Заклятие предков

Александр Прозоров, 2004

Он пришел из нашего мира... Его называли... ВЕДУН! Великое прошлое Руси скрывает тайны, способные поколебать все мироздание. Познание прошлого рождает ответственность за будущее. Сумеет ли Олег Середин сохранить Родину, или она превратится в безжизненную пустыню, населенную нежитью? Это зависит не только от сил магии, не только от разума человека из далекого двадцатого века, но и от готовности Ведуна и воина без колебаний обнажить свой верный клинок во имя земли Русской.

Печора

Узкий санный след, местами занесенный снегом и кое-где отмеченный темными пятнами конских катышков, тянулся по белой пустынной полосе, плавно изгибающейся меж череды стройных сосен и мрачными еловыми зарослями. Прошедший недавно обоз оставил после себя и несколько щедрых пучков соломы, и горстку зерна, что, вероятно, высыпалась из протершегося мешка. Сущая мелочь для тяжело нагруженных путников — и целое сокровище для здешних, неизбалованных подарками, обитателей.

Серая полевка, отделившись от пышного красноватого кустарника, стремительными полуметровыми прыжками домчалась до просыпанной ржи, остановилась, торопливо поглощая утонувшие в снежном пухе зернышки. Судя по количеству следов, была она здесь уже не в первый раз, но неведомая мышиная берегиня так и не допустила нападения на нее ни бесшумной когтистой совы, ни пронырливой лисицы.

Внезапно меховой комочек замер, приподняв голову, настороженно к чему-то прислушался, а потом во всю прыть пустился назад, к кустарнику. А между деревьями заметалась громкая заунывная песня:

Об этом, товарищ, не вспомнить без слез,

Как двух инженеров послали в колхоз,

Их вывели рано, и дали на них

Огро-омное поле, огро-омное поле,

Огро-о-о-омное поле… Одно — на двоих.

Огромное солнце им лысины жгло,

Огромное поле сурепкой цвело,

Им в руки впивался колючий осоо-о-от…

Но шли инженеры, но шли инженеры,

Но шли инженеры вперед… и вперед…

Из-за поворота, следуя по санному следу, неспешным шагом выехал всадник. В толстом суконном налатнике, подбитом гладким бобровым мехом, в лисьем малахае, длинные наушники которого опускались до самых плеч, в пухлых заячьих рукавицах и в таких же толстых, заправленных в валенки, бурых шароварах, путник походил бы на небогатого боярского сына или весьма зажиточного крестьянина, если бы не длинная кривая сабля, что болталась сбоку, постукивая кончиком ножен по притороченному к седлу, круглому щиту, окованному железной полосой. Здесь, на Руси, пока еще мало кто предпочитал прямому обоюдоострому мечу это легкое, но куда более смертоносное оружие — так что одинокий воин, который вел в поводу навьюченного всего лишь парой чересседельных сумок чалого заводного коня, был отнюдь не так прост, как могло показаться на первый взгляд.

Впрочем, кто бы и как бы тщательно ни вглядывался в странствующего ведуна, истинная история его попадания в этот мир была слишком невероятна как для здешних обитателей, так и для физиков далекого двадцать первого века. В нее не поверил бы никто, даже расскажи ее путник сам, но Олег Середин отнюдь не стремило делиться своим прошлым, ставшим одновременно и будущим, со случайными знакомыми.

Ужасная боль нарастала в спине,

Хотелось упасть и лежать на земле,

Но начата грядка и бро-о-оси-ить нельзя-я-я-я!!!

"Дотянем до леса, дотянем до леса,

Дотянем до леса", — решили друзья…

Поравнявшись с кустарником, Олег натянул поводья и повернул голову, разглядывая полянку, что обнаружилась за густым ивняком. Хорошая, уютная, прикрытая со всех сторон от посторонних глаз. Не то что бы ведун боялся внезапного нападения — просто привычка заботиться о своей единственной шкуре уже успела въесться ему в плоть и кровь. Хочешь жить — всегда будь готов вступить в схватку с врагом. Даже когда опасности нет и быть не может.

— Опять же и от ветра прикроет, — задумчиво пробормотал Середин, покосился на небо. — Да, скоро совсем будет смеркаться. Пора и о ночлеге подумать.

Он потянул правый повод, поворачивая гнедую в сторону поляны, и, заехав за куст, спешился. Тут же расстегнул подпругу, снял щит и суму, скинул седло. Затем освободил от ноши чалого коня. Спутав лошадям ноги и оставив их хватать губами снег, он достал из одной сумки топор, отправился в быстро темнеющий лес. Вскоре ведун вернулся с охапкой хвороста и лапником, несмотря на мороз терпко пахнущим смолой. Второй ходкой притащил тонкую, сантиметров десяти толщиной, сухостоину. Разрубив ее пополам, Олег сдвинул получившиеся бревнышки, настрогал сверху щепок, сложил небольшим шалашиком, снизу поместил свернутую бересту. Достав из сумы просушенный болотный мох и зажигалку, он несколько раз чиркнул кресалом, выбивая искры на белесые упругие пряди, потом начал раздувать возникший дымок, подпихивая под него лохмотья бересты, — а когда она полыхнула пламенем, тут же сунул огонь в «шалашик».

Пока костер разгорался, Середин наполнил торбы овсом, чтобы после питья повесить их на головы лошадям, потом вбил в мерзлую землю длинный штырь с крюком, доставшийся ему вместе с хазарской походной кузней, повесил на него котелок, до краев закидал снегом, примял хорошенько, накидал еще. Вынул из сумки и встряхнул кожаный мешок, тоже набил снегом, пристроил возле шеста. Лошадям воду кипятить не нужно, только растопить. Так что в пламя мешок пихать ни к чему.

— Кажется, по хозяйству все… — задумчиво оглянулся ведун. — Теперь можно петь песни, пить пиво и смотреть телевизор…

С этими словами он расстелил на лапнике медвежью шкуру и с видимым удовольствием свалился сверху, глядя в весело приплясывающий огонь.

Хорошо зимой на Руси! Дождей нет, грязи нет, комары и мошка вместе с криксами, мавками, лопатницами и лихорадками забились куда-то по норам спать до весны. Для путника нет нужды одну лишь солонину да мясо сушеное или рыбу жевать. Бери с собой хоть свинину, хоть рыбу, хоть птицу ощипанную — дедушка Мороз все убережет, ничего по дороге червякам да плесени сожрать не даст. А что прохладненько бывает — так ведь не голышом люди по свету ходят! В шубейке добротной, да в шапке с ушами, да в валенках высоких, в штанах меховых и в крытых холстиной рукавицах — в любой холод жарко. Больше хочется ворот расстегнуть да морозный воздух вдохнуть полной грудью, а не на батарею теплую сесть, поджав ноги в ботиночках на тонкой подошве.

Середин, вспомнив ненавистную, слякотную, городскую зиму, криво усмехнулся, достал из сумы завернутую в тряпицу куриную полть, кинул в котелок, добавил еще снега — он, как растает, раз в десять по объему уменьшается, — сверху щедро сыпанул перца с солью, немного — сушеного сельдерея и петрушки, что дала на дорогу красавица Милена из Петушков, в которых он останавливался три дня назад.

Да-а, зимою Русь не та. Совсем другой страной становится — ни по виду, ни по жителям не узнать. В летнюю пору каждый человек на ее просторах — работяга старательный, отдыха не знающий. Всякому от мала до велика работа находится: и мальцам — гусей пасти, и старикам — баклуши бить. И девкам, и бабам — а уж крепким мужикам даже спать толком некогда. Все надо успеть: и вспахать, и накосить, и отрыть, и срубить — все, за что ни возьмись, летом делается. Леса под теплым солнышком стоят густые, поля — колосящиеся, луга — темно-зеленые, непролазные, с травой по пояс, густой, хрустящей. Летние, узкие и пыльные, дороги стыдливо петляют средь дубрав, огибая болота и овраги, то и дело упираясь в полноводные реки, по которым величаво скользят огромные ладьи; и каждый корабль несет в своем трюме тонн двести груза, а на палубе — с полсотни бойцов лихой судовой рати.

Но стоит матушке-зиме бросить на землю белое покрывало — как все меняется, словно по волшебству. Вместо летников бескрайние просторы прорезают зимники — дороги широкие, прямые, не боящиеся ни болот, ни полей, ни глубоких проток. Куда хочешь добраться — туда напрямую и торишь санную стезю. Впрочем, главными путями все равно остаются реки — ведь до каждого, почитай, селения дотягивается хоть один, пусть узенький и вертлявый, ручеек. Вот только тяжелым ладьям не подняться по мелководным протокам, не довезти товар в далекую глубинку. Однако же, едва стужа превратит воду из зыбкой ряби в прочную и ровную, как взлетная полоса, опору — как по этим ручейкам отправляются с товаром на санях, а то и просто верхом мелкие менялы, офени, дождавшиеся у битком забитых складов своего часа.

Зимой уходит в небытие черная непроницаемая ночь — потому как укрывающее все и вся серебристое одеяло отказывается принимать в себя свет и отражает его, заставляя висеть над землею желтоватой прозрачной пеленой. Сбросившие листву леса просвечивают далеко окрест, не желая прятать в себе ни зверя, ни человека. Поля, болота, луга сливаются в единый однотонный простор, коварно прячущий под хрупким настом где пенек, а где и глубокую яму. Ну, а люди… Что за дела зимой у мужика? Разве за дровами съездить, али по хозяйству что подлатать. А много ли на это времени нужно? Вот и начинается с первым снегом веселье. Где просто пьют запасенную в подполе бражку да мед хмельной, где гулянки устраивают: крепости снежные штурмуют, на кулаках дерутся, скачки затевают, девичники с песнями и хороводами. В порубежье мужики со скуки иной раз мечи дедовские вытаскивают, сколачивают щиты на скору руку, надевают тулупчики потолще, тегиляи, плотно стеганные, кому не лень — пластинками железными куртки обшивают. Да и отправляются ватагой к соседям — обиды старые поминать, юбки у девок задирать, добра разного для дома-хозяйства добывать. Глядишь — и вернутся с лишними конями, топорами, а то и невольниками. Коли зима — отчего бы и не побаловать?

Впрочем, как понимал Середин, в здешние припечорские земли такие разбойничьи отряды не совались. И не столько потому, что места эти считались новгородской вотчиной — а с новгородцами связываться не рисковал никто от Китая до Карфагена, — но в большей степени оттого, что деревеньки здесь стояли друг от друга далеко, жили небогато. Чтобы мало-мальски приличную добычу собрать, верст триста нужно тащиться, если не больше. Ради развлечения в такие концы не очень-то и отправишься. Опять же, промысловики новгородские тоже зимой за шкурками пушистыми уходят. Напорешься на таких… С местными они еще торгуют, а вот чужих — режут без разговоров. Пиши потом жалобы Белбогу, гаранту справедливости — живота уже не вернешь.

Олег подбросил в котелок еще снега взамен растаявшего, пошарил в суме, отломил краешек от закоченевшего пряженца, отнес к кустарнику и с поклоном положил у корней — а ну, не спит берсгиня в этом глухом углу? Глядишь, тогда и убаюкает, и покой ночью убережет. Ведун вернулся на шкуру, лег, прислушался… Нет, не шелестят ветки, не дует по щекам странный ветерок.

Стало быть, и здесь до весны рассчитывать можно только на себя.

Котелок, растопив снег, опять заклокотал, и по лесным зарослям поползли такие ароматные запахи, что у всех волков, лис и куниц на десять верст вокруг желудки должно было свести голодными судорогами. Середин, сглотнув, распахнул налатник, выдернул из ножен короткий, в полтора указательных пальца, узкий нож с резной костяной рукоятью, помешал им свое варево, потыкал мясо.

— Вроде мягкое, — решил путник. — Эх, горячее сырым не бывает.

Он вернул нож на место, отцепил с ремня большую, с половину поварешки, серебряную походную ложку, принялся помаленьку прихлебывать горяченный бульон. Получалось медленно — пока зачерпнешь, пока дождешься, чтобы остыло. Вскоре терпение у Олега лопнуло — он решительно снял котелок с огня, поставил его прямо в снег, выудил из бульона курицу, подержал немного на холодном воздухе и разорвал на несколько кусков, которые тут же один за другим уписал. Бульон к этому времени практически остыл и, закончив с мясом, ведун допил его через край. Тело налилось блаженной истомой. Электрическая сила — как же мало нужно человеку для полного счастья!

Даже не пытаясь удерживать слипающихся век, Середин нащупал в чересседельной сумке среди припасов лохмотья сальной хазарской шапки, привычно отполосовал кусок кожи с мехом, кинул на угли. Воздух мгновенно наполнился гнусной вонью.

— Вот так…

Наговоров и заклятий звери лесные не боялись, а вот запах жженой шерсти понимали отлично. Для них это означало опасность. Что же касается людей — то здесь, на затерявшейся среди печорских лесов реке Синташте, ночью, в трех днях пути от ближайшего селения… Здесь ведун не опасался людей ни капельки. Тем паче что огонь скоро погаснет, и в зимних сумерках с реки одинокого путника за кустарником все равно никто не разглядит. Поэтому Олег просто вытянулся во весь рост, завернулся в шкуру и закрыл глаза.

Разбудил ведуна краткий горячий укол освященного креста, примотанного к левому запястью. Еще не проснувшись толком, Середин сорвал с себя шкуру, вскочил на ноги, выхватил саблю… Однако же крест остыл так же быстро, как и нагрелся, а нечисть, вызвавшая столь резкую реакцию отторжения у серебряной вещицы, так и не проявилась в пределах видимости.

Олег с облегчением перевел дух, вернул оружие в ножны, огляделся. Небо уже светлело, в сосновых кронах с торопливым перестуком носились какие-то пичуги, на реке, среди конских кучек, старательно мышковала нахальная лиса.

— Будем считать, утро наступило, — сладко потянулся отдохнувший путник и снял опустевшие торбы с конских голов. — Пора и нам.

Лошади опустили морды к снегу, а Олег, достав из сумы пощипанный вечером пряженец с рыбой, принялся жевать его прямо холодным, одновременно сворачивая лагерь — складывая шкуру, убирая котелок, раскачивая и выдергивая из земли штырь. Вот и вся работа. Ведун закинул сумки на спину чалому мерину, седло вернул на спину гнедой, привычно поднялся в него.

— Поехали, родимая! — Он выбрался на припорошенный снегом речной лед, повернул направо и завел еще не написанную Высоцким песню:

В заколдованных, дремучих, старых Муромских лесах,

Нечисть там бродила тучей, на проезжих сея страх,

Воют воем, что твои упокойники,

Если есть там соловьи — то разбойники.

Стра-а-а-ашно, аж жуть…

В заколдованных болотах там кикиморы живут…

Тут Олег сбился, недоуменно поморщившись:

— С чего бы это кикиморам на болоте взяться? Кикиморы — они твари домашние. Сидят себе в темных сырых уголках да пакостят по мелочам. То пряжу перепутают, то квашню опрокинут. А болото… Чего им там делать? Ох, Высоцкий… Сбрехнул — а люди верят. Так потом и начинают у них в головах то русалки с рыбьими хвостами гулять, то кикиморы по болотам бегать.

Ведун зачесал затылок, придумывая рифму, но в голову ничего не пришло, и он, махнув рукой — все едино никто не слышит, — продолжил:

В заколдованных болотах там кикиморы живут,

Защекочут до икоты и на дно уволокут,

Будь ты конный, будь ты пеший — заграбастают,

Ну, а лешие так по лесу и ш-шастаю-ют.

Стра-а-а-ашно, аж жуть…

Неожиданно запястье опять кольнуло нагревшимся крестом. Ведун натянул поводья, остановился, приподнялся на стременах, внимательно оглядываясь… Ничего. Лес как лес. Ни шороха, ни хруста. Ну, разве берега в этом месте немного повыше, а более ничего особенного.

Тронув гнедую пятками, Середин двинулся дальше, и вскоре крест остыл. Заехав за излучину, ведун опять придержал коней, а потом решительно развернулся, помчался назад, приблизился к подозрительному месту. Крест нагрелся — но никаких изменений вокруг так и не произошло.

— Ладно, — решил Олег. — Может, и нет здесь никакой нежити. Может, колдун какой сильное заклятье сотворил, вот крест его и чует. Может, даже и доброе заклятье. Христианству-то ведь все равно…

Он бросил на берега прощальный взгляд и снова тронулся вверх по реке размеренным шагом — ни от кого не убегая и никуда не торопясь.

— Так, на чем мы остановились? На чем-то страшном.. А, вспомнил…

Олег старательно прокашлялся и запел:

Вихри враждебные веют над нами,

Темные силы нас злобно гнетут,

В бой роковой мы вступили с врагами,

Нас еще судьбы безвестные ждут…

Освященное в Князь-Владимирском соборе серебряное распятье остыло, свидетельствуя о том, что сгусток нехристианской магии остался где-то позади, и Середин снова придержал лошадку, испытывая нехорошее предчувствие — пока еще неопределенное, но ведун своему чутью привык доверять. Лучше десять раз понапрасну перестраховаться, чем один — булавой по голове схлопотать.

Но мы поднимем гордо и смело

Знамя борьбы за рабочее дело,

Знамя великой борьбы всех народов

За лучший мир, за святую свободу…

В этот момент откуда-то издалека донеслось конское ржание, и Олег запнулся, прислушиваясь к новым звукам. Ржание оборвалось, сменившись тихим всхрапыванием. Потом опять послышался призывный лошадиный крик.

— Вот и попутчики… — задумчиво пробормотал ведун.

Обычно наглое ржание означало близость дикого табуна или крупной княжеской дружины. Орут когда ни попадя только натуральные жеребцы. В смысле — не оскопленные. Доказывают, так сказать, свои мужские качества: то соперников на бой вызывают, то табун зовут, то с самками заигрывают. Посему ни в хозяйство, ни в боевой поход жеребцов не берут — больно уж капризные. Характер любят показать, драку затеять, с хозяином норовом потягаться. Голос опять же подать по поводу и без повода. На жеребце и в засаде на спрячешься, и в строю плотном не пойдешь — грызутся, брыкаются, выделиться норовят. В общем, коли жеребец под седлом и идет, то только один на армию, под полководцем, в чисто выпендрежных целях. Дескать — вот я какой, на жеребце гарцую! А выпендриваются чаще всего молодые князья, задиристые и безбашенные. Те, что еще ни имени, ни доблестей не имеют и очень прославиться хотят.

— Дикого табуна здесь быть не может, — вслух подумал Середин. — Значит, дружина скачет… А не сховаться ли мне в кусты?

Не сказать чтобы ведун испугался — все-таки не первый месяц по Руси бродит. К повадкам жителей привык, постоять за себя острой саблей и быстрым заклинанием умеет. Хуже будет, если юный правитель гостеприимство проявить захочет. Откармливать несколько дней станет, в усадьбу затащит, баню через сутки топить велит. Застрянешь на неделю, если не больше… И кто знает, чем дальше дело обернется. Может, и не доедешь до весны к Уральским предгорьям, не увидишь Бабы-Яги, о которой столько слухов в Вятских землях бродит. Дескать, и исцеляет, и детьми одаривает, и зло своим взглядом отгоняет.

Однако вновь прорезавшее морозный воздух тревожное ржание внезапно смешалось с человеческими криками, стуком, лязганьем железа и воем — холодящим жилы воем, в котором не имелось ничего человеческого.

— Электрическая сила, — сплюнул Середин, поняв, что спокойное путешествие закончилось. Он потянул правый повод, поворачивая гнедую, и со всей силы ткнул ее пятками в бока, посылая в галоп.

Спустя несколько минут ведун миновал злосчастную речную излучину, за которой его крест начал пульсировать жаром, и натянул поводья…

На звенящем речном льду сбились в кучу шесть саней, на которых стояли с топорами наготове возчики, но пока их отваги не требовалось — не менее полусотни ратников, в основном верховых, защищали груз от кровожадного врага. Куда больше ведуна поразили нападающие: коричневые двухметровые верзилы, облепленные глиной от пяток до макушки, с большущими дубинками в руках. Впрочем, многие вообще обходились увесистыми кулаками. Этих монстров набиралось около ста, а между ними юркали двуногие ящеры. Тоже выше человека ростом, зеленые, с беловатыми брюшками и кургузыми младенческими ручками, они напоминали знаменитых тиранозавров, но выглядели куда более поджарыми, худощавыми, с короткими клыками и внушительными — с футбольный мяч — костяными шариками на кончиках длинных хвостов.

— Ква… — выдохнул Олег, увидев, как ратник проткнул одного из монстров рогатиной насквозь, даже острие из спины вылезло. Однако верзила не дрогнул и в свою очередь занес над головой дубинку. Ратник метнулся вбок, уворачиваясь от удара, но находившийся неподалеку ящер взмахнул хвостом, и костяной шарик врезался воину в грудь, отшвырнув на несколько шагов в сторону. Монстр двинулся дальше и, не обращая внимания на рубящие голову удары меча, опрокинул следующего человека вместе с лошадью.

На мгновение позади них показался старик с узкой и длинной седой бородой, в балахоне из грубой ткани, опустил на верзилу посох. Гигант с торчащим из груди ратовищем неожиданно легко рассыпался на куски — ящер отпрыгнул сразу на пять метров, вскинул голову и издал тот самый вой, что Середин слышал из-за поворота. Ближайшие монстры, оттеснявшие всадников от обоза к прибрежным камышам, повернулись и двинулись на старика. Опрокинутый воин вскочил на ноги, ткнул одного из верзил мечом, но его, словно надоедливую муху, смахнули в сторону ударом кулака.

— Вечно мне на всякую мерзость везет… — Низ живота свело холодом от предсмертного ужаса. Середин расстегнул у горла налатник, одним движением скинул его с плеч назад, сдернул меховые рукавицы, бросил сверху. Оцепил от седла повод заводного коня, взял в левую руку щит, правой нащупал петлю кистеня. Сдавил пятками бока верной гнедой: — Пошла!

Лошадка прыгнула вперед, начала разгоняться во весь опор.

— Выйду из дома… Не окном-дверьми, закладным бревном, — торопливо зашептал заговор ведун. — В чисто поле пойду, под солнцем ясным стану. Дай мне, Хорс великий, твой жар в кровь мою, дай мне, Даждьбог, силу твою в плоть. Дай, Перун, свои молнии в мои руки, дай мне, Похвист, быстроту в дело ратное. Не для злого умысла, для правого дела…

Середин кинул последний взгляд вдоль обоза: монстры, за спинами которых нетерпеливо подпрыгивали тощие ящеры, прижали ратников к самым телегам, успев опрокинуть и частью затоптать боевых коней. На снегу скрючились и несколько людей. Крови, правда, не было. Порождения магии не рубили, они корежили своих жертв, ломая ребра и выкручивая конечности.

— Ур-ра!!! — До ближнего глиняного монстра осталось всего немного. Ведун качнулся вправо и опустил кистень ему на спину чуть ниже шеи. От удара священного металла весь торс разлетелся в куски. Одновременно гнедая грудью сбила с ног еще одно страшилище, после чего прошла поверх него, оттоптав подкованными копытами голову и левую руку. Старец, получив краткую передышку, что-то прошептал, быстро ткнул посохом еще в двух чудищ, отчего те взорвались, как пластиковые бутылки с перебродившим вином, затем уставил в Олега палец:

— Берегись!

Середин, не дожидаясь пояснений, резко пригнулся, сместившись влево и прижавшись к горячему лошадиному боку. Над седлом зловеще прошелестел зеленый хвост с костяной болванкой. Но порадоваться избавлению от удара Олег не смог, поскольку ощутил, как кожа седла скользит по ноге, а лука — под правой ладонью.

"Мне никогда не научиться держаться верхом!" — безнадежно подумал он и шлепнулся в снег. Гнедая, оставшись без седока, испуганно всхрапнула и помчалась прочь, то и дело подпрыгивая и взбрыкивая задними ногами

Ящер с готовностью прыгнул на жертву, готовый добить ее, растерзать, разорвать в клочья. К счастью, Олег успел прикрыться щитом, и острые когти сильных задних ног зеленой бестии лишь скребнули по дереву. К лицу метнулась клыкастая морда — но ведун отмахнулся кистенем, заставив врага шарахнуться назад. Ящер вскинул голову к небу, грозно завыв — и тут же у него из шеи выросла стрела. Из широкой раны тягуче заструилась черная, пахнущая керосином, жижа. Еще одна стрела впилась твари в бок. Та покачнулась, переступила, освобождая щит. Середин, избавившись от тяжести, моментально вскочил и со всего замаха опустил свой шипастый серебряный кистень на продолговатую голову. Послышался деревянный хруст — чудище повалилось набок и задрыгало ногами в предсмертных судорогах, одновременно колотя об лед костяным набалдашником хвоста.

Краем глаза ведун заметил сбоку глиняного монстра, обратным движением грузика ударил его в ногу, и та раскололась, словно хрупкая керамическая игрушка. Верзила потерял равновесие и рухнул прямо на ящера.

— Пять балов, — перевел дух Олег и осмотрелся.

С этой стороны они нападающих осадили. Старик отступил на ближние сани, по-прежнему удерживая посох двумя руками. Мужик-возничий, наоборот, спрыгнул и принялся азартно кромсать топором еще шевелящуюся глиняную тушу, отрубая ей ноги. Чуть дальше сразу пятеро монстров лезли на двух прижавшихся спиной к возку с сеном ратников. Те пока держались, прикрываясь от тяжелых ударов дубинки и кулаков щитами, и пытались подсечь понизу великанам ноги. Им помогали лошади — одна в ужасе билась в постромках, не давая порождениям магии обойти телегу спереди, а вторая, под седлом, брыкалась за возком, уже снеся одного из големов сдвоенным ударом копыт. В конце обоза три десятка спешившихся воинов сомкнулись в строй, кое-как удерживая напор чудовищ. Олег увидел, как опустившаяся дубина расколола один из щитов. Ратник рухнул — строй дрогнул, немного попятился, выровнялся снова.

На задних санях, в тылу своих товарищей, приплясывали на санях двое лучников. Стрелять им было не в кого: ящеры прятались за спинами глиняных верзил, а в самих големах уже торчало по нескольку стрел, и особого неудобства монстры от этого не испытывали.

— Электрическая сила! — выкрикнул свой боевой клич Середин и кинулся помогать двум ближним ратникам.

Его заметили ящеры, дружно взвыли, устремились навстречу. Все четверо. Ведун повернул вправо, к берегу, подальше от места схватки. Три хвостатые бестии ринулись за ним — и вышли из-под прикрытия глиняных монстров. Лучники своего шанса не упустили — всего за несколько секунд всадили в каждого зеленого врага по три-четыре стрелы. Ящеры заскулили, закрутились. Середин обежал их стороной, опять кинулся на помощь ратнику, бившемуся рядом с возком сена — второй лежал на снегу с неестественно вывернутой ногой. К счастью, туда же торопился и старец. Два удара посохом — двое монстров разлетелись в куски. Третьего разломал ударом кистеня Олег, а последнему тяжелый меч ратника все-таки отрубил ногу. Голем упал — ратник и мужик с первых саней принялись лишать его конечностей.

Ящеры, что так опрометчиво погнались за ведуном к берегу, лежали недвижимо, утыканные стрелами, как подушечки для булавок, а вот строй в конце обоза все-таки распался, и было видно, как монстры злобно ломают сани и топчут кого-то из упавших. Уцелевшие ратники утопали в рыхлом снегу, наметенном ветром под высокий берег, и из последних сил отмахивались от могучих врагов. Воины успели усвоить, что поражать глиняные махины в грудь или живот бесполезно, и пытались отсекать им руки. Получалось с переменным успехом. Если плечо или локоть перерубались одним ударом — монстр останавливался и тупо таращился на рану, не зная, что делать дальше. Если же клинок увязал в глине — воин оставался безоружным и на него обрушивался смертоносный кулак великана.

— За мной! — крикнул старцу и ратнику Середин и побежал людям на помощь.

Ему навстречу прыгнул ящер, повернулся боком, взмахнул хвостом. От страшного удара костяной булавой в щит левая рука мгновенно онемела, но дерево выдержало, да и сам ведун устоял, хотя его откинуло на несколько шагов. Чудовище отдернуло хвост, взмахнуло им снова. Олег устремился вперед, уходя из-под удара, вскинул щит навстречу несущейся к нему пасти и врезал поверх окантовки кистенем. Послышался влажный «чмок», рывка тросика не последовало. Олег отдернул кистень, метнул его снова, отводя щит в сторону. Голова ящера оставалась рядом. Зеленокожий был жив, но точный удар в черепушку, видимо, его оглушил, и двуногая тварь, покачиваясь, не делала попыток увернуться. Ведун ударил его еще раз, еще — и порождение магии рухнуло набок.

В тот же миг глиняные монстры отступили от загнанных в сугробы воинов, повернулись вдоль обоза и неторопливо зашагали в сторону старика. Их насчитывалось еще десятка два, не меньше. Старец остановился, вскинув посох, а воспрянувшие духом ратники ринулись в атаку. Монстры, потеряв несколько товарищей, принялись махать огромными кулаками, сбивая неосторожных бойцов. Но тут на спины големов обрушился посох, превратив в прах сразу четверых. Середин тоже кинулся в схватку — серебряный кистень разбил ногу стоявшему боком великану, расколошматил тело другому, снес ногу третьему и… глиняных монстров больше не осталось.

Тяжело дыша, ведун попятился, бросая взгляды то вправо, то влево. Сердце все еще стучало гулко и часто, разгоняя по жилам кровь, руки дрожали от предвкушения смертельного боя, голова была светлой, словно только что помытое окно, сознание работало ясно и четко, как отлаженные часы. Тело оставалось готово к схватке — но сражаться было не с кем. Изуродованные тела некоторых големов еще ворочались в снегу, истыканные стрелами тела ящеров подергивали лапами, перепуганные насмерть лошади продолжали биться в постромках — однако битва уже завершилась.

Олег вернул кистень в карман, оставив болтаться снаружи только петлю тросика, перекинул щит за спину, глубоко вдохнул сладкий морозный воздух, любуясь ослепительно-голубым небом, ажурными росчерками черных березовых ветвей на его фоне, бриллиантовыми блестками инея… Воистину — чтобы почувствовать вкус жизни, нужно заглянуть в глаза смерти. От прикосновения черного плаща Мары и краски становятся ярче, и вода слаще, и хлеб вкуснее. Сидя дома у телевизора, с банкой пива в одной руке и бутербродом с ветчиной в другой, — этого не понять, не ощутить.

— Откуда путь держишь, добрый человек?

Середин вздрогнул, повернул голову к старцу. Встретив внимательный взгляд голубых глаз, вежливо поклонился.

— Зовут меня Олегом, еду из Новгорода, через Ярославль. Мир хочу посмотреть, себя показать. А там и видно будет.

— Благодарствуем тебе за помощь, Олег из Новгорода, — склонил голову старец. — Вестимо, сам Сварог вел твою руку супротив слуг Чернобоговых.

— Да, я молился ему о помощи, — признал ведун, разглядывая незнакомца.

Тот был худощав, словно постился не менее года. Щеки впалые, подбородок туго обтянут бледной старческой кожей, брови густые, но совершенно бесцветные, нос длинный и острый, с небольшой горбинкой. Выглядел человек изможденным — но вот дышал ровно, словно и не махал только что тяжелым посохом добрых полчаса. Никакой одышки — не то что у тренированного и привыкшего к стычкам Середина. Свободный балахон, где могло бы поместиться как минимум пятеро людей такого же телосложения, не говорил абсолютно ни о чем. Серая дерюга, из которой он был скроен, с одинаковым успехом могла свидетельствовать и о нищете владельца, и о ею высоком духовном сане — когда плоть уже не так важна для духа, а каждый встречный должен знать путника в лицо, вне зависимости от одеяния.

— Ты знатно бился, добрый человек, — покивал старик. — Однако же откуда столь чудное оружие взялось в твоих руках? Слуги Чернобога разлетались от него, ако от перуновых молний.

— Бил сильно, вот и разлетались, — пожал плечами Середин. — Кое у кого посох вообще не хуже гранатомета работал.

— Так заговоренный посох-то, — легко признал старец. — Никак и твое оружие заклятиями усилено?

Что такое «гранатомет», он почему-то не поинтересовался.

— Ничего особенного, — отмахнулся Олег. — Кистень серебряный. А нечистая сила этого металла зело не любит.

— Не любит, — согласился старик, и его губы расплылись в улыбке. — Да токмо я, мил человек, первый раз слышу, чтобы добрый молодец заместо крепкого стального серебряное оружие носил. Поди, с тварями болотными да ночными куда чаще встречаешься, нежели с половцами али хазарами проклятыми?

— Встречаюсь, — кивнул Середин.

— Олег.. — задумчиво повторил старец. — Слыхивали, слыхивали мы о таковом. Бродит якобы такой по свету. Где серебра отсыплют, там оборотней да ночниц истребляет. Где злата нет, за баню и ночлег то же самое делает. А коли жилья человечьего нет в зачарованном месте — так и без платы рубится. Помнится, ведуном тебя кличут. Потому как от звания колдовского и волховского отказываешься. Вот, значит, кого Белобог всевидящий нам в помощники и защитники послал…

— Никто меня не посылал, — оглянулся Олег на своих топчущихся у излучины лошадей. — Повезло вам просто. Слух до меня дошел, что у предгорий уральских Баба-Яга есть. Любопытно стало посмотреть — вот я в эту сторону и поехал. Извини, отец, пойду я. Сбегаю, лошадям ноги спутаю, добро свое со снега соберу. Потом вернусь, помогу с ранеными.

Когда Середин начал накладывать шины на переломанные руки и ноги ратников, нашептывая лечебные заговоры, туго перематывать ремнями тела с переломанными ребрами, укладывать увечных людей к огню, на принесенный из леса лапник, он понял, что его поездка к Бабе-Яге накрылась медным тазом. Без него огромному количеству раненых не обойтись — кто-то должен сопроводить их до ближайшего крупного селения.

Из полусотни воинов больше двух десятков оказались убиты — затоптаны, переломаны, как куклы в руках несмышленого ребенка, забиты ударами тяжелых костяных шаров. Из тридцати оставшихся в живых без переломов из схватки вышли только семеро — считая самого Олега. Пятеро теперь рубили в лесу лапник, таскали дрова, раскладывая на прибрежной поляне сразу четыре костра. Старец, не расставаясь с посохом, так же как и ведун, прикладывал к переломам палки, фиксируя повреждения с помощью ремней или длинных полотняных лент, с неожиданной легкостью относил одетых в тяжелую броню ратников к огню.

Медицинские хлопоты заняли весь день — к тому времени, когда Олег, зажав меж двух толстых сосновых веток сломанное плечо лежащего без сознания бородача, выволок бедолагу из-под конских туш и оттащил его к пылающим кострам, на лес спустились сумерки.

— Все, что ли? — устало опустился Середин рядом со стариком, задумчиво взиравшим на пляску огненных языков.

— Настало время уступить свое место Маре, ведун, — степенно кивнул тот. — Теперь уже она выберет тех, кому предстоит уйти в мир далеких предков.

— Луба бы надо надрать. — Олег пошевелился, поудобнее устраиваясь на лапнике, и протянул руки к огню. — На палках кости нормально не срастутся.

В мире, куда неудачно произнесенное заклинание зашвырнуло бывшего кузнеца из автобусного парка, лубки заменяли медицинский гипс. Содранная с вяза или липы кора, разрезанная в виде лодочки, накладывалась на сломанную конечность и туго заматывалась, плотно прилегая к руке или ноге, надежно фиксируя перелом. Палка такой надежности обеспечить не могла — как ни привязывай, а все одно кости смещаются. Вместо сращения ложный сустав образоваться может.

Старик поднял посох, поставил его между ног, прижался лбом к отполированному дереву:

— Прости, Триглава, недостойного слугу твоего. Слаб я, силы моей на деяния достойные не хватает. Пришли хранительниц твоих, берегинь лесных и речных, снизойди до нас своею милостью.

Подошел возчик с первых саней. Распарившись от тяжелой работы и жара костров, тулуп и рукавицы он скинул, оставшись в холщовой рубахе и пухлых шароварах. За толстой веревкой, заменявшей ремень, торчал топор, сквозь черную кудрявую бородку просвечивали румяные щеки. Настороженно покосившись на Олега, он поклонился старцу, поставил перед ним в снег медный котелок, в котором из темного густого варева выглядывали золотистые бока двух крупных луковиц.

— Благодарствую, Православ, — кивнул старик. — О госте нашем не беспокойся, он со мной похлебает. Раненым отвар погуще навари, им сие зело полезно.

Мужик опять поклонился, отступил, а старик, легко взяв раскаленный котел за край, переставил его ближе к Олегу, чтобы еда оказалась на равном расстоянии от обоих.

— Угощайся, ведун. День у нас долгий выдался, силы потребны изрядные. Сей отвар для меня с весенних двугодков тройным варом творят, через день на третий. Не побрезгуй трапезой старого волхва.

Середин дважды себя упрашивать не заставил, вытянул из чехла на поясе главную драгоценность каждого русича — большую серебряную ложку, — запустил ее в котелок.

Тройную уху на своем веку Олегу доводилось пробовать не раз — но то, чем угощали его ныне, больше походило не на суп, а на густой, еще не застывший, холодец. Можно было подумать, воды к рыбе при варке не добавляли вообще, а просто прогревали крупные куски белорыбицы до тех пор, пока они не расслоились, превратившись в месиво из мясных прядок и костного желатина. Разумеется, по здешнему обычаю, кашевары не пожалели и перца с солью, и лук добавили для аромата, и мелко порубленную репу с морковкой. Получилось, надо сказать, вкусно и сытно. Уже после трех ложек ведун почувствовал, как по телу растекается сладкая горячая истома, после пяти — желудок приятно потяжелел, глаза начали слипаться.

— Ешь, ешь, не останавливайся, — подбодрил его старец. — Опустошить надобно, дабы воды для увечных накипятить. Кабы не замерзли на морозе-то.

Середин выловил луковицу, прожевал, зачерпнул себе еще две полные ложки, после чего в бессилии отвалился на лапник:

— Все, спасибо. Больше не могу.

— А и ладно. — Старец взял котел в руки, допил остатки супа через край. — Коли так, то подымайся. В дорогу нам пора, и без того засиделись. Распутывай своих скакунов.

— Куда? Зачем? — сонно отозвался Середин, закрывая глаза. — Ночь на дворе. Нам ныне только седло под голову да налатник на ноги, ничего больше и не нужно.

— Вставай, ведун! — потребовал старик. — Куда скакать, и сам ведаешь. Где Баба-Яга стоит, туда и торопимся.

— Какая Баба-Яга, волхв? — удивился Олег. — У нас два десятка раненых на руках. Да еще и убитых столько же. Тризну нужно поутру справлять, а потом назад, к жилью поворачивать. Увечных бросить нельзя, пропадут они без нас.

— Они с нами пропадут, ведун! — повысил голос старец. — Не за ними твари земляные охоту затеяли, меня травит нечисть Чернобогова! Коли останемся с увечными — сызнова придут, всех истребят, до единого. Без меня же никто ратных людей не тронет, добредут до Нювчима кое-как. Не сгинут. Смерть их у меня в торбе увязана. Коли увезем торбу, все уцелеют!

— Да электрическая сила! — открыл глаза Середин. — А каково им будет без лекарей столько верст чесать? Давай лучше, ты пару ратников возьмешь — на случай, коли отбиваться потребуется. А я с ранеными поеду.

— В грамоте моей, что в Дюн-Хор везу, беда земли русской заключена! — решительно ударил посохом в снег старец, и снизу, откуда-то из глубины, отозвалось гулкое тревожное эхо. — Любым путем отвезть ее надобно! Потому и прислал Сварог тебя, ведун, ко мне в помощь. Не сподручны воины простые с сими тварями без страха биться. Твоя рука, твой меч мне потребны. Вставай немедля, в седло поднимайся, пока чудища из чащоб лесных сызнова не собрались! Среча, Богиня ночи, глаза нам застить не станет, я ей жертвы на три месяца загодя принес, знаки милости получил. Вставай!

— Вот тебе и ква, — недовольно сплюнул Олег, однако встал. — Может, ты хоть скажешь, что случилось?

— Не вовремя ныне лясы точить, — недовольно отрезал старец. — Опосля обо всем поведаю. Чудищ от становища увести надобно, путь оговоренный пройти. Ступай к коням своим, а я подъеду.

— Как тебя хоть зовут-то, начальник, — со вздохом подчинился Середин категорическому приказу.

— Сварославом с младенчества рекут, — кивнул старец ведуну и резко отвернулся к воинам, что обгладывали насаженные на ножи крупные куски мяса со слегка подгоревшими краями. — Православ, Макоша, сумы мои на коня навьючьте, да лошадку самую резвую заседлайте не мешкая. Покидаю я вас. И дело свое делаю, и беду увожу. Да пребудет с вами милость Хорса и покровителя вашего, могучего Перуна.

Спустя четверть часа два всадника, ведущие в поводу заводных коней, помчались вниз по реке, разбрасывая в стороны искрящийся в лунном свете снег. Похоже, старому волхву и вправду удалось договориться с ночными богами: небо оставалось ясным, лед — без промоин и полыней, а лошади ни разу не оскользнулись, словно неслись во весь опор не по гладкому, слегка запорошенному снегом, льду, а по сухому, присыпанному песком, асфальтовому шоссе.

Поначалу Сварослав, а за ним и ведун, ехали тряской рысью, разогревая лошадей, потом перешли в стремительный галоп — так что кусты и деревья на берегах мелькали, словно за окном скоростного поезда. Когда же кони, роняя из-под ремней упряжи белую пену, начали задыхаться, старец опять перевел их на относительно спокойную походную рысь. Где-то за час лошади оправились — и волхв снова заставил их мчаться со всех ног. Спустя примерно час он пустил скакунов шагом, а когда те остыли, и вовсе остановился.

— Пора переседлаться, — спешился старик. — Есть хочешь?

— Нет, — тяжело дыша, покачал головой ведун, расстегивая подпруги.

— Возьми мяса вяленого, — достал Сварослав из переметной сумы длинную коричневую полоску. — Как поскачем, жуй его не торопясь. Тогда до вечера голода не почуешь.

— До вечера?! — Олег вскинул голову к небу. — Рассвета еще не видно!

— Смотри, чтобы снега лошадь не нахваталась, — указал старик, стаскивая сумы со своего заводного скакуна. — Запаришь.

Середин перехватил морду гнедой кобылки, не давая ей дотянуться до замерзшей влаги, погладил, успокаивая, потом закинул ей на спину свои небогатые пожитки:

— Вот, пока отдохни. — Потом забросил седло на чалого мерина, затянул подпруги, поднялся ему на спину. — Ну, что?

— Пока не чую, — по-собачьи шмыгнул носом волхв. — Видать, отстали.

— Эти големы земляные? — усмехнулся Олег. — Да они ходят со скоростью сонной мухи!

— То-то и оно, — согласился старик. — Ходят медленно, однако же конных нагоняют многократно.

— Так кто это такие? Откуда взялись?

— Потом… — лаконично отозвался волхв и пустил коней рысью.

До рассвета они преодолели, по оценке Олега, километров пятьдесят, выбравшись с узкой лесной протоки на куда более просторную, полноводную реку, в которой Середин заподозрил Печору — хотя полностью уверен не был. Здесь Сварослав перешел на шаг и ехал не торопясь почти час, после чего сделал остановку. Но не потому, что хотел отдохнуть — в передышке нуждались скакуны. Дав четвероногому транспорту остыть, старик позволил лошадям сжевать немного снега, потом путники повесили им торбы с ячменем, а сами тем временем снова их переседлали.

Достав из-за пазухи небольшой бурдюк, волхв выдернул деревянную пробку, отпил немного сам, дал своему спутнику:

— Вот, глотни.

Внутри оказался теплый, отдающий медом и пряностями, сладкий напиток, похожий на сбитень, но более жидкий.

— Спасибо, — вернул бурдюк Олег, сделав несколько глубоких глотков.

— Торбы снимай. Поскакали.

Вот и весь привал…

Солнце, которое местные жители, исходя из каких-то своих соображений, называли то Хорсом, то Ярилом, то Световиджем, а то и вовсе Даждьбогом, поползло вверх по небосводу, а всадники, следуя глубокой санной колее, поскакали дальше вниз по течению, распугивая невесть откуда взявшихся ворон. Не иначе, поживу чуяли гнусные падальщики.

— Плохая примета, — пробормотал Олег, не ожидая, что его услышат.

— Скоро надо всею Русью воронье закружит, — неожиданно оглянулся волхв, и слова его прозвучали четко и ясно, словно переданные стереонаушниками. — Коли с вестью тревожной не успеем…

— Какой вестью? — встрепенулся Середин.

— Потом..

Старик потянул правый повод, отворачивая с Печоры в узкую протоку, спрятавшуюся между темными, почти черными, развесистыми гигантами. Ели поднимались ввысь метров на пятьдесят, в обхвате имели не менее полутора метров, и Олег подумал, что топор дровосека в здешних землях не бывал лет сто, не меньше. Хотя — какие сто? Никогда не бывал! И еще лет тысячу не появится. Так что не суждено этим деревцам покрасоваться игрушками, орехами, конфетами и елочными гирляндами, никто не станет водить вокруг них хоровод и петь веселые песенки…

— В лесу родилась елочка, в лесу она росла, — негромко пропел Олег. — Зимой и летом стройная, зеленая была…

— Ты чего это, ведун? — с подозрением оглянуло Сварослав.

— Не обращай внимания, — усмехнулся Середин. — Просто вот думаю, холода крепкие стоят. Новогодние.

— Дык… Откуда ж на новый год холода? — не понял волхв, для которого смена лет происходила в сентябре. — О чем ты?

— Стой! — Середин подтянул поводья, заставляя гнедую перейти с рыси на шаг, сдернул рукавицу, покрутил кистью руки.

— Затекла? Обморозил?

— Около того, — тихо ответил Олег, чувствуя, как наливается жаром примотанный на привычное место серебряный крест. — Не нравится мне здесь что-то…

Он пошарил за седлом и привычно принял щит в левую руку. Правой проверил, удобно ли свисает из кармана петля верного кистеня. Кистень — не пистолет. Осечек у него не бывает, смазка не застывает. Даже не тупится, как сабля. Лишь бы выдергивался легко, а там — никакой оборотень не страшен.

— Не опасайся, ведун, — покачал головой старик. — Который раз сим путем иду. Ели здесь нехорошие, но спокойные. Лиха не таят.

— Я знаю, — кивнул Олег. — Да только ты, Сварослав, лучше позади держись. Осторожного и судьба пуще хранит, и боги от испытаний избавляют…

Спокойным шагом Середин обогнул по широкой дуге поросший густым кустарником мысок и притормозил. Покосился на старика:

— А другого пути к Бабе-Яге нет?

— Сей зимник самым удобным издавна… — начал волхв и осекся, увидев выстроившихся поперек реки коричневых големов и трех ящеров, нетерпеливо бьющих хвостами позади строя. Монстров было не больше десятка, но этого с избытком хватало, чтобы перекрыть протоку от берега до берега.

— Ты был прав, Сварослав, — задумчиво качнул головой Олег, оглядывая нежданных гостей. — Как же они нас обогнать ухитрились?

— Что делать станем, ведун? — натянул поводья старик.

— Удирать!!! — заорал Середин, видя, как глиняные чудища нетерпеливо двинулись на людей, и со всей силы рванул левый повод. — Выноси, родимая!

Гнедая дважды упрашивать себя не заставила и во весь опор понеслась по старым следам, разбрасывая ногами легкую снежную пыль.

— Стратима бессмертная, твоих крыльев молю! — мчался в нескольких шагах позади волхв.

Големы отстали сразу, а вот трое ящеров гнались за путниками широкими, трехметровыми скачками, едва не дотягиваясь мордами до лошадиных хвостов, низко пригибая головы при каждом прыжке и балансируя далеко вытянутыми хвостами. Поворот протоки, еще один — и все вместе они вылетели на заснеженный простор Печоры.

Олег оглянулся еще раз. Волхв держался рядом, ящеры отстали от силы на пять шагов.

— Зеленые, кажись, живые, — негромко отметил ведун. — Против таких хороший клинок надежнее будет…

Он прекратил давить пятками бока кобылы — отчего та сразу скинула скорость, — вытянул саблю. Клинок он ковал сам, а потому мог быть уверен в нем, как в собственной руке.

Волхв и заводные кони промчались мимо. Первый ящер, сделав мощный рывок, дотянулся почти до крупа лошади — и тут Середин дернул поводья, одновременно взмахнув саблей справа от себя. Ящер отреагировать не успел, и его низко опущенная голова сама вошла под лезвие. Остро отточенная сталь распорола ему кожу, перерубила выступающую вперед челюсть и глубоко врезалась в череп. Двуногое порождение магии еще продолжало торопливо переставлять лапы — но уже падало и собственным весом легко освободило клинок из сочащейся чем-то темным раны.

— Давай! — Ведун потянул левый повод, одновременно втыкая пятки кобыле в бока, но гнедая не сообразила, чего от нее хотят, и вместо того, чтобы шарахнуться в сторону, вскинула голову и возмущенно заржала.

— Ква… — только и успел произнести Олег, прежде чем второй ящер всей своей массой врезался в четырехногую дуру. От удара Середин кувыркнулся через круп и ухнулся в снег, представляя, как сейчас его станут рвать в куски сразу две зубастые морды.

Однако матушка-зима решила сделать непутевому колдуну драгоценный подарок: обе тяжеленные твари, со скрежетом прочерчивая когтями во льду глубокие борозды, пронеслись мимо. Каких-то пара секунд — но ведун успел вскочить, подхватить оброненный щит и замереть, для устойчивости широко расставив ноги.

Ящеры наконец развернулись, вытянули морщинистые шеи и, угрожающе шипя, кинулись в атаку. Олег встретил щитом распахнутую пасть, чуть отступил, краем глаза следя, как второй враг разворачивается боком, и в последний момент резко пригнулся, пропуская костяной шар над головой. Послышался звучный шлепок, возмущенное шипение… Когда ведун выпрямился, зеленые твари сердито пыхтели друг на друга, притоптывая, как торопящиеся в туалет малолетки.

— Я здесь, бестолочи! — не удержался от довольного смеха Олег.

На этот раз на него кинулся только один ящер, снова попытавшись вцепиться куда-нибудь широко разинутой пастью. Правда, щит опять оказался немного больше в диаметре. Середин встретил тычок прочным деревянным диском, после чего со всей силы ткнул сбоку изогнутым сабельным клинком. Ящер обиженно вякнул, чуть отскочил, попытался цапнуть ведуна справа за ногу, но получил новый укол, зашипел, как тысяча рассерженных гадюк, выпрямился во весь рост и попробовал сверху ухватить Олега за голову. Середин вскинул саблю над головой, и его зеленый враг сам напоролся шеей на лезвие. Ведуну оставалось только успеть выскользнуть из-под удара и хорошенько рвануть лезвие к себе, разрезая клинком вены и трахею. Неумелый противник повалился в снег, судорожно подгребая его под себя и мелко постукивая хвостом.

— Экзамен по начальной военной подготовке не сдал, — с облегчением выдохнул Середин, возвращая саблю в ножны, присел, тоже набрал снега и отер им себе лицо. Сейчас ему было жарко как никогда.

Внезапно он вспомнил о третьем ящере — вскочил, схватившись за саблю и оглядываясь по сторонам… Но третье порождение магии тоже лежало на льду, а рядом с ним возвышался на скакуне, нетерпеливо переставляющем ноги, седобородый волхв.

— Чем ты его, Сварослав?

Старик пожал плечами, показал свой посох. По мнению Олега, воевать этой палкой было совершенно невозможно — разве против скоморохов с их ножами и волынками… Впрочем, от волхвов всегда можно ожидать самых невероятных сюрпризов.

— Это же надо — тиранозавра палочкой завалить… — Середин опять закрутил головой, пытаясь понять, откуда исходит до боли знакомый запах, присел возле окончательно замершего ящера, макнул кончики пальцев в лужицу, поднес к носу… — Ешкин кот! Отработка!

Он в растерянности взглянул на старца, опять понюхал пальцы. Сомнений быть не могло — в жилах ящера текло отработанное моторное масло!

— Хотя почему отработанное? — поправил сам себя ведун. — Может, такое оно быть и должно. Или это вообще не масло, а что-то похожее… Типа нефти… Или керосина…

Он снова извлек саблю, сделал широкие надрезы крест-накрест, рванул уголки кожи. Нет, под наружными покровами никаких механизмов не скрывалось. Обычные жилки, суставы, позвонки, связки мышц. Но откуда тогда в теле взялась «отработка»?

— Ведун! — Сварослав указал посохом в сторону протоки. Оттуда рыхлой толпой выбредали глиняные верзилы.

Олег мысленно сплюнул, торопливо вытер пальцы о холодную шкуру ящера, побежал к уже поднявшейся на ноги гнедой. Подцепил валявшуюся на снегу чересседельную сумку, кинул кобыле через холку, наскоро подобрал пару куриных половинок, ломоть вяленого мяса, сунул в поклажу — собирать весь рассыпанный припас, разорванные мешочки с овсом и пшеницей времени не было.

— Ну что, довольна? — Он поднялся в седло и подобрал поводья. — Надеюсь, задница у тебя болит? Будешь в следующий раз знать, как не слушаться..

Середин поскакал к Сварославу, на ходу ухватив узду своего заводного коня. Вдвоем они отъехали к противоположному берегу, остановились, наблюдая за целеустремленно топающими големами.

— Как биться станем? — Старик перехватил посох немного пониже.

— А никак. — Ведун повесил щит на луку седла. — Я человек мирный. Особенно, когда врагов слишком много. Как же они нас нагнали, Сварослав? Ты посмотри, как ноги переставляют. Ребенок убежит!

— Не убежит, — хмуро ответил волхв. — Сколько малых они уже передавили, не счесть.

Олег покосился на своего странного спутника, но говорить ничего не стал, а просто пнул кобылу пятками. Та послушно тронулась рысью. По широкой дуге всадники обогнули уродливых глиняных бойцов и скрылись в протоке за их спинами.

За время погони големы отстали от ящеров минут на десять, а потому, доехав до места первой встречи с колдовскими тварями, Олег придержал коня без особого опасения. Снег здесь был истоптан изрядно, словно глиняные верзилы не поджидали путников в ровном строю, а сперва долго водили хоровод и устраивали догонялки. Однако ведуна интересовали следы не на самой реке, а рядом с ней — в густом ельнике, укрытом рыхлым и толстым белым одеялом.

Вот между елями тянется стежка трехпалых следов. Это, разумеется, ящер. Вот еще одна стежка, а рядом с ней — глубокая траншея, которую могли оставить только несколько идущих гуськом големов.

— Напрямую через лес ломились? — удивленно пробормотал ведун, — Странно…

Разумеется, реки почти никогда не текут по прямой, петляя зачастую самым причудливым образом, и если двигаться строго по прямой, то несложно обогнать даже впятеро более быстрого соперника. Но… Но лес не карта — и петлять по ровному льду в сотни раз проще, чем прорываться через кустарники и буреломы, проваливаться в овраги и ломиться сквозь густые ельники.

Для очистки совести Олег подъехал к противоположному берегу и… И первое, что увидел — сразу две «траншеи» и узкую стежку в стороне. Получалось… Получалось, странные твари не преследовали путников, а подошли к точке встречи с разных сторон? То есть знали о необходимости засады заранее?

— Земляные люди уже недалеко, ведун, — предупредил Сварослав. — Да и день уходит.

— Похоже, глаз на тебя положил весьма сильный колдун, волхв, — покачал головой Середин. — И слуги у него… зело странные. И будущее видеть хорошо у него получается. Ты ничего не хочешь мне рассказать, волхв?

— Хочу, — кивнул Сварослав. — Вечером. И он послал коня в галоп.

Скорее всего, старец скакал бы без остановок и вторую ночь — но после почти двухсуточной гонки лошади уже не желали идти даже рысью и с трудом меняли широкий шаг на некий тряский, но такой же медленный аллюр. Однако даже такой темп был для них слишком тяжел, и спустя несколько минут они снова переходили на шаг. Впрочем, Олег и сам еле держался в седле, покачиваясь вперед-назад и с трудом не проваливаясь в сон. С его навыками верховой езды это наверняка закончилось бы тем, что ведун просто свалился бы в снег.

Наконец протока, поднырнув под вековой дуб, накренившийся на берегу, вывела путников на широкое, метров в сто, озерцо. Сварослав пересек его, успокаивающе поглаживая коня по гриве, спешился перед густым кустарником, провел ладонью по ветвям, устало вздохнул:

— Спят… Все спят, кроме порождений Чернобога и его слуг. Ну да ладно, места отчие, не продадут. — Старик взял коня под уздцы, двинулся вдоль кромки воды и, пройдя шагов двадцать, повернул на берег, к покрытым инеем березкам, и вскоре остановился в протяженной, неприметной издали, ложбине. — Остается токмо в милость тихой Сречи верить. А она, известное дело, к Чернобогу куда как добрее, нежели к одинокому волхву, покинувшему свое святилище.

— Угу, — кивнул Олег, спустился на землю, привычным движением расстегнул гнедой подпругу, снял седло, скинул оголовье. Потом освободил от сумок чалого мерина. Старательно растер глаза, стараясь отогнать подкрадывающийся сон. Сладко зевнул, расправил плечи. Кинул поверх сумок налатник.

Морозец с готовностью забрался под потертую кожаную косуху, прополз по спине, остудил грудь. На миг Середин почувствовал себя бодрее, но уже через минуту тот же холод стал навевать желание свернуться для тепла калачиком и закрыть глаза.

— Вот зар-р-раза! — Ведун сдался и полез в сумку за туго свернутой медвежьей шкурой.

— За холм сходи, — указач ему на противоположный от озера взгорок Сварослав. — Там о прошлой зиме снег много сосенок поломал. Подсохнуть за лето должны были. Притяни пару хлыстов для огня.

Волхв движением ноги раскидал снег в центре лощины, и там обнаружилось старое кострище. Олег тряхнул головой, отгоняя дремоту, засунул шкуру обратно, взялся за топор и отправился по жалобно хрустящему под валенками снегу в лес.

За холмиком начинался сосновый бор, больше напоминающий поле для игры в крикет — тут и там стояли «воротики» из сломавшихся на уровне человеческого роста деревьев. Такое с соснами случается сплошь и рядом — взметнувшийся кронами к небу молодняк не выдерживает веса налипшего на ветви снега. Особенно, если пара оттепелей за зиму случится: сперва лед застынет, потом снежок присыплет, потом подтает, подмерзнет… И как только хороший ветерок начинает раскачивать деревца, только и слышно: трах! Трах! Трах! Стволы ломаются, как спички, и с оглушительным треском падают вниз, заодно опрокидывая соседей, точно так же держащихся из последних сил.

Середин выбрал ствол диаметром сантиметров в двадцать, обрубил топориком удерживающую его полоску коры, закинул сосну на плечо и поволок к месту стоянки. Здесь уже вовсю пылал огонь — похоже, у волхва имелся где-то рядом, в потаенном месте, скромный припас сухих поленьев. На длинной веревке, растянутой между березами, раскачивался закопченный котелок.

Олег, молча кинув хлыст вблизи костра, отошел к лошадям, повесил им торбы, привязал за шею к дереву, чтобы не убрели за ночь далеко. Потом принялся рубить сосновый ствол на небольшие поленья. Сварослав тем временем кинул в котелок пяток заиндевевших кубиков. Спустя несколько минут над поляной пополз соблазнительный запах наваристой ухи.

— Заканчивай, ведун, — окликнул старик своего спутника. — Снедать пора.

— Сейчас…

Олег вогнал топор в торец ствола, кинул сверху косуху, присел около костра и выкатил в снег несколько угольков. Те обиженно зашипели, изошли легким белым дымком. Выждав еще чуток, ведун собрал угольки, растер их между ладонями, высыпав мелкую черную труху на толстую кожу куртки. Добавил из мешочка с приправой соли с перцем, тщательно перемешал, затем собрал получившуюся смесь в ладони и обогнул ложбину по широкому кругу, насыпая черную линию и наговаривая ее обычным заклинанием от нечистой силы:

— Небу синему поклонюсь, реке улыбнусь, землю поцелую, Срече порадуюсь. Доверяюсь вам по всякий день и по всякий час, по утру рано, по вечеру поздно. Поставьте вкруг меня тын железный, забор булатный, от востока и до запада, от севера и до моря, оттоле и до небес. Оградите меня, внука вашего Олега, от колдуна и от колдуницы, от ведуна и от ведуницы, от чернеца и от черницы, от вдовы и от вдовицы, от черного, от белого, от русого, от двоезубого и от троезубого, от одноглазого и от красноглазого, от косого, от слепого, от всякого ворога по всякий час..

Угля хватило еле-еле, чтобы замкнуть круг, и на последних шагах Олег отсыпал линию уже очень осторожно, дополнительно растирая крупные крупинки между пальцами. Зато защищенного пространства с избытком хватало и для коней, и для вещей, и самим людям для отдыха.

— Эту черту нечисти не в силах переступить, пока ее не разорвет кто-то из обычных людей, — пояснил он, возвращаясь к костру.

— Дело доброе, — кивнул волхв. Он дотянулся до посоха, со старческим кряхтением поднялся, нашептал что-то на свою полированную палку, после чего прошелся вдоль черной линии и провел по снегу еще одну черту. — А это — дабы нас никто, окромя людей живых да зверей лесных, увидеть не смог.

— Дотронуться можно? — и, не дожидаясь ответа, Олег прикоснулся к посоху кончиками пальцев левой руки. Запястье мгновенно обожгло непереносимым жаром, и ведун отдернул ладонь, потер заболевшее место: — Вот, значит, как, волхв. Я думал, сила в тебе. А она вся — в посохе.

— Сила в милости Сварога, коему я во младенчестве жертвой принесен был, — нахмурился старик. — А каким благословением он милость свою проявит: глазом вещим, рукой исцеляющей али посохом могучим — то неважно. Ешь давай, ведун.

Середин с готовностью придвинулся к уже снятому с огня котелку, запустил в него ложку.

— Сказываешь, ведун, у тебя покровителя небесного али родового нет? — спустя несколько минут спросил Сварослав. Похоже, слова Олега затронули-таки его душу. — Как ты в таком разе с нежитью биться решаешься?

— Голова и рука верная — вот мои покровители, — ответил Середин и отправил в рот очередную ложку, полную рыбной гущи.

— А родом у тебя кто? — с подозрением поинтересовался волхв.

— Извини, — пожал плечами Олег. — Нема у меня роду-племени. Не повезло.

— Нет, ведун, ты не блази, — покачал пальцем старик. — Не бывает такого, когда у человека предков нет. Коли не знамы они тебе, так и молви. А род есть всегда.

— Ну, как тебе объяснить? — Поднял на него глаза Олег. — В общем, всякое случается в этой жизни. А откуда я взялся — дело темное, объяснить не берусь. Расскажи лучше, откуда твари взялись, что за тобой гонятся?

И Середин, решив не пускаться в рассказы о сотворенном в далеком двадцать первом веке заклинании, о собственных путешествиях во времени и мирах, вновь отправил в рот ложку ароматной ухи.

— Беды сии странны зело и непонятны… — Волхв, так и не поев, отложил свою ложку в сторону, пригладил длинную седую бороду. — Зело странны…

— Так что случилось-то?

— Многое, ведун, — тяжело вздохнул Сварослав. Зело…

— Все зело да зело… — Олег, решив, что нужно и совесть иметь, старательно облизал ложку, протер ее снегом, слегка подсушил над огнем и, бросив прощальный взгляд на еще заполненный почти на треть котелок, поинтересовался: — Что-нибудь более внятное ты сказать можешь?

— Могу… — Сварослав вздохнул снова. — Появилась эта напасть у нас о прошлом лете. Понерва несколько усадеб боярских разорила, опосля города стольные осадить пыталась. Однако же разбрелась. Так по сей час и бродит. По землям княжеств Муромского, Рязанского, Суздальского. Аж под Владимиром объявлялись. Супротив дружин княжеских, сам видишь, долго твари сии устоять не способны… когда числом малым сбираются. Но бродят повсюду. В деревни заходят — скотину жрут, детей давят, коли поймают, пахарей пугают, а то и топчут, коли много. Земляные чудища больше ломают, а вот зеленые которые — они больше живых ловить любят. Поймают, разорвут в клочья, да и сожрут, ничего не оставят.

— Скверно, — признал Середин, представив себе, как пара големов вламываются в деревенский двор и начинают крушить все, на что взгляд упадет. Это в чистом поле хорошо их по дуге широкой обогнуть да прочь умчаться. А коли хозяйство свое защищаешь — куда денешься? Мечом да оглоблей в одиночку отбиться тяжело. А если еще и ящеры верткие насядут — тогда точно хана. Заломают и в твоем же доме на ремни порежут.

— Хуже хазар сии твари, ведун, — словно подслушал его мысли старик. — Те, коли и наскочат, так убежать торопятся, пока князь с дружиной не нагрянул. Да и не убивают особо — угнать норовят. Стало быть, освободить опосля можно. А эти токмо давят и ломают. И не берут себе ничего — бросают селения разоренные и дальше бредут.

— Прости, Сварослав, что перебил, — откинулся на медвежью шкуру Олег, — да только не вяжется чего-то у тебя в рассказе. Если нечисть буянит на юге Руси, то откуда она здесь, среди печорских снегов, взялась? Не далековато для пеших-то прогулок?

— То не история была, ведун… — Волхв подтянул к себе изрядно опустошенный и остывший котелок, немного поколебался, а потом решительно выпил оставшееся варево через край. — То не история, то присказка была.

А история сия такова… Сложилась промеж Суздаля и Владимира шайка людей лихих. Бессовестных, однако же храбрых станичников, решительных. Промышлять они начали на тракте. Людей добрых да купцов зажиточных губить, добро их к себе в логово тащить. Грешно это, ведун, зело грешно.

— Когда «зело», — отметил Олег, — то не очень и грешно оказывается. Войной это называется, или бизнесом. Грешно, когда по мелочи…

— По первому морозу загубили тати молодого ратника, что к стольному граду Владимиру скакал, — пропустил мимо ушей высказывание Середина старик. — Броню с него сняли, кафтан лисий, сумы с припасом и серебром, коней увели. Вернулись, стало быть, в логово… Да токмо не успели добыче порадоваться. Поползли в их овраг и люди земляные, и твари зубастые. Как ни бились тати, однако же полегли все, окромя двоих. Умчались те станичники на конях приведенных, нерасседланных. Да и сумы, сам собой, приторочены остались. Сказывали,"день-деньской скакали, и ночи изрядно прихватили. Но как отдохнуть собрались — опять полезли чудовища из леса.

— Так им и надо, — спокойно согласился Олег. — Для татей крепкая веревка — лучшая награда. Правильно их големы истребить пытались.

— Три дня, как один, тати от тварей Чернобоговых бегали, — невозмутимо продолжал Сварослав. — На четвертый вечер добежали они до святилища Кулимишевского и хранителю тамошнему с покаянием в ноги упали. Не поверил волхв, молодой был. Однако же еще до полуночи к священной роще твари стали сбираться. Округ тына бродили, стучались, выли громко. Хотя в б само святилище проникнуть не пытались. Хранитель, страху поддавшись, поутру через тын напротив ворот перебрался, в деревню убежал, коня взял, да и ко мне примчался.

— Это куда? — с любопытством приподнял голову Олег.

— В град стольный Суздаль.

— Понял, — опять откинулся на шкуру ведун. В Суздаль его судьба пока не заносила. Ни в этом мире, ни в родном двадцать первом веке.

— Я у князя две полусотни выпросил, богатырей Володимира и Илью, гридней опытных, да и поскакал…

— Разгромили?

— Всех тварей перебили до единой. Три десятка ратников головы сложили, да увечных столько же оказалось… — Волхв подтянул к себе посох, почтительно поцеловал и положил обратно. — Татей мы в город увезли. Князь Гордей^[1] приказал их на дыбу в допросной избе повесить и расспросить все в подробности.

— Они же и так покаялись! — возмутился Середин. — Ладно, просто повесить — на дыбу-то зачем?

— А я суму походную у татей разобрал, — притворился глухим старик. — Все добро мне обычным показалось, однако же вот этот свиток я понять не смог…

Старец запустил левую ладонь в правый рукав своего свободного балахона, вытянул из него туго скрученный пергамент сантиметров двадцати в длину, перевязанный алой шелковой ленточкой, и протянул Олегу.

Воздержавшись от комментариев, Середин сдернул со свитка ленту, развернул чуть желтоватый, толстый и упругий листок… И замер в недоумении. То, что он увидел, более всего напоминало смесь древнеегипетских символов и шумерской клинописи: какие-то ползущие змеи, лебеди, человечки с задранными руками, перемежающиеся с волнистыми линиями и странными рисунками, собранными из остроконечных треугольников. Клинописи было больше всего, и она то собиралась в солнцеподобные круги, то походила на воздушных змеев, то вдруг разрывалась отчетливым изображением человечка с крыльями.

— Вот только ангелов мне и не хватает, — вернул папирус ведун. — Предпочитаю рубить крикс и оборотней.

— Окрест города, едва татей привезли, чудища стали сбираться, — невозмутимо продолжил волхв. — Поначалу дружина истреблять их выезжала. Однако же варяги и богатыри другое своих теряли, а тварей токмо больше окрест становилось. К седьмому дню ратники за ворота выезжать отказались. А горожане и того ранее. К девятине^[2] округ Суздаля чудищ столько собралось — не сосчитать. Все дороги и кусты кишели. Решились они на штурм идти. На стены лезли, ворота ломали, каменья кидали в лучников… Да, тяжко пришлось. Но устоял Суздаль. А мне князь Гордей повелел грамоту сию прочитать. Сказывал я ему: знаки подобные токмо любомудры Дюн-Хора далекого разумеют. Князь гонца снарядил. На ладье через Каменку повелел отвезть. Да не ушел далече вестник, вернулся. Вся нечисть поганая за ним кинулась, через реку поплыла, тропы перекрыла. Тут и поняли мы с князем: не град стольный слуги Чернобоговы разорить хотят, грамоту заполучить жаждут. Снарядил Гордей со мной полусотню ратников русских, отвагой известных, с дружиной первым из врат Владимирских вырвался, дорогу пробил. А уж мы с воями дальше помчались. Сюда, в земли печорские, к тайному граду Дюн-Хору. От чудищ оторвались, шли ходко. Да токмо давеча сам видел — полегла полусотня княжеская. На тебя да на меня надежда осталась. Некому более грамоту до святилищ древнейших довезти, до хранителей мудрости. Ты, ведун, в помощь мне прислан. Такова воля богов.

— Да говорил я уже, — лениво отмахнулся Середин. — Никакие боги меня сюда не посылали. Просто я услышал в вятских землях, что Баба-Яга где-то здесь стоит.

Вот и решил хоть одним глазком на нее взглянуть. Любопытно все-таки.

— А ты мыслил, ведун, боги присылают своим избранникам вестника с грамотой и печатями княжескими? — негромко рассмеялся Сварослав. — Нет, они просто приводят смертного туда, где он и должен исполнить свое предназначение. И отказываться от этого — грех. Ибо раз за разом станут боги даровать тебе жизнь и приводить на место твоего подвига, дабы ты принял верное решение и исполнил его в точности.

— Раз за разом? — закрыл глаза Середин. — Это уже не жизнь, это квест какой-то получается. Сохраняешься на достигнутом уровне, и проходишь его раз за разом.

— Не гневи богов, ведун, — немедленно отозвался старик. — Прими их волю, как свою, и душа твоя обретет счастие и покой.

Несмотря на все уговоры старого волхва, счастье и покой Середин обрел безо всякого участия богов — поскольку высшим счастьем для него в эти часы был спокойный сон. Он же, наверное, означал и покой. Олег ухватил край шкуры, откатился чуть в сторону, заворачиваясь в нее, как сосиска в тесто, сразу ощутил, как по телу разливается блаженное тепло, и провалился в небытие.

Первое, что услышал Середин, открыв поутру глаза, — так это скрип снега чуть не у самой головы. Схватившись за саблю, ведун «раскатался» из шкуры и, оглядываясь, поднялся на колено. А посмотреть было на что. Справа и слева, спереди и сзади — в общем, везде вокруг отмеченной угольной пылью линии бродили глиняные чудища. Они отходили в сторону, разворачивались, топали снова к линии; натыкаясь на невидимую стену, пытались обойти преграду и снова в нее упирались. Никакой целенаправленности в действиях големов Олег определить не мог — больше всего их осада напоминала броуновское движение. Разумеется, ящеры здесь тоже присутствовали. Пятерка зеленых тварей стояла на льду, за лощиной, в которой укрылись путники. Они не двигались, только молча переглядывались между собой. За ними в два ряда выстроились двадцать великанов с дубинками.

— Да, ведун… — Услышав над головой голос старца, Олег подпрыгнул от неожиданности и даже отскочил метра на полтора. — Да, и я так мыслю: зеленые уродцы весьма умнее земляных людей будут. И бьются шустрее, и нападают с толком. Потому земляные воины их власть над собой и принимают.

— Это точно, — кивнул Середин. — Когда «зеленые» рядом, големы действуют слаженнее, ведут себя толково. А как ящеров нет — в толпу безмозглую превращаются. В общем, этих нужно выбивать первыми, как офицеров.

— Чем, ведун? Как я вижу, лука или самострела у тебя нет.

— Я это так, теоретически. — Олег присел у кострища, перевернул тлеющее с вечера толстое бревно, споро настрогал на угли лучинок, подсунул бересты, раздул. Когда над щепками заплясали радостные язычки пламени, кинул сверху еще несколько полешек.

— Ты чего затеял, ведун? — не понял старик.

— Как чего? Завтракать!

— Мяса вяленого по дороге пожуем.

— Не-ет, — замотал головой Олег, — я так не согласный. Ты что, не видишь — твари колдовские кругом?

— Вижу. И что?

— А то, что нас в любой момент убить могут, — весомо сообщил ведун, доставая половину курицы. — Представляешь: убьют раз и навсегда. А ты в последнюю минуту жизни голодный, холодный и с подошвой от ботинка во рту! Никакого удовольствия.

— С подошвой?

— Угу, — кивнул Олег, деловито натирая курицу солью с перцем. — Мясо твое вяленое по вкусу один в один получается.

— Жизнь любишь, ведун… — Волхв опустился на один из сосновых чурбачков, обнял посох. — Вкусно поесть, вволю поспать. Как же ты такой с тварями лесными Чернобоговыми сражаться не боишься?

— Боюсь, Сварослав, — признался Середин. — Ох, и боюсь. Но понимаешь, волхв… Когда на тебя оборотень идет в медвежьем облике, росту в две сажени, да с когтями железными, клыками каменными — вот тогда ты и понимаешь по-настоящему, что за прекрасная штука жизнь. И как это здорово: проспаться всласть на свежем воздухе, перекусить курочкой, в глине запеченной, да запить все водою чистой, талой, сажей не замаранной, дустом не присыпанной. В баньке попариться, пивка попить… А для чего еще жить?

— Странное речешь ты, ведун, — покачал головой старик. — А как же отчине своей послужить, богам родовым долг отдать?

— А разве обязательно делать это на голодный желудок? — рассмеялся Середин и пристроил куриную полутушку к огню. Затем привычно кинул косуху на сумки, щедро сыпанул на нее приправы, растер туда же холодные вчерашние угли, замешал, негромко нашептывая защитное заклинание.

— Солнце уходит, — недовольно буркнул волхв. Немного выждал, глядя на хлопоты Олега, покачал головой и добавил: — Упрям ты, ведун, однако…

Он поднялся, взял котелок, кинул в него из котомки кусочек меда, засыпал все снегом, повесил на веревку.

— Ладно. Хоть горяченького напоследок попьем.

К тому времени, когда курица «дошла», покрывшись румяной корочкой, а местами и чуток почернев, в котелке тоже закипело. Путники, наблюдая за бродящими вокруг големами, разделили и уплели мясо, запили сладкой водичкой. Затем, собрав вещи, заседлали коней.

— Так они нас не видят, Сварослав? — уточнил Олег, подбирая со снега так и не попавший в костер двухметровый кусок бревна.

— Не могут. Слово Сварога им глаза отводит.

— Это хорошо. — Середин глубоко вдохнул морозный воздух, поднялся на гнедую, потрепал ей гриву: — Ну как, малышка, сегодня дурить не собираешься? Сварослав, заводных забери. Куда нам теперь?

— Слева от лощины, саженей сто, протока идет.

— Ну, тогда погнали…

Ведун со всей силы ткнул пятками в бока лошади, тряхнул поводьями:

— Пошла, родная!

На огражденном угольной пылью пятачке лошадь в несколько прыжков разогналась во весь опор, и когда всадник перемахнул заговоренную черту, остановить его могла разве что бетонная стена.

— По-оберегись!!!

Олег перехватил бревнышко, словно рогатину, направив тупым концом в грудь ближнего голема. Копье, пронзив глиняного человека, вреда бы ему, может, и не причинило — но тяжелая тупоконечная лесина глубоко вмяла грудь, отчего туловище противника расползлось трещинами, а голова слетела с плеч. Правда, непривычный к конным сшибкам ведун оружия не удержал — отдача выбила бревнышко у него из рук. Да и хорошо, что выбило — с «копьем», еле умещающимся под мышкой, много не навоюешь. Середин дернул из кармана кистень, с ходу опустив его на голову следующего голема, перекинул налево, ударив в плечо еще одного врага.

Все! Из окружения вырвались!

Олег кинул взгляд через плечо — старик мчался следом через пробитый ведуном сквозь ряды глиняных людей проход.

— Поберегись!! — во всю глотку заорал Середин, направляясь в самый центр темнеющего на льду строя.

Ящеры, как и положено начальникам, торопливо отпрыгнули за ряды неуклюжих, но могучих подчиненных, големы подняли над головами дубины.

— Счас, разбежались… — тихо хмыкнул ведун, подбирая левый повод.

Маленький отряд с дробным топотом промчался перед вражеским строем, уходя вдоль самого берега. Возмущенные подобной коварностью ящеры злобно зашипели, кинулись следом — но путники уже успели оторваться на добрую сотню метров, и свежие, отдохнувшие кони в стремительном разбеге увеличивали этот разрыв с каждой минутой.

— Куда?! — оглянулся на старика Олег.

— За дубом протока!

Вековой дуб со стволом в три обхвата находился уже слева. Ведун рванул левый повод со всех сил, и гнедая просто чудом вписалась в поворот, не врезавшись в густые камыши, что росли у противоположного берега.

— Давай, давай, родная, — прошептал, наклонившись к самым ее ушам, Середин. — Выноси, милая… Хлебом одним неделю кормить стану, только вынеси!

Скорость тем не менее пришлось сбросить. Речушка петляла среди ивовых и березовых зарослей, как подползающая к мышонку гадюка, и всадникам приходилось постоянно направлять лошадей то вправо, то влево, и только шипастые зимние подковы, выбивающие из толстого зеленоватого льда крупные осколки, позволяли скакунам удержаться на ногах. Когти ящеров скользили, продирая во льду длинные царапины, а потому каждый поворот давал людям еще метров пять выигрыша.

«Хорошо, снега нет, — мысленно отметил Олег. — Сдуло, наверное. Значит, впереди уж точно заносы…»

Словно откликнувшись на его размышления, за очередной излучиной обнаружилась стена снега высотой метра в полтора, тянущаяся с крутого берега вниз, к камышам на узком мысе.

— Ква, — только и успел сказать Середин, для которого все предыдущие прыжки заканчивались неизбежным падением.

Гнедая все сделала сама — поймала момент, взметнулась в воздух. Олег отпустил поводья, наклонился вперед, вцепившись обеими руками в луку седла. Гладкая кожа чиркнула по ногам, ушла вниз. Между ног пробежал невнятный холодок — то ли ветер поддул, то ли страх отметился… И тут же в задницу со всей силы ударило седло — удержался! Олег ухватил поводья и легонько тряхнул ими, намекая лошади, что не мешало бы и прибавить ходу.

По берегам теперь возвышались тронутые инеем сосны, под которыми изредка виднелись кусты шиповника с ярко-красными, чуть сморщенными ягодами.

«В чай их полезно класть. Аскорбинки много», — не к месту вспомнилось Олегу.

Порой старые стволы кренились низко к протоке, и ведун не без страха думал о том, что, упади такое деревце поперек дороги — они не меньше получаса потеряют, пока переберутся Но пока великий Сварог, прародитель всех славян, да Метелица-Зима и многочисленные лесные духи благоволили путникам.

Новый занос — гнедая рванула вверх, пошла вниз… и Оле! вдруг понял, что после прыжка лошадь опускается значительно быстрее, нежели он.

— Электрическая сила! — безнадежно выругался он, отпуская бесполезные поводья. — Ну, почему так всегда?

Задняя лука седла предательски пихнула в бедро. Он кувыркнулся на бок, пытаясь сгруппироваться, и в такой позе ухнулся о твердый, как танковая броня, лед, чуть подлетел, ударился снова и, промчавшись по глянцевой поверхности метров двадцать, лихо врезался в прибрежный сугроб, зарывшись в него с головой. Противная холодная масса мгновенно наполнила уши, валенки, набилась за ворот и даже попала под джинсы — и тут же принялась таять.

— Тридцать ква в одном флаконе! — ругаясь и отплевываясь, Олег выбрался на лед, услышал насмешливое ржание гнедой и погрозил ей кулаком.

— Ты цел, ведун? — озабоченно поинтересовался Сварослав, придерживая коней.

— Все в порядке, волхв, — кивнул Олег, горстями выгребая снег из-за шиворота — Это я специально…

Он побежал к заносу, на ходу расстегивая поясную сумку, набрал целую горсть заговоренной угольной крошки, рассыпал вдоль снежной стены, на всякий случай повторяя заклинание.

— Вот так. После прыжка ящеров ждет сюрприз. — И Середин бодрым шагом направился к лошади, левой рукой придерживая болтающуюся на боку саблю. — Скачи, я догоню!

Вторую похожую ловушку ведун поставил примерно через полкилометра, насыпав заговоренную линию от густого, по грудь ему заваленного снегом, рябинника, через который и пеший не особо продерется, к высокому обрыву. Пусть ящеры обход ищут, коли погоню продолжать хотят. После этого Олег немного успокоился и перешел на рысь, давая отдых тяжело дышащим скакунам:

— Далеко нам еще, Сварослав?

— Верст полтораста, — не очень уверенно пожал плечами волхв. — Пять ден обыкновенно отсюда идем.

— Угу… — кивнул Олег — Понятно.

Верста в здешней Руси была понятием сильно относительным и колебалась в пределах от одного километра до двух с нехилым гаком. Получалось, чго идти им оставалось либо сто пятьдесят, либо все триста километров. Хорошенькая разница! Кони, если гнать их нещадно и переседлываться каждые четыре-пять часов на заводных, за день могут пройти километров сто. Учитывая обстоятельства — можно отказаться от ночной стоянки и к утру выйти к жилью, отдохнуть там. Но вот триста километров за раз одолеть невозможно — лошади просто сдохнут.

— Однако и останавливаться тоскливо, — вслух продолжал Середин. — Опять за ночь всякие твари наберутся. Кто знает, удастся ли прорваться так легко еще раз?

Сварослав промолчал.

Олег попытался вновь прикинуть: пять переходов. До этого дня волхв путешествовал с санями, не торопясь. За день подобный обоз обычно проходит километров сорок. Пять переходов — все едино двести ка-мэ получается. А лошадь — не мотоцикл, ей отдых нужен.

— Ладно, — наконец решился он, расстегивая косуху. — Пойдем, пока сил хватит.

Олег скинул куртку, мокрую изнутри от растаявшего снега, затем — красную шелковую рубаху, купленную в Белоозере минувшим летом, вместо них накинул на-латник. Гладкий бобровый мех приятно захолодил кожу. Пожалуй, теперь он был готов ехать еще хоть сутки напролет. Главное — согласятся ли на это скакуны?..

Примечания

1

Гордей — древнее славянское имя, происходящее от слова «гордый». Каким образом один из Гордеев смог завязать в Средиземноморье знаменитый Гордиев узел — вопрос, выходящий за пределы сюжета данной книги

2

Девятый день.