора чудовище напряглось, шевельнуло хвостом и глуховато зарычало.

— Ишь ты, напугалось, тварюга!

— Так ее, так, Дивейко!

— Ящерица, а рычит, словно пес!

Один из воинов — десятник в зеленом, с желтою щегольской тесьмой тегиляе, придерживая рукой саблю, догнал важно едущего впереди на гнедом коне воеводу — дородного, с окладистой седой бородою, в высокой шапке и накинутой поверх бархатного кафтана собольей шубе, крытой сверкающей на солнце парчой. В шубе-то, конечно, жарковато было — так уж приходилось терпеть, важность и знатность свою показывая. Чтоб все видели: не какой-нибудь шпынь ненадобный — сам воевода едет! Чтоб уважали, чтоб боялись, завидовали!

— Батюшка воевода, — в пояс поклонился десятник, — унять юродивого-то?

— А пес с ним! — оглянувшись, воевода благостно махнул рукой. — Небось клетушку-то клюкой своей не пробьет. Хотя… можно и прогнать… Коровы-то зверюге готовы?

— Готовы, батюшко… Позади ведут.

— Я б прогнал все ж юрода, господине, — нагнал воеводу сумрачного вида воин в высоком шлеме и немецком черненом панцире поверх кафтана.

«Онисим Рдеев, из детей боярских, служивый… царем для сопровожденья подарка присланный. Голь перекатная! Худородный! Еще и советовать смеет, пес! И кому? Боярину столбовому!!!»

— Не трогать юрода, — спесиво, сквозь зубы, бросил воевода. — Ничего тому зверю не сделается.

А Дивейко между тем совсем разошелся! Обозвав чудище богомерзким гадом, перевернул клюку да изо всех сил саданул меж прутьями клетки прямо дракону в глаз!

Зверюга взвыла, издав столь громкий и жуткий вопль, что у многих посрывало шапки. Дернулась, ударила головой в прутья…

Клетка задрожала, влекущие телегу быки — лошади-то, видно, боялись — испуганно замычали…

А чудище ударило еще и еще… пока наконец — очень даже быстро! — не разорвало железные прутья и с жутким шипением не вырвалось на свободу! Встало на задние лапы во всей своей жуткой красе — само порождение дьявола, призрак ночных кошмаров! Зашипело так, что заложило уши, поводило недобро глазом и, наклонив ужасную голову, распахнуло пасть…

Пахнуло словно из выгребной ямы!

— Православныя-а-а! Спасайся кто может!

— Господине воевода? Может, в стрелы его? Али из тюфяков да ручниц палити?

— Я вам дам — палить, щучины! — поворотив коня, заругался боярин. — Подарок государев загубить вздумали? Головы на плечах жмут? А ну, живо мне изловить зверя сетью! Живо, я сказал! Шевелитеся!

Изловить… Легко сказать!

Началась паника, всяк метался кто куда, вопя от страху… А стрелять-то приказу не было!

Чудовище клацнуло пастью и вдруг ухватило зубищами первого попавшегося стрельца, выпрямилось с колокольнею вровень… Звонарь не растерялся — грянул в набат, и звон тот дракону, видать, не пришелся по нраву.

Зверюжина завертелась, шибанула хвостищем по разбегающимся в страхе людишкам и, приседая, тяжело — но быстро — поскакала прочь, переваливаясь на задних своих лапах, словно огромная, с подбитыми крылами птица. Схваченного воина чудовище не выпускало, так и тащило в пасти, так и тащило его, словно кошка — мышь, а потом, остановившись на миг, проглотило вместе с сапогами и саблею… И тотчас же ухватило другого бедолагу, зацепив хвостом бежавшего со всех ног Митьку. Парнишку швырнуло, ударило об забор — слава Богу, не насмерть, но больно — у-у-у…

Заплакал Митька, за руку схватился… а богомерзкая тварища, с разбегу перемахнув стену, приседая, побежала к лесу…

Придя домой, Митька заглянул в мастерскую:

— Ой, дядько Зосима! Что было! Что было! Дракон на свободу вырвался, мне вот руку чуть не сломал… больно-о-о…

С нехорошей ухмылкою шорник потянулся за вожжами:

— Дракон, говоришь? Я вот тебе покажу дракона! Н-на! Н-на! Получай!!!

— Ой, дядько Зосима-а-а! Больно-о-о-о!

Сбежавшего богомерзкого ящера так и не словили, напрасно стрельцы да охочие люди шатались по окрестным лесам. Хитрое оказалось чудовище! В селах да деревнях не показывалось, однако по ночам подкрадывалось к пастбищам да безбожно жрало коров вместе с собаками и пастухами, не брезговало и кабанчиками, а девки долго еще боялись ходить в лес, до самого снега.

К ноябрю, однако, грянули морозы, и вот тогда-то в непроходимой топи отыскали отправившиеся на охоту мужички сбежавший подарок. Издохший дракон громоздился промерзшей, присыпанной снегом глыбою, часть хвоста уже погрызли лисы, в приоткрытой пасти поселилась куница, а глаза давно выклевали вороны. В лесу так: всякий кого-нибудь ест, сегодня ты, а завтра — тебя. Против природы не попрешь, будь ты хоть драконом зубастым.

К тому времени часть воинов и Рдеева Онисима, из детей боярских, за то, что не уследили за подарком, посадили по государеву указу на кол, с воеводой же неожиданно обошлись милостиво — велели три месяца волосьев не стричь да сослали в глушь, а потом, к лету ближе, великий князь смилостивился, вернул, вновь на город володеть поставил. На другой город, к Москве поближе… Но и там того воеводу еще долго за глаза Драконом нестриженым прозывали.

А потом как-то и позабылось все, лишь Митька — мастер известный Дмитрий Иванов сын Зосимов — долго еще про дракона внукам своим рассказывал. Покуда не помер от старости.

Сатако, молодой воин народа ненэй ненэць, взмахнув веслом, направил лодку к низкому, затянутому желтоватым туманом берегу. Так же сделали и другие, плывущие следом за Сатако парни, отправившиеся ныне за добычей к плоской, с серыми пологими дюнами, суше, омываемой с трех сторон морем и именуемой Я-Мал, что значит «Конец земли». Здесь, на Я-Мале, всегда было множество морского зверя: тюленей, моржей, котиков. Только промышлять добычу нужно было очень осторожно, ибо, кроме морских, водились на Я-Мале и звери иные — кошмарные создания, настоящие выходцы с полей Смерти! О них рассказывали старики и те, кто здесь побывал… кому повезло уцелеть…

Сатако повезет! И всем, кто сейчас с ним, тоже.

Обтянутые тюленьими шкурами челноки один за другим ткнулись носами в берег, воины, соскочив на песок, вытащили лодки на берег, прихватили с собой копья, луки и стрелы.

— Вэнокэн, Илко — пойдете налево, вы двое — направо, мы же — встречь солнцу! Увидите добычу — подайте знак.

Распорядившись, юный вожак жестом подозвал воинов и, крепко сжав в руке короткое копье с украшенным резьбою древком, нырнул в исходивший клочьями туман. Нырнул и тут же обернулся:

— Эй, эй! Не отставайте. Злобные духи болот легко расправятся с нами, если будем поодиночке. Папако! Попроси богов послать ветер! Ну, хоть немножко… Мы же принесли им в жертву белого оленя, напомни!

— Обязательно напомню. — Папако, парень с плоским смуглым лицом и роскошной темно-русою челкой, отвязал от пояса бубен.

Отец Папако был шаман, и дед был великий шаман, а прадед — шаман еще более великий…

— Эй-н-на-а-а-а… — тихонько затянув заклинание, юноша ласково тронул бубен заячьей лапкой. — О, великие духи…

— Тсс!!! — снова обернулся Сатако: он нынче был здесь за старшего, еще бы, он видел уже шестнадцатую весну. — Слышите?

Папако опустил бубен. Все навострили уши… Откуда-то слева вдруг послышался жалобный крик гагары… Вот стих. И сразу повторился еще.

— Знак! — Сатако улыбнулся. — Вэнокэн отыскал добычу. Значит, и впрямь — духи нынче будут добры к нам.

— Не зря ведь им подарили оленя!

— Папако не зря стучал в свой бубен.

— Никакой он не мой, — себе под нос пробурчал сын и внук шамана. — Он — нашего рода.

Как бы там ни было, великие духи как-то разом стали благосклонней: с моря подул легкий ветер, разгоняя туман, и вот уже совсем скоро над головами охотников заголубело чистое прозрачное небо. Слева, за ягелями и зарослями карликовой березы, светило желтое солнце… а справа… справа висело еще одно солнце — яростное, пылающее жутким жаром! Колдовское!

Папако вытер выступивший на лбу пот:

— Так вот оно какое, злобное солнце си-ир-тя!

— Папако, — шепотом справился кто-то, — а почему оно — злобное?

— Потому что зажгли его злобные колдуны! — наставительно заметил сын шамана. — На погибель всего нашего мира. Вы не слышали, что рассказывал старик Вавля?

— Сто раз слышали. Только мало ли что он там говорил… Про плюющиеся смертельным свинцом палки белых он тоже рассказывал — и что? Кто-нибудь видел эти палки?

— Хэргри видел. Охотник из племени мось. То есть он не сам видел, а знакомый его рассказывал, как его знакомого знакомый такие палки видал в Кашлыке.

— Кашлык — это что?

— Большое селение. Где-то далеко-далеко на юге, в верховьях реки Ас-ях. Селеньем тем могучий вождь правит, зовут его — великий сибирский хан!

— А ну, цыц! — недовольно бросил Сатако. — Ишь, разболтались, как бабы. Так всю добычу распугаете — вернемся домой ни с чем… А, вот и Вэнокэн!

Понизив голос, юный вождь помахал рукой выскочившему из-за большого камня парню в изодранной малице:

— Ну что, Вэнокэн? Где там твои морские звери?

— Там один зверь, Сатако.

— Один? И за этим ты нас и звал?!

— Зато какой огромный!

Вэнокэн развел руками так, словно пытался обнять небо.

— Идемте же скорее за мной, покажу.

Сатако повел плечом:

— Ну, веди. Взглянем!

Вслед за молодым воином все обошли огромные, поросшие зеленоватым мхом валуны, в незапамятно древние времена оставленные здесь, на берегу, каким-то великаном. Сразу за камнями начиналась зеленая полоса растительности — не какие-то там карликовые березы и ягель, нет! Могучие, в три обхвата деревья: сосны, лиственницы, ели, еще какие-то совсем незнакомые — густые, почти непроходимые кустарники, за которыми угадывалась узкая, коричневая от ила протока, уходившая куда-то в сторону злого солнца. Туда было нельзя! Строго-настрого ходить запрещалось.

— Эй, Вэнокэн! Ты забыл, что ли?

— Я просто вам покажу… Вон! Смотрите!

— Да где? Ой!

Сатако, а следом за ним и все остальные вдруг замерли, увидев совсем неподалеку, за соснами, огромного мохнатого зверя с большими желтоватыми клыками, чем-то похожими на моржовые, и длинным, нелепо вытянутым носом.

— Товлынг… — еле слышно прошептал сын шамана. — Охотники мось называют таких товлынгами. Я слышал, как они рассказывали… но никак не думал встретить товлынга здесь. О, великие духи!

Юноша тронул пальцами висевший на поясе бубен, отозвавшийся глухим рокотом…

Могучий, ростом, верно, с высокую сосну, зверь оказался довольно чутким! Повернул огромную голову, красноватые глазки его, несуразно маленькие для столь огромного тела, подозрительно сверкнули. Товлынг вытянул нос — и вдруг замычал, затрубил… громко, утробно, страшно, так что все невольно присели, стараясь слиться с землей. Слава духам тундры — здесь было где укрыться: травища по пояс.

— Никогда не видел такой густой травы, — глядя вослед скрывшемуся за деревьями зверю, прошептал Сатако. — И такого зверя. Этот товлынг… он ведь туда пошел — ко второму солнцу. Но нам запрещено… скажи, Папако!

— Конечно, запрещено. Старики говорят — это земля злого духа.

— Эх, — поднимаясь на ноги, тяжко вздохнул Вэнокэн. — Вот бы нам этакого запромыслить. Столько бы было мяса. Целая гора!

Сатако подозрительно огляделся вокруг:

— Смотри, как бы он тебя не запромыслил. Или кто-нибудь еще. Пошли-ка к берегу, парни!

Повернувшись, парни из рода ненэй ненэць покорно зашагали обратно: конечно, хорошо добыть целую гору мяса… Но связываться со злыми духами… для этого сначала сильно поколдовать надо!

— Жарко как. — Вэнокэн стащил через голову малицу, а следом за ней и рубаху из тонковыделанной оленьей шкуры. — Никогда не думал, что может быть так жарко. Это все от злобного солнца, да?

— От солнца… — отмахнулся вождь.

Подумал и тоже сбросил малицу — жара!

Резко пахнуло потом… Позади, с сосен, вдруг как-то разом взлетели птицы! Вспорхнули, взлетели, закружили, тревожно крича.

— Что-то там нечисто…

Сатако взглянул на деревья и вдруг замер в недоумении: над вершинами высоченных сосен маячила чья-то огромная голова, чем-то похожая на змеиную или жабью — совсем без ушей, с мерзкими чешуйками и плотоядным взглядом желтоватых глаз, как было и у товлынга, слишком маленьких для подобной туши. Туши…

Если товлынга еще можно было хоть как-то описать, то для этого вдруг выпрыгнувшего из чащи чудовища просто не было слов! Оно чем-то походило на огромную ящерицу или тритона, такое же кожистое, омерзительно голое, с огромными задними лапами — на них чудище и передвигалось, да как! Вокруг только сучья валились! Зеленовато-серый кожистый хвост развевался позади, с невероятной силой хлестал по деревьям, ломая стволы и разбрасывая ветки, передние лапы ужасного зверя, несуразно меленькие, когтистые, казались какими-то недоразвитыми… особенно в сравнении с огромной — размерами с чум! — пастью, усеянной острейшими зубами!

— Бежим врассыпную, парни!

— О, великие духи болот…

Юный шаман Папако, взяв в руки бубен, отважно выступил навстречу чудовищу… Кошмарная тварь, впрочем, его не заметила, ломая деревья, проскочила мимо… наклонив голову, ухватила зубищами несчастного Вэнокэна, с хрустом ломая кости, вздернула вверх, к злобному солнцу, проглотила, сытно рыгнув…

Желтая слюна пополам с кровью упала на лицо спрятавшегося средь травы Сатако. Гнусное дыханье твари донеслось и сюда…

— О, великие духи болот…

Папако снова ударил в бубен… и замер.

Чудовище повернулось всем телом, зарычало, присело на задних могучих лапах, словно готовящаяся снести яйцо утка… застыло, словно прислушиваясь, поводила зубастой башкой с хищно раскрытой пастью, из которой все еще капали слюна и кровь бедного Вэнокэна.

Хвост ужасной зверюги покачивался в двух шагах от Сатако и еще одного парня по имени Илко, совсем еще молодого мальчика…

— А-а-а-а!!! — Илко не выдержал, закричал, вскочил на ноги и со всех ног побежал к протоке…

Успел-таки… бросился в воду!

И усеянная зубами пасть чудовища тоже успела — нырнула следом…

Хищная тварь схватила парня зубищами, вытащила, словно тюлень рыбу! Раскачала, переломала кости… а потом, запрокинув голову, проглотила… И, довольно зарычав, неспешно удалилась в чащу, едва не задев хвостом Папако. Тот ведь так и стоял с бубном… Тихо, не шевелясь, словно застыл от ужаса.

— О, великие духи болот… — Сатако наконец поднялся на ноги. — Что это было? Злой дух?

— Думаю, просто зверь… — тихо промолвил сын и внук шамана. — Но огромный и страшный. Я еще думаю — такие во множестве водятся там, в земле колдунов… куда нам запрещено соваться.

— И правильно запрещено! — вытерев выступивший на лбу пот, прошептал юный вождь. — Правильно. Нам одним с такой тварью не сладить. А вот если много лучников… да гарпуны… Может, мы еще сюда и вернемся, Папако. Отомстим за смерть наших… да принесем жертву духам… ту самую кошмарную тварь!

— То жуткое чудище? В жертву? — Юный шаман неожиданно рассмеялся. — Вот это было бы здорово! Духам бы понравилось, да. Огромное клыкастое чудище — это вам не какой-нибудь белый олень!