Петушиные бои

Александр Пилипчук

Повесть «Петушиные бои» трудно определить на конкретную полку литературных жанров. Тут и реализм, и фантастика, а то и мистикой повеет. Причем все они, не соперничая, уживаются в повествовании. Простота сюжета, не обременённого событиями, по сути обманчива. Уже после первых страниц читатель будет вовлечен в знакомый, бытово приземленный и одновременно фантастический мир.

Глава пятая: Одна девятая некоторого царства, некоторого государства

Первые лучи солнца коснулись вершины тутовника, и его листва затрепетала от утреннего вдоха. Напрягшись всем телом, я первым громко воспел зарю. Тут же, следуя установленному церемониалу, эхом отозвался выборный атаман Певчий Тух, к которому в разных концах станицы присоединились, согласно ранжиру, другие кочеты. Растревоженный ими рассвет начал наполняться новыми звуками: человеческими голосами, мычанием коров, ржаньем лошадей, блеянием овец, кукованием, воркованием, чириканьем, свистом и карканьем птиц. Но я продолжал чутко вылавливать из этой разноголосицы удаляющееся на Запад кукареканье. И слышал внутренним слухом, как его врозь и купно подхватывают всё новые и новые петухи.

Склонив голову набок, я всевидящим оком заглянул в будущее моей куриной империи, простирающейся от Каспийского до Чёрного моря. И увидел орлов, орланов, соколов, лебедей и журавлей, лошадей, коров и быков, уток, индюков и куликов, стерлядь и даже райскую птицу на флагах и гербах муниципальных образований (истинно, как муниципии в Римской империи). И отметил с удовлетворением, что не забудут провинциальные геральдмейстеры запечатлеть на гербах и флагах некоторых городов и посёлков, сёл и станиц, кишлаков и аулов образ нашего великого предка. Но подобно чтимому Шуркой поэту Вознесенскому, который написал: «Я не знаю, как это сделать, но товарищи из ЦК, уберите Ленина с денег, так цена его высока», я, будь в моих силах, убрал бы с некоторых полотнищ портрет Его Величественности Кура Первого. Например, со знамени одного из сельских поселений Краснодарского края, ибо выходит, что лик праотца всех куролевсов кощунственным образом будет связан с возведенной здесь крупной птицефабрикой, где порабощённые представители моего народа станут нести неоплодотворённые яйца, или томиться в тесных клетках в ожидания заклания.

Для той части моей раздвоенной петушиной сущности, которой я воспринимаю речь, мысли, эмоции и взгляды Homo sapiens, более прозрачны, понятны аллегории советской аскетической геральдики, чем лубочные символы, которые я увидел в грядущем. Серп, скрещённый с молотом, — это, считаю я, гениальное иносказание о людях, которые в поте лица пожинают хлеб насущный, никогда не вкушая его досыта, и куют своё будущее, в которое никогда не залетают райские птицы. Как-то в знаковый осенний праздник по обыкновению гостил у Сергея Захаровича, члена КПСС с 1942 года, беспартийный кум Владимир Иванович Ермоленко, наживший на колхозных рисовых чеках ревматизм. Когда его одолевают боли, он в кругу близких начинает злословить по поводу советских порядков. Так было и в тот раз. Владимир Иванович осторожно, чтобы не опрокинуть уже початую бутылку «Столичной», наклонился через стол и заговорщицки сказал Захаровичу:

— Кум, слышал такое:

Слева молот, справа — серп…

Это наш советский герб.

Хочешь, жни, а хочешь — куй,

Всё равно получишь… хрен.

Чепегин, которому единственным ругательством служил универсальный эвфемизм «гадство», заменявший ему на все случаи жизни матерные выражении, поморщился, взял наполненную стопку и отозвался:

— Гадство! Ну, будем считать это тостом, кум! Выпьем!

Загляд с ветки тутовника в будущую российскую геральдику завёл меня, признаюсь, в тупик. С удивлением смотрел я на невиданную в природе птаху — двуглавого орла, и бесплодно гадал: в чём тут притча, что означает эта пара неразлучных голов на туловище державной птицы? Но дела уже звали меня. Слетев с дерева, я направился на оперативную «слетучку» с Певчим Тухом, который ждал меня на сопредельном заборе.

— Ваша Величественность, — сказал выборный атаман, едва я взгромоздился рядом, — вчера на нашем подворье только и было разговоров о приезде сыновей Чепегиных. Дочь Владимира Ивановича и Марии Михайловны Валентина сегодня с утра наладилась в парикмахерскую делать какую-то химическую завивку, а Марьмихаловна придёт к Анне Константиновне иметь совещание по завтрашней вечере. Большой урон ожидаете при своём куролевском дворе, Ваша Величественность?

— Об этом только Нюра ведает, но мню, что бескровно не отделаться…

— Talis est vita — такова судьба! — притворно вздохнул атаман.

Ему хорошо изрекать латинские прописи, ведь приезд Костьки и Шурки ничем не грозит его свите. И я ответил:

— Vae victis — горе побеждённым. Эх, не следовало нашим предкам покоряться человеку за горстку пшена!

И тут меня с головой накрыли воспоминания о последнем дне отца — Кура XVII. Как-то к Чепегиным приехал из Пскова погостить младший единоутробный брат Нюры — Иван, подполковник, командир батальона Псковской воздушно-десантной дивизии. Встретил я его, входящего в калитку, и по телу забегали мурашки: через два года, увидел я, Ивана не станет — примет он от пули конец свой. Но не смог я узреть тогда, как круто повернётся моя собственная петушиная судьба на следующий день после приезда Ивана.

Я прогуливался по двору и услышал, как Нюра сказала мужу:

— Сергей, почему это у Петьки гребень в крови?

— Досталось ему от молодого петуха. Во-о-о-он от того драчливого кочетка. Далеко пойдёт салага! — показал в мою сторону отставной водолаз Сергей Захарович.

— Давно хотела тебе сказать, что пора нашему Петьке замену найти, а она, гляди-ка, сама нашлась. Завтра сварю Ивану щи с петушатиной…

Так в день коронования пала на меня отцовская кровь. Природная петушиная сущность возгордилась вожделенной властью, а другая моя ипостась, барахтающаяся в море человеческих чувствований и верований, установок, ценностей и идеалов, растревожилась. И задумался я тогда над мрачным, зловещим, устрашающим словарём борьбы за власть. Цезари и короли, тираны и диктаторы, деспоты и сатрапы, узурпаторы и самодержцы, самозванцы и марионетки, фюреры и дуче, генсеки и президенты, канцлеры и премьер-министры. Отцеубийцы и братоубийцы. Усекновение глав и четвертование; заточение и дыба; плаха и виселица; удавка и яд; кинжал и пуля; костёр и распятие. Смуты и бунты, безвременье и перестройки. Коварство и клятвопреступления; притворство и подлоги; вероломство и предательство; заговоры и интриги. Подкуп и лживые посулы; соперничество и временные союзы. Клевета и компромат; политтехнологии и имиджмейкеры… Составление этого словаря, мне ли, провидцу, не знать этого, никогда не будет доведено до конца…

Константин в один из приездов сказал мне, не подозревая, естественно, что я его понимаю:

— Привет Петька! Знаешь ли ты, что живешь в Отечестве, которое занимает одну шестую часть земной суши, это я тебе как штурман говорю. А ты, бедняга, кроме этого двора, ничего не увидишь до самого ощипа.

Конец ознакомительного фрагмента.