Рассказы

Александр Плоткин

Александр Плоткин – писатель и психотерапевт. Его романы «Одна простая вещь» и «Запретный плод», рассказы «Виктория Регия», «Голос», «Обман» известны в России и за рубежом. Он ведёт психоаналитическую практику и преподаёт в Институте Психоанализа. Лауреат конкурса Довлатова. Его проза – это не только удивительные истории, характеры и события. Это понимание жизни как сочетания странного и обычного, известного и неизвестного, пустякового и значительного, невозможного и общепринятого. И эта поразительная смесь присутствует в каждом мгновении бытия.

Обман

Завуч вошел, хлопнули крышки парт, и все встали. Не останавливаясь в дверях, завуч прошел в середину комнаты и встал у доски.

Свет на всем этаже перегорел сегодня уже во второй раз. Он знал, что сейчас следовало делать и чего он должен от них добиться. Завуч был маленького роста и носил коричневый двубортный пиджак и синие офицерские брюки, заправленные в сапоги.

— Кто сделал короткое замыкание? — Спросил завуч. — Я найду того, кто мешает нам всем заниматься. Кто это сделал?

Ему никто не ответил.

— Хорошо. Буду спрашивать каждого индивидуально.

Завуч подходил к мальчику или девочке и спрашивал, кто это сделал. Одних он спрашивал так, как будто давал понять, что доверяет им и они должны оправдать его доверие, а других так, как будто сомневался в них, но давал им шанс исправиться. Услышал ответ, он иногда сразу переходил к следующему, а иногда подолгу смотрел отвечавшему в глаза. Те, к кому он подходил, вставали, но, получив ответ, завуч не говорил «садитесь», и они оставались стоять. Стоя нельзя было оборачиваться, и каждый, кто уже ответил «не знаю», стоял и слушал, что скажут те, кто был у него за спиной.

«До меня кто-нибудь скажет», — подумал Ригин.

Он не хотел, чтобы кто-нибудь сказал, но и не хотел, чтобы завуч спрашивал его. Чувство собственной беспомощности доводило его до ненависти. Он хотел разрушить школу или сделать так, чтобы завуч стоял перед всеми на коленях и просил прощения. «Гадство, — подумал он. — Он заставит меня давать «честное слово». Они всегда заставляют меня давать «честное слово». Откуда они знают, кого заставлять давать «честное слово», а кого — нет. Я приду после уроков с собакой и спущу ее на него. Он будет бежать по улице и орать». У Ригина не было собаки.

Завуч прошел две парты. Он приближался к концу ряда. В первом классе их рассадили по алфавиту. С тех пор кое-кто пересел, но в целом порядок сохранился. Ригин потер пальцем черную крышку парты. За потным пальцем оставался туманный след. Ригина начало подташнивать. Ему вспомнилось, как по улице, где он жил с родителями, бежал вор. Он бежал большими прыжками, держа в руке украденный шарф. У него были светлые волосы и очень широко расставленные светлые глаза. За ним бежал хозяин шарфа. Казалось, что он бежит гораздо быстрее вора, но расстояние между ними все время увеличивалось. Ригин вспомнил, что у него тогда впервые возникло чувство, как будто он видит все со стороны: самого себя, беспомощно прижавшегося к ограде сквера, и пробегающих мимо него вора и хозяина шарфа.

Потом он вспомнил, как однажды ходил ловить на пирс бычков. Погода в этот день была плохая, но Ригину мама заранее уже разрешила пойти ловить рыбу, и он все-таки пошел, чтобы зря не пропадало разрешение. Ригин прошел приморский парк и спустился к пирсу. Здесь он увидел, что ловить было нельзя: волны перехлестывали через пирс. Ригин повернулся и хотел уйти, но увидел, что за спиной у него стоит взрослый.

— Мальчик, что ты тут делаешь?

— Пришел ловить рыбу.

— А разве ты не знаешь, что сюда опасно ходить одному? Тем более что ты мальчик?

Ригин не знал, какая опасность в том, что он мальчик. Он подумал, что взрослый хочет, чтобы он ушел.

— Что это у тебя?

— Удочка.

— Покажи.

Взрослый говорил с ним так, чтобы он испугался.

— Отдайте, дядя.

— Подожди.

Если он хотел, чтобы Ригин ушел, то непонятно было, почему он не отдавал удочку. Удочка была ему не нужна.

Еще Ригин вспомнил, как на перемене его толкнули на Дору Перцову. Дора была крупная девочка. Ее большая грудь высоко поднимала школьный фартук. Его толкнули на нее, и он упал и попал рукой ей на грудь. Ригин подумал, что ей больно. Дора опустила глаза и улыбнулась. У Ригина потом долго было чувство, что он что-то должен сделать, но он не знал, что. Он знал, что что-то такое существует, но ему казалось, что это запрещено, и негде было узнать.

Потом он вспомнил, как у них во дворе играл Сашка-Китаец. Он надел на швабру женские малиновые рейтузы, бегал по двору и кричал: «Бей жидов, спасай Россию». Ригину стало весело. Он бежал за ним и тоже кричал. Мимо прошел отец. Вечером отец сказал: не надо повторять слов, которых не знаешь.

— А что это значит? — Спросил Ригин.

Отец погладил его по голове и не стал объяснять. Он не хотел отвечать.

Завуч начал спрашивать тех, кто сидел во втором ряду.

«Он подойдет и спросит, кто это сделал. Я отвечу ему «не знаю», и он скажет: «Дай честное слово». Когда завуч спрашивал, то наклонял голову к плечу, как птица, и прижмуривал глаз. Ригин знал, что не сможет соврать, если скажет «честное слово».

Их шестой класс состоял из двоечников и отличников, детей из благополучных семей, как Ригин, и ребят, которые постоянно поворовывали, пока еще по мелочам, в основном фрукты с лотков, и играли в «расшибалочку» с пьяными хулиганами, плевавшимися сквозь зубы большими сгустками слюны. В их классе училась дочка директора комиссионного магазина и сын школьного дворника, который, когда всех спрашивали, кто ваши родители, покраснел и сказал: «Мой папа — дворник».

Они враждовали с завучем. Нельзя было понять, откуда это пошло, но он был их врагом. Это было ясно всем. Замыкание делали назло ему, и Ригин, как и все, радовался, когда их делали. Сам бы он сделать замыкание не решился, но он не отел выдавать того, кто это сделал.

«Он заставит сказать меня «честное слово», — подумал Ригин. — Заставит. А если попроситься в уборную, он догадается и не отпустит».

Он поднял глаза. На потолке, в кружках лепнины, висели парами на штангах шесть ламп в стеклянных плафонах. Потолок показался Ригину очень высоким. Завуч шел по рядам дальше.

В это время зажегся свет, шесть сильных ламп одновременно, и почти сразу же прозвенел звонок на перемену. Все зажмурились, зашевелились, стали оглядываться. Завуч расставил руки, как будто хотел кого-то поймать, сразу опустил их и, топая сапогами по грязному паркету, пошел к двери.

Он решил попозже вызвать кое-кого к себе в кабинет. Он уже знал, кто для этого больше подходит. В кабинете у завуча стоял прислоненный лицом к стене портрет только что снятого Хрущева.

Теперь они должны были снова сделать замыкание. Они должны были.

Ригин почувствовал, что у него сильно устали ноги. «Они сделают, и он снова будет спрашивать», — подумал он.

Кувшинов побежал к двери и высунул голову в коридор. «Его поблизости нет», — сказал он и снова высунул голову. Степанюк достал согнутую проволоку. Ее зажимали между ластиков и совали в розетку.

— Давай, — Папирный повернулся к Степанюку.

— Ты давай, — Степанюк протянул ему рогульку.

— Не все равно? — Спросил Папирный.

Проволока осталась у Степанюка.

— Сколько я буду стоять? — Крикнул Кувшинов. — Давайте быстрее. Сейчас он придет.

Он снова высунул голову в дверь.

Ригин почувствовал, что радуется тому, как взбесится завуч. Пол у него под ногами дрожал.

— Подождите, — крикнул он. Я выйду и не буду знать, кто это сделал. Тогда я дам ему «честное слово», что не знаю. И честно не буду знать.

— Быстро, — крикнул Кувшинов.

Ригин выскочил в узкий коридор. Сердце у него стучало. Он отошел от двери и прислонился к стене. Лампочка в коридоре висела на такой же металлической штанге, как в классе, но была не такой яркой.

Странно я сделал, — подумал Ригин, — наверное, теперь я всегда буду так делать.