Перестроечная кувыркайка

Александр Петрович Пальчун, 2022

История эта написана литературным героем одной из моих недавних книг – Аркадием Бобриком. Легкомысленный и необязательный Аркаша на этот раз сдержал свое слово – нацарапал что-то вроде мемуаров о развеселом перестроечном времени, заставшем его в маленьком провинциальном городке. Мне же осталось только отредактировать его воспоминания, убрать нецензурщину, исправить грамматические ошибки (которые заметил), присвоить себе авторство и настежь отворить ворота для бесприютно бредущей славы.

Встреча в трамвае

Сосед Пряхина — пенсионер Митрич — ехал на дачу. Обожал он золотые летние денечки. За городом колосятся поля, припекает солнышко, дышится полной грудью. Положишь грабли на плечи и — скорее к земле. Один такой день целый год кормит.

— Что ж ты, черт неумытый, делаешь?! — услышал Митрич в свой адрес. — Ты бы еще в трамвай с косой залез! Прямо по голове скребешь!

Эти слова вернули Митрича на землю, замутили радостное настроение. Обиделся он за «неумытого», ибо умывался регулярно, а смуглость лица — от постоянного пребывания на солнце. Но как это объяснить интеллигенту, привыкшему бить баклуши?! Ведь не поймет и не разделит радости от общения с природой. Стоит бледный, как поганка, галстук нацепил — пародия на человека да и только!

— Беречься надо, — вежливо ответил Митрич. — Пожрать, небось, все любите, а не знаете, каким оно трудом добывается! На грабли кривишься!

Таки добился интеллигентик своего — умолкла музыка в душе Митрича. И ведь не соображает, что огород расположен за пять километров от дому, велосипед поломался, а земля — она не ждет, пока ты нагуляешься. Не прикроешь влагу вовремя — шиш тебе, а не урожая! А потом еще удивляются, почему в магазинах все так дорого! Думают продукты, как сыроежки, сами из земли вылазят.

— Да что ж это такое! Костюм граблями рвете!

— А я здесь при чем? Трамвай дергается, поручни сломаны. Недолго и в окно вылететь. А тут еще за твоим костюмом следи!

— Осторожно, мужик! Не в биллиард играешь, держаком в глаз метишь!

Прямо как сговорились! Ну и публика! Сейчас им грабли не такие, осенью — мешки не нравятся. Поставишь мешок с картошкой на сиденье — начинают возмущаться. Не понимают, что его с земли поднимать тяжелее. Потаскали бы сами — живо бы эту науку освоили. А то разоденутся и твердят одно и то же: «Ой, вы мне колготки тележкой порвали!» А как их не порвешь?! Тележка — она без глаз, что попадается, то и рвет: колготки так колготки, штаны так штаны.

— Не нравится в трамвае ездить — бери такси, или ходи пешком! — огрызнулся Митрич.

Согласитесь, обидно, когда их, дармоедов, кормишь, а они тебя еще и выговаривают.

— Что я, собаку везу, или пьяный хулиганю?!

— Представляю, если бы ты еще и пьяный был! Всех бы нас тут загреб!

Вот же подлый народ! Хлебом не корми, только дай в душу нагадить!

Вышел Митрич из трамвая, а хорошего настроения — как не бывало. Не ликует душа, не радуется солнышку. Поправил старик инструмент на плече, оглянулся назад и еще сильнее огорчился — отломали-таки зуб у граблей! И трамвай уже уехал — черта с два теперь крайнего найдешь!

После выхода Митрича с граблями пассажиры в трамвае еще долго возмущались. Лейтенант Фрункис — помощник капитана Лапохвата — вертелся, опасаясь за сохранность своего пиджака. Сегодня на нем был гражданский добротный костюм, надетый по случаю визита к фотографу. Опасения Фрункиса оправдались — разорвал-таки огородник одежду на спине.

— Да не вертись ты! — возмутился Несиделов, поддавшись стихии общетрамвайного недовольства.

Пострадавший обернулся.

— Андрюха?.. Несиделов?!

— Эдик! Кого я вижу!

Рядом в разорванном костюме стоял одноклассник Несиделова — Эдуард Фрункис. Последний раз они виделись лет восемь назад.

— Как ты оказался в Посторомкино? — удивился Фрункис.

— В командировке я тут… по бухгалтерской части. На заводе с аудитом.

— Остановился где?

— У знакомых, на Калякинской улице, в десятом доме.

— А ты что делаешь в Посторомкино?

— Известно что! По службе распределили. Я ведь свою жизнь с внутренними органами связал.

Несиделов обомлел и только теперь сообразил, отчего лицо милиционера на крыльце керамзавода показалось ему знакомым. Напарником усатого капитана, приезжавшем на его задержание, был одноклассник Фрункис.

— А тебя сразу и не признаешь, — сказал милиционер в штатском. — Возмужал, чертяка! И ухо разодрано. Граблями, что ли?

— Нет, это давнишнее.

— Кого-то из наших видел?

— Саню встречал.

— Все, наверное, таксует? Как из армии пришел, как сел за баранку…

— Ты что! Он теперь аудитором сделался.

— Аудитором? Как и ты?

— Нет, «Ауди» из-за бугра гоняет. Там за копейки ворованные берет, а здесь на авторынке с наваром толкает. Тем и перебивается.

— А остальные-то как? Леха чем дома занимается, когда из плаванья приходит?

— Бросил Леха морскую жизнь. Говорит — надоело. Землю за последний год всего два раза видел: когда цветочный горшок во время шторма разбился, и когда ее со спутника по телевизору показывали. Фермером Леха стал, телят выращивает.

— Он, наверное, вместе с Серегой, с брательником своим?

— Э-э-э, нет! Серега с этим делом завязал. Серега в большие люди вышел — он теперь депутат от аграрной партии. Это тебе не коровам хвосты крутить! Спит целыми днями на сессии — сам два раза по телевизору видел.

— А Танька его в садике так и работает?

— А Танька теперь уже не его! Другого себе нашла — бросила Серегу. И садик бросила — надоело детишкам сопли вытирать. Валютчицей стала. Встретишь — не узнаешь! Вся в коже, шапка-кубанка, сапоги-ботфорты, только сабли не хватает! В руке пачка долларов толще кирпича — резинкой перетянута.

— Вот так чудеса! Вот так удивил! А Витька-то хоть в секту свою ходит?

— Не совсем. Порвал он с сектантами по идейным соображениям. На православного батюшку выучился, приход получил. Теперь в строительной каске бегает — церковь восстанавливает.

— Фу ты! Хоть один не перекрасился. Вера у них одинаковая — пусть строит. Работа нелегкая. А помнишь Толяна «наша служба и опасна и трудна»? Ему до пенсии как медному котелку тарахтеть…

— Куда там! Оттарахтел. Два года дали. Отсидел уже. За что — не признается. Теперь охранником работает. Шея толще головы. Говорит, а сам постоянно жует. Что можно жевать в наше время?

— Что творится, что творится! А Славик-то хоть хирургом работает? Золотые руки у парня.

— Вот Славик — да! Только руки и спасают. Ловко ими так наперстки на вокзале гоняет. Не уследишь, каким шарик накрывает. Что правда, то правда — золотые руки. Теперь ни ночных дежурств, ни операций. Тяжелее наперстка ничего не поднимает.

Несиделов поинтересовался:

— А сам-то ты как?

— Да так себе — средненько. Здоровьице пошаливает. Иногда подумываю, не уехать ли в Германию? Там медицина на европейском уровне, не то, что у нас. Я ведь, между нами, по национальности немец.

— Ты?! Немец?! Да какой же ты немец? Я ведь рожу твою рязанскую с детства знаю, и родителей твоих знаю. Да ты и по-немецки в школе ни бум-бум!

— Вот в том-то и беда, — вздохнул Фрункис. — Знал бы язык, легче на историческую родину возвращаться. Может, ко мне поедем? На службу заглянем на минутку. Я тебя с моим начальником познакомлю — с капитаном Лапохватом.

— Рад бы, да не могу — дела, — поспешно отказался Несиделов.

— В любое время заходи к нам в участок. Это рядом с Калякинской.

Хорошо, забегу как-нибудь.

Фрункис заторопился на выход:

— Извини, моя остановка. До свидания. Как это по-немецки? О, вспомнил — ауфидерзейн!

На капитана Лапохвата свалилось неожиданное счастье. Оно вбежало в кабинет в облике Фрункиса.

— Разорвал граблями, чертов пенсионер! — с порога возмутился лейтенант. Сняв пиджак, он прикидывал, как устранить понесенный урон.

— Ты что, в костюме на даче был? — удивился Никодим Иванович.

— Какой там! В трамвае!

К удивлению Лапохвата, Фрункис печалился недолго. Ему не терпелось поделиться новостью.

— Знаешь, кого я встретил в трамвае? Одноклассника Несиделова. Лет восемь не виделись! Толковый малый. У нас в командировке — аудитором, по бухгалтерской части. Но ухо почему-то разодрано.

Лапохват насторожился.

— В гости приглашал, — продолжил Фрункис, — говорит, остановился у знакомых…

— Адреса не сказал? — хрипло спросил Лапохват.

— Рядом — Калякинская.

— Ты хоть знаешь, кто это?! — Лапохват шагнул к Фрункису и на радостях тряхнул его за плечи. Так по осени стряхивают плоды с деревьев. — Ну, у тебя и одноклассники!

Никодим Иванович оставил удивленного Фрункиса, рухнул на стул, закинул нога за ногу. Он медлил, выдерживая паузу. Хотелось в полной мере насладиться эффектом. — Говоришь, аудитором, на керамическом?..

Фрункис от неожиданной догадки разинул рот.

— На керамическом… Неужели?..

— Еще один такой одноклассник, и нас уволят без выходного пособия.

— Несиделов? Не может быть! Не шути…

Никодим Иванович вскочил со стула и забегал вокруг Фрункиса.

— Какие шутки! Нагрянем неожиданно, блокируем входы и выходы!

— А если не застанем дома?

— Устроим засаду!

— А потом выяснится, что он денег не брал, а утерянное кольцо видит впервые?

Энтузиазма у Лапохвата поубавилось. Морщины бороздили чело, словно волны неспокойное море. Ежик на голове шевелился, колеблемый глубинным движением мысли.

— Придумал! — Лапохват хватил себя ладонью по лбу. Ударь он таким образом Фрункиса, то, несомненно, лишился бы напарника. Но капитанской голове подобная встряска пошла только на пользу. — Ты повстречаешься с ним и войдешь в доверие! Пожалуешься на маленький оклад. Скажешь, пайковые задерживают, здоровье никудышнее, продвижения по службе не предвидится… Одним словом — набивайся к разбойнику в сообщники.

— А поверит?

— Конечно! Еще бы! Ведь все это истинная правда — и оклад, и болезни. А для убедительности возьми кольцо, найденное у сейфа. — Но не вздумай отдавать! Скажешь, что совершил служебное преступление — показал вещдок. Но его надо возвратить на место.

Лапохват долго еще бегал по кабинету, предвкушая грядущее повышение по службе.