Осколки недоброго века

Александр Плетнёв, 2023

Перелом в русской войне неизбежен? Так видится! Иначе зачем бы всё это было – затевать переход через Арктику, преодолевая и претерпевая?! Люди, тот же адмирал Рожественский или император Николай пытаются идти наперекор… потому что обязаны «сломать через коленку» Её Упрямое Величество Историю. Впереди бои эскадр, блестяще реализованные морские операции… и политические интриги – решения по завершению «русско-японской» и будущие расклады очередного межвоенного порядка.

Где косые лучи светила не греют

— Вчера выпил малёха…

— И?..

— Разговаривал с Богом.

–??? — Брови полезли вверх… в полусарказме… в полуудивлении.

— Попросил…

— О! Это традиционно! И о чём? — Сплошная ирония.

— Попросил, чтобы экскременты пахли фиалками. Поскольку, как завещал Чехов, «в человеке всё прекрасно», кроме…

— Альтернативненько! И?..

— Не отказал, в принципе. Принял, так сказать, к рассмотрению. Только…

— Что «только»? Подвох? — Снисходительно.

— Да вот подумал я, подумал… и на следующий день перезвонил на небеса. Попросил отменить просьбу.

— Что ж так? — Уже с интересом.

— Фиалки стало жалко. Возненавидят их.

Эссе Шпаковского без повода… и по поводу

— Вот текст разговора с Гладковым, — начальник безопасности протянул капитану листок, — в этот раз говорили долго, минут сорок, и это подробно проштудированная стенография. Ключевые слова подчёркнуты, но на все щекотливые моменты мы предусмотреть шифр не могли, не предполагали. Так что внизу «пээсом» моя предварительная трактовка.

Чертов изучал придирчиво, наконец, отложив бумагу, заключил:

— Собственно, ничего нового.

— Может, напрасно мы выбрали эмиссаром Гладкова?

— Он как инженер, а главное своими организаторскими способностями лучше всего подходил.

— Зато упрямый коммунист.

— С чего бы?.. — Повёл бровью капитан. — Не вижу ничего плохого в том, что человек придерживается принципов. А Алфеич как раз таки трезво оценивает ошибки как первых большевиков и душки Сталина, так и последышей, вплоть до Брежнева.

— И, тем не менее, осуждает царизм, относясь предвзято. Иначе с чего его вечные разногласия с Николаем.

— Виноват не царизм. Можно подумать, у нас году в две тысячи шестнадцатом при кагэбэшном президенте система сильно отходила от парадигмы единовластия. В данный момент развитие Российской империи сдерживает старая элита — та, что держит в своих руках все ресурсы, производство и, главное, власть. Им перемены ни к чему, у них и так всё прекрасно. А это застой.

— Им, козлам, крестьянин и с сохой вполне сойдёт, — поддакнул Шпаковский.

— Примерно так, — кивнул кэп, — и революция началась в том числе из-за того, что одна элита — буржуазная — попёрла на другую — династическую.

— Сведя себя-дураков на ноль с палочкой, — снова вставил помощник.

— А уж большевики и эту палочку, и ноль перемножили на ещё одни нолик, — согласился кэп, — сумев и страну загнать в полное дерьмо… Я в смысле — когда они заветом Интернационала рушили «до основания». И, чёрт возьми, как-то потом, сумев вытащить за уши «индустриализацию»… какой ценой, страшно посчитать. Но страну при всём при этом спасли от полного краха.

Гладков же хорош именно тем, что будет упрямо, аргументированно и обоснованно отстаивать именно наши «ямаловские» интересы. Как я понял, из текста, Николай продолжает давить, желая загнать нас в полное подчинение.

— Этого не избежать.

— Но маркеры всё же расставить надо.

Шпаковский не совсем понял, что Чертов имел в виду под термином «маркеры», но общий контекст просёк.

— В конце концов, — добавил Андрей Анатольевич, — Ник-два ничего не может поделать со своей звёздной семейкой. А мы, как ни крути, являемся не меньшей силой в раскладах. Пусть и с нами считается… блин, хотя бы прислушивается! Ведь мы же не дурное советуем. А он порой прёт твердолобо, оперируя лишь заносчивостью и дворянскими понтами в стиле: «Аз есмь царь!»

— А сам в семнадцатом всё прожопил, — не мог не ввернуть Шпаковский, всегда резкий на оценку.

— Кстати, хотел всё спросить: давеча ты о фиалках… это ты о чём?

— О том, что неправильно оценивать окружающее, руководствуясь только своими эмпатиями или предвзятостями. Здесь налицо дефицит объективности!.. Это как в ощущениях-восприятиях — обонятельных, осязательных и ещё там, какие есть. Мелодия будильника спустя несколько утренних побудок становится ненавистной, так как вырывает нас из сна к чёртовой матери; запахи туалетных дезодорантов вскоре уже ассоциируются с уборной, а не с «ландышем» или какой-то ещё заявленной на баллончике «свежестью». А касательно напрямую «фиалок»… тут вообще другая философия философий. Не буду заморачивать ни тебя, ни себя, в конце концов.

Чуть помолчали, каждый о своём.

Каждый цедил свою жидкость: гость — кофе с удовольствием, идущий на поправку кэп — какую-то микстуру кривясь.

Ещё капитан вчера маялся в медицинском блоке, пичканный уколами, — добегался расхристанный по палубам, достоялся на свежем воздухе с сигаретой, надышался дыханием Арктики. И слёг почти до кризиса с осложнениями.

Главный судовой врач Кацков был категоричен — свою добычу не отпускал положенную неделю, насилу разрешив беспокойному пациенту долёживать хворь у себя в каюте.

Судовождение на это время приняли старпом и вахтенный помощник капитана, но по «Ямалу» главенствовал фактически начальник безопасности, вот так периодически заглядывая к кэпу с докладами.

— Ты говоришь «упрямый коммунист», — отставил чашку Чертов, — вот попали бы к Николаше на блины не мы на «Ямале», а «Ленин» из семидесятых — я про ледокол. Вот тогда бы точно завертелось в духе «Аэлиты» с революцией на Марсе, и «пламенные сердца» для начала белую Арктику окрасили бы на картах в красный цвет, а потом…

— Ничего бы у них не получилось, — покачал головой Шпаковский, — особенно если бы нахрапом попёрли. Расстреляли бы их занюханным крейсерком… или легли бы под пулями гвардии, да под казачьими шашками. В лучшем случае в Америку сбёгли. Интересно, а при каких обстоятельствах мы бы?..

— Что? В Америку?

— Ну да.

— Прижми нас Романовы, что хуже некуда, так и… — капитан пожал плечами, — мало ли как оно повернулось бы. Разговорчики поначалу по экипажу разные ходили. И это я считаю правильным — просматривать и просчитывать равные варианты, и…

— И выбирать неизбежный, — недобро приложил Шпаковский.

— Вот уж действительно.

Оба вдруг покосились на стенограмму переговоров с Гладковым.

* * *

Как оно бывает — порой по мыслям и планам заурядное мероприятие вдруг непредвиденно превращается в целую эпопею, со всем букетом трудностей и их почти геройским преодолением.

Ледяной массив в море Лаптевых имел постоянный дрейф, и в отсутствие спутниковой навигации штурман вспомнил все старые приёмы, применяя весь свой полярный опыт, все знания, чтобы как можно точнее вывести судно к искомому месту. Целью была невероятная находка — четырёхмоторный самолёт ДБ-А, потерянный в 1937 году и обнаруженный здесь, в непонятно каком «девятьсот четвёртом».

Ветер уж какие сутки дул беспрестанно… до двадцати метров в секунду с порывами. Температура выше к широтам опустилась ниже пятнадцати градусов. И сыпало. Когда мелко, когда жирными «белыми мухами», когда колючими снежными зарядами.

Палубы заваливало снегом, обледеневая, образуя пушистую бахрому на леерах и оконечностях.

Организовывали повахтенные команды, соскребая с антенн наледь, счищая сугробы за борт.

Вообще после Анжу шли тяжко^[16]. Делая порой не более шести-десяти навигационных миль за вахту, выискивая слабины во льдах, следуя торными разломами. Что, надо сказать, частенько уводило с курсовой линии.

И ломились напрямую — в этих случаях настойчивый нос ледокола будто выстреленным треском раскалывал засыпанный снегом панцирь, образовывая убегающую вперёд изломанную в кристалле трещину-молнию. А продирающийся сквозь льды корпус судна сопровождала постоянная, вечно переменная дрожь.

«Ямаловцы» занимались рутинной работой, несли вахты — ледолом для них не в диковинку. А вот важный пассажир, до недавнего наместник на Дальнем Востоке, с нескрываемым интересом, почти завороженно глядел, как толстый двух-трёхметровый пак проминался форштевнем, крупными обломками становясь на ребро, как бесстрастная природа Арктики уступала, пропуская в свои владения мощное творение рук человеческих. Иногда в торосовых развалах в изумрудных изломах льда попадался слоистый индиговый рисунок, что говорило о многолетней спрессованности и долгом блуждании некогда крупного айсберга.

— Видите вот там, — показывал сопровождавший адмирала помощник капитана, — в полукилометре левее курса…

Его высокопревосходительство смотрел в указанном направлении — туда, где виднелась горбатящаяся груда льда высотой и размерами куда больше заурядных торосов, а опытный полярник продолжал пояснять:

–…обратите внимание на скруглённые, оплывшие на солнце и ветру грани. Судя по положению и виду, это старый, вмёрзший в массив айсберг. Размер его киля — подводной части — может ещё более источиться подводными течениями и быть уже на пороге к перевороту. Особенно если мы пройдём в опасной близости, всколыхнув неустойчивую систему.

Сам наместник приоделся в более тёплые практичные вещи, выданные боцманом, став почти неотличимым от «местных» — таких же порой бородатых, в долгой полярке не тратящихся на бритвенные принадлежности. Единственное, что выдавало его высокопревосходительство — степенная осанка, властный взгляд. А уж как заговорит…

Из всех гостей-аборигенов, тем более высокопоставленных, адмирал Алексеев оказался самым старательным и вникающим во всякие мелочи, включая естествознательные. Возможно, в силу того, что у него для этого было вдосталь времени. Помимо работы с документами в судовой библиотеке и даже тыча пальцем в компьютер, он с удовольствием уделял внимание досуговым, бытовым аспектам. Например, регулярно посещая кинозал, где собирались на коллективный (по интересам) просмотр подвахтенные.

— Исторические, — делился с капитаном начальник безопасности ледокола, — в смысле те, которые и для него исторические, смотрит с понятным интересом. Художественные фильмы о нынешнем времени (о дореволюционной эпохе) — только головой качает, естественно, находя грубые нестыковки. За всякими «терминаторами», прочей зрелищной фантастикой и триллерами, видимо, просто не поспевает — переварить и перевести в голове термины. Старые советские киноленты, те, что из самых удачных и вечных для определенного поколения, воспринимает неожиданно живо, наверное, оттого, что они на простом разговорном русском. Но недоумевает. Как мне сказал, «совсем путаю нравы — где дворянин, где разночинец!». В общем, не понимает людей другой формации, выискивая сословность. А больше всего ему доходит западный кинематограф, чаще голливудский, в котором происходят события до середины двадцатого века. Дескать, иностранцы, демократии-республики — что с них возьмешь. Я это к чему…

— К чему?

— А к тому, что изначально нами была выбрана правильная стратегия подданства — мы американцы! Разделённые по профессиональным должностям, но без грузил кастовости. Так мы более понятны «их высокопревосходительствам». Да и чинам пожиже.

— А кстати, что остальные гости-пассажиры? Из охраны наместника, свиты…

— Я бы сказал — обречены. Обречены поселиться в закрытой базе-поселении без права выхода в большой мир, будучи повязанными большой тайной. Не знаю, как каперанг и гвардейский полковник — всё-таки офицеры… какие там к ним секретная служба применит допуски. А нижним чинам теперь, скорей всего, куковать на северах. Пока не «распогодится» всё тайное и сверхсокрытое.

* * *

К утру, словно наконец исчерпав запас, снег прекратился. Солнце в морозном мареве приподнималось над горизонтом робко, но как всегда величественно, представив почти жизнерадостную, но неизменно пустынную картину — белое от края до края поле, бугрящееся то тут, то там наростами-торосами и прочими неоднородностями.

«Ямал» катил на четырёх узлах, нащупав очередной торный путь — всего лишь полутораметровый лёд, с непринуждённой мягкостью его сминая.

Шпаковский, застегнувшись под самый подбородок и натянув поплотнее шапку, вышел на верхнюю палубу, куда высыпали десяток человек — на очередную плановую расчистку снега. Заметив там же в стороне высокую фигуру наместника, коротко поприветствовал, закурил, пустив дымно-парное облако:

— Утром вдруг смотришь — к ногам твоим несёт позёмкой, заметая всё прошлое. И пред тобою открывается девственный снег, чистый мир, ждущий новых шагов: когда ты оставишь в нём свой след, напишешь свою историю.

— Да вы поэт, Вадим Валерьевич… — откликнулся адмирал и отвлёкся, глядя, как с юта стремительно пошёл на взлёт маленький летательный аппарат.

В ходовой рубке между тем штурман поставил точку на карте, ещё и утвердительным значением ткнул в неё пальцем, молча взглянув на старпома — дескать «тут»!

Или «где-то тут».

Ледокол остановился, замер, сам как айсберг-бродяга, чужеродный этому ледяному великолепию своим чёрным низом, красным верхом, лишь окантованный белым подбоем инея и налипшего снега.

После беспрестанного скрежещущего ледолома наступила тишина. Почти тишина. Только подёрнутая дымкой ледяная пустыня изнывала ветром, зудела ползущей по широкому кругу крылатой мухой беспилотника — ныла тоскливым выжиданием.

На холоде стоять долго не в комфорт. Докурив, спустились вниз, в «ходовую».

— Ничего?

— Ничего!

С вертолётной площадки стартовала вторая беспилотная машина — подключились к её видеокамере, ведя в том числе и визуальное наблюдение. Не дождавшись быстрых результатов, перекинувшись ещё какими-то фразами с операторами, что не спускали глаз с мониторов с данными от БПЛА, начальник безопасности покинул мостик.

Экипаж основательно занялся поиском советского артефакта, мотивированный ещё одним неожиданным, если не сказать, сенсационным открытием.

* * *

— С чего начать, с водки или с закуски? — Ввалился Шпаковский.

— С водки конечно же, — так же несерьёзно отреагировал Чертов, зная манеру помощника.

— Ну, на «крепкое» для начала: по каналу из Петербурга пришло известие: нынешние мировые телеграфные СМИ растрезвонили, что Того провёл бои с эскадрами Витгефта и Рожественского. Флот микадо вернулся в Сасебо весь достойный, потрёпанный, но не побеждённый. Однако один «эбээр» прямо-таки на рейде рванул и перевернулся.

— Всего-то? Хм. Следовало чего-то подобного ждать… Я имею в виду не самые впечатляющие результаты у Зиновия. И?.. Это вся твоя «водка»?

— Гладков перебирается из Питера на Колу или… Николаша его ссылает с глаз долой.

— Подробности!?

— Пока нет. Сам понимаешь. Может, следующим сеансом… завтра, послезавтра.

— А на закуску?

— По расчётам мы где-то на подходе к месту падения самолёта, но… Уже и беспилотники секторально сгоняли на перехват радиомаяка, а сигнала, блин, нет.

— И это ожидаемо! Слишком… — Чертов тихо выругался, зайдясь сухим кашлем, — слишком долго мы болтались у Камчатки. Фотоэлемент при таких метелях скорей всего запорошило. Полная деградация питания. Попробуй теперь отыщи.

— Но на закуску всё-таки — вот! — Начбезопасности медленно, со значением и какой-то неожиданной загадочностью выложил на стол тонкую поведённую от влаги тетрадь.

— Что это?

— Дневник, скорей личные записи радиста из экипажа Леваневского. Мы когда радиомаяк установили, улетали понятно не пустыми — всё, что в руках смогли унести, прихватили, и в спешке осматривать хабар времени особо не было. Вот Шабанов и зацепил случайно. Там… в общем бытовое, в основном личка, интимное к женщине. Он и не стал читать. А тут случайно обнаружил на последних страницах.

Андрей Анатольевич взял тетрадь, попробовал разобрать:

— Ну и почерк!

— Да. Почерк у него жуть, но я уже вник. Давай я. — Шпаковский пододвинул настольную лампу к себе, перелистав в конец, начав зачитывать: — Так! Это пропущу… вот с этого момента!

«…Кастанаев пока совсем не стал впадать в беспамятство, много бредил, но мы понимали, что это не бред. Свидетельство тому тело и фрагменты неизвестной твари, что встряла в переднюю кабину, разбив фонарь, забрызгав всё своей чёрной кровью. Все мы только помним ослепляющее, ударившее вспышкой сияние, а придя в сознание, очнулись уже, когда самолёт лежал на заснеженном льду.

Кастанаев сумел увидеть больше и уверял, что в промежутках белого свечения вдруг открылось чистое голубое небо и сочный зелёный массив под крылом. И выметнувшаяся навстречу неожиданная стая больших чёрных птиц, набросившихся на самолёт. Одну разрубили винты левого крайнего двигателя, другая бросилась прямо в сверкающее на неожиданном солнце носовое остекление. И уж потом следующей вспышкой света вновь стала снежная пурга и жёсткая встреча с ледовой поверхностью.

”…Я штурвал на себя… я штурвал на себя!” — постоянно повторял он в горячке уже совсем плохой.

Командир решил не упоминать эти факты в записке, оставленной в самолёте, сказав, что предоставит начальству отдельный рапорт. Поверят в Москве или нет, это вопрос будущего, так как неведомую крылатую тварь, что и птицей не назовёшь, вынуждены были оставить во льдах, взяв лишь образцы зубов и часть костей, завернув всё в прорезиненную ткань. Но и без того вонь от неё стояла жуткая. Тем более что Годовиков, осматривая фрагменты твари, порезался и подцепил какую-то чесотку. Дрянь оказалась заразной.

Всё остальное, что смогли, собрали, сложив в железном ящике, засунув его под фюзеляж.

…Мы здесь, на месте падения, уже неделю. Три дня бушевал ураган. Наружу не выходили.

19 августа похоронили Колю Кастанаева, рядом с Левченко.

20 августа. Сегодня решили, что идём. Надеяться, что кто-то ответит в эфире, уже бессмысленно. Всё давно приготовили: нарты, лыжи, припасы, оружие. Ничего лишнего. Я даже решил оставить личные вещи. Главное выбраться».

— Всё, — закончил Шпаковский, — намеренно ли он или по запарке позабыл свой дневник, сейчас уж не скажешь. А вот на обратной стороне карандашом набросок, как я понял, он пытался зарисовать упоминаемую зверюгу. Художник из него не ахти, но посмотри — ничего не напоминает? Длинная зубастая пасть. Тут и размер приблизительно дан. Похоже, что крыло… часть крыла без перьев будто кожистое, как у нетопыря, но…

— Твою ж мать! — выдавил Чертов. — Птеродактиль?!

* * *

Беспилотники в экономичном режиме барражировали на бреющем целый день. Всё ещё надеялись словить отголосок деградировавшего маяка.

У монитора посменно дежурили операторы, приглядываясь к каждой подозрительной возвышенности — не засыпанный ли это снегом фюзеляж?

Пару раз на лёд спускали снегоходы, и досмотровые партии срывались в рыке движков и вихрях снега.

Возвращались ни с чем.

— И чего мы так уцепились? — ворчал капитан (кто-то ему вторил из начальников служб, недоумевали в экипаже). — Как пришло, так и ушло. Пора двигать дальше. Добро не наше, да и чёрт с ним.

— Не скажи, — тянул Шпаковский, — в нас человеках где-то сидит древний инстинкт, заложенный первобытным собирательством. По грибы когда-нибудь ходил? Помнишь тот азарт — отыскать, непременно добыть! И радость от находки, а ведь полная халява по логике!

А тут уже ранее найденное, но припрятанное. Это уже почитай наше! Тем более жаба душит упускать добычу, когда представишь, какую ценность представляют наглядные образцы авиатехнологий, за которые ныне любое государство отслюнявило бы золотом и в ассигнациях.

Чертов вскидывал брови: «чего это Вадим разошёлся — о барышах заговорил?» И краем глаза зацепив внемлющего наместника, находил ответ и мотивацию: «ага, пусть знает, Николаше на оценку доложит!»

— Тем более что это не наши из компов, пусть и не абстрактные чертежи, — прибавил аргументов помощник, — это дюрале-железо можно по винтику разобрать, руками щупать, каждый шов сварки, если она там вообще была применена.

Но, конечно, всё это были успокаивающие отговорки. Главный интерес лежал где-то в железном ящике под фюзеляжем, если записки радиста не врут.

Имела ли находка доисторической рептилии практическое значение? Конечно же нет.

Но являлась просто сумасшедшим открытием, наряду с самим фактом переноса во времени ледокола, самолёта и ещё чёрт знает чего!

* * *

К затянувшимся сумеркам поиск прекратили.

После ужина капитан уж хотел было объявить, что всё — «снимаемся и уходим», однако коллегиально решили повременить.

Идею подкинули инженеры «Сокола» — отыскать артефакт способом дистанционного магнитного обнаружения, пообещав к завтрему что-то рабочее подобное ДМА сварганить^[17].

— Это реально? В смысле у них выйдет что-то путное?

— А почему нет? Схема простая, только с беспилотника не получится. Придётся вертолётом на тросе таскать, так как детектор крупногабаритный, да и свесить пониже надо будет, чтобы корпус носителя не искажал работу прибора.

* * *

Утро началось с завываний раскручивающейся «вертушки». Пока прогоняли двигатели машины, энтузиасты тестировали свою халтуру, дыша морозом:

— Магнитодетектор вроде бы работает, но надо проверить подальше от ледокола.

Чертов из окна своей каюты наблюдал, как «Миль» плавно удалился на полкилометра, спустив на тонкой нити троса грузилово аппаратуры.

Двинул галсами по кругу.

Время пошло. Точней — тянулось.

Час. Два.

Пошёл третий.

С полными баками Ми-8 мог кружить над ледяной пустыней хоть до конца дня. Короткого… бледного полярного дня.

И зная, что его тут же известят, если что-то будет обнаружено, Андрей Анатольевич, тем не менее, регулярно дозванивался до вахты, интересуясь «как идут дела?». И всё равно нетерпеливо досадуя, медленно подзакипал:

«Время идёт, ресурс вертолёта тратим, а результата как не было, так и нет»!

В конце концов, торчать в конуре своей каюты уже порядком надоело и, невзирая на строгий карантин врача, на всякий случай, накинув тёплые вещи, недовольный капитан решил прекратить бесперспективные поиски.

На мостике по случаю поисковых работ народу оказалось больше, чем в обычную вахту:

— О! Все собрались! Здравствуйте, господа-товарищи. Что тут у нас?

— Да вот… — неопределённо промычал кто-то.

Отыскав глазами старпома, Чертов распорядился:

— Всё. Возвращайте «вертушку», заканчиваем эту бодягу.

И увидев на лицах некоторых кислое неодобрение, от того раздражаясь, уже категорически отрезал:

— Всё я сказал! Умерло так умерло! Дай сигарету, — это уже Шпаковскому, — пойдём!

— Тебе ж Кац запретил, какого ты опять на мороз ломишься. Нахватаешься снежинок на гланды… э-эх, на, пошли!

Такого разве переупрямишь.

— Дурни мы, конечно! — Злой и оправдывающийся помощник чиркал предательской зажигалкой. — Понадеялись на радиомаяк, а надо было тогда повозиться пару часов и антенну-флагшток на растяжках вколотить. Или вообще немедля подходить и грузить на борт этот клятый самолёт и всё остальное. Подумаешь, сутки убили бы.

— А эскадру за сутки впаяло бы во льды, а то и вовсе сдавило! — огрызнулся кэп. — Вот тогда похерили бы главную задачу. А ещё представь — подняли бы на кран фюзеляж, отыскали тот ящик — вскрыли и подцепили бы эпидемию доисторической заразы по всему экипажу.

— Не факт. Он там о порезе пишет, то бишь инфекция не воздушно-капельная. Да ты представь, — Шпаковского понесло, — эта находка для науки невероятна! Это генетический материал для клонирования и…

— Это в первую очередь говорит о том, что провалы-порталы во времени более сложные и нестабильные штуки. Получается, что самолёт сначала зашвырнуло куда-то в юрский период, а потом сюда. Офигеть! Но нам от этого по большому счёту ни холодно, ни жарко! И вообще… ищем, ищем, а вдруг он вообще назад во времени провалился?

Оставив оторопелого от такой версии собеседника, Андрей Анатольевич перешёл на другой борт, выискивая над белым ледяным пространством точку вертолёта.

Из двери высунулся довольной рожей помощник вахтенного:

— С «вертушки» сообщили — что-то нащупали! По-моему, наш клиент!

* * *

Дело нашлось всем, особенно на раскопках от снега.

Барометр предвещал новый снегопад и как бы не метель. Упала и температура при усилившемся ветре. Поэтому работали быстро и почти грубо — подошли ледоколом поближе, заводя тросы, подтаскивая части самолёта лебёдками и уж потом поднимая стрелами на борт.

Крупный габарит — фюзеляж, крылья — оставляли на кормовой площадке, закрепляя по штормовому, с расчётом, чтоб ничего не мешало Ми-8 совершать взлёт-посадку. Двигатели и груз переносили в вертолётный ангар. Отыскали и тот самый металлический ящик! Вскрыв, только взглянув, что — да, всё правда, животина весьма-весьма похожа на птеродактиля!

И до поры — со всеми мерами предосторожности — поместили в отдельную холодильную камеру.

Дело затянулось и на следующие сутки до темноты.

Уходили, уже когда основательно мело, завывая — носа наружу не высунуть, авраля последние наружные внешние работы под прожекторами. Да и то задержались — всё никак не могли разыскать недостающие два двигателя, что, вероятно, оторвались при посадке… снова гоняя «вертушку», щупая сугробные залежи радарами ледокола.

Откопали из снега даже отвалившуюся хвостовую часть, что лежала в предсказуемом месте на линии пробега, но движок нашли ещё лишь один. Где затерялся четвёртый (левый крайний, судя по конфигурации падения машины) — осталось вопросом.

«Может, он вообще остался у динозавров. Кто знает…» — самое фантастически-мечтательное, что было высказано на разборе впоследствии.

* * *

Планируя дальнейший маршрут, было обоснованное желание, обогнув Северную Землю высокой широтой, нанести визит на остров Визе — посмотреть, как себя «чувствует» трофейный барк «Харальд»…

— Но тогда скрыть сей факт сомнительного приобретения от наместника не удастся. Зачем нам лишние вопросы, — постановил на совещании капитан.

В Карское море решили выйти тем же проливом Шокальского.

— Полторы сотни миль, — рассчитал штурман, — при похожей ледовой обстановке двое суток. Затем ещё тысяча миль, и мы в Баренцевом море.

— Да, — хмурился Чертов, поглядывая на собравшихся, — надо уже зондировать Петербург. Я так понимаю, у них там конь не валялся… В плане организации нашего приёма в какой-нибудь незаметной и укрытой бухте.

Примечания

16

Острова Анжу — центральная и наиболее крупная часть Новосибирского архипелага.

17

ДМА — детектор магнитных аномалий.