Осколки недоброго века

Александр Плетнёв, 2023

Перелом в русской войне неизбежен? Так видится! Иначе зачем бы всё это было – затевать переход через Арктику, преодолевая и претерпевая?! Люди, тот же адмирал Рожественский или император Николай пытаются идти наперекор… потому что обязаны «сломать через коленку» Её Упрямое Величество Историю. Впереди бои эскадр, блестяще реализованные морские операции… и политические интриги – решения по завершению «русско-японской» и будущие расклады очередного межвоенного порядка.

Там, где ветры с Балтики

Могло б показаться — у цели, а значит,

Мы вместе, одно завершенье финала,

Но в путь. Всемогущая сила задачи

Нас снова и в разные стороны гнала.

Пыхтя, источая пар и клубы дыма… другие совершенно специфические звуки и запахи, прощально отгудев, состав мягко стронулся — Финляндский вокзал медленно поплыл мимо, уходя.

В голове прокручивалось всё, что было надёргано воспоминаниями сумятицы последних дней. Всё, что навалилось будто разом:

…начавшиеся революционные выступления;

…кардинальные и ключевые события войны на Дальнем Востоке;

…обсуждение в самой что ни на есть высшей инстанции (лично с монархом) назревающих неизбежных социальных изменений;

…вариативности версий политических прогнозов, вплоть до учёта будущей мировой войны;

…и военные, и промышленно-экономические вопросы;

…и собственный неожиданный отъезд на север, в строящийся Романов-на-Мурмане… с по-дурацки задёрганными в связи с этим личными сборами в дорогу.

И вот столица империи, где не особо-то прижился, отпускает, мелькая строениями, растекаясь окраинами в просторы и лесистость.

Впереди неделя с пересадками до Архангельска под перестук и покачивание вагона. Затем по уже наверняка заснеженным трактам на Колу — и новый взгляд на старые места.

Мысли между тем отбежали ещё немного назад, возвращаясь к эпизодам недельной давности.

* * *

Глядя сквозь забрызганное окошко кареты на заурядные виды пригорода, Александр Алфеевич Гладков кутался в тёплую плащ-накидку, брюзжа сам для себя по настроению:

— Осень! И не лучшая её стадия-пора.

Экипаж с эскортом катил по улице Средней Рогатки — накатанная, вполне проезжая дорога, небедные по местным меркам дома, телеграфные и фонарные столбы, редкие прохожие и сравнительно провинциальная тишина^[18].

На глаза попалась вывеска «Табакъ», и Александр Алфеевич, вспомнив, что закончилось курево, приоткрыл окошко, дав знак конному есаулу:

— Архипыч, пачку «Лаферм», будь любезен^[19].

И вновь откинулся на сиденье, зябко поёжившись и мысленно возвращаясь к погоде:

«Стылая, склоняющая к хандре осень — унылое очарованье, если подмешать немного Пушкина. В этих краях фактически уже зима, что и по календарю — вот-вот… и по погоде — белые мухи уж сидят в этих зависших тучах, готовые сорваться вниз.

Так и хочется напихать в квартиру падшей листвы, соломы всякой и… аки медведь — до самой весны в спячку. Ну, может, будильник на новогодний праздник поставить, хоть по новому, хоть по старому стилю».

Дом на Ружейной так и не стал тем своим обиталищем-берлогой, куда возвращаешься в защищённый и спокойный уют. «Квартируюсь» — именно так бы он характеризовал своё проживание в нём. Может, из-за того, что не привык к таким хоромам — куда ему столько комнат, зевающих пустотой. Пустотой не меблированной, но людской (прислуга не в счёт).

Подумав об этом одиночестве, сразу вспомнилась непритязательная беседа с императором на одном из перекуров.

В Царскосельской резиденции Николай дымил прямо в рабочем кабинете, не уходя, как водится, в библиотеку. Угощал. Не часто, но иногда вот так, в положительном настроении:

— Не угодно ли закурить моих — первоклассный турецкий табак?

И лишь жадно высмолив полпапиросы, заводил разговор:

— Вы столь непоседливы, при вашем-то, простите, возрасте. Будто и не отдыхаете никогда. А как же общечеловеческие радости? Вживаться надобно в наш мир. Отчего бы вам не подыскать женщину? Можно-с даму под стать возрасту — хорошую, добрую…

— Обеспеченную, одостаченную… — усмехался в дым Гладков.

— При желании… и тех материальных средствах, коими вы располагаете, можно и молоденькую, хм… курсистку, что с радостью примет дворянство и беззаботную жизнь подле законного супруга. Сделав вас счастливым в браке.

Прозвучало это на домыслие, дескать: «вот так, как счастлив я», и Александр Алфеевич спешно замаскировал очередным клубом дыма скептическую усмешку: «А всё ли там так хорошо в отношениях Ники и Аликс? Ходят слухи, что охладел немного венценосный к своей венценосной.

Да и правильно бы! Для монарха семья и любовь — это непозволительный груз. Испокон веку мы считали, что женщины служат сопутствующим придатком к нашим мужским взглядам на вещи. Так было, так и есть, если не забывать, что они ведут свою извечную игру, что навязала им сама природа.

А мы? Вот уж действительно — взяв свою девушку за грудь, наслаждаешься иллюзией, что у тебя всё схвачено. В то время, как с женщинами (там, где царят эмоции) никогда нельзя быть до конца ни в чем уверенным. Тем более зная и помня, к чему пришла эта прибабахнутая дамочка в истории с Распутиным. Мда-а. Охладеть-то он охладел, но, по-видимому, немочка потихоньку отвоёвывает свой статус-кво обратно».

— Так что скажете? — подстегнул величество.

— Все определения моего быта упираются в работу. Но ход ваших мыслей, с подачи Евгения Никифоровича, мне понятен.

Упоминание генерал-лейтенанта Ширинкина, начальника секретной службы императорской охраны, немного напрягло самодержца.

— Ну-ка, ну-ка?!

Гладкову сразу подумалось: «А что тут ”ну-ка, ну-ка?” Одомашнить, оправославить непонятных и пугающих пришельцев, а кого и заприсяжить. Да и чёрт бы с ним, на самом деле, коль деваться некуда».

Но ответил с заминкой, подумавши:

— На ледоколе экипаж — сто с лишним здоровых лбов. Мужчины в самом расцвете, так сказать. Сидеть в железной коробке долго, несмотря на весь её комфорт, — чревато. Рано или поздно начнутся нервные, психологические срывы. Лекарство от этого — работа…

— Служба, — подсказал Николай.

–…смена мест, — Гладков даже не моргнул, — просто «берег» — для моряка сойти в увал на берег это ещё та отдушина. И конечно же женщины. Но здесь кроется своя опасность. Постель сближает, мужчины размякают, подпускают слишком близко (ах, как хотелось ляпнуть — «позволяют манипулировать собою»), тут и до разбалтывания «откуда ты и кто ты есть» недалеко.

— Стало быть, вы с Ширинкиным этот щекотливый вопрос также обсуждали?

— Намедни, — слегка потупился Алфеич, подозревая, что немного проболтался — разговор был сугубо экспромтный и приватный, но генерал-лейтенант, без сомнения, должен был доложить царю.

«Видимо, что-то у него не срослось. Как бы император не подумал, что за его спиной делают делишки».

— Посему? — Романов будто нависал своей настойчивостью. — Бордели, пардон? Или агенты в юбках? Насколько знаю, в жандармском отделении подобные гурии имеются. Не в нужном количестве, к сожалению. Кто ещё поедет в северную глухомань?

— Тем не менее для экипажа, помимо размещения и проживания на берегу, следует озаботиться неболтливыми… и желательно добропорядочными девицами.

— Что само по себе противоречит друг другу.

Гладков лишь пожал плечами — император практически точь-в-точь повторил вердиктные слова Ширинкина. Да и почти все остальные незамысловатые варианты… забыв, пожалуй, лишь северных саамских «красавиц».

В общем, иногда в августейшем расписании находились свободные минутки для вот таких, вольного характера бесед. Тот разговор, правда, так пока и закончился ничем.

Немного посветлело. Поселение осталось позади, кавалькада выехала на просёлочный простор. Александр Алфеевич ненадолго отвлёкся на вид из окна и вновь вернулся к перспективам:

«Получается, что такие побочные и второстепенные вопросы в организации работы и обустройства экипажа ”Ямала” на севере могут оказаться самыми проблемными. Потому что приказным порядком их не решить. А если к этим матримониальным узостям (на сто рыл) присовокупить аспекты секретности, задача становится вообще нетривиальной».

Размеренность мыслей прервали громкие голоса, стук копыт, конское ржание и замедление хода. Оказалось — казачий разъезд, остановивший эскорт и экипаж для проверки документов.

— Теперь будут тормозить через каждую версту, — недовольно, но понимая необходимость подобных мер, ворчливо пробормотал Алфеич, доставая портмоне с документами.

Любой пребывающий в окрестности, относящиеся к Царскосельскому дворцовому правлению, был обязан предстать перед сотрудником Регистрационного бюро, дабы подтвердить свою личность.

Гладков имел особый статус, но это не отменяло сверку фотографии на пропуске с предъявителем.

А с началом первых революционных выступлений плотность дозоров и пикетов вокруг загородной резиденции императора увеличили в разы.

* * *

Обеспечение охранного порядка по ведомству Царскосельского дворцового правления вменялось в обязанность коменданта, но лично за безопасность императора отвечал Ширинкин, которому были подчинены пехотная рота, железнодорожный полк, дворцовая полиция, казачьи конвои и недавно созданный Особый отряд охраны.

На самой дворцовой территории (семьдесят гектаров земли) дополнительно несли службу агенты в штатском, парковые зоны сторожили специально обученные собаки, по внешнему периметру располагались усиленные караульные посты и пеше-конные пикеты.

Что характерно, Николай II отнёсся к подобным мерам безопасности (как и к своей лично) немного скептически и почти безразлично. Но возражать не стал.

Охрана при всей своей многочисленности внутри периметра старалась быть недокучливой. И это почти получалось, если привыкнуть к её постоянному «глазу». Днём можно было часто видеть гуляющих царских детей — девочки под присмотром нянек ежедневно выбегали на прогулки. Единственное, что осень быстро изгоняла их, озябнувших, с лужаек и аллей.

Сам Николай совершал свои моционы, как правило, с раннего утра.

Иногда помятый бессонницей Алфеич видел его размытую туманом фигуру в глубине парка. Но бывало, в редкие по октябрю ясные дни государь прогуливался и со своей семьёй, и тогда пышная платьем императрица, присвоив себе локоть монарха, шествовала рядом.

Встречные учтиво раскланивались. Венценосные благосклонно принимали эту учтивость.

Официальную жизнь Царского Села, кроме штата Высочайшего двора, представляли учреждения министерств и уделов, внутренних дел, юстиции, управления землеустройства и прочие.

Столичные и другие имперские чиновники, министры и высокопоставленные военные при необходимости личного доклада или получения инструкций были вынуждены всякий раз проделывать пусть сравнительно недолгий, но со всеми сопутствующими неудобствами путь.

Император принимал, чередуя и совмещая партикулярные платья и генерал-адмиральские мундиры. Меняя в собеседниках не особо милуемого Витте на перспективного Столыпина, выслушивая вещания великих родственников (князей), приглядываясь к новым назначенцам… и к старым — например, вернули на службу С. В. Зубатова, у которого была своя, профессиональная, но, скажем, гибкая метода работы с революционными элементами^[20].

Сама революция началась раньше прогнозируемых и предсказанных дат. Объяснялось это скорей всего тем, что опережающие мероприятия охранки, повальные аресты членов антимонархического движения вынудили руководство и представителей революционных партий начать активные выступления до намеченных сроков. Во всех их действиях была видна поспешность, неорганизованность, разрозненность. Но толчок был дан, а дальше, подхваченное пролетариатом, беднотой и другим маргинальным элементом, бурление пошло самотёком… покатилось, как снежный ком.

Но и без того, несмотря на упреждающие и контрмерные действия правоохранительных служб, канцелярии ЕИВ и чиновничьего аппарата, социальная температура, подогреваемая уже известными силами и лицами (далеко не всех удалось нейтрализовать), подошла к порогу кипения, сорвав крышку имперского чайника. Впрочем, в крупных городах и в уже известных ключевых местах этот пар частично удалось стравить. По крайней мере, на начальной стадии у революционеров со всеми их планами по большому счёту вышел «пшик»!

Забастовки рабочих, начинавшиеся, как правило, на территориях заводов, мгновенно купировались войсковым оцеплением, дабы не дать им перекинуться на другие предприятия. По сути, смуту давили в зародыше. Как говорится, praemonitus, praemunitus^[21].

Ныне же столичный градоначальник и оберполицмейстер докладывали, что на улицах Петербурга сравнительно спокойно, лишь наблюдается возбуждённая нервозность. По подворотням, то тут, то там собирались кучки людей, тут же локализируемые (порой жёстко) жандармскими и казачьими патрулями. В городе было введено не то чтобы военное положение, но что-то близкое к тому. Войска сидели в казармах по расписанию оперативной готовности, однако улицы были буквально наводнёны шпиками в штатском.

Случалось у хлебных магазинов провокационно возникали «хвосты», но и к такому повороту событий власти подготовились — продуктами столица была обеспечена сверх меры^[22].

Однако крестьянская стихия бунтов по многочисленным губернским деревням оказалась необузданной. Несмотря на введённую цензуру, мальчишки-газетчики раскрикивали горячие новости о сожженных помещичьих усадьбах, о рабочих стачках в других городах, забастовках на железной дороге, разогнанных демонстрациях. Волнения и мятежи на время оттеснили все сводки о войне на Дальнем Востоке на вторые и третьи строчки заголовков.

Что, впрочем, не снимало ход боевых действия с основных повесток дня императорской Ставки.

Война, её исход, экономические и социальные противоречия внутри страны, революционная смута, подрывная деятельность японской разведки и опять революция — связь между всеми этими факторами и без того трезво оценивалась умными головами в близком окружении царя, при этом прекрасно осознавалось, что неблагоприятный исход военных действий только обострит непростую ситуацию.

Хотя многие из имперских деятелей в чинах и званиях (за малым исключением) по-прежнему не считали японцев достойным противником. И, очевидно, будут продолжать считать, что не является положительным моментом. Поскольку в реальной истории с треском проигранная русско-японская война заставила пересмотреть многие военные концепции, иначе говоря, учась на ошибках.

В нашем случае откровенных военных катастроф не произошло: не пал Порт-Артур, русская армия не потерпела поражение под Мукденом, не было цусимского разгрома. Сейчас, получая последние сводки, уже и государь не сомневался в общем успехе дела.

Геометрия войны на сухопутном фронте постепенно возвращалась к исходной точке, концентрируясь вокруг Порт-Артура. И хоть ритмика боёв не блистала знаковыми схватками и о генеральном разгромном сражении речи не шло, но со смещением Куропаткина с должности русская армия медленно и неукоснительно теснила японцев. Такая неспешность была обусловлена в том числе и погодными условиями — дыхания зимы в тех краях ещё не ощущалось, но зачастили дожди. А по мере продвижения к Порт-Артуру и сужения фронта ближе к перешейку плотность войск росла, наступление вязло в столкновении больших масс и распутице.

А Петербург подгонял, всё чаще вмешиваясь в оперативные вопросы, требуя наступать… наступать любой ценой, что, возможно, и было правильно, памятуя и сравнивая нынешнее положение с бездарными «куропаткинскими стояниями».

Стессель браво и радостно (как будто это его заслуга) телеграфировал, что уже слышна канонада армии Гриппенберга… скорей выдавая желаемое за действительное.

Окрылённые защитники крепости вновь отбивали Волчьи горы, до этого успев в очередной раз потерять эти позиции (одиннадцатидюймовые осадные орудия противника, конечно, были приведены в негодность).

Обе стороны — что русская, что японская — по обоим фронтам были крайне измотаны, но за какой из сторон окончательно закрепилось общее воодушевление успехами, тут было очевидно.

Более трезвомыслящий и профессиональный Гриппенберг пока воздерживался от победных реляций, глядя на тяжесть боёв и измотанность войск. Генерал подтягивал ближайшие резервы из-под Мукдена, Харбина (здесь далёкие революционные стачки в Хабаровске и ещё где-то там, на «чугунке» пока не сказались).

Понукаемый ставкой, войска не сдерживал… и они катили на инерции, на «ура».

Понимал, что эта инерция долго не продлится.

Японцы об этом не знали… и отступали.

Ну а Николай II, не оглядываясь на то, что некоторые аспекты всё ещё оставались гадательными, уже пожинал лавры, начиная заглядывать за горизонт геополитических раскладов.

* * *

После покушения Гладков, как мы помним, перебрался под защиту в Царское Село, где по личному распоряжению царя эмиссара «Ямала» поселили в одном из благоустроенных помещений Александровского дворца, с личным кабинетом, где он мог принимать заводчиков, инженеров, рассылая по делам приданных ему курьеров и делопроизводителей.

Впрочем, Александр Алфеевич недолго терпел столь неудобную изоляцию, все же настояв на периодических выездах на казённые и другие заводы. Однако режим безопасности всё же старался блюсти, всякий раз возвращаясь, предпочитая, как сам шутил, «столоваться с царской кухни».

Такая «близость к телу», которой наверняка бы позавидовали многие из дворцовой камарильи, имела некоторые плюсы — и без того не самый маленький винтик в механизме империи, пришлый чужак оказался в самом сердце принятия судьбоносных решений, нередко зазываемый для высказывания своего, как бы отстоящего на сто лет вперёд стороннего, мнения, и не только по основной инженерно-производственной части (что особо было любопытно государю).

Другое дело, что мнение это Николаю II не всегда приходилось по вкусу, да и, если быть честным, отношения с монархом у Гладкова заладились не очень. Сказав в дополнение, что «этот мячик они пинали друг в друга», соблюдая натянутое, но деликатное равновесие.

— А вы смелы и весьма опрометчивы, — приватно заводил в один из случаев Романов, — когда высказываетесь о перспективах монархии в России на манер британской.

— Сразу отмечу, что это вариативное и сугубо личное мнение, — включал «заднюю» Алфеич.

— Не боитесь царского гнева?

— Я немного изучал историю. Вы не тот человек, что будет принимать деспотические решения.

— Что уж тут сказать, конституционный манифест о политических и социальных преобразованиях, что был оглашён в вашей истории, мы изволили объявить под давлением деструктивных событий, когда во всеобщую стачку оказалось вовлечено более двух миллионов человек, в том числе парализовав в разгар неудачной войны железнодорожную сеть.

— Как правило, ваше величество, после выигранной войны в России наступает политическая реакция, после проигранной — либеральные преобразования. А как будет теперь? Войну, по всей видимости, выиграем. Но реформы архинеобходимы. Уже сейчас работа государственного аппарата неудовлетворительна. Чиновники нередко профессионально несостоятельны, плохо образованны, поголовно корыстны и крайне консервативны. Буржуазия чванлива, но ради денег готова на все подлости. Народ малограмотен, квалифицированных рабочих, а тем более инженеров не хватает…

— Знаю! — Вскинул руку император. — Вашими стараниями я уж теперь многое знаю! Мне ли не… — он запнулся, скривив гримасу, затем вдруг сменил тон: — Следуя по жизненному пути, люди проживают и переживают своё настоящее в прошлое. Я же вашим появлением будто уже испытал своё будущее. И это уже во мне. И его никуда не деть. Так что всё я понимаю.

Вчера до полуночи одолевал отчёт Государственного совета о положении дел в империи, попутно ломал глаза об экран вашего компьютера. Сравнивая. Выбирая гожие постановления, кои обрели бы форму будущих законов, как и всего военно-политического курса страны. Так что уж поверьте, я стараюсь соответствовать своему предназначению, уповая на Господа и провидение. Ратоборствую.

— А народ… — пренебрежительно пустил дым Романов, — народ в массе сущеглуп, что мы ныне воочию наблюдаем по взбунтовавшимся губерниям. Но прерогатива монарха — сострадание. Посему, несмотря ни на что, долгом совести считаю облегчить народу нашему юдоль. — И не скрывая презрения: — А уж к чему возымели либеральные преобразования — мы уже ведаем чрез меры! Даже у вас там, в вашем сплошь демократизированном веке!.. Бог мой. Да выкиньте из головы свой двадцать первый век и попробуйте взглянуть на окружающую жизнь нашими глазами! Ваша этическая система далеко не в полной адекватности приложима к бытовым и политическим реалиям нашего времени! Вас же, по-моему, и цитирую!

Для вас наша эпоха — прожитая красивая или трагическая история. А для нас… для меня ваше появление видится так: живёшь себе, несёшь бремя, хлопоты-радости, заботы-невзгоды. И вот на голову сваливаются… да сами себе представьте, что к вам прилетают иномиряне с Луны-Марса и ошарашивают: «Так жить нельзя!» Выдавая свои патентованные советы, начиная учить, как правильно! Хотя, признаюсь, рассчитывал, что располагая предвосхищающими зданиями, нынешние революционные волнения будут упреждены. Но, видимо, такова судьба. И поныне отвечаю пред Богом, стоя пред великой развилкой!

Да-с! Прав был батюшка, когда говорил — помню дословно: «Самодержавие создало историческую индивидуальность России. Рухнет самодержавие, не дай Бог, тогда и с ним Россия рухнет. Падение исконно русской власти откроет бесконечную эру смут и кровавых междоусобиц».

Основание Думы это начало конца! Я сам своими руками создал губителей моих и губителей державы. Рассадник, возомнивший себя интеллигентами премиум-класса. Политический истеблишмент, воспользовавшийся неразберихой и войной, чтобы перехватить власть, сместив законного правителя.

— Помазанника, — не сдержавшись, чуть слышно пробурчал Алфеич и тут задавил вопросом: — Так, простите, перехода к конституционному строю не будет?

Император восседал в кресле с виду непринуждённо, но папироса в его руке нервно загуляла, выписывая тонкой прядью замысловатые круги. Сжав кулак, он и вовсе её сломал, рассыпав пепел и табак на стол:

— Будет! Вот где они у меня будут! Ничего менять не стану. И люди останутся те же — известное зло лучше неведомого. Все злокозненные фамилии помню.

«Это он Гучкова, что ль, имеет в виду?! — догадался Гладков. — Хм, все, да не все^[23]. Фамилию Брусилова, например, ребята на ”Ямале” вымарали из всех документов, хотя он тоже списал самодержавие с потрохами. Но тогда такой был политический момент. Царь слаб — долой царя.

Но что характерно и про церковь умолчали, что по факту чуть ли не первая отвернулась от монархии, начав восхвалять республику. Но да ладно. Может, и тут правы — не время рушить устои. Может быть, правы, что в дополнение ко всем кошмарам, о которых поведали несчастному, не стали ещё и насиловать его веру».

— Новые времена всё равно грядут, ваше величество. Этого не остановить. Это мировая, европейская тенденция. Мы же не останемся в азиатщине?

* * *

До контрольно-пропускного пункта на территорию императорской резиденции остановили, кстати, всего раз, далее ведя узнаваемый экипаж визуально, передавая от точки к точке. Уже у ворот — подтянутые часовые в лучших традициях ружистики, неулыбчивый офицер, штатная, но строгая проверка. Включая осмотр кареты на предмет закладки бомб, с зеркалом на палочке — осмотр днища.

Час был к полудню, но будто раннее утро — весь дворцово-парковый ансамбль оплыл в серой мороси, сонно бродит ветер в ветках деревьев, слышны отрывисто-приглушённые переговоры личного состава и чем-то похожие сдержанные выдрессированные «гав-гав» доберманов… Лишь колокол дворцовой церкви звонко разбивает эту монотонность.

Эскорт остался у проходной, а Гладкова подкатили прямо к парадному входу — по пологому пандусу под свод крыльца, так как накрапывающий дождик усилился.

Уже выйдя из кареты, Александр Алфеевич, вдохнув вкусный запах павшей листвы увядающего парка, увидел на боковой аллейке фигуру императора, возвращающегося с прогулки.

Стоял, вежливо ожидая. Дескать, «Звали? Я тут, вашество!» Смотрел, по мере приближения, исподволь изучая, подмечая.

На властителе одной шестой части суши простой, залубенелый под дождём парусиновый плащ. Непроницаемое лицо со слегка печальными вислыми от дождя усами, в повзрослевших глазах — ясность мысли.

«Что наступает, когда человек, наконец, обретает понимание и выбор, — делал свои выводы Гладков, — или смиряется с единственным. Какое основное свойство правителя? Применять данные ему ресурсы, использовать людей, их умы и умения: чиновников, инженеров… даже музыкантов и поэтов всяких в целях пропаганды. И политиков, насколько они полноценны при самодержавии. Стоишь во главе и дёргаешь за ниточки. Главное, людей правильных подобрать и задачу ставить, не миндальничая. Деликатностью державу сильной не сделать.

А Николай заметно изменился. Лёгкая меланхолия от осени, но былой отрешённости и равнодушия уж нет. В общем, вырос мальчик».

* * *

Как-то уживается в человеке наряду со здравомыслием вера во всякие дурные приметы или же наоборот — в добрые знаки.

Древние суеверия продолжают жить даже в нас — оциниченных детях компьютерного картирования, взирающих на мир с точки зрения байтово-пиксельной составляющей^[24]. А что уж говорить о рождённых в девятнадцатом веке, истово молящихся на распятие и только-только ухватившихся за гриву научно-технической революции. Хотя… физики — умники-теоретики завсегда, а ныне и подавно стали выходить за терминологию классической науки.

Но да вернёмся к делам нашим скорбным.

Государь император Всероссийский Николай II, далеко не глупый и образованный человек, неся в себе грузом всю трехсотлетнюю память дома Романовых, точно какой-нибудь феодально-дремучий Иван Грозный всякий раз оглядывался на символы и пророчества, прислушиваясь к святым отцам и астрологам, замирая пред вещающими юродивыми. Да что уж — всерьёз воспринимая модные на это время спиритические сеансы.

И что там ему эти чужаки-попаданцы?!

Вот приди они с горящими глазами знамений господних, наверняка бы предупреждения грядущих лихолетий легли в более благодатную почву. А так…

А так… — безбожники. Адепты бесцеремонной логики и прагматизма. Хулители устоев.

Понятия «судьба», «предопределённость», «перст божий» (то, что проскользнуло у пришельцев из грядущего как «упругость времени»), точно дамоклов меч, висели над головой и думами самодержца. Уже который раз подкидывая упрямые доказательства: приказал содрогнувшись и сгоряча снести дом купца Ипатьева, планируя поставить на том месте храм-церквушку, скромно назвав: «мученику Николаю». И?..

Погодя доложили: «исполнено — дом снесли, с церквушкой покуда заминка вышла…»

Но каким мистическим ужасом преисполнился «венчанный Богом царь», когда узнал, что дом по ошибке снесли не тот! А «тот» так и стоит… будто ждёт!

Вторым фактором, мешающим императору, скажем так, профессионально править страной, являлась «законная да благоверная».

Будем честными — нередко для неуверенных слабовольных мужчин женщина оказывается положительным катализатором, подталкивающим к действиям. Иногда умно исподволь, иногда подавляя и доминируя.

Что же касается императрицы Александры Фёдоровны, урождённой принцессы Гессен-Дармштадтской, она, опираясь на тылы семейного ложа, всецело завладела умом Николая, неприхотливо, но мастерски оперируя своей хрупкостью, выводя «на передовую» любовь и заботу о потомстве, настойчиво и последовательно выкладывая весь букет женского эгоизма.

Проистекай хронология века в положенном русле, пик давления императрицы на супруга пришёлся бы на самое тяжёлое время неудач Первой мировой войны, когда она, замученная недугом наследника, сама попала под влияние сибирского мужика — экстрасенса Распутина^[25].

В нашей же истории, когда в состоянии цесаревича (по известным причинам) наблюдалась определённая стабильность, появление пришельцев сыграло с ней иную дурную шутку. В глазах Николая генетически «прокажённая» Аликс утратила статус идеальной жены и матери, что не могло не сказаться на его отношении к «любимой супруге». С виду всё было благочестиво, но эта уютная ложь не могла её обмануть — восприимчивая интуицией женщина сразу что-то почувствовала, забив тревогу, предприняв «наступление», стараясь вернуть утраченные семейные позиции. Небезуспешно. Пусть и не сразу, но… вода камень точит.

А бедный Николай, сам не подозревая, лавировал между собственными комплексами мистических пророчеств, тихими истериками жены, вечными исподвольными прихотями семейки — «дай» (а чаще «сам взял»)… взрослея, выбираясь из запоздалой инфантильности, действительно желая и пытаясь что-то сделать для страны и народа.

Сохраняя в себе глубоко проросшие корни крепостничества, до недавнего времени Романов был совершенно уверен, что он — «осенённый размахом крыльев двуглавого орла вседержец земли русской», обоснованно добрый правитель!

И что народ (согнув спину, шапку долой) его искренне любит!

И что вообще так и должно быть!

Забыв, что от любви до ненависти куда меньше, чем наоборот!

До появления «гостей из грядущего» государь «великий князь» Николай принимал свою жизнь и своё высокое положение исключительно эгоистично, как неоспоримую данность.

Ужаснувшись от открывшихся исторических перспектив — первой панической мыслью было отречься, бежать, уехать в европейскую глушь, подальше от катаклизмов.

Ему объяснили, «ямаловский» эмиссар безжалостно и доходчиво довёл, что «сняв с себя венец, отсидеться и спрятаться не выйдет, что быть ему впредь символом и знаменем монархии, надеждой на реставрацию — костью в горле, что у большевиков, что у либералов».

Переварив и это, Николай (всё ещё возможно, что последний самодержец России) мысленно, вслух себе ли, или при доверительном свидетеле проговорил:

— Уже поздно что-либо менять… начинать частную жизнь. Да и не смогу уж. Корона впилась в голову, и боюсь, снять её можно только вместе с нею. Я вижу перед собой путь, который высвечивает новую реальность. Но на каждом углу этого пути таятся тени того страшного будущего, в котором Россию постигли беды.

* * *

Пока император разоблачался и приводил себя в надлежащий вид, Гладков в приёмной накоротке вёл разговор с Авеланом:

–…на данном этапе для кораблей-ветеранов вижу выход в универсальном отоплении — уголь-мазут, насколько это возможно. И постепенно готовить инфраструктуру снабжения. А новые суда проектировать исключительно с расчётом на жидкое топливо. Котлы чисто нефтяного потребления имеют ещё одно неоспоримое положительное качество — посредством гибких шлангов гораздо легче и продуктивней проводить дозаправку судов на ходу от танкеров…

Успевал заглядывать в бумаги:

–…технологию сварных швов в промышленных масштабах на первых, доморощенных образцах оборудования будем вымучивать не один год. Более того, потребуется пересмотреть подход к конструкционной стали и к самому проектированию корабельных корпусов — иное натяжение, иные деформационные показатели. Не удивлюсь, что шторма, слеминг и другие гидродинамические воздействия преподнесут сюрпризы…^[26]

Взаимопонимающе (как военный моряк — военному моряку) попускал:

— А орудий для линкоров-дредноутов ещё нет. Впрочем, школа конструирования крупной артиллерии у нас на долженствующей высоте, не так ли?

— Мною уже подана надлежащая техническая записка… непосредственно на Обуховский завод.

— В закладываемых проектных характеристиках обязательно следует учесть перспективное наращивание калибра, соответственно — массы башен главного калибра, орудийной платформы, адаптировав тип подачи боезапаса. Все габариты необходимо «вписать» в обводы судна в оконечностях. Я прихватил чертежи…

И когда даже в обыденности торжественный слуга, открыв створчатую дверь, пригласил их к самодержцу, увлёкшись, они всё ещё продолжали на ходу обсуждать, не заметив высочайшего хмурого взгляда:

–…стандартизация веса снарядов разных типов! Дабы, например, чередуя фугасы и бронебойные, не надо было менять стрельбовые данные. Вообще стандартизация должна быть не только в боеприпасах. Сейчас на боевых кораблях случаются разногласия даже в номиналах электрических приборов.

–…Ах, простите, ваше величество…

По мнению Гладкова, с каждым разом кабинет царя всё больше походил на рабочий (по-настоящему) — массивный старинный стол теперь был нередко завален бумагами.

Книги — золотое тиснение солидных переплётов.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

18

Средняя Рогатка — исторический район на юге Санкт-Петербурга.

19

«Лафермъ» — папиросная фабрика.

20

Зубатов Сергей Васильевич — чиновник Департамента полиции, создатель политического сыска Российской империи.

21

Praemonitus, praemunitus (лат.) — кто предупреждён, тот вооружён.

22

«Хвосты» — так в те времена назывались очереди.

23

Политический деятель, член государственной Думы. Едва ли не главный интересант в заговоре о смене власти. Имел личную неприязнь к Николаю II.

24

Подразумевается картирование мышления.

25

Из письма императрицы Николаю: «Так как ты снисходителен, доверчив и мягок, то мне надлежит исполнять роль твоего колокола. <…> Будь властелином, слушайся своей стойкой женушки и нашего Друга [Распутина], доверься нам!..»

26

В судостроении первые опыты замены клёпок на сварку приводили к образованию больших трещин в корпусе кораблей. Слеминг (англ. slamming) — гидродинамический удар о носовую часть днища судна при продольной качке.