Перемена мест

Александр Полещук

«Перемена мест» – путевые очерки журналиста и писателя Александра Полещука. Они написаны в годы его работы главным редактором популярного журнала «Вокруг света» (1983–2000) на основе впечатлений от зарубежных путешествий. В поле зрения автора – не хрестоматийные достопримечательности, а малоизвестные места, культурные феномены, исторические и бытовые подробности. Читатель, несомненно, заметит, как меняется стиль жизни, особенно в Европе, – нравы, вкусы, оценки – и задумается над этими сдвигами.

ОПРИЛЕНД И СМОЛЯНЫЕ ПЯТКИ

В прежние времена, то есть в Советском Союзе, немногие могли побывать в США. Ездили туда главным образом те, кто по службе был связан с этой страной, да немногочисленные делегации. В конце 80-х годов положение переменилось. В Америку стали всё чаще наведываться разные люди, в том числе так называемые представители общественности — продемонстрировать успехи перестройки и «человеческое лицо» социализма, а заодно и заглянуть в закрома капитализма. В печати замелькали волнующие слова: «диалог», «открытая трибуна», «новое мышление», «общечеловеческие ценности» и им подобные. У американцев тоже проклюнулся интерес к новациям в СССР и к нашей жизни вообще, что не характерно для этой нации: американцы всецело поглощены любованием собственным величием.

Таков был, в самых общих чертах, политический и психологический контекст поездки в США делегации Ассоциации молодых политических деятелей СССР в апреле 1988 года. Я попал в эту делегацию не как политический деятель, тем более молодой, а скорее как главный редактор самого многотиражного — но неполитического! — журнала для молодёжи — «Вокруг света».

Надо сказать, что двухнедельная программа была организована американской стороной великолепно. Встречи, беседы, семинары, вечеринки «со смыслом», ознакомительные экскурсии, деловые ланчи, посещение театров и музеев, перелёты из Вашингтона в Нэшвилл (штат Теннесси), потом в Роли (штат Северная Каролина), после этого в Нью-Йорк и, наконец, в Вашингтон — всё прошло без сучка и задоринки. И всё-таки, несмотря на каждодневную обязательную нагрузку, я, по договорённости с хозяевами, выкроил время для реализации священного права на свободу творчества. В результате появился мой очерк на страницах «Вокруг света».

Прочитав его сейчас, я вновь ощутил эмоциональную окраску того времени, наполненного ожиданиями и надеждами на взаимопонимание людей, живущих в разных социальных системах, по разные стороны Атлантики.

Джастин и дух фронтира

Согласно протоколу, его должны были представить нам в мэрии Нэшвилла следующим образом: «Джастин П. Уилсон, эсквайр, член правления Американского совета молодых политических деятелей, посетил СССР в составе делегации АСМПД в 1979 году». По крайней мере, примерно так происходило наше знакомство с другими деятелями, состоявшими в упомянутом совете, а также с его ветеранами. Правда, торжественные слова и ослепительные улыбки американцев порой странно сочетались с принуждённостью их жестов и фраз, трудно скрываемой неуверенностью и даже некоторой нервозностью. За две недели я много раз отмечал этот феномен и объяснил его себе, в конце концов, тем, что рядовой гражданин СССР, утратив в глазах американцев карикатурные черты образа врага, ещё не обрёл человеческие черты образа друга или хотя бы доброго знакомого. Идёт поиск линии поведения, решил я.

Возможно, Джастин П. Уилсон почувствовал неловкость ситуации уже во время встречи в аэропорту и захотел политическую разрядку дополнить психологической. А возможно, он просто от природы весёлый человек. Сперва Джастин возглавил нашу маленькую процессию, медленно перемещавшуюся по зданию аэропорта к выходу. Шёл гусиным шагом, как ходят тамбурмажоры, оборачиваясь и подбадривая нас взмахами рук. На поворотах останавливался и, изображая уличного регулировщика, жестами и поощрительным свистом направлял нас в нужный коридор. Потом вдруг прошёлся на руках. Наконец, когда в небольшом зальчике все расположились в креслах, чтобы выслушать официальное приветствие, снова нарушил церемониал: стал ловко метать каждому пакетики с шоколадом — тем движением, что пускают, вставши в круг, пластмассовую тарелочку.

Официальные лица не пресекали его шалостей, но всем своим видом давали понять, что они тут ни при чём. Не реагировали на проделки Джастина также увешанные оружием, переговорными устройствами и множеством блях и ремешков молчаливые молодцы в полицейской форме и ковбойских полусапожках. При взгляде на них у меня всякий раз возникало желание заявить, что я прибыл в штат Теннесси с исключительно миролюбивыми намерениями.

— Что вы хотите — это Юг, — прокомментировала ситуацию переводчица-американка. — А на Юге степень уважения к гостям определяется числом сопровождающих их вооружённых людей.

Ну, это другое дело.

Назавтра, в субботу, Джастин П. Уилсон стал организатором нашей программы в Нэшвилле. Он появился в гостинице «Вандербилд-Плаза» в широкополой чёрной шляпе из мягкого пластика, наподобие тех сооружений с дырочками, что носят у нас пенсионеры, в белой рубахе и лёгких брюках (маленькие зебры, скачущие по светло-зелёному полю). Этот сугубо неофициальный наряд завершали туфли на босу ногу и пара часов на правом запястье.

Когда мы, несколько заинтригованные его обликом, разместились в автобусе, Джастин громко объявил, что обещает советской делегации замечательный уик-энд, поскольку сегодня припекает настоящее апрельское солнце. Он обмахнул лицо шляпой, расстегнул ещё одну пуговку на рубахе и сообщил, что в такую погоду особенно прекрасен Нэшвилл — лучший город в Америке, а возможно и на всей земле, поскольку это родина кантри-мьюзик, здесь единственный в мире музей кантри, единственный в мире театр кантри и вообще все тут немного чокнуты на кантри: каждый второй играет в оркестре или сочиняет песенки, а знатоки жанра — все без исключения.

Тут наша кавалькада, состоящая из небольшого автобуса местной туристической компании «Кантри энд вестерн турз» и длинной, как крейсер, полицейской машины, двинулась по маршруту. Ради полноты картины следует добавить, что шофёр автобуса Рик Лейн, представляясь нам, не забыл упомянуть, что он сочинитель кантри и играет на банджо.

Осталось неизвестным, на каких музыкальных инструментах играли наши спутники из голубой полицейской машины. Но поклонниками кантри они были наверняка. Эти корректные ребята оказались офицерами службы безопасности местной полиции, о чём они доверительно сообщили любопытствующим. Амуниции на них стало меньше, чем вчера. Однако процесс разоружения эскорта не сопровождался падением уважения к гостям. Напротив, я заметил, что офицеры полиции позволяли дамам из нашей делегации называть себя по именам.

Кавалькада въехала в даун-таун, как называют в Америке старые городские кварталы. Нэшвиллский даун-таун — это лавчонки и забегаловки, размалёванные вывески и разрисованные спреем стены, дремлющие на солнышке старики и пританцовывающие негритянские⁴ юноши с наушниками, прокопчённые строения времён промышленного бума и речка Кэмберленд с медленной жёлтой водой. На западном её берегу пионеры возвели в 1780 году форт Нэшборо. Экзальтированные туристы осматривают теперь новодел крепости, где первопоселенцы укрывались от стрел и томагавков индейцев.

К сожалению, моё предложение прогуляться два-три квартала пешком не вызвало отклика у хозяев. Вероятно, они боялись провокаций («наши» офицеры в порыве откровенности раскрыли своё задание: нейтрализовать возможную негативную реакцию нэшвиллских обывателей на приезд советской делегации), а возможно, хозяева просто не хотели показывать этот отставший от электронно-бетонного прогресса уголок города.

Ну, бог с ним, даун-тауном. Музей кантри-мьюзик действительно стоил того, чтобы его посетить. Официально это учреждение культуры, расположенное на 16-й авеню, именуется так: «Зал славы и музей кантри-мьюзик». Джастин П. Уилсон гордо поглядывал на переходящих от витрины к витрине гостей и обращал их внимание на наиболее выдающиеся экспонаты.

Да, здесь действительно можно найти всё, что имеет отношение к истории этого музыкального направления, которое зародилось среди английских и шотландских первопоселенцев и окончательно сформировалось в XIX веке. Чёрный лаковый лимузин Элвиса Пресли среди хрупких скрипок и мандолин свидетельствовал, что мы находимся именно в Америке, где поклонение кумиру приобретает почти религиозный характер. Родоначальник многих современных музыкальных форм, соединивший традиции кантри и музыки афроамериканцев, Пресли почитаем и сегодня — в Нэшвилле несколько клубов его имени.

И всё же не сами по себе экспонаты, не многочисленные мониторы с роликами из музыкальных фильмов и играющие по желанию посетителя автоматы составляют особенность музея, а чисто американское соединение просветительства, науки и коммерции. Но это не тот случай, когда божественные музы попираются пресловутым золотым тельцом, а тот, когда они к обоюдной пользе сосуществуют. В музейном исследовательском центре, расположенном в пристройке, хранится почти полтора миллиона записей песен, тысячи книг, статей, проспектов, записей бесед с выдающимися мастерами жанра и предпринимателями, прославившими кантри. Признанный авторитет во всём, что касается своего дела, этот центр даёт любому желающему точную и полную информацию, составляет пластинки и магнитофонные кассеты, выпускаемые в местных — я подчёркиваю это — студиях звукозаписи. Всё это, естественно, приносит музею немалый доход, употребляемый им во благо культуры, а потому не облагаемый государственным налогом. Пожалуй, не повредила бы и нашим мыкающим горе музеям известная толика свободного предпринимательства, подумал я.

— Нэшвилл — коммерческий и духовный центр кантри-мьюзик, а театр «Гранд Оле Оп’ри» — его главная святыня, — объявил Джастин, когда мы покинули музей. — Правда, во времена моего студенчества другая музыка была. Тогда у нас в Нэшвилле играли настоящие люди с гор!

В его голосе послышалась ностальгическая нотка.

Пятнадцать лет назад старый театр, расположенный в даун-тауне, был оставлен для осмотра туристам, а в шести милях от города открылся новый — «Гранд Оле Оп’ри», чьё название звучит вызовом тем, кто предпочитает заморскую оперу неброской красоте родимых напевов Чета Аткинса и Джонни Кэша. Придумал название в пику поклонникам гранд-опера один остряк-радиокомментатор. Это было в двадцатые годы, когда из Нэшвилла начали транслировать концерты кантри. Радиопередачи из «Гранд Оле Оп’ри» до сих пор идут по пятницам и субботам, в чём мы и убедились.

Надо сказать, что задиристое название театра дало жизнь целой географической области на карте Нэшвилла. Во-первых, предприимчивые люди построили огромный парк развлечений и назвали его, конечно же, «Оприленд» — в пику «Диснейленду». Входной билет сюда стоит довольно дорого — семнадцать долларов, зато вошедший имеет право бесплатно пользоваться всеми развлечениями (однако за фотографию в обнимку с пластмассовым президентом США надо выложить пятьдесят зелёных). Во-вторых, рядом с театром выстроен отель «Оприленд», куда нас водили на экскурсию, как в музей. Он остался в моей памяти самым шикарным отелем, поскольку его конкурентов мне не довелось видеть. Шоссе, по которому мы подъехали к театру (порядковый номер здания — 2800), разумеется, называлось Оприленд-драйв.

Театр предлагает зрителям (а поклонники приезжают сюда даже издалека) нечто среднее между концертом и спектаклем, зрелище часто перебивается рекламой. Скрипка, гитара, банджо, мандолина в разных сочетаниях, отнюдь не консерваторские голоса, озорные танцы, грубоватые шутки, встречаемые взрывами смеха, — да, в этом дерзкий вызов не только классике, но и оглушительным децибелам рока.

Сочинители кантри предстают в своих песнях ревнителями устоев, подчёркивают приверженность традиционным добродетелям, присущим мужчинам и женщинам, повествуют о несложных переживаниях своих простодушных героев.

— «Я помню тот прекрасный вечер, когда звучал вальс, но только теперь понимаю, что потерял, когда мой друг увёл тебя, моя любимая». — Наш переводчик Дуайт Рош, нагнувшись ко мне с высоты своего почти двухметрового роста, пересказывает содержание популярного «Теннессийского вальса».

Дуайт вырос на Северо-Западе, в штате Вашингтон, поэтому с трудом продирается сквозь понятные южанам идиомы и специфическое произношение. Он считает, что кантри будит в урбанизированных душах образы прошлого, американцы становятся сентиментальными. В зале действительно царит атмосфера благодушия и какой-то домашней простоты. Многие тихонько подпевают актёрам, раскачивались в такт мелодии. После исполнения каждого номера слышатся одобрительные взвизгивания и поощрительные выкрики.

Желающие могут совершить ритуальное поклонение своим кумирам. Они организованно проходят за кулисы. Заглянули и мы в алтарь искусства. Обстановка там почти идиллическая. Участники представления пьют безалкогольные напитки и болтают о пустяках, прохаживаясь по коридорам. Лишь самые заслуженные и народные имеют собственную гримёрную. Зачастую они располагаются там по-семейному: папаша и три дочки — квартет. На столике термос с кофе, стандартные бутерброды, орешки. Двери гримёрных открыты, публика с благоговением взирает на знаменитых исполнителей и авторов, прикидывающихся, что им безразлично зрительское внимание.

После обеда я выпросил у организаторов программы полтора-два часа свободного времени. Не скрою, мне очень хотелось поговорить с Джастином и понять подоплёку его чудачеств. Ведь известно, что ни одному американцу не придёт в голову скоморошничать перед иностранцами. Хронический центропупизм, то есть «созерцание собственного пупа», является доминантой поведения американца. Его интересует в первую очередь своя семья, своя карьера, своя страна, а потом всё остальное. Мир за пределами США в представлении рядового американца несовершенен, он может лишь приближаться к стандартам американского бытия, но никогда с ними не сравняется. Несколько плакатов «Теннесси — настоящая Америка» — привели меня к выводу, что в Теннесси эта идея доведена до абсолюта.

Вместе со мной и Джастином был «отпущен на свободу» и Дмитрий Несторович, преподаватель русского языка откуда-то с Великих озёр, прикомандированный к делегации в качестве второго переводчика. Всякий раз, когда кто-нибудь величал его «Нестеровичем», он вежливо, но с достоинством поправлял невнимательного собеседника. Дмитрий Несторович, родившийся в Харбине, по моим предположениям около шестидесяти лет назад, обладал тем рафинированным и милым произношением русского интеллигента, которое мы можем услышать на Москве разве что от старых мхатовцев. Он употреблял обороты речи, считающиеся у нас уже книжн. или устар. Я бы не удивился, услышав от него «сударь» или «милостивый государь», но Дмитрий Несторович, человек деликатный, называл посланцев социализма по имени-отчеству.

Джастин решил перво-наперво заехать к себе домой переодеться и сообщил из машины по радиотелефону жене:

— Я приеду с русским.

Как и множество американцев, он живёт в собственном коттедже, расположенном в пригородной зоне. Внутренность дома, на наш русский взгляд, напоминает хорошую гостиницу: в рационально организованном пространстве комнат нет места для милых душе пустяков и маленького домашнего беспорядка. Может быть, это объясняется тем, что дом ещё не обжит. У Джастина второй брак. Жену Барбару он привёз из ФРГ. Имя для годовалого малыша выбрано со смыслом: американский Уолтер легко преобразовывается в немецкого Вальтера.

Дмитрий Несторович, осмотрев двухэтажный коттедж, навес для двух автомобилей и небольшой внутренний дворик — зелёный газон с проложенными в земле трубками для орошения, пришёл к выводу, что живут здесь люди с достатком выше среднего.

Одна из достопримечательностей усадьбы — высоченный стальной флагшток, врытый в землю возле автомобильного навеса. В Америке обожают флаги, тысячи их знаменуют достоинство многочисленных фирм и организаций. Не исключено, что имеет собственный флаг и адвокат Джастин П. Уилсон. Однако, подняв глаза к небу, я обнаружил над собой самый натуральный красный флаг с серпом и молотом.

Джастин спокойно пояснил:

— Я поднял его в честь приезда вашей делегации. Разрядка.

— А как соседи, ничего?

— У нас в Теннесси люди самостоятельные, можно сказать — себе на уме. Уж если мы что-нибудь задумаем, нас трудно переубедить.

Был ещё вопрос, который не давал мне покоя, поэтому я спросил, указывая глазами на его запястье:

— А двое часов зачем?

— Для атмосферы.

На обратном пути говорим о том, что же такое «настоящая Америка».

— Он считает, что прежде всего это дух фронтира, — журчит над моим ухом голос Дмитрия Несторовича. — Они тут, в Теннесси, стараются мыслить в рамках фронтира.

Я не сразу понял, о чём идёт речь. Ведь фронтир — граница не воображаемая, а вполне реальная, передний край наступления европейских поселенцев Америки на её коренных жителей, индейцев. Солидный американский справочник, обращаясь к этой не самой светлой главе истории, сообщает, что когда белые появились на земле Теннесси, они обнаружили живущих здесь индейцев чироки. Антагонизм, коротко констатирует справочник, продолжался до тех пор, пока большинство индейцев не оказались убитыми или изгнанными со своих охотничьих угодий. Правда, в сегодняшнем цивилизованном мире нашлось место для этнографических поселений чироки и Национального леса того же названия, карта штата пестрит индейскими названиями. Но какой же смысл вкладывается в понятие «дух фронтира»?

— Стараешься оценивать человека как такового, — охотно поясняет Джастин. — Так было на фронтире: не имели значения семейное положение, происхождение, богатство, связи. Человека оценивали по поступкам. Теперь, конечно, многое стало по-другому, и всё же… Всё же мы здесь традиционалисты. Но не будем обобщать… Посмотрите — мы въезжаем в негритянский квартал.

Моё внимание давно уже раздваивалось между наблюдением из автомобильного окна и осмысленным восприятием того, что говорил своим интеллигентным голосом Дмитрий Несторович. Виды действительно переменились. Вдоль улицы, лишённой всякой растительности, тянулись двухэтажные строения барачного типа, а саму улицу заполняли чернокожие люди всех мыслимых возрастов. Казалось, они пребывали в состоянии субботней апатии, всеобщей недвижности, независимо от того, сидели ли они в данный момент на раскладных стульчиках, стояли, глядя на дорогу, или лениво влекли себя по тротуару.

Теннесси, конечно, Юг, но не совсем такой Юг, как Алабама, Джорджия или Луизиана — процент чернокожего населения здесь невысок, около семнадцати. После принятия в середине шестидесятых годов законов, запрещающих расовую дискриминацию и сегрегацию, миллионы жителей Чёрного пояса Америки хлынули в крупные города Севера и Востока. Удивительно быстро растёт число афроамериканцев не только в культуре, но и в большом бизнесе. Почти в каждой крупной корпорации, подчеркнул Джастин, теперь обнаруживаешь двух-трёх чернокожих директоров. Имущественное расслоение среди афроамериканцев идёт, конечно, повсюду. Вот и здешний квартал застроен домами, принадлежащими чернокожим домовладельцам. А живёт здесь, разумеется, негритянская беднота.

Потом мы въехали в район богатых особняков. Это был сплошной цветущий сад с редкими виллами, выдающими более высокий уровень жизни, чем в районе, где живёт преуспевающий адвокат Джастин П. Уилсон. Лужайки и цветники, теннисные корты, бассейны с голубой водой, площадки для гольфа, ложноклассические портики и колонны, гипсовые фризы двухэтажных особняков указывали на стремление состоятельных американцев вообразить себя если не на земле Эллады, то где-нибудь в викторианской Англии, но при этом обзавестись привычным набором американских удобств.

— Забавно, — усмехнулся Джастин. — Тут есть дом, где сто с лишним лет назад проживал разбойник Джесси Джеймс. Скажите, в какой ещё стране могут создать культ разбойника?

— А Робин Гуд?

— У нашего Джесси с ним не было ничего общего. Обыкновенный грабитель и убийца, которого, в конце концов, застрелили…

С разбойника разговор естественным образом перекинулся на стражей законов.

— Мне показалось, — заметил я, — что тут у вас над шерифами любят подтрунивать.

— Шериф некогда был действительно важной персоной, — уточнил Джастин. — Нынче у него немного власти, это скорее почётный пост. Но нашего шерифа все уважают. Каждую весну мистер Томас устраивает охоту на зайцев. Собираются тысячи людей — не только ради охоты. Разговаривают, заключают сделки, решают политические вопросы, пируют. Этот ежегодный ритуал называется «Есть зайца без промаха».

Так, разговаривая, мы снова оказались в деловой части города. Джастин пригласил посмотреть его контору.

Мы остановились на шестнадцатом, кажется, этаже странного здания с выдающимся в сторону улицы острым углом, напоминающим нос корабля. Естественно, комната Джастина находилась именно в этом месте и была треугольной.

— Здесь состоялась наша скромная свадьба с Барбарой, — сообщил вдруг он.

Сквозь два сходящихся под острым утлом огромных окна мы молча разглядывали Нэшвилл — разнокалиберный южный город, самолюбиво называющий себя «настоящей Америкой».

В лесах аппалачских

Ландшафт Пидмонта, восточного предгорья Аппалачей, ласкает взор жителя европейской равнины: пологие ярко-зелёные холмы, поросшие орешником низины с маленькими речушками, сосновые леса. Однажды, воспользовавшись перерывом, объявленным на семинаре, я решил приобщиться к природе в окрестностях гостиницы «Гаверноз Инн», расположенной в так называемом «Треугольнике»: Роли — Дарем — Чапел-Хилл, что в штате Северная Каролина. Не прошёл и ста метров по направлению к сосняку, как меня догнал широким шагом Дуайт. Я почувствовал себя Штирлицем на грани провала. Теперь у меня будет, что рассказать американцам, когда они станут говорить, как у нас за ними следят…

Дружески беседуя, мы пересекли в неположенном месте дорогу №54 и вошли в лес.

Под ногами чавкала жижа, остро пахло прелыми листьями, похрустывали сухие ветки — словом, всё было совершенно так же, как где-нибудь под Шатурой. А тут ещё из-под бурой подстилки выглянула малиновая шляпка самой обыкновенной сыроежки на сахарно-белой ножке. Однако это ощущение похожести длилось недолго: на опушке возникло вдруг кизиловое дерево в белых роскошных бутонах, неслышно роняющих лепестки на коричневую прель. Этакая черёмуха Пидмонта…

Мы продирались сквозь заросли, раздвигая руками сосновые ветки с красноватыми свечечками почек, и скоро только отдалённый шум автомобилей остался ориентиром для возвращения. Дуайт ударился в лирику, стал вспоминать, как ходил с ночёвкой в походы, когда был на стажировке в Ленинградском университете…

Обозначился просвет, мы выбрались на просеку, а та скоро привела к обширной вырубке, посреди которой стояло странное сооружение высотой с трёхэтажный дом. Сооружение было выкрашено серебряной краской, окон и дверей в нём не было. Подобно избушке на курьих ножках, оно стояло к лесу передом, а к нам задом. Таинственность ситуации усиливалась оттого, что неопознанный объект не подавал никаких признаков жизни. Мы сочли за благо возвратиться в лес, тем более что заметили впереди какие-то прямоугольники, похожие на отстойники. Возможно, это и был какой-то секретный объект, к которому я по незнанию устремился, наделав переполоха охране?

Через полчаса пути вдоль ручья с глинистыми берегами перед нами открылась дорога №54 и гостиница «Гаверноз Инн».

Во время этого скромного путешествия у меня зародилась мысль узнать, как обстоят дела с природоохранной работой в Северной Каролине.

В США каждый штат, помимо традиционного прозвища и песни-гимна, имеет ещё Цветок штата, Дерево штата, Птицу штата. Дерево Теннесси — кизил. Жители Северной Каролины, где кизила ничуть не меньше, избрали «своим» деревом сосну-труженицу. Люди в здешних местах издавна кормились от леса, за что и получили прозвище Смоляные Пятки, отсылающее нас к тем временам, когда в Северной Каролине занимались выгонкой дёгтя, скипидара и смолы.

Сегодня рядом с провинциально-тихим Роли бурно растёт наисовременнейшая наука и промышленность. И хотя леса ещё занимают две трети территории штата, уверенности в том, что в новом веке ему удастся сохранить свой традиционный облик, конечно, нет.

Пол Уилмс занимает важную должность в департаменте развития природных и человеческих ресурсов штата — он руководитель отдела комплексных проблем экологии. Психология технократа, считает Уилмс, одинакова повсюду: взять у природы как можно больше и возвратить ей как можно меньше, поэтому смысл своей деятельности он видит в том, чтобы силой закона и убеждения переломить эту психологию самоубийц.

Согласно федеральным законам, правительства всех штатов обязаны постоянно контролировать состояние природной среды. Отдел как раз и ведёт такой мониторинг. Пол демонстрирует многочисленные диаграммы, свидетельствующие о том, что концентрация сернистых соединений в воздухе Северной Каролины велика, хотя в последние годы рост несколько замедлился. Зато выбросы летучих органических соединений и углеводородов увеличились.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

4

Оставляю в неприкосновенности бытовавшее в те годы прилагательное ради исторической достоверности и потому, что не считаю себя обязанным следовать странноватым американским нововведениям последних лет. (Примеч. 2023 г.)