Наедине с нежностью. Часть первая. Оля

Александр Понуров

События этой книги случились в памятные 90-е годы. Главный герой случайно знакомится с юной девушкой и наперекор своим желаниям влюбляется в неё, но вскоре она теряется, и это заставляет его начать детективное расследование произошедшего. История основана на реальных событиях.

Глава 3

Щёлкнул замок, и в комнатку вошла женщина, которая вечером приносила еду, и негромко спросила,

— Ау, ты проснулась?

— Проснулась, — ответила девочка

— Вставай, иди, умойся, я сейчас тебе принесу поесть. Умывальник на кухне, унитаз в туалете, дверь в коридоре, там увидишь.

Девочка опустила ноги с кровати, встала и вышла в коридор. От яркого света, глаза, после темноты комнатки-чулана, мгновенно закрылись. Девочка на секунду остановилась, привыкая к свету, чуть приоткрыла глаза и увидела через дверной проем, сидящего на диване немолодого темноволосого мужчину, одетого в синий спортивный костюм. Она поздоровалась с ним и, не услышав ответа, пошла вдоль по коридору в поисках двери. Вернувшись обратно, обнаружила на столе стакан с чаем и тарелку с кашей.

Девочка заканчивала есть, когда вошла женщина со стулом в руках. Она уже стала привыкать к ней, как может привыкнуть заключённый к нечаянному проявлению человечности в своём надзирателе. Она не размышляла на тему отношения к ней женщины и мужчины, они оба были по ту сторону добра, но женщина, чем-то импонировала девочке.

— Вот тебе стул, повесишь на него пуховик и будешь складывать свои вещи, и женщина поставила стул перед кроватью.

После чего она собрала посуду, протёрла стол и вышла, но вскоре вернулась.

— Возьми книжки, почитай, а то совсем со скуки рехнёшься.

Уши девочки резануло слово «рехнёшься». Она вздохнула и ничего не сказала.

Женщина положила на стол несколько книжек, журнал и вышла из комнатки. Опять щёлкнул замок.

Книги были старые в бумажных переплётах: Чехов, Пушкин и ещё какая-то без обложки, да журнал трёхлетней давности — «За рулём».

Девочка машинально взяла журнал, и стала листать его, не вглядываясь в фотографии. Пролистав, положила на стол и взяла в руки томик Чехова, пьесы, тоже отложила в сторону, раскрыла Пушкина, и сразу закрыла. Читать не было сил. Впервые за время заточения подумала о матери, каково ей там? И опять пожалела, что не сообщила ей о разговоре с отцом. Может быть, он хоть что-то мог бы рассказать ей о её похищении. Девочка, молча, плакала и вытирала слёзы рукой.

—

На мой звонок дверь долго не открывали, затем раздались шаркающие шаги, и щёлкнул замок.

— Вам кого?

Зелёные глаза невысокой женщины не выражали ничего, кроме глубокой и затаённой боли, какая бывает от долгого физического страдания или одиночества.

— Оля дома?

— Оля? — к вышеперечисленному добавилось изумление: «Чего надо „этому непонятному типу“ от её миленькой, маленькой доченьки?»

— Мама, мама! — из глубины коридора вылетело хрупкое чудо и запрыгало на одной ноге. — Я же тебе говорила!

Я с превеликим удовольствием разглядывал её смеющееся счастливое личико, её подпрыгивающие грудки и понял, что многое бы отдал, что бы видеть это каждый день.

— Проходите, — Людмила Алексеевна распахнула дверь и пошла в глубину квартиры несколько напряжённой походкой.

Чтобы скрыть неловкость, охватившую меня, я долго и тщательно раздевался и разувался, не представляя себе, как будет проходить вручение денег.

Прошёл в зал. Там были все: Оленька, моя любимая Оленька, счастливая, красивая, немного растерянная, до самого конца не верящая, что из её затеи что-то получится; мальчик лет десяти, светловолосый худенький с живыми озорными глазами, в которых так и светилось: «А это что ещё за фрукт?», сама Людмила Алексеевна, взволнованная, словно на первом свидании, с тем же выражением глаз, что я увидел у Оли в первый вечер, вернее ночь, нашего знакомства, с той же глубиной и тем же омутом. Под толщей боли угадывались такие же искорки, что я отметил в глазах Антоши, я надеялся, что угадал кто такой мальчик.

Людмила Алексеевна полулежала на диване, Оля сидела с ней, Антоша расположился в кресле у окна, я сел в кресло поближе к дивану и сразу достал деньги.

— Вот, здесь немного больше, на всякий случай, и с отдачей не торопитесь: я смогу подождать, сколько надо.

Оля подошла ко мне, взяла деньги и, наклонившись, поцеловала в щёку. От неё пахло детством и красивой женщиной.

Повисла напряжённая пауза.

— Вы извините за мою позу, — начала, было, Олина мама, но я прервал её, может быть не совсем учтиво:

— Не нужно извиняться, я всё знаю, всё нормально.

И вдруг у меня помимо воли вырвалось:

— Мне нравиться у вас, уютно.

Похоже, этот дом завораживал не менее моей квартиры, но не тревожным ожиданием счастья и любви, а покоем и умиротворением. Только сейчас я понял, насколько устал от одиночества души и постоянной погони за не сбывающимися капризами жизни.

Олины глаза сияли: она была похожа на именинницу.

Нужно было уходить, пока не поздно, пока это место было желанным, но чужим. Пора возвращаться в свою, враз осиротевшую квартиру.

Оля вышла в коридор проводить меня. Пока я одевался, она с умиротворённой улыбкой матери и жены смотрела на меня, потом подошла ближе, опять поцеловала, на прощание, в краешек губ.

Моя квартира встретила меня, с каким-то отчуждением и ревностью. Может и глупо так думать, но я чувствовал, где-то в глубине подсознания, свою вину перед ней.

Через два дня, в пятницу вечером, позвонила Оля и сказала, что Людмилу Алексеевну увезли на операцию. И ещё сказала, что у них с Антошкой всё хорошо, и врачи обещали через неделю маму выписать домой и что она, то есть Оля, скучает без мамы и можно ли ей прийти ко мне в гости с Антошкой завтра, часам к трём.

Моё сердце как добрый скакун с места рвануло в галоп, так что в ушах зазвенело. Я, не слыша своего голоса, почти закричал:

— Конечно, конечно можно, приходите!

На том конце провода Оля оторопело замолчала. Наверно слишком громко это было сказано: трудно понять рад или нет.

Я немного успокоился, добавил в голос бархатных нот и заверил, что буду ждать в нетерпении.

Думаю, никогда мой стол не видел такого обилия продуктов, как в этот раз. Тут было всё, что могло заинтересовать большую девочку и маленького мальчика, тем более, не избалованных жизнью. В магазине решили, что я жду гостей, человек десять на целую неделю, и сочувственно помогали мне выбирать продукты.

С двенадцати часов я начал ждать звонка в дверь, но приходили всё какие-то не те, с какими-то пустыми советами и пожеланиями. То управдом по поводу моего предложения установить домофон, то приятель, пожелавший сходить в баню.

Ну, какая может быть баня и домофон сегодня, коли, я весь в предвкушении праздника?! Я не мог дождаться, когда, наконец — то позвонят в дверь именно те, кто нужно. Господи, до чего же медленно идёт время! При этой мысли я взглянул на часы и ужаснулся — время пять. Я на ногах с восьми часов утра и только теперь понял, насколько устал. Подошёл к дивану и медленно опустился на него. Почему-то в душе стало появляться болезненное ощущение, что никто не придёт. На сердце было пусто и гадко. Вот так всегда, стоит только настроиться на что-то, как где-то в небесной канцелярии грубо так дадут по рукам:

— Не замай!

Не знаю, сколько времени прошло, и когда опять зазвенел звонок, я устало поплёлся к двери и нехотя распахнул её.

У меня наверно был такой недовольный вид, что у позвонившей Оли, вдруг стало меняться счастливо-тревожное выражение лица на испуганное.

— Оленька, Антоша, что же вы, так долго?

В моём голосе было столько нетерпения, что гости поняли своевременность прихода.

Мне снова захотелось жить и творить чудеса.

— Мы к маме ходили в больницу.

Ну, конечно же, как ты не подумал, ведь мама то в клинике ещё, эгоист, только о себе думаешь!

Оля с Антоном вошли в коридор и изумлённо остановились, глядя на стол, полный деликатесов, стоявший в зале, и видимый от входной двери. Вот ради таких моментов и стоит жить на свете! Я себя чувствовал крезом.

— Всё, всё, раздеваемся, вот вам тапочки и мигом в ванную мыть руки. Есть хотите?

— Не очень — отозвалась Оля. — Мы ели в час.

— В час? С ума сошли! Давайте за стол.

Я вынес с кухни супницу с борщом, прекрасным украинским борщом, сваренным по оригинальному рецепту. С удовлетворением отметил, что он не остыл, не кипяток конечно, но я знал, что дети слишком горячие блюда не едят (по крайней мере, моя дочь не ела).

Нарезал чёрного хлеба, ведь только с чёрным хлебом можно оценить вкус этого замечательного борща.

Мои гости переглянулись и как-то нерешительно потянулись к хлебу.

Не едят такой хлеб, ну это пока! Какое-то время за столом стояла тишина, полная сосредоточенного поглощения, я бы сказал, дегустации.

Потом были фисташки, вяленые оливки (натуральные, очень вкусные, привезённые приятелем, в качестве презента, из Турции), сырокопчёная колбаса, рыбки, сырочки в шоколаде, чай, пирожные.

Если во время еды мы с Олей немного обо всём переговаривались, то Антоша ел, молча, оглядывая комнату. Изредка вскидывал глаза на меня, чаще на Олю. Было видно, что он очень стесняется, и я внезапно понял ещё одну причину их опоздания: Оля долго уговаривала брата пойти в гости.

Она сидела за столом, порозовевшая от тепла и еды, и какая-то умиротворённая, будто для себя уже нечто решившая раз и навсегда. У меня пробежал холодок между лопаток. Я к этому ещё не был готов.

Наконец все насытились. Я увёл Антошу в зал, усадил в кресло перед телевизором, включил какой-то канал с мультиками и вернулся на кухню, убирать со стола. Оля помогала мне. Никогда в жизни я с таким удовольствием не занимался мытьём посуды. Наши руки соприкасались, я вдыхал аромат её волос, её кожи.

У меня кружилась голова от её присутствия и полной беззащитности, долгожданной и всё-таки внезапной гостьи.

Потом вынесли стол из зала на кухню. Оля протёрла пол в том месте, где стоял стол, и мы уселись на диване вдвоём.

Я смотрел на экран телевизора, не видя ни чего, лишь чувствуя рядом с собой это прелестное создание. Держа её ладони в своих руках и гладя нежную кожу изящных пальчиков, с аккуратно подстриженными небольшими ноготками, вдыхал её аромат. Я сейчас ни о чём не мог думать, кроме того, что видел рядом с собой. Осторожно и бережно приобнял Олю за плечи, она доверчиво прижалась ко мне. Чего-чего, а адреналина моему сердечку хватало с избытком. Оно у меня ухало так, что невольно подумалось — как бы не выпрыгнуло…

Я посмотрел на Антошу, и мне показалось неестественной его долгая неподвижность. Легонько освободившись от Оли, встал и подошёл к креслу. Ну, так и есть, Антоша спал, наклонившись слегка на подлокотник кресла. Один готов.

Знаком я показал Оле пересесть на второе кресло и стал готовить на раздвинутом диване постель для двоих. Расстелил простыню, достал одеяло, две подушки. Потом осторожно перенёс Антошу на диван, мы с Олей раздели его и укрыли одеялом. Потом я принёс чистое полотенце девочке.

— Иди, умойся на ночь и ложись.

Оля направилась в ванную, а я пошёл в спальню, готовить свою постель, только сейчас почувствовав, насколько устал. Да и то, время первый час. Услышав скрипение дивана от укладывающейся спать Оли, и сам пошёл в ванную комнату.

Когда я оттуда вышел, мои гости уже спали. Осторожно пройдя мимо их постели в спальню, тоже лёг, но долго не мог уснуть, хотя очень хотелось спать. Какие-то мысли бежали и бежали в моей голове.

Казалось, что я и не спал вовсе, и только неожиданно почувствовав, что кто-то стоит у моей постели, понял, что это не так.

Я протянул руку и коснулся Олиного бедра. Через ткань ночнушки почувствовал её горячее тело и приподнял своё одеяло. Она нырнула ко мне, прижавшись спиной к моей груди, и через минуту-другую уже спала.

Утром я проснулся один. Оли не было. Я, было, подумал, что они уже ушли, и сильно огорчился, как вдруг услыхал, доносящийся с кухни тихий говор. Время было девять. Не спится же им!

Надел брюки, вышел из спальни и прошёл на кухню.

Антоша что-то говорил Оле, умоляющими глазами ловя её взгляд.

— Нет, — услышал я, твёрдый Олин голос.

Мне было даже странно, что она умеет так говорить. И я как-то отстранённо подумал о том, что ведь её совсем не знаю, и всё, что имею в голове, лишь плод моего воображения, помноженный на её молодость и мой возраст. Этакая гремучая смесь представлений стареющего ловеласа. Только бы рванула она попозже, может к этому времени эйфория поубавится, если не наоборот.

Стол, который ещё вчера вечером был завален оставшимися не распакованными деликатесами, стоял пустой. Антоша и просил у сестры разрешения открыть пакетик с фисташками.

Оля повернулась на мои шаги, и я увидел её глаза, в которых прятались то ли слёзы, то ли немой вопрос.

Я догадался, что она всё прибрала в стол и сейчас не знает, как ей быть. Она была в недоумении, почему я её не тронул, отверг? Милая моя девочка, как ей объяснить, что я хочу по-другому, может даже и не так скоро? Не торопясь, смакуя каждый момент нашей встречи. Драгоценные вина не пьют на ходу и впопыхах. А она моё молодоё, ароматное и терпкое от солнца, а не от времени, вино. Если б она только представляла, насколько она мне дорога. Её незащищённый взгляд, робкая улыбка, изящные пальчики, маленькие ушки вызывали во мне какой-то неуёмный восторг.

— Ребята, сейчас будем есть, — я мягко взял пакетик из Олиных рук и отдал Антоше. Потом поцеловал её ушко и прошептал: «я люблю тебя, не спеши» и легонько сжал её ладонь.

Оля вспыхнула и опять, как вчера, засветилась глазками, вернув мне рукопожатье.

Ну, слава Богу, успокоилась.

Потом мы все вместе поехали к Людмиле Алексеевне в больницу. Может, это была и не совсем хорошая идея, но она принадлежала мне и потому не подлежала обсуждению.

У Олиной мамы наверно приключился шок, когда мы всей толпой ввалились в чистую просторную палату института травматологии. Ей ещё не разрешали вставать, и потому пришлось всех нас принимать у кровати. Выложили ей на тумбочку фрукты, сок, и сели на стулья, детишки рядом, я чуть поодаль. В глазах Людмилы Алексеевны читался такой вопрос, что я невольно себя почувствовал преступником. Антоша прижался к матери и защебетал о том, как он соскучился, и что Оля его обижает, не даёт орешки и кальмаров.

Чтобы поставить все точки над i, я сказал:

— Они у меня ночевали. Пришли уже поздно, после больницы, пока поели, стало поздно. Антоша уснул прямо в кресле перед телевизором, и я их оставил на ночь.

–??

— Он с Олей спал на диване.

— Да, мама, я совсем не выспалась, Антон вечно, как юла вертится, утром где-то в ногах проснулся.

Людмила Алексеевна в это момент пытливо взглянула на меня, словно пытаясь в чём-то уличить. Но мне и скрывать было нечего.

— Когда выписывают? — спросил я. Это было не праздным любопытством, видимо хлопоты по доставке Олиной мамы домой мне предстояло разделить вместе с Олей.

— Если всё будет как сейчас, то в среду.

Сегодня было воскресенье.

—

Попав на третью улицу от реки, волшебница спросила, где дом башмачника. Ей указали на небольшой, с парадным крыльцом и мансардой, домик в переулочке. Она поднялась на крыльцо, стукнула массивным кольцом о дверь и стала ждать. Послышались чьи-то шаркающие шаги, и грубый голос спросил:

— Кто там?

— Откройте, это я, ваша тётя.

По ту сторону двери кто-то долго соображал, чья это тётя приперлась, и любопытство преодолело лень. Звякнула задвижка, открылось маленькое оконце в двери и давно не мытая, заспанная рожа выглянула наружу. Волшебница сразу поняла, что это слуга и строгим голосом сказала:

— Я тётя вашей хозяйки.

Слуга, ещё минуту назад знавший, что никакой тёти у хозяйки уже нет, под действием чар Волшебницы, понял вдруг, что она опять появилась, и открыл дверь.

Он ещё не успел впустить гостью, как сверху раздался неприятно-визгливый голос:

— Какого чёрта?

«О», ─ подумала Волшебница, ─ «это настоящее крысиное гнездо, бедная девочка»!

Неопрятная худая женщина, будто свалилась сверху и сразу стала буравить пронзительным взглядом чёрных бегающих глаз вошедшую. Через секунду-другую она обмякла, стала ещё неприятнее и заверещала на весь дом:

— О, тётушка, какими судьбами?

И никто уже не вспоминал, что тётя хозяйки умерла два года назад.

Волшебница поднялась наверх в залу, и устало опустилась в кресло. Эта чёртова хозяйка слишком много требовала сил для поддержания в ней уверенности, что именно тётя, её любимая, пришла к ней в гости. Временами, словно что-то вспыхивало в чёрном взоре, и она пыталась сбросить наваждение, вызванное Волшебницей, но устав бороться, опять принималась говорить о своих проблемах: о муже — неудачнике, о дочках, которых никто замуж не берёт, о себе несчастной и несчастливой.

— Ой, что же я, чаю хочешь, тётя? Сейчас-сейчас. Золушка, — завизжала вдруг она, — сейчас же неси чаю и печенья, лентяйка, бессовестная.

И пожаловалась Волшебнице.

— Такая ленивая, целыми днями только и делает, что спит и ест, да мечтает о Принце. Допроситься нельзя, что-нибудь сделать. Вся в мать уродилась, та тоже всё мечтала-мечтала, да за башмачника замуж вышла и померла сразу, — злорадно рассмеялась, сощурив глаза и пытаясь ими влезть в душу Волшебницы.

И опять, словно стряхивая с глаз что-то, замолчала, погрузившись в себя. Через некоторое время, вскинув мутный взгляд на пришедшую, с тоской спросила:

— Ты где была так долго? Мне без тебя было очень плохо.

Вошла Золушка. Она принесла чай и печенье. Девушка тоже не признала в гостье Волшебницу и подумала, в самом деле, что тетя хозяйки ожила и пришла опять мучить и издеваться над ней.

Оставлять девушку в этом гадюшнике было нельзя. Никто не знает, сколько сил у неё осталось и не сломается ли она, до того как Принц найдёт её. Слишком много было на карту поставлено, чтобы вот так просто уйти.

— Голубушка моя, — обратилась гостья к хозяйке, — дай мне её на два денька, я из неё всю дурь выбью, живо верну к жизни. Забудет не только про Принца, но и про отца своего.

При этом она скорчила такую мину, что слуга с хозяйкой упали со смеху, представляя, как Золушка будет мучиться у тёти эти два дня.

Волшебница, пристально взглянула на хозяйку, слугу и Золушку и сказала стальным голосом, выделяя каждый слог:

— Я забираю Золушку, и вы уже через пять минут забудете, что я была у вас.

Все на секунду замерли, и потом, словно ни чего не слышали, вернулись к разговору с гостьей.

— Давай, давай, лентяйка, собирайся, — уже другим голосом, скорее участливым, нежели скрипучим, обратилась она к Золушке.

Хозяйка со слугой опять захихикали. Они были сами не прочь поиздеваться над бедной девушкой, но, робея тёти, выражали лишь звуками ненависть и злобу.

— Ну, пойду я, пора мне. Я тебе приснилась. Иди, отдохни.

Хозяйка пошла в спальню, а слуга, семеня впереди и подобострастно заглядывая Волшебнице в глаза, провожал их с Золушкой. С каким же удовольствием она размазала бы этого червяка по лестнице, но нельзя. Не позволительно заниматься этим, нужно беречь силы. Впереди ещё много будет проблем.

Дома Волшебница отвела Золушку в комнату для гостей и, уложив в постель, погрузила её в сон. Как бы ни была девушка неуязвима перед злобностью мачехи и хамством слуги, всё равно это могло наложить отпечаток безысходности на её не совсем окрепшую душу. Ей нужно было отоспаться перед встречей с Принцем, и пока не растаял первый октябрьский снег, услышать от него признание в любви. В котомке, которую принесла с собой Золушка, лежали хрустальные башмачки.

Волшебница направилась во Дворец. Уже проходя по дворцовому парку, заметила, необъяснимые изменения. Она ещё не могла понять, в чём дело, но чувствовала, словно сквозняком тянет от Дворца. Стража не узнавала её и не хотела впускать во внутрь. Пришлось буквально усыплять их бдительность. Пройдя мимо замерших на минутку стражей, проскользнула в дверь, и сразу на неё пахнуло холодом, словно из ледника. То, что она увидела там, повергло её в шок и ступор. В зале стояла гнетущая ледяная тишина. Дворцовая челядь и не двигалась, и не стояла на месте. Слуги, вельможи, фрейлины просто чуть шевелились. Они будто были вморожены в пустоту Дворца. Волшебница быстро пересекла зал, поднялась наверх и прошла в спальню Принца. Спальня была пуста. Она вернулась вниз, в тронный зал, но Принца и там не было. Среди едва шевелившихся придворных были и Мудрецы и Врачи, сидели на троне Король с Королевой, не было только Принца. Не мог и не должен был он уйти куда-то сам и один. Волшебница нашла в толпе Главного Мудреца и подошла к нему. Что-то неуловимо дрогнуло в его взгляде и тут же погасло. Она взяла за холодную руку Главного Мудреца, заглянула в безжизненные глаза, взглядом приказала подчиниться и повела за собой, напрягая все свои силы, прочь из этого могильника.

Чем дальше они отходили от Дворца, тем быстрее становился их шаги. И вот Главный мудрец, издав какое-то мычание, остановился, взглянул на Волшебницу и с трудом произнёс.

— Ну, наконец-то, Госпожа!

— Что произошло, пока я отсутствовала?

— Я не знаю. Все находились в Зале и готовились выслушать речь Короля, но тут вошёл новый привратник и объявил, что пожаловал Сэр Квардтль.

— Но ведь он давно уже умер!

— Да, я знал об этом, но не успел ничего сообразить, как в зал выпрыгнуло какое-то чудовище, изрыгающее дым и серу. Все замерли от неожиданности, и у меня сердце наполнилось каким-то необъяснимым безотчетным страхом, который парализовал и ноги, и голову. Я ещё успел заметить, как это чудовище протянуло руку Принцу и повело за собой и всё, дальше серый туман.

— Час от часу не легче, — пробормотала Волшебница, и они пошли по направлению к её жилищу.