Перемена мест

Александр Полещук

«Перемена мест» – путевые очерки журналиста и писателя Александра Полещука. Они написаны в годы его работы главным редактором популярного журнала «Вокруг света» (1983–2000) на основе впечатлений от зарубежных путешествий. В поле зрения автора – не хрестоматийные достопримечательности, а малоизвестные места, культурные феномены, исторические и бытовые подробности. Читатель, несомненно, заметит, как меняется стиль жизни, особенно в Европе, – нравы, вкусы, оценки – и задумается над этими сдвигами.

АФОНСКОЕ ВРЕМЯ

Хмурым утром 7 ноября 1995 года автобус доставил нас на пристань Уранополиса. Всю дорогу от Салоник мы были настолько озабочены тем, чтобы успеть к парому на Святую Гору, что напрочь забыли о значении этой даты.

Однако сосредоточенность на желанной цели не помогла, и к моменту нашего появления на пристани паром отвалил, но почему-то болтался на якоре метрах в двухстах от берега. Задержали его, как выяснилось, не из-за наших персон, а по причине более основательной: опоздал грузовик с гравием, предназначенным для одного из монастырей, и капитану приказано было вернуться.

Судовая машина долго не могла выбрать якорь, паром крутился на цепи, словно пёс, а когда, наконец, избавился от привязи, ткнулся в бетонный причал. Поспешив за грузовиком, оказалась на его палубе и наша компания: греческий дипломат Алексис, проживающий в Москве (благодаря его стараниям и состоялось это путешествие), а также два журналиста — Борис и автор этих строк.

Обители на Айон-Орос

На Святую Гору, где находится двадцать православных мужских монастырей, можно попасть при нескольких условиях:

— если вы не женщина;

— если вы не превышаете своей персоной 120 ежедневных посетителей Горы или предусмотренных в их числе 10 представителей нехристианских конфессий;

— если вы получили от властей разрешительную бумагу, играющую роль визы;

— если вы не опоздали на паром, ежедневно курсирующий между Уранополисом и монастырскими пристанями, поскольку другого сообщения с Горой нет.

Святая Гора, по-гречески Айон-Орос, — самый восточный из трёх отростков полуострова Халкидики, выдвинутого в Эгейское море наподобие гигантской клешни. Согласно легенде, персидский царь Ксеркс повелел прорыть в самой узкой части перешейка канал для своего флота, чтобы напасть на Элладу. Теперь чуть южнее этого места проходит административная граница Святой Горы. Вытянутый на восемьдесят километров полуостров часто называют Афоном — по имени горы, венчающей его южную оконечность.

Гора Афон открылась нам с палубы, как только мы отдалились от берега. Её почти правильный тёмно-зелёный конус был покрыт пятнами снега, а у расщеплённой на три пика вершины плавали слоистые облака. Между прочим, заметил Алексис, в древней Элладе эту гору жаловали особым почётом, устраивали там святилища богам.

Согласно церковному преданию, корабль, на котором Божия Матерь отправлялась на остров Кипр, попал в бурю и укрылся в одной из бухт Афонского полуострова. Божия Матерь крестила тамошний языческий народ и взяла Святую Гору под своё покровительство: «Я же буду заступница места сего и ходатаица о нём перед Богом». Поэтому на картинах, изображающих Афон, часто можно видеть Божию Матерь, простирающую над горой свой плат.

Появление первых христианских монастырей на Афоне относят к периоду правления Константина Великого (IV в. н.э.), даровавшего христианам права гражданства и свободу вероисповедания. После завоевания Византии османами Святая Гора сохранила статус самоуправляемой территории, но была обязана платить султану подушную подать. С тех пор и до революции 1917 года большую помощь обителям оказывала Россия.

Берега полуострова круто обрываются в море. Там же, где каменные уступы сменяются пологими спусками, прямо у воды построены монастыри или оборудованы пристани тех монастырей, что располагаются выше, в распадках между лесистыми кряжами. Две греческие обители, куда приставал наш паром, своими крепостными башнями и стенами напомнили мне средневековые цитадели; строения, принадлежащие гражданским властям, угадывались по радарам и антеннам на крышах.

Русский Свято-Пантелеимонов монастырь отличается от своих собратьев менее суровым обликом. Башен и укреплений здесь нет, но при взгляде на мощные стены зданий, образовавших замкнутый многоугольник, не скажешь, что строители не были знакомы с наукой фортификации. Изгибающаяся под острым углом булыжная дорога вывела нас к монастырским воротам, осенённым могучими кипарисами. За воротами открылась уютная площадь — точнее, площадка, образованная фасадом храма Св. Пантелеимона, трапезной и братскими корпусами.

В монастыре мы застали гостей: губернатора и начальника полиции Святой Горы, а также руководителя одного из российских правительственных ведомств (назовём его Официальным Лицом) и его помощника. Зиновий, расторопный послушник, с выражением на лице постоянной готовности услужить, подал чай, сахар, хрусткое печенье, брынзу и хлеб. Алексис взял на себя обязанность переводчика, мы же с Борисом представляли вездесущую российскую прессу.

Беседа вращалась вокруг паломничества, хотя мы отдавали себе отчёт в неточности предмета обсуждения. Хождения на Афон православных из России продолжались века. Но теперь настоящих паломников, устремлявшихся некогда сюда «с молитвой на устах и с посохом в руке», конечно, уже нет. Вместо них круизный теплоход завозит сюда на сутки-другие туристов, осматривающих святые места Средиземноморья. Туристы посещают монастыри, церкви, покупают мелкие сувениры. Поскольку женщинам сходить на берег запрещено¹, кто-нибудь из монахов доставляет в лодке на борт теплохода иконы и мощи, рассказывает об истории Святой Горы. Разумеется, настоящей помощи от туристов — деньгами или посильным трудом — монастырю не приходится ждать.

По мнению Официального Лица, в России нашлось бы немало людей, пожелавших поддержать русскую обитель, и деньги бы отыскались, хотя жертвователей на благие дела у нас пока маловато. Но нужно, чтобы греческие власти пошли навстречу и упростили процедуру оформления въездных документов на Афон. Когда-то, до Октябрьской революции (вот и вспомнилось 7 ноября!), границы были по существу открыты, и нашему соотечественнику, чтобы попасть сюда, достаточно было выразить желание прикоснуться к православным святыням и помочь землякам и единоверцам. Теперь же одного такого желания недостаточно. (Один грек потом шепнул мне: «У нас до сих пор боятся, что русские сделают здесь базу подводных лодок»).

Меня особенно интересовал вопрос о прерогативах власти церковной и власти государственной на Афоне, и губернатор Димитриос Вавакас охотно дал пояснения на сей счёт. Вот что он рассказал.

Монастыри Святой Горы находятся в ведении патриарха Константинопольского Варфоломея, в связи с чем его имя должно ежедневно упоминаться в заздравных молитвах. У каждого монастыря — свой устав, но существуют и общие законоположения, ещё со времён Византийской империи регулирующие деятельность монашеских общин. В Карье, своего рода столице Афона, находится кинот, коллегиальный орган управления монастырями, в котором представлены все двадцать обителей. Однако Афон не обладает никакими признаками государственности и в этом смысле не имеет ничего общего с Ватиканом. Это монашеская республика только в смысле внутреннего самоуправления, но не в смысле государственного статуса; территория Афона — составная часть Греческой республики. Послушник, проходящий предварительные испытания перед постригом, может жить здесь по временному разрешению, если же монах собирается навсегда поселиться на Афоне, он обязан изучить греческий язык, получить греческое гражданство и соблюдать все законы государства, оставаясь при желании и гражданином своей страны.

— Неправильно говорить «русский монастырь», — подчеркнул Вавакас. — Надо говорить: «Монастырь на территории Греции, где богослужение ведётся на русском языке»…

Возможно, такое определение выглядит юридически безупречным, но я всё же стану употреблять «неправильное» название не только из-за его краткости, но и ради исторической справедливости. Ведь всё, что есть в Свято-Пантелеимоновом монастыре, создано православными из России и на русские деньги, и обитают здесь русские люди.

Но вернёмся за стол, посреди которого стоит алюминиевый чайник. Главная задача рабочих и государственных служащих, которых на Афоне около пятисот, продолжал губернатор, — не только строить и ремонтировать здания, но и обеспечивать сохранность имеющихся здесь колоссальных ценностей. Должное уважение к историческим и религиозным святыням питают далеко не все. Случаются дерзкие налёты и ограбления, иногда туристы «берут на память» то, что плохо лежит. Поэтому пришлось завести береговую охрану и таможню, досматривать вещи каждого, кто уезжает с Афона.

Подробности последнего налёта итальянских «гастролёров» мы выслушиваем под шум мотора губернаторского джипа. Ради экономии времени мы не отказались от предложения Вавакаса доставить нас в Старый Руссик, хотя это и не в традициях обитателей Афона, передвигающихся либо пешком, либо на мулах.

Старый Руссик

Добравшись до цели, мы распрощались со словоохотливым губернатором и молчаливым начальником полиции. Сумрачный лес, похожий на тайгу, обступил нас со всех сторон. Ветер раскачивал вершины гигантских сосен и шевелил спутанные травы, покрывавшие двор обители. Если бы не далёкое треньканье колокольчика пасущегося мула, можно было подумать, что находишься в необитаемом месте.

Старый Руссик — второй по времени основания приют русского иночества на Афоне. Первым был скит Богоматери Ксилургу, одноимённая древняя церковь существует там по сей день.

Русский писатель Борис Зайцев, живший после революции в эмиграции, приезжал на Святую Гору в 1928 году. За 17 дней он побывал в нескольких монастырях и скитах, обогнул южную оконечность полуострова, читал сочинения по истории Афона в библиотеке Русского монастыря. О своём путешествии он написал очерковую книгу «Афон». Вот что говорится в ней: «Сохранился акт передачи русским, дотоле ютившимся в небольшом скиту Богородицы Ксилургу (Древоделия), захудалого монастыря Фессалоникийца в честь св. Пантелеимона, на месте несколько выше теперешнего нашего монастыря — где сейчас Старый, или Нагорный Руссик. Русские получили монастырь Фессалоникийца в 1169 г. Вот с каких пор поднял св. Пантелеимон свою целительную ложечку (он с ней всегда изображается) над Русью. Почему монастырь Фессалоникийца, уступленный русским (им, очевидно, стало тесно в скиту Ксилургу), назван Пантелеимоновским и сохранил это название — я не знаю, об этом не упоминается в источниках… Около 1770 г. монахи „оскудевшего“ Руссика спустились от него вниз, к морю, и, поселившись вокруг уже существовавшей кельи иерисского епископа Христофора, основали нынешний огромный монастырь, оплот всего русского на Афоне».

Старый Руссик снова переживает нелёгкие времена.

В молчании обошли мы запертый на замок храм, осмотрели ветхий братский корпус с пристроенной к нему башней из плитняка, обшитой почерневшими, кое-где отставшими досками. На тяжёлых дверях корпуса висел амбарный замок. Третье строение мы определили как склад или сарай. У его стены торчал из травы покосившийся могильный крест. Продравшись сквозь заросли шиповника, я разглядел вырезанные на нём буквы «К» и «В».

Тут громкие возгласы оповестили нас о явлении живой души. Невесть откуда взявшийся сухой сутулый монах, назвавшийся Ионой, радостно приветствовал нас. Он отпер амбарный замок ключом соответствующего размера и повёл нас осматривать параклисы — церковки, расположенные одна над другой на трёх этажах той самой обшитой досками башни, что разглядывали мы снаружи.

— Один вы здесь… — полувопросительно произнёс Борис.

— Один, спаси Господь, пять лет уже, — ответил монах Иона с характерной южнорусской интонацией. — Тяжело одному. Заболел или ещё чего… Всё один.

По всему было видно, что разруха свила здесь гнездо давно и основательно. Монаху хватает сил только на то, чтобы поддерживать в порядке показанные нам старинные церкви во имя великомученицы Варвары, Сорока двух мучеников и Саввы Сербского. Последняя — самая знаменитая и памятная. Растко, сын сербского государя Стефана Неманича, совершая паломничество, остался послушником в Старом Руссике. Из окна той самой башни, где мы теперь находились, он сбросил своё царское одеяние к ногам приехавших за ним посланцам отца и принял монашеский постриг под именем Саввы. Было это давно, ещё в XII веке. Савва, впоследствии ставший сербским архиепископом, — один из самых почитаемых святых в Сербии.

«Сербский след» в истории монастыря встречается ещё раз. В XIV — XV вв., когда на Руси было монгольское иго, именно сербская церковь не дала умереть обители.

Прошлым летом, продолжает наш провожатый, случилась большая беда: провалилась крыша, и дожди залили иконостас. Одному было не справиться. Хорошо, монастырь дал деньги и рабочих, залатали…

— И что же, будет всё это когда-нибудь восстанавливаться? — спрашиваю я, осторожно ступая по изгнившим ступенькам.

— Как Бог даст, — смеётся Иона.

— Надо, чтобы люди захотели.

— Истина, истина! — Лицо монаха озаряется, и он согласно кивает головой. — Бог ведь хочет в любое время помочь, но люди неспособны воспринять его желание. Очень тяжело оторваться им от этого, знаете, ну…

— От земного?

— Вот-вот, от чувственного. И мы, монахи, теперь другие стали, нам и то надо, и это, суетимся, а у тех было больше святости…

На улице он указал на погнутую ржавую решётку в окне храма Воскресения:

— Вот, видите, охотники ходят. Кто-то залез лет десять назад. Вытащили иконы, хорошие были иконы.

— И не нашли?

В ответ монах смеётся, показывая редкие нездоровые зубы.

А я вспоминаю историю о том, как один греческий дипломат, знаток древностей, случайно оказался на знаменитом европейском аукционе и увидел в числе выставленных на продажу вещей то, что было украдено из афонского монастыря…

На обратном пути обсуждаем увиденное и услышанное. Моё наивное представление о безоблачном существовании русской обители, далёкой от переживаемых Россией проблем, улетучилось. Монахи, обитавшие в монастырских скитах, умирают, а замены из России нет — и скиты переходят к новым хозяевам, грекам; метохи — монастырские угодья, орошённые потом многих поколений русских иноков, заброшены; восстанавливать сгоревшие корпуса не на что…

Тут встретился нам полуразвалившийся скит. Он мог бы пополнить собой грустный перечень утрат, но у штабеля досок на поляне появился молодой монах с топором в руке. Знак отрадный!

Грунтовка, кое-где замощённая камнем, вьётся по горному уступу к морскому берегу. За каждым поворотом открываются живописные виды: то красная черепица келий, то белые бастионы далёкого монастыря, то старая мельница, нависшая над пересохшим ручьём, — и лес, лес, бесконечные разливы зелени всех оттенков. Сверкающая солнечная дорожка уходит по морю к размытым силуэтам островов, словно подчёркивая великолепие благословенного уголка. Возможно, это величие и божественная красота в сочетании с энергетическими токами человеческого духа рождают здесь неповторимое ощущение: как будто приближаешься к постижению самих основ бытия.

По дороге Алексис угощает нас ягодами с похожего на боярышник куста и рассказывает о чудесном явлении иконы Божией Матери, приплывшей к берегам Афона из Малой Азии и сохраняемой с тех пор в Иверском монастыре. Это та самая икона, копия (список) которой особо почиталась раньше на Москве.²

Затем следует притча о дьяволе, который под видом трудолюбивого послушника проник в один монастырь, но был разоблачён, лопнул, как гриб-пороховик, и вылетел вон через дымоход; не были обойдены вниманием и подвиги многочисленных афонских схимников, среди которых преподобный Антоний, основатель Киево-Печерской лавры, и старец Силуан, которому не раз являлся Иисус Христос.

Так, разговаривая, мы спустились к Свято-Пантелеимонову монастырю. Близился час вечерней трапезы.

Путь молитвы и послушания

Братские трапезы (их две — утренняя и вечерняя) подчиняются, как и весь уклад монастырской жизни, вековой традиции. Излишне говорить, что монахи питаются исключительно вегетарианской пищей и соблюдают все посты. В монастыре же Ставроникита пищу вообще принимают холодной, так как горячая считается удовольствием, а монах не должен искать никаких удовольствий. К счастью, этого обычая нет в русской обители. Недаром на Святой Горе бытует присловье: лечись в Андреевском ските, слушай пение в ските Святого Ильи, а хочешь вкусно поесть — ступай в монастырь Святого Пантелеимона.

Борщ, заправленный оливковым маслом, манная каша и чай с айвовым вареньем — всё это было действительно вкусным, как и пышный хлеб, выпеченный в монастырской пекарне. Забегая вперёд, скажу, что наутро мы доедали тот же борщ, ставший ещё вкуснее, после чего были поданы варёные и солёные овощи, картофельное пюре (опять же с оливковым маслом) и компот. И ещё — по случаю дня великомученика Димитрия Солунского перед каждым стоял стакан красного афонского вина.

Ритуал трапезы заведён тоже от века. Во главе центрального стола восседает игумен Иеремия — сухонький старичок лет восьмидесяти, с косицами седых волос, выбивающимися из-под скуфьи; справа и слева от него располагается, сообразно чинам и старшинству, братия. Все же остальные, в том числе и гости, сидят за отдельным столом, в сторонке. В продолжение всей вечерней трапезы один из монахов постоянно читает поучения святых отцов или жития святых угодников.

Братия вкушает пищу без суеты и спешки, но и засиживаться за столом здесь не принято. Отобедав, игумен извещает об этом звоночком, через минуту-другую сигнал повторяется, после чего все откладывают ложки, встают и, сотворив краткую молитву, вслед за игуменом покидают трапезную. Должны окончить обед и гости.

Если монах, в стремлении достичь полного духовного совершенства, решал вести жизнь аскета, он отказывался не только от горячей пищи, но и от купания, удобного ложа… В трапезной Алексис обратил наше внимание на деревянный жёлоб, тянущийся вдоль стола. В него раньше смахивали остатки обеда — для тех, кто обрёк себя на подобный способ пропитания, и для послушников. Но таких подвижников в монастыре теперь, кажется, нет: жёлоб остался пустым.

Люди мирские и в большинстве далёкие от подлинного понимания христианства нередко видят в монашестве нечто загадочное и мрачное. Между тем монашество, как трактуют его церковные писатели, — всего лишь образ жизни, вытекающий из заповедей Иисуса Христа, полное следование которым и есть подвиг служения Богу. Монах отказывается от всех земных благ, даже от своего прежнего имени и, подобно Христу, молится за людей, охраняет их, как бы представительствует за них. И этим он счастлив. Три обета обязан сознательно возложить на себя вступающий на этот путь: послушание (отречение от своей воли и разума во имя признания над собой власти своего духовного отца); целомудрие (безбрачие и отказ от половой жизни) и нестяжание (ограничение своих потребностей минимумом для поддержания жизнедеятельности организма).

Несмотря на столь суровые, на наш взгляд, требования, я не видел у обитателей монастыря ни одного неприветливого, хмурого лица. Напротив — весь облик монахов, их глаза и речь свидетельствовали о достоинстве и душевной уравновешенности людей, познавших истинный смысл жизни и готовых поведать о нём ближнему.

«Здесь нет горя, нет острых радостей (вернее: „наслаждений“), — пишет Борис Зайцев. — Особенно нет наркотического, опьяняющего, нервозного, что в миру считается острой приправой, без которой жизнь „скучна“. Для монаха нет скуки, нет и приятностей».

Иеромонах Виталий высок и статен, редкие седые нити прошивают окладистую чёрную бороду. Ему, пожалуй, подошла бы роль русского воина-богатыря в фильме «Александр Невский». С некоторых пор о. Виталий «водит экскурсии», поскольку хорошо знает историю обители. Ещё известен он тем, что занимается подводной охотой на серьёзную рыбу и владеет фотоаппаратом «Зенит», с помощью которого ведёт фотолетопись монастыря.

Балкон, примыкающий к келье о. Виталия, выходит на море. Деревянный диван, покрытый матрасиком, плетёное кресло и венский стул. Вдоль перил натянута проволока с бельевыми прищепками.

Мы сидим на диване и перелистываем пухлые альбомы. О. Виталий рассказывает:

— Я здесь уже семнадцать лет, милостью Божией, а как будто вчера приехал. Дни так и летят: служба, послушание, молитва, работа… Не успеешь оглянуться, как уже вечер — надо в трапезную, потом отдыхать и опять на службу.

— Что такое послушание? Любое дело, на которое благословляет владыка: что-нибудь по строительству, например, или возить дрова, ухаживать за больным и так далее. Вот видите, братия за работой, обновляют купол, красят. А это отец Иннокентий, он по слесарному делу мастер. Послушник Вадим подвозит извёстку. Вот нашу машину, подаренную патриархом Алексием, загружают материалом. Тут я снял грузинских батюшек, приезжали к нам прошлым летом. В Иверском монастыре недавно ещё были и греки, и грузины, потом грузинские монахи состарились и перемёрли, монастырь отошёл к греческой церкви… Это закат. Цветы весной. Опять цветы. Я природу люблю снимать, пейзажи. А вот маковки Пантелеимоновского собора в снегу, как в России. А тут престольный праздник, устроили для братии праздничное утешение с вином афонским.

Послышался густой звук большого колокола.

— Ко всенощному бдению, — пояснил о. Виталий. — Но у нас есть время, до двух часов ещё сорок минут.

Я взглянул на часы: на них было восемь. Мой собеседник упредил недоумённый вопрос непосвящённого:

— Мы здесь живём по византийскому времени. Оно древнее и способствует настоящему режиму. Как только солнце закатится и живая тварь, за исключением некоторых хищников, укладывается спать, у нас считается полночь. Мы ложимся отдыхать, а через пять-шесть часов, в зависимости от того, какой устав в монастыре, встаём, начинается утреня. Фиксированного различия с европейским временем нет. Летом, когда солнце поздно заходит, разрыв составляет два с половиной — три часа, а зимой бывает семь часов разница.

Снова листаем альбом.

— А-а-а, это я возвращаюсь из Димитровской кельи, — поясняет мой собеседник. — Раньше там метох был от нашего монастыря, но монахи все перемёрли, и место запустело. А я, по состоянию своей духовной потребности, должен побыть немного в уединении. И мне было благословение эту келью поддержать. У меня там свой распорядок: молюсь, читаю, пою, тружусь. Беру отсюда чай, сахар, керосин. Овощи свои, с огородика. Там не жил никто лет пятьдесят, и вот я с Божией помощью и с помощью друзей восстанавливаю дом. Были кое-какие пожертвования, я на эти деньги нанял одного понтийца³. Мы с ним работали от зари до зари: подняли балкон, перекрыли крышу, стены подремонтировали, так что могут ещё стоять. Мне дают в монастыре кое-какие стройматериалы. Шифер вот привёз недавно, теперь надо на место перетаскивать на руках…

— Там и церковь есть в честь великомученика Димитрия Солунского. Иконы в той церкви были ценные, поэтому, когда место запустело, их взяли в монастырь. Я не стал их назад требовать, чтоб не своровали, а сделал иконостас из таких же икон, но бумажных. Покрыл их лаком, стали как старинные. Всё равно украли, пока я ездил в Россию. Наверное, подумали, что настоящие, византийского письма…

— Помимо скитов и келий, здешний монастырь имел ещё несколько метохов. Скит — это фактически маленький монастырёк на территории другого монастыря, келья — домик с церковью, метох — монастырские угодья: сад, виноградник, огород, тоже с братским корпусом и церковью. Скиты св. Илии и св. Андрея пришли в запустение и отошли к грекам. Остался один-единственный метох Крумица. Раньше там жило человек четыреста, а теперь никого не осталось. Некому обрабатывать. Пришлось сдать в аренду…

— Ну, а это мы прощаемся с иеромонахом Антонием. Учёный был муж, жаль — умер пятидесяти лет от диабета. Мы здесь хороним усопших не в гробах, а в подрясниках, бывает, завернём в одеялко — и в могилку. Они у нас неглубокие, в полметра. Через три года разрываем, вынимаем скелет, промываем. Косточки складываем в специальное помещение, а на черепе пишем краской: монах такой-то, годы жизни, нёс такое-то послушание, и череп выставляется в усыпальнице. Чтобы помнили. А могилка освобождается для другого усопшего…

Почти все альбомы были просмотрены и прокомментированы, когда из-за косяка высунулась чья-то голова:

— Служба начинается!

— Знаю, — кратко ответствовал о. Виталий и быстро собрал свои богатства. — Жаль, — сказал он, пожимая мне руку на прощанье, — жаль, что утром уезжаете. Поднялись бы ко мне в келью, отсюда всего час ходу. Буду служить там завтра праздничную литургию.

Я вышел на площадь. Сгущались сумерки, небо было расчерчено силуэтами куполов, крестов и крыш. Заострённая башня колокольни сторожила обитель. На башне нельзя было различить ни циферблата, ни стрелок, но я точно знал византийское время — два часа ночи. Тишина опустилась на обитель. К церковным вратам неслышно скользили чёрные фигуры. Начиналась всенощная — служба, название которой здесь не расходится с корневым значением этого слова.

В ожидании парома

По ночам монастырь укрыт кромешной тьмой. Маленькая силовая станция, откуда подаётся электричество, прекращает работу ради экономии топлива. В коридорах и кельях зажигаются керосиновые лампы, церкви же освещаются свечами.

Возвратившись из храма, где продолжалась всенощная, в свою комнату, я нащупал на столике спички и запалил лампу, как бывало вечерами в нашем доме в далёкие зауральские времена. В неровном свете из темноты выступили иконы, бок громоздкого шкафа, кровать, пучок зверобоя над дверью.

На столике, рядом с лампой, лежал тяжёлый фолиант. Я откинул твёрдую кожаную обложку и прочёл на титульном листе крупную надпись: ПСАЛТИРЬ. Книга псалмов и молитв царя Давида была напечатана старославянским шрифтом в прошлом веке. Стенания и плач, ярость и надежда пылали в киноварных затейливых буквицах, предваряющих каждый псалом.

За окном грозно рокотало море, и вдали тоскливо мерцал одинокий огонёк.

К утру море не утихло. Кругом обсуждали, придёт паром или нет, вспоминали тяжёлые зимние шторма, когда Святая Гора на несколько дней оказывалась отрезанной от остального мира. Шторма рождает налетающий с заснеженных вершин Фракии ветер с неподходящим названием фортуна.

Алексис спозаранку пешком отправился по своим делам в Карье (туда всего час ходу через горы), рассчитывая утром сесть на тот же паром, что захватит и нас. Мы же с Борисом попросили пономаря Вадима показать нам церкви и библиотеку — собрание уникальных старопечатных книг, греческих и славянских, рукописей и документов числом около двадцати тысяч. Насчёт библиотеки сразу же был получен отказ от настоятеля, поскольку не так давно случилась кража нескольких раритетов, и теперь доступ туда посторонним практически закрыли. (В 1928 году Борису Зайцеву выдавали книги «на дом», т. е. в келью, где он жил. Теперь вот иные времена, иные нравы…)

Уставший после всенощной пономарь привычной скороговоркой представил нам главные иконы и святыни храмов, начиная с собора Св. Пантелеимона.

— Это храмовая икона Пантелеимона с житием, — частил он. — Пантелеимон был греком, жил в Никодимии и лечил людей. Сейчас это место в Турции. Его мучили за веру, но у врагов долго не получалось умертвить Пантелеимона. В море топили — не тонет, четвертовали — колесо разломалось, и на костре он не сгорел. Икона хорошая, в традициях новгородской школы, фигура вытянутая, стройная, что создаёт впечатление величия.

В этом же храме перед алтарём висит огромная люстра — паникадило. На особо торжественных службах наш пономарь медленно вращает его и раскачивает, и тогда отблески свечей скользят по золоту царских врат и окладам икон. Фигуры на фресках и лики святых словно оживают — движутся, меняются в зависимости от освещения. Такова местная традиция, афонская.

— В этом есть какой-то скрытый смысл, — улыбается Вадим, — но мне он неведом.

В другой церкви к иконе св. Пантелеимона подвешены серебряные предметы — изображения руки, глаза, ноги. Есть такой обычай — подносить святому дары, в зависимости от того, что он помог исцелить.

Помимо старинных и чудотворных икон, в монастырских храмах сохраняются многочисленные мощи святых угодников: глава св. Пантелеимона, частицы мощей Иоанна Предтечи, апостолов Петра, Андрея, Луки, Филиппа, Фомы, Варфоломея и Варнавы, великомучеников и бессребреников, афонских исповедников и подвижников, в том числе череп преподобного отца Силуана, известного своим праведным житием. Мощи заключены в серебряные, тонкой работы, оклады и выставлены под стеклом для поклонения. Верующие прикладываются к ним, освящают на них свои крестики и иконки.

— Ефимий, Акакий, Игнатий, — перечисляет имена афонских исповедников Вадим, прикладываясь к стеклу и осеняя себя крестом. — Житие у них такое: они в молодости потурчились, то есть отреклись от Христа, приняв мусульманство, когда Греция была под турками, а потом покаялись, пришли на Афон, крестились обратно в православную веру и постриглись.

У соборного храма разбит небольшой садик, где растут мандариновые, персиковые и черешневые деревья. За ним высится гостиничный корпус, так называемый Фондовик. В прошлом веке, когда число паломников исчислялось тысячами, был построен этот корпус с разными кельями — побогаче и попроще, с учётом достатка паломников. Недавно он выгорел изнутри, и теперь оконные проёмы зияют пустотой, как после бомбёжки. Рассказывают, что огонь шёл верхом, угрожая книгохранилищу, но перед самой библиотекой вдруг остановился.

Когда пожар ликвидировали, обнаружили ещё одно удивительное явление. Старая олива у стены Фондовика, выросшая, по преданию, из косточки плода с того дерева, под которым казнили великомученика Лазаря, — эта корявая олива осталась цела, огонь её не взял.

По выбеленным дождями ступеням лестницы я взобрался на дощатые мостки, над которыми висят колокола с подвязанными языками. Вчера, перед началом всенощной, пономарь благовестил, не поднимаясь на мостки. Стоя внизу, он дёргал за толстую верёвку, и большой колокол отзывался мерным гудением. Теперь я получил возможность рассмотреть этот колокол во всей его красе. Из затейливой вязи вдоль обода узнал, что лит он был в Москве мастером Акимом Воробьёвым на заводе потомственного почётного гражданина Андрея Дмитриевича Сангина, а весу в нём 818 пудов и 10 фунтов, то есть больше 13 тонн. Его меньшие собратья изготовлены в Ярославле и Ростове-на-Дону.

Зашёл в монастырскую лавку, где продаются печатные иконы, серебряные крестики и распятия, ладан, чётки, открытки, жития святых угодников. Почти всё это произведено на стороне. А ведь ещё в прошлом веке в монастыре были свои иконописцы, позолотчики, столяры, резчики, кузнецы — целый город мастеровых людей. О нём напоминает разве что огромное помещение мастерских с давно остановившимися станками, снабжёнными ремёнными передачами.

Монах Исидор угостил меня чаем с лукумом, после чего отвёл в лавку. Торговал он, как заправский купец, поощряя заезжего человека скидками и мелкими дарами. По желанию покупателя ставил на открытку фиолетовый штамп «Святая Гора». На мою просьбу сфотографировать его ответил с ласковой улыбкой: «Не было мне на это благословения», что означало отказ.

В урочное время паром не пришёл. Но волна успокаивалась. Оставалось надеяться и ждать.

На берегу я осмотрел длинное заколоченное здание склада. В его кованые, заросшие травой ворота вели рельсы с причала — для вагонеток с грузами. Во второй половине прошлого века, в пору наивысшего расцвета обители, здесь постоянно проживало две тысячи монахов и почти тысяча рабочих. Бурная жизнь кипела тогда на этих берегах. Теперь же только ветер гуляет в проёмах окон…

Показался хлопотливый паром. Ткнулся на минуту в причал, высадил людей и побежал дальше, в Дафни, чтобы возвратиться за нами через сорок минут. И тут неожиданно появился мой вчерашний собеседник иеромонах Виталий — румяный от быстрой ходьбы.

— Всё-таки успел. Я прямо из кельи, службу отслужил — и сюда.

Видно было, что он рад опозданию парома, поскольку смог ещё раз увидеться с нами. Говорить было особенно не о чём, мы просто смотрели на море, изредка подавая реплики вроде: «Да, скоро уже придёт, минут пятнадцать осталось». Но о. Виталий не уходил, следуя золотой русской традиции — дождаться, пока гость удалится с глаз долой.

Наконец из-за мыска появился паром. С верхней палубы нам махал рукой Алексис. Попрощавшись с о. Виталием, мы взбежали на шаркающий о бетон железный настил.

Накинув капюшон, я долго разглядывал купола церквей, колокольню с часами, свечи кипарисов, зелёные крыши корпусов, старую лесопильню, склад с тёмными прямоугольниками окон. Берег стремительно удалялся, подёргивался морской дымкой. Я думал о том, какая судьба уготована этому заброшенному на чужбину приюту русских душ…

1995

Примечания

1

Существует предание, что глас от иконы Божией Матери воспрепятствовал дочери Феодосия Великого царевне Плакидии, приехавшей в 422 г. на Святую Гору, войти в монастырь. С тех пор женщинам запрещён доступ на Афон. Сюда не завозят и самок домашних животных.

2

В 1990-е годы список этой иконы был вновь изготовлен в Иверском монастыре и торжественно передан восстановленной Иверской часовне, что рядом с Историческим музеем в Москве. (Примеч. 2023 г.)

3

Понтийцами в Греции называют мигрантов, переселившихся с берегов Чёрного моря — возможно, потомков тех древних греков, что пришли сюда ещё в те времена, когда оно называлось Понтом Эвксинским. Многие из них слабо владеют новогреческим языком, перебиваются случайными заработками. В пригородном автобусе под Салониками я слышал, как понтийцы нарочито громко переговаривались по-русски; старики же порой вообще отказываются учить язык своей прародины.