Шизофреник

Александр Петров, 2023

Учитель физики Пётр Зуев любит свою работу и отдаёт преподаванию все силы. Его уроки интересны ученикам, так как Пётр Анатольевич обладает даром убеждения и знает порученный ему предмет досконально. Однако душа школьного учителя давно расколота на части. Этим объясняется его эмоциональная отстранённость от происходящего в реальной жизни. Любовь прекрасной девушки, карьерный рост, элементарная выгода – всё это ничего не значит для человека, который живёт в нескольких мирах одновременно. В чем причина душевного расстройства? В предательстве близкого человека, которое пережил герой? Или в загадочной физической формуле, которая не поддаётся Зуеву?

© А. С. Петров, 2023

Часть первая

Глава 1

Жизнь и сновидения — страницы одной и той же книги.

Артур Шопенгауэр

Через иллюминатор в комнату попадал свет. Отражаясь от зеркальной поверхности пола, он рассеивал темноту в помещении. В самом углу в оранжевом скафандре парил человек. Направив винтовку на открытую дверь, он ждал. Где‐то там, в безмолвном вакууме корабельных коридоров, мелькали вспышки. Поначалу они чередовались друг с другом, как огни гирлянд. Длинное и ровное свечение фиолетовых огней сменялось частыми короткими жёлтыми всполохами. Очень скоро под давлением первых вторые перестали загораться, и тьма вновь полностью поглотила корабль.

Слегка похрипывая, мужчина попытался сделать медленный вдох — острая боль пронзила грудь. Открыв маленький монитор на левой руке, он переместил ползунок с надписью «N₂O»^[1]. В скафандре что‐то еле слышно зашипело. Глубоко вдохнув, мужчина почувствовал, как боль стала уходить. Задвинув пластиковый щиток обратно на экран, он прицелился.

Как и подобает людям, предвкушающим бой, этот человек боялся. Его ладони вспотели, а палец на спусковом крючке дрожал. В коридоре мелькнула фигура в белом. Рука судорожно сжала рукоятку винтовки. Очередь коротких жёлтых вспышек осветила комнату. Тело в белом скафандре по инерции врезалось в дверной косяк. Из-за отсутствия гравитации оно повисло прямо в проходе. В руке мертвеца что‐то мигнуло, и мужчина в углу, не раздумывая, снова выстрелил. Жёлтые вспышки его винтовки были задавлены густым всепоглощающим белым светом, который залил помещение.

— Петь, проснись, — раздался нежный женский голос. — Ты слышишь меня? Открой глаза.

Пётр Зуев попытался выполнить просьбу, но тяжёлые веки не поддавались. Он вяло проговорил:

— Не могу. Слишком тяжело.

— Странно, сидя там, в углу, ты всеми силами цеплялся за жизнь, а сейчас даже не хочешь открыть глаза, чтобы выжить… Я не понимаю твоей логики.

–…

— Зуев, очнись, открой глаза!

Пётр пришёл в себя. Всё, что он пока что видел, — часть небольшого тёмного помещения и девушку. Она заботливо придерживала ему голову. Зуев отметил про себя, что она без шлема, видимо, из-за этого уплотнительная прокладка оранжевого скафандра топорщилась и неловко подпирала подбородок. Светлые волосы. На щеках румянец. Взгляд Зуева упал на нашивку скафандра с инициалами «С.В.»

— Лейтенант Зуев, вы меня слышите? — произнесла девушка слегка дрожащим голосом.

Мужчина еле заметно кивнул.

— Мы нашли вас среди обломков корабля. Вы… — Она осеклась. — Ты был в очень плохом состоянии. До базы на Плутоне полсуток лёту, и ты можешь не дожить, даже в искусственной коме… Петя, прошу, потерпи ещё чуть-чуть, ты нам нужен. Мне нужен.

Зуев чувствовал её горячие руки на своём затылке. Такое ощущение, что через них по всему телу разливалось тепло. Внезапно картинка стала размываться. Но образ девушки оставался в памяти, он замер перед мысленным взором Зуева.

«Видимо, так человек выходит на границу жизни и смерти…» Пётр услышал, как где‐то вдалеке еле слышно играет музыка. Что это? Громкость мелодии быстро нарастала. Звучал Вальс Штрауса «На прекрасном голубом Дунае»^[2]. Не прошло и полминуты, как Зуев проснулся.

В комнате на тумбе рядом с кроватью звенел его телефон. Будильник, поставленный на шесть утра, уже минуту как надрывался. На полу лежал ноутбук с остановленным воспроизведением мультфильма «Тайна третьей планеты». «Надо вставать, — подумал Пётр. — Если не выйти из дома в семь — точно опоздаю».

* * *

Кроме как промозглой, погоду в этот день обругать было нельзя. Густые тёмные тучи заволокли небо, готовясь разрыдаться проливным дождём. На улице градусов пять тепла, хотя чего ещё ожидать от поздней осени… Листва давно опала и теперь гнила на тротуарах под ногами прохожих.

Уже в 7:10 Пётр Зуев стоял на трамвайной остановке. Сегодня он был более задумчив, нежели обычно. Худое вытянутое лицо, лёгкая щетина, чёрные волосы с сединой на висках, необычайно выразительный взгляд. Да, определённо задумчивость придавала шарм этому мужчине. Кожаная коричневая сумка с ручкой через плечо, кепи с острым козырьком, чёрные штаны и серое пальто. Пётр был опрятен. В белой рубашке, жилете и тёмно-лиловом шарфе он выглядел как успешный, состоявшийся человек, который в такую погоду вряд ли поехал бы на трамвае. А Пётр Анатольевич Зуев был учителем и преподавал физику старшеклассникам.

Когда трамвай четвёрка подъехал к остановке и открыл двери, в полупустой салон хлынули люди. Они двигались плотной толпой и, казалось, готовы были задавить друг друга. Встав у окна, Пётр смотрел на улицу. «И как только Пушкин мог любить это время года?..»

Холодная промозглая пора.

Противно мне глядеть в окно и видеть

Людей, бегущих кто куда,

И их манёвры

От подъезда до машины…

Зуев усмехнулся. «Наверное, поэтому он его и любил, раз уж, глядя на всё это, даже я заговорил подобием рифмы…»

В восемь часов начался урок. В этот день учителя стоя приветствовал выпускной класс. По жесту руки все сели.

— Так-с, — начал Пётр, — у кого‐нибудь есть вопросы по выполнению домашнего задания?

Ничто не нарушило молчания.

— Что ж отлично, я приготовил небольшой тест, чтобы проверить, насколько хорошо вы поняли предыдущий блок. — Зуев достал папку с листами. — Дежурные, раздайте, пожалуйста.

Три человека подошли, поделили между собой стопку бумаги и принялись ходить по рядам.

— На выполнение у вас пятнадцать минут, затем сдаёте подписанные работы. И сразу скажу: каждый, кто выполнит тест на отметку ниже четвёрки, — учитель тяжело вздохнул, — получит дополнительное домашнее задание. Результаты повлияют на итоговые отметки за год.

По классу пробежала волна лёгкого негодования. Как бы ни нагружал своих учеников Пётр Зуев и какую бы сильную ненависть они за это к нему ни испытывали, все сходились в одном: этот человек знал и объяснял материал как бог, а меры, которые он предпринимал для того, чтобы ученики знали его предмет, были необходимы.

Руководствуясь словами Гоголя о том, что слог преподавателя должен быть огненным и завладевать вниманием слушателя, учитель Зуев выкладывался на каком‐то невозможном уровне. Его уроки были особенными, а время на них проходило незаметно. Он любил учить и умел объяснять сложное изящно и просто.

С детства Пётр учился владеть мимикой — благодаря родителям, которые были актёрами театра, настоящими мастерами своего дела. Маленьким он часто наблюдал смешную картину, которая позже стала казаться ему романтичной. Мама и папа садились друг напротив друга и начинали, как ему казалось, кривляться. Они гримасничали, меняя «маски» на лицах, повторяя друг за другом, постепенно ускоряя ход своей игры, пока кто‐то из них не сбивался. Затем родители принимались читать друг другу скороговорки, стараясь подражать не только мимике собеседника, но и его голосу.

Петя, наблюдая за этим, поначалу очень пугался и начинал плакать, но со временем привык. Ему понравилась эта игра, и он, подсматривая за родителями, старался копировать их движения.

К тринадцати годам Зуев заметил некую странность: люди забывались в разговоре с ним, виной всему был его талант собеседника. Его слова, брошенные в случайном разговоре или высказанные в заранее спланированной беседе, попадали в самую цель. Минуя логический и холодный разум, они оставались в сердце человека, который вступал с ним в диалог. Кстати, вид собеседника, внемлющего каждому слову, слушающего Зуева всем сердцем, доставлял тому непередаваемое удовольствие. Вероятно, поэтому с годами в нём проснулся азарт к изучению своего необычного дара.

Глава 2

Когда кто‐то спросил Еврикрата Анаксандра, почему спартанцы не держат деньги в общественной сокровищнице, тот ответил: «Чтобы не совращать тех, кто будет её охранять».

Плутарх

К вечеру погода стала ухудшаться, за окном пошёл дождь. Капли, собираясь на стекле, неохотно сползали вниз. Фары машин, яркие зелёные и красные огни светофора, прохожие с зонтиками, фигуры голых деревьев, силуэты домов — всё причудливо искажалось ручейками воды на стекле.

После работы Пётр Зуев ехал в трамвае. Расположившись у окна в середине вагона, он держал в руках книжку и рассматривал чёрно-белую фотографию на обложке под словами «Смерть — дело одинокое»^[3]. Оранжевая полоска отделяла название книги от изображения женщины в платье и длинных перчатках. Она сидела на круглом столе, чуть подавшись вперёд и положив ногу на ногу. В её пристальном взгляде было что‐то магически притягивающее. В свете лампы красивое белое лицо обретало ещё большую выразительность, и определённо что‐то такое было в этой нуарной обложке.

Глаза Петра двигались медленно, цепляясь за каждое слово, отпечатанное на белой бумаге. Он смаковал эту книгу подобно гурману, который пьёт хорошее вино. «На другом конце, что‐то заподозрив, замерли», — мысленно произнёс мягким бархатным голосом Пётр. «И вдруг я услышал сладостные звуки, ставшие за полжизни родными». Улыбка проступила на лице Зуева. Он представлял себя персонажем книги, чувствовал, что уже почти разгадал загадку. «На другом конце провода шумел дождь. Но самое главное — там ревел прибой, всё громче и громче, всё ближе и ближе. Я ощутил, что волна подкатывается к моим ногам».

Трамвай начал сбавлять скорость, женский голос объявил:

— Остановка «Проспект мира», следующая остановка — «Центральный универмаг».

Мягкий толчок — и вагон остановился. В открывшиеся двери на улицу посыпались люди. Мимо Петра торопливо прошла девушка в бежевом пальто. Она неловко задела его сумкой, отчего мужчина выронил книгу, успев бросить презрительный взгляд в спину незнакомке. Пётр склонился, потянувшись за томиком. На полу рядом с Брэдбери лежал маленький коричневый кошелёк. Зуеву потребовалось меньше секунды, чтобы сообразить, что его выронила незнакомка. Он поднял кошелёк и крикнул:

— Девушка!

Подскочив с места, Пётр стал проталкиваться через набившихся в трамвай людей. Едва успев протиснуться через закрывающиеся двери, он ещё раз крикнул:

— Девушка, вы обронили!

Незнакомка не обернулась (по-видимому, была в наушниках) и уже начала спускаться в подземный переход. Когда Зуев подбежал к лестнице, бежевое пальто уже растворилось в бесчисленном потоке прохожих. Пётр прошёл до конца перехода, заглядывая за все повороты в надежде увидеть уже ставший знакомым силуэт, но тщетно.

«Что я как маленький бегаю! — Он открыл кошелёк. — Наверняка здесь есть карточка». Внутри оказалось пятьсот рублей налички, немного мелочи и две карты. «Просто позвоню в банк и скажу, что нашёл кошелёк, а дальше станет понятно, как его вернуть». Приняв такое решение, он пошёл обратно на остановку, по дороге доставая телефон. Ответа из банка долго ждать не пришлось:

— Здравствуйте, меня зовут Ирина. Чем я могу вам помочь?

— Да, здравствуйте, я нашёл карту и кошелёк, владелец Виктория Седова.

— Поняла вас, назовите номер карты.

Диктуя оператору цифры, Пётр услышал, как на другом конце под женскими пальчиками застучали клавиши.

— Карта заблокирована. Мы сообщим владельцу, что вы нашли его кошелёк. Скажите, я могу оставить этот номер для связи с вами?

— Да, можете, — несколько удручённо ответил Пётр.

— Поняла вас. Спасибо за звонок, всего хорошего.

Свою четвёрку Зуев прождал двадцать минут и домой зашёл, окончательно продрогнув. Полутьму квартиры быстро сменил мягкий янтарный свет. Поужинав и проверив тесты, Пётр, изрядно уставший, отправился спать. Обычно мужчина смотрел что‐нибудь перед сном, но сегодня даже на это сил не было. Упав на кровать, Пётр уснул за пару минут.

…Длинные тени пересекали палубу корабля. Судно мерно покачивалось на волнах. Там, на горизонте, возвышалась белокаменная крепость, а за ней — величественные башни города Ози́ша. Этот огромный град с самого своего основания был неприступен. Его стены горделиво смотрели на проходящие мимо суда. В прибрежных водах часто толпились торговые корабли, но даже самые большие из них казались маленькими лодочками по сравнению с твердыней из белого камня.

На мачте корабля подняли большой красный флаг, и уже через десять минут с одной из вышек крепости стали видны сигналы. Простыми солнечными бликами на корабль передали приказ: «Встать на якорь и дожидаться своей очереди».

Лишь когда солнце село, к огромному судну с кормы пришвартовалась маленькая шлюпка. В дрожащем свете факела на палубу поднялись два человека. Это были мужчины в серых одеждах, у каждого имелась небольшая сумка, удерживаемая поясом, похожим на японский оби^[4] с длинными концами. Из-под сумок виднелись изогнутые рукояти кинжалов. Люди выглядели уставшими, они формально поклонились встречающему их капитану.

— Приведите раба! — приказал тот.

Через несколько минут из трюма вывели исхудавшего, заросшего, с длинной бородой светловолосого мужчину.

— Скажи им, что я приплыл в этот славный город из Леги, чтобы торговать. Мои трюмы полны лучших рабов и отборных заморских товаров… Ну! — пнул его капитан. — Чего молчишь? Живо переводи!

— Мой господин прибыл для торговли из славного города Леги, — произнёс раб на языке, похожем на шипение змеи и мерный свист ветра в ночной пустыне. — Трюмы его корабля полны лучших рабов и отличных товаров…

Мужчина в серой одежде переглянулся со своим спутником, достал глиняную табличку и что‐то на ней нацарапал.

— Скажи ему, что, прежде чем пройти за эти ворота, — кивком головы он указал в сторону крепости, — он должен показать нам, что привёз, и заплатить великому правителю Ози́ша за его милость не меньше одной десятой от стоимости товара.

Раб покорно перевёл:

— Они говорят, что должны осмотреть трюмы. И прежде чем корабль пришвартуется, нужно заплатить десятину, чтобы царь разрешил вам торговать.

Даже в свете факела было видно, как на лице капитана проявилось недовольство.

— Ты плохо перевел мои слова! — Он с размаху ударил раба. — Но тебе повезло, я сегодня в хорошем настроении. Скажи, что я дам каждому из них по сто золотых монет, если они пропустят мой корабль.

Склонившийся от удара раб повиновался и проговорил несколько слов.

Мужчины переглянулись. Один из них, словно боясь, что с палубы корабля его речь может достичь чужих ушей, полушёпотом произнёс:

— Хорошо. Но будьте осторожны и не болтайте лишнего. Если правитель Ози́ша узнает, что вы не заплатили за милость, то никакие богатства, которые вы можете здесь заработать, не спасут вас от его гнева.

Глава 3

Испытай один раз полёт, и твои глаза навечно будут устремлены в небо.

Леонардо да Винчи

Город Ози́ш был неповторим, своим устройством он разительно отличался от других городов. Его домики были увиты лозой шафранового цвета, что окутывала их, словно паутина. По городу пролегали улочки для прохожих и отдельные дороги для повозок и лошадей. Рынков было несколько, и все разные, под стать товарам, которые там продавались.

Вершиной инженерной и архитектурной мысли, а также строительного мастерства по праву считался королевский дворец. Белокаменные башни, уходящие в самое небо, соединяла стена из мрамора. Купол дворца вздымался над городом, как тесто, пышущее из кадки; казалось, что он и не из камня вовсе, а из ткани, которую надувает вольный ветер. Дворец правителя Ози_́ ша был единственной постройкой в городе, которую не пленило жёлтое растение, поэтому только он один не «оживал» в ночное время. Лоза, именуемая жителями города stellinent, распускала свои белые бутоны после захода солнца. И все городские постройки (только не дворец!) с наступлением ночи начинали мягко светиться, загоняя мрак в самые дальние уголки.

Благодаря stellinent, на рынках ночью можно было вести торговлю. Лозу пускали по верёвочной сетке, натянутой вместо крыши. Стебель цепко хватался за нити, и растение быстро разрасталось, начиная цвести и тем самым принося свет.

Весь день солнце неистово бушевало над городом Ози́шем. Ароматы специй и благовоний смешивались с запахом человеческого пота и нехотя растворялись в воздухе. Непередаваемая какофония звуков отвлекала людей, которые стекались к рынку, от обуревавших мыслей.

Помощник капитана торговал довольно ловко. Правда, он не слишком хорошо знал местный язык, потому жонглировал заученными фразами «прекрасный товар по лучшей цене» и «прекрасная цена за лучший товар». Капитан вернулся к своему помощнику ближе к вечеру. Он застал его уставшим, с заплетающимся языком. Завидев командира, помощник выпрямился и, предчувствуя, что теперь сможет отдохнуть, радостно выпалил:

— Как всё прошло?

— Отлично! Как утверждал твой брат, на дворцовом рынке — самые богатые люди Ози́ша. Наши рабыни будут служить самому королю! — Ехидная улыбка проскользнула на лице капитана, и он вполголоса добавил: — Я продал их втридорога.

— Это чудесно! — с радостью и одновременно усталостью в голосе выдохнул помощник.

— Ты обожди с радостями, вот что я тебе расскажу, — капитан приобнял его за шею и стал говорить ещё тише. — Я тут познакомился с одним местным дельцом, — он боязливо оглянулся и, увидев рядом людей, продолжил шёпотом: — Он поделился преинтереснейшей идеей, а вдобавок согласился на жалких две десятых от прибыли, если дельце выгорит. — Заметив краем глаза подходящего к ним человека, капитан, похлопывая по спине помощника, несколько изменил содержание своей речи, начав говорить громче: — Пойдём-ка, пожалуй! Ну вот, я встретился с моим старым другом. Кто бы мог подумать, что он обоснуется в этом городе! После моих рассказов он очень захотел увидеть тебя и твоего брата…

* * *

Вечером обычные одежды посетителей рынка сменились на роскошные наряды. Лица их обладателей не выглядели усталыми, как у тех, кто ходил по рынку днём. Горожане неспешно фланировали мимо забора, за которым отдыхали рабы. Под мягким светом живой крыши рынка рабам спалось куда лучше, чем в сырых корабельных трюмах. И хоть иногда ветер приносил зловония, всё же здесь было не так плохо.

Раб-переводчик сидел в стороне от загона и дремал, пока его не разбудил громкий разговор капитана с незнакомцем.

— Ну я же говорю, нет у меня таких рабов! Чего тебе ещё?! Это ведь ещё поискать нужно.

— Да, именно этим я и занимаюсь — ищу, — речь второго человека сильно отличалась от привычной уху раба. Он говорил красиво и очень чётко, общаясь с капитаном на его родном языке с еле заметным немецким акцентом. Это становилось ясно по тщательно выговариваемым буквам, которые местные обычно проглатывали.

«Но откуда? Откуда здесь может быть немец?!» — внезапная мысль заинтересовала. Слова сами сорвались с полусонных губ.

— Кого ты здесь ищешь?! — внезапно вырвалось у раба. От неожиданности он вздрогнул и испуганно поглядел на мужчину.

— Раб! А ну молчать! — гаркнул капитан. — Как ты смеешь обращаться к свободному человеку без разрешения?!

Он повернулся к помощнику.

— Выпори его как следует, чтобы говорил с трудом.

— Подожди-ка, многоуважаемый, — мужчина подошёл к рабу-переводчику и присел. — Скажи-ка мне, что это? — Он достал из рукава круглую пластину размером с ладонь.

Раб узнал этот прибор, похожий на циферблат с гравировками. Поверх — несколько пустых колец с указателями и маленькая линейка, что заменяла стрелку.

— Это астроля́бия^[5].

— Верно, — мужчина убрал прибор в рукав. — Тогда скажи-ка мне ещё вот что: ты разбираешься в звёздах?

— Н-наверное, — несколько неуверенно произнёс собеседник.

— Надо бы проверить… — задумчиво проговорил мужчина. — Идём.

Он взял раба за предплечье и быстрым шагом повёл за пределы рынка.

Капитан с криками бросился следом, но догнал их лишь на улице. Мужчина жестом попросил его остановиться, и капитан, к удивлению раба, замер на месте как вкопанный.

— Скажи-ка, — мужчина поднял руку и указал на скопление звёзд в форме буквы W, — что это?

— Кассиопея, — без малейшей запинки ответил раб.

— А это?

— Это Плеяды… — как будто слегка озадаченно произнёс раб.

— И много ты знаешь скоплений звёзд? — с нескрываемой радостью и интересом спросил мужчина.

— Все, что видны, — с лёгким ужасом и удивлением ответил раб, словно не понимая, почему он обладает этим знанием.

Мужчина расплылся в улыбке.

— Отлично, отлично! Очень хорошо. Решено, беру этого.

Он достал из рукава увесистый мешочек.

— Здесь тысяча золотых, можешь пересчитать, — он не глядя бросил деньги капитану.

— Но этот раб не продаётся! — воскликнул тот, показывая, что не будет подбирать мешочек, валяющийся в пыли у него под ногами.

— Уважаемый, неужели вы хотите проблем? Я слуга правителя Ози́ша, и мне приказано было найти раба, который знает созвездия и немного разбирается в астрометрических приборах, пусть и самых простых. И я его нашёл. Конечно, вы можете не продавать мне его, но в таком случае завтра вам, возможно, придётся занять его место…

Капитан закусил губу.

— А, ладно, забирай, — он раздражённо махнул рукой и подобрал мешочек с золотом.

Тени преследовали двух мужчин, идущих по улице. Они то обгоняли их, то скрывались за спинами странной парочки.

— Как тебя зовут?

— Веуз.

— Хм, странное имя… Ну да ладно.

Мужчины подошли к широкой дороге.

— Полезай в повозку, тебя отвезут куда нужно и всё расскажут. Путь до дворца будет небыстрый, а ты явно устал, поэтому смело можешь спать, — мужчина улыбнулся.

— Как скажете, хозя…

— Я не твой хозяин, — оборвал Веуза новый знакомый. — Я такой же раб, как и ты, как и всё здесь, — он еле заметно усмехнулся.

Под размеренное цоканье копыт и дуновение прохладных ветров Веуз быстро уснул.

* * *

Громкий, пронзительный звонок залил комнату. Пётр Зуев подскочил в кровати и уставился на тумбу, где лежал его телефон. Пётр проспал первый звонок будильника, и теперь в силу вступил второй — тяжёлая артиллерия. Играл Штраус, «На прекрасном голубом Дунае».

Глава 4

Жизнь — это не проблема, которую нужно решить, а реальность, которую нужно почувствовать.

Сёрен Кьеркегор

Зуев встал с кровати с тяжестью в теле. Обычно по утрам он чувствовал себя более-менее сносно, но сегодня… сегодня ему было как никогда тяжело. Казалось, что отекло всё тело: руки, лицо, стопы. Веки стремились сомкнуться, а сознание… сознание грезило о возвращении в сладкую негу сна. Даже поднявшись с постели, Пётр чувствовал шлейф недавнего сновидения. Краски окружающего мира будто поблёкли по сравнению с тем, что было там, в этом сне. Он словно вернулся из далёкого города, что стоит на берегу океана, а позади него огромные бесчисленные массивы горячего песка.

День там жаркий, наполненный тёплым светом, а ночь леденяще прохладна в пронизывающем блеске звёзд. Здесь же утреннее небо затянуто пеленой поздней осени, и лишь иногда сквозь тучи пробиваются лучи солнца.

Свет с трудом пробирался сквозь задёрнутые шторы — в спальне Петра царила полутьма. В маленьком помещении примерно в семь квадратов умещались кровать, стол и два шкафа для одежды и книг. Книжные полки теснились над столом, занимая всю стену. Шкаф с одеждой образовывал арку над изголовьем кровати. Потянувшись рукой к столу, Зуев включил настольную лампу и принялся собирать сумку.

Какая комичная, однако, ситуация… Будучи школьником, Пётр терпеть не мог собираться ни на учёбу, ни в поездки. Обычно он до последнего момента оттягивал сборы, а затем за несколько минут быстро сбрасывал всё в сумку и убегал по своим делам. Родители не раз говорили, что подходить к сбору вещей нужно «с чувством, с толком, с расстановкой» (сама фраза, кстати, Петру тоже не особо нравилась).

Парадокс в том, что теперь именно выполнение дел с дотошностью (а в особенности сборы куда‐либо) приносило Зуеву самое большое удовлетворение. Собираясь на работу, продумывая, что и для чего ему нужно, он вызывал в себе лёгкую ностальгию и как будто возвращал из прошлого краски детства и некоторую беззаботность. На этот раз из книжного шкафа в сумку отправилась книга китайского писателяфантаста Лю Цысиня «Задача трёх тел».^[6]

Завершив свои приготовления, Зуев отправился в душ. После водных процедур его ожидал завтрак, который, к слову, ещё нужно было приготовить. Причина, по которой Пётр в это утро всё делал не спеша, была одна — суббота. В последний рабочий день его уроки начинались в десять часов утра, и, так как на часах сейчас было всего семь, можно было не торопиться. Тем не менее вставать приходилось по расписанию, до семи, поддерживая привычку, чтобы не расклеиваться.

Квартира Петра Зуева, как и спальня, была компактной. Если бы вы зашли в его жилище, первым делом вас встретила бы кухня. Довольно большая, со стенами, выкрашенными в белый цвет, она выполняла роль и зала, и прихожей. В углу кухни был открытый дверной проём. Там, в небольшом закутке, друг напротив друга находились вход в спальню Зуева и вход в ванную комнату и туалет.

В кухне было несколько картин в стиле дадаизма^[7], три из которых висели на стене, а четвёртая, опершись о стенку, стояла на полу. Одна из картин представляла из себя портрет. Причём сразу определить это было не так просто. При первом взгляде на полотно внимание приковывали два больших глаза разного цвета. Если же начать вглядываться, то рано или поздно можно было различить остальные детали портрета. Спрятанные за огромной массой плавных линий, они аккуратно вырисовывали силуэт красивой обнажённой женщины, будто загорающей на пляже. Поначалу могло показаться, что у неё нет головы, но через несколько секунд становилось понятно, что голова была, просто она закинута назад, как у людей, смотрящих в небо. Чёрные волосы женщины, медленно извиваясь, терялись на фоне ярких красок картины. Женский стан утопал в обилии цветов. В левом нижнем углу инициалы «А.З.» Буквы контрастировали с манерой исполнения картины и выглядели как прекрасная каллиграфическая подпись белыми чернилами.

Знакомые Зуева, заходя к нему в гости, иногда подшучивали, говоря, что эти картины — подсознательная тоска Петра по детству. Ведь они очень напоминают ковры, что раньше висели в каждом доме, и перед сном их можно было разглядывать, постоянно находя что‐то новое в причудливых узорах.

* * *

В 8:45 Пётр вышел из квартиры. В подъезде на первом этаже ощущался запах сырости, вдобавок недавно перегорела лампочка, так что теперь было ещё и темно. Тусклая красная подсветка кнопки домофона выступала сейчас для Зуева в роли маяка. Он ткнул пальцем в холодный металлический кружок, и уже через секунду бледный серый свет улицы принял его в свои объятия.

Обычная дорога до остановки. Одни и те же лица людей, которые попадались ему каждый день по пути на работу, не вызывая желания знакомиться с ними или заговаривать. К остановке на этот раз подъехал новый трамвай четвёрка, совершенно чистый и не потрёпанный временем. Пневматические механизмы открыли большие двери. Просторное внутреннее помещение быстро заполнилось. Кондуктор-женщина лавировала между людьми и скандировала хриплым то ли от сигарет, то ли от простуды голосом: «Кто не сдал за проезд — передаём, не забываем!»

Город выглядел так же, как и обычно, как в любой другой день недели. Хотя, быть может, сегодня встретилось поменьше людей на улице, да и в трамвае ещё оставалось место — дышалось свободно, но в остальном всё было то же.

В половине десятого Пётр Зуев вышел на остановке рядом со школой. Стоя чуть поодаль от других построек, здание выглядело несколько отрешённо. Это выражалось не только в стиле архитектуры и цветах, но и в расположении. Массивные входные двери, сделанные из ясеня, чем‐то напоминали двери метрополитена. Они точно так же непрерывно то открывались, то закрывались, иногда сшибая зазевавшихся людей.

Зуев открыл дверь с заученной элегантностью. Поприветствовав охранника, он пошёл в свой класс. Кабинет физики находился на втором этаже в конце рекреации, прямо под кабинетом директора. Поднявшись по лестнице, Пётр встретил своих учеников (сегодня первый урок был у седьмого класса), они ожидали преподавателя у дверей. Поздоровавшись с детьми, Зуев открыл комнату номер двести семь.

В кабинете физики было прохладно, как и в любое другое не летнее время. Портреты великих учёных невозмутимо взирали на вошедших. В тёмных сине-серых оттенках утреннего полумрака их пристальные взгляды приобретали ещё большую выразительность и глубину. Когда ртутные лампы заработали, класс озарился белым светом. Дети приготовили свои места и разбрелись кто куда. До начала урока оставалось пятнадцать минут.

Когда прозвенел звонок, все ученики уже были в классе. Они встали рядом со своими местами и поприветствовали учителя.

— Садитесь.

Зашумели стулья — дети сели.

— У кого‐нибудь возникли вопросы по выполнению домашнего задания? — Зуев обвёл класс взглядом. Никто не поднял руку.

— Что ж, — он открыл учебник, — в таком случае…

— Пётр Анатольевич! — перебил его голос ученицы. — У меня есть вопрос…

Двадцать девять пар глаз уставились на одногоединственного ребёнка.

— Что тебе было непонятно? — Зуев говорил мягко, настолько, насколько это было возможно. Такой тон преподавателя однозначно успокаивал.

— Я не поняла… Верней, поняла и решила, но ответ не совпал с ответом в учебнике.

— Хорошо. Запиши своё решение на доске. И мы все вместе попробуем разобраться. Какой номер упражнения?

— Задание сто один.

Ученица направилась к доске, и, пока она шла, Зуев успел выловить несколько недовольных взглядов, услышав перешёптывания, адресованные юной выскочке. Как правило, школьники, особенно это было заметно начиная с третьего класса, недолюбливали детей, пытающихся разобраться в каких‐то задачах или примерах досконально. Дети не любили тех, кто начинал задавать вопросы и старался что‐то для себя понять. И Зуев прекрасно понимал: этот ребёнок, что вышел сейчас к доске, имел храбрость пойти против своего маленького мирка. Он ценил в людях бунтарскую натуру.

На странице учебника было написано: «Задача 101. В куске кварца содержится небольшой самородок золота. Масса куска равна 100 г, а его средняя плотность — 8 г/см³. Определите массу золота, содержащегося в куске кварца, если плотность кварца 2,65 г/см³, а плотность золота — 19,4 г/см³».

Зелёная доска начала оживать. Детская рука несколько неловко выводила длинные примеры. Зуев внимательно следил за вычислениями, что расписывала ученица. Сейчас он даже не слышал её слов, да и не очень‐то они ему были нужны. В эпоху студенческой жизни Зуева (учился он, понятное дело, на физика) простые слова стали быстро терять привычные, понятные значения и смыслы. А физическая формула начинала говорить ему больше, чем длинный рассказ.

Сейчас, так же как и раньше, Пётр погрузился в мир формул на зелёной доске. Их визуальное повествование, то, как они вели свой рассказ, было приближено к изяществу танцоров театра, которых он так часто видел в детстве. Безусловно, в этом решении присутствовала пара моментов, которые можно было бы подправить, но в целом композиция, что предстала перед ним на доске, понравилась Зуеву. Его глаза остановились на ответе: семьдесят семь целых, сорок шесть сотых. Ответ был верен, хоть и округлён.

— А в учебнике что получилось? — несколько озадаченно спросил учитель.

— Семнадцать целых, одна десятая…

Зуев еле заметно улыбнулся.

— У кого получился ответ как в учебнике?

Больше половины подняли руки.

— А у кого вышло то же, что и на доске?

На этот раз подняли руки всего четыре человека.

— Я стесняюсь спросить, остальные вообще не решали задачу? Хотя это, собственно, уже не так важно. — Зуев закрыл учебник и обратился к девочке, что стояла рядом: — Что ж, очень хорошее решение.

Затем он посмотрел на класс:

— Для тех, кто решал задание, сообщаю, что правильный ответ — на доске.

Он снова взглянул на ученицу, что стояла подле зелёного мольберта для формул.

— Садись на место, пожалуйста.

Он говорил спокойно. Не выражая ни радости, ни грусти, лишь спокойствие. Словно очень уставший, но безмерно мудрый человек. И такое уверенное спокойствие дарило тепло.

— Сегодня учебники вам не понадобятся. Всё, что будет нужно, я напишу на доске, — Пётр говорил с превосходной дикцией и артикуляцией. Его губы и лицо передавали слова даже лучше, чем голос. Такая манера говорить казалась Зуеву столь же неотъемлемой частью хороших манер, как мыть руки перед тем, как сесть за стол.

— Фотографируйте на телефоны или переписывайте в тетради, кому как удобней, потому что от того, как вы усвоите сегодня материал, будет зависеть и то, как вы будете выполнять домашнее задание, и то, сможете ли вы в дальнейшем выполнять контрольные работы.

Голос преподавателя мягко разливался по классу, постепенно отвоёвывая себе слушателя. Урок пролетел незаметно. Пётр Анатольевич сегодня превзошёл самого себя. Дети не хотели уходить, желая продолжать слушать рассказ учителя. И это было главной наградой для Зуева.

Весь оставшийся день Пётр проверял учебники. Он прорешивал примеры и сверял их с ответами в конце книг. Седьмой класс, восьмой, девятый, десятый. Он нашёл огромное количество ошибок и поначалу даже поверить не мог, что их было допущено так много. Раньше он и понятия о них не имел, так как решал задания сам и ошибок не допускал в принципе. К концу рабочего дня Пётр Анатольевич пришёл к выводу, что по новым книгам, что сейчас есть, преподавать физику школьникам — преступление. Он собрал учебники, которые были у него в лаборантской, и отнёс в библиотеку школы. Там на него посмотрели несколько озадаченно, но книги приняли.

* * *

Зуев покидал школу в расстроенных чувствах. Погода абсолютно соответствовала его настроению. Промозгло, пасмурно, вдобавок похолодало. Может быть, если бы на улице было тепло и солнечно, Пётр чувствовал бы себя куда как лучше. В тот момент, когда он подошёл к остановке, зазвонил телефон. Это был хорошо запоминающийся номер с сочетанием цифр четыре и девять.

— Здравствуйте, это Пётр Зуев? — На другом конце говорил женский голос. В нём угадывался какой‐то бесконечный оптимизм… или, может, детская наивность? Зуев не успел до конца в этом разобраться.

— Да, — несколько нехотя ответил Пётр, ожидая, что сейчас женщина представится продавцом чего‐нибудь и начнёт ему это «что‐то» предлагать.

— Это Виктория Седова. Из моего банка позвонили и сказали, что вы нашли мой кошелёк. Я бы очень хотела его вернуть, — она сказала это слегка кокетливо, казалось, что она лукаво улыбается. — Давайте встретимся в ближайшие дни, и я его заберу, скажем, в это воскресенье?

— Эм-м, да, конечно, а когда вам удобно?

— Ну, в идеале в первой половине дня.

— Тогда завтра в одиннадцать. Устроит торговый центр «Пегас?»

— Да, отлично! Просто прекрасно! Я как раз живу в том районе. В одиннадцать у главного входа. Спасибо!

— Пожалуйста… — Зуев хотел ещё что‐то добавить, но на другом конце повесили трубку.

Из последующих размышлений о сегодняшнем дне и предстоящем завтра Петра вывел звонок трамвая. Громкий, трещащий, он раскатился по улице. Большой фонарь на лбу вагона еле горел, подсвечивая моросящий дождь и недавно начавшийся снег. Капли вперемешку со слипшимися снежинками поблёскивали в золотистом свете. Четвёрка подобрала пассажиров и медленно тронулась, рассекая мириады микромиров^[8], что мимолётно загорались в искусственном «солнце» — фонаре трамвая.

Глава 5

Никакое беспокойство не имеет никакого значения для всего, что произойдёт.

Алан Уотс

Большую часть ночи Зуев спал ужасно. Он просыпался каждые тридцать-сорок минут. Сначала от жары, затем оттого, что мёрз. Потом ему стало казаться, что он проспал будильник, и каждый раз, открывая глаза, он проверял телефон. В начале четвёртого Морфей наконец‐таки посетил бедолагу и принял в свои объяия. Сновидения Зуева на этот раз были пустыми. Он ничего не увидел либо не запомнил.

Утро наступившего дня началось много лучше, чем вчерашнее. Тучи рассеивались, небо голубело. А где‐то там, за домами, золотились облака. Ровно в шесть по маленькой комнатушке вновь разнеслась мелодия. Снова играл Штраус. Так же как и во все предыдущие дни, звучало произведение «На прекрасном голубом Дунае».

Первой мыслью Зуева было осознание того, что эти два часа сна самые блаженные за всю ночь. Он по какой‐то причине не чувствовал себя уставшим или разбитым. Напротив, сейчас он ощущал окрылённость, которой давно не испытывал. Быстро встав с кровати, Пётр отправился в душ. Сквозь открытую дверь спальни за ним пробрался солнечный луч. Жёлтая полоса света улеглась на плитку вытянутым прямоугольником. Деревянный паркет, что лежал на полу больше двадцати лет, казалось, старался вобрать в себя всё тепло и свет солнца, что восходило за окном.

Завтракая, Зуев пристально смотрел на одну из картин. Странное состояние посетило его сегодня. Бывало, обычные, повседневные предметы, что всегда были на виду, внезапно преображались. Словно всё это время они находились за запылённой или запотевшей витриной, а теперь их поднесли поближе для рассмотрения. Сегодня это случилось с одной из работ А. З. Пётр разглядел на картине доселе невиданные краски и линии. Он открыл для себя новый узор, раскрыл смысл, в нём зашифрованный. Забыв о еде, он просидел за столом ещё около десяти минут.

Из подъезда Пётр вышел в восемь пятьдесят. Как и многие другие учителя, Зуев подрабатывал репетитором. Сегодня его путь лежал к одному десятикласснику. Молодой человек внезапно решил сдавать на выпускном экзамене физику. Видите ли, он понял, что хочет стать нефтяником, а без этого предмета дорога в желаемый вуз закрыта. Молодой человек был готов приложить любые усилия, лишь бы сдать предмет на максимально возможный балл и поступить в вуз, желательно на бюджет. Зуев отчётливо помнил их первый разговор на эту тему. Помнил запал парня и то, что настроен он был решительно. Вспоминая лицо десятиклассника и блеск в его глазах, Пётр Анатольевич улыбался — так веселил его юношеский задор.

В воскресное утро трамвай был практически пуст. Редкие пассажиры расселись отдельно друг от друга. Зуев встал на задней площадке салона, у окна. Солнце уже взошло и сейчас пригревало ему спину. Пётр достал из сумки книгу, что лежала там со вчерашнего дня, и под светом огромного термоядерного реактора, вокруг которого вращается наша планета, принялся читать. Слова оживали в голове яркими образами. Пётр погрузился в чтение. Его незримым собеседником стал автор со своим жизненным опытом, чувствами и мыслями. Зуев словно вёл с ним диалог. Напрямую. Будто их не разделяло ни время, ни пространство.

Трамвай резко затормозил. В последнюю секунду Петру удалось ухватиться за поручень. По улице раскатился звонкий треск сигнала. Кондуктор пошёл к кабине и приоткрыл окошко водителя.

— Семёныч, ты прикинь, шо творят, а? Выскочил прямо на пути, а по сторонам не глядит! Чуть не сбил ведь! Щас вон, посмотри, ток пятки и сверкают у остолопа!

Услышав это, Зуев оторвался от книги и, всё ещё находясь в плену прочитанного, озирался по сторонам. В салоне трамвая что‐то неуловимо изменилось. Пассажиры сидели по одному, но не в одиночестве. Рядом с каждым был его «собеседник и друг» — смартфон. Тонкие проводки тянулись от разъёмов. Коварными змеями они вились по одежде, иногда забираясь под неё, выползали из-за воротников. Были и другие, похожие не на змей, а на ящериц. Они уже отбросили свои хвосты и практически срослись с жертвой — человеком. Как истинные паразиты, они, по-видимому, вцеплялись намертво. Залезали добыче в уши и там нашёптывали мысли, напевая песни, попадая прямиком в мозг. Хотя, быть может, это был симбиоз человека и смартфона? Быть может, люди просто боялись тишины, одиночества или окружающего мира и оттого искали себе таких «помощников»?

Пётр вздрогнул. Тело и мозг старались вырваться из паутины нового восприятия, в которое его заманила книга. Благо следующая остановка была его. Как только знакомый козырёк остановки стал виден из окон трамвая, Зуев убрал фолиант в сумку.

* * *

После занятий Пётр пошёл к торговому центру «Пегас» — достаточно большому комплексу магазинов и кафе. В 10:53 Зуев стоял у главного входа. Он огляделся, подождал с минуту и достал телефон. Пытаться высмотреть человека, которого до этого ты в лицо не видел ни разу, наверное, как минимум непрактично. А первый номер в списке недавних звонков как раз и был нужным.

— Пётр Зуев? — раздалось из-за спины в тот самый момент, когда он уже собрался нажать вызов. Зуев оглянулся.

— Вы Пётр Зуев! — с нескрываемой радостью произнесла девушка. — Рада встретиться с вами! — Она протянула ему руку.

Перед Зуевым стояла Виктория Седова. Это была довольно молодая особа, на вид двадцать пять — двадцать семь лет. Светлые волосы, собранные в низкий пучок, берет бордового цвета, серое пальто. Держа ладонь девушки, Зуев удивился её крепкому рукопожатию и тому, с какой лёгкостью она смотрит ему в глаза.

— Я вас узнала даже со спины, — улыбка не сходила с её лица. Как только Виктория отпустила его руку, Зуев достал из кармана пальто кошелёк.

— Это вроде как ваше. Всё на месте, но лучше проверьте, для вашего же спокойствия и моей чистой совести.

Лёгким движением она открыла кошелёк. Один взгляд — и столь же изящно девушка отправила кошелёк в недра сумки. Отточенное до автоматизма действие ввело Зуева в ступор.

— Всё на месте, — сейчас она не улыбнулась губами, но глаза… Её глаза говорили, что ни одна улыбка не сможет выразить её чувство благодарности. — Пётр Зуев, пойдёмте, я угощу вас, скажем, кофе. Не могу же я не отплатить за вашу честность и порядочность!

В её голосе, обычном женском голосе, которых в мире бесчисленное множество, что‐то было. В нём присутствовала непоколебимая уверенность, бесцеремонно меняющая восприятие слов этой удивительной девушки. Они оба знали, что Зуев согласится.

Глава 6

Логика может привести вас от пункта А к пункту Б, а воображение — куда угодно.

Альберт Эйнштейн

Люди ни на секунду не смолкали. В их разговорах тонули помещения, столы и стулья, что уж говорить о таких незначительных вещах, как посуда и столовые приборы. За одним из столов сидела семья с тремя детьми разного возраста — истинными непоседами. От их вопросов и возгласов дрожали напитки в стаканах, а стулья иногда поскрипывали, с трудом удерживая на себе подвижных маленьких людей. Родители — муж с женой — иногда переглядывались между собой. Их уставшие взгляды лишь изредка оживлялись искорками юности и страсти, но и те быстро затухали, стоило детям задать новый вопрос.

Человеческие эмоции никогда не проносились мимо посуды. А вот неотёсанные грубияны, столы и стулья, порой не понимали тонкую человеческую натуру, а может, просто не хотели?.. Большие толстые кружки для чая или изящные фарфоровые кофейные чашечки, попадая в руки к людям, словно оживали, будто им передавались человеческие чувства и переживания. Если в кафе была деловая встреча, то посуда вела себя максимально серьёзно и собранно. Если обедала семейная пара, то приветствовалась и всеми силами поддерживалась расслабленная домашняя обстановка. Ну а если в кафе забегали влюблённые, то чашки, ложки, тарелки и даже мебель (до последних обычно было вообще не достучаться, но, как говорится, раз в год и палка стреляет) — всё начинало вторить нарождающемуся романтическому чувству.

За одним из столов, что стоял у окна, сидели двое — мужчина и женщина. Приятной наружности. Правда, внешность женщины была более универсальна, то есть показалась бы привлекательной большему количеству людей. На столе присутствовал привычный набор посуды: два блюдца, две чайные ложки и две чашки.

Белая кофейная чашечка медленно остывала, в ней ещё оставалось немного напитка. Этот кофе обладал особым вкусом, с кислинкой, отчего чашечке было не по себе. Она чувствовала, как её полупрозрачное фарфоровое нутро съёжилось и стало не гладким, а противно шершавым. Ох, будь её воля, она ни в жизнь не согласилась бы на такой кофе. Ей больше нравились мягкие сорта этого напитка, отдающие ванилью или сливками. Но кто будет спрашивать, чего хочется простой фарфоровой чашке? Благо сегодня она была не одна. С ней была старая знакомая, много повидавшая большая чайная кружка мягкого фиолетового цвета. Толстые стенки кружки не пропускали тепло, отчего напиток в ней остывал мучительно медленно. Правда, за свою жизнь она успела привыкнуть к горячему, и тепло чая доставляло ей удовольствие. Сегодня она исполняла свой фирменный номер, слегка подслащивая чай. Никто доподлинно не знал, как именно умудрённой опытом особе это удаётся, но гости, раз побывавшие в этом кафе и испившие чай из фиолетовой кружки, в следующий раз заказывали только её. Чашка и кружка — старые знакомые — перекидывались между собой обрывочными фразами. Как? Когда их ставили на стол, они еле слышно вибрировали и таким образом обменивались мыслями.

Разговоры гостей кафе тянулись бесконечно долго. Мужчина всё время что‐то рассказывал и делал это столь красочно, что даже старушка-кружка невольно увлеклась его повествованием. Девушка улыбалась и кивала в ответ, лишь изредка делая глотки и приближая миг избавления чашки от столь ненавистного ей кислого кофе. Ох, как бы бедная посудинка желала, чтобы этот сударь успокоился и замолчал. Она так часто вибрировала об этом фиолетовой кружке, умоляя напарницу ненароком обжечь клиента, чтобы тот стал менее разговорчивым. Тогда эти два человека быстрей бы ушли, а мучения чашки закончились. Но нет же, нет! Старая вредина всё приговаривала: «Подожди!»

— Сил моих больше нет это терпеть! — резко вздрогнула кофейная чашка. И без того стоявшая не очень устойчиво, она завалилась набок. Прохладный кофе вмиг растёкся по столу, тоненький ручеёк добежал до старушки-кружки.

— Ну вот зачем?! — всхлипнула чашка, когда её подняли, чтобы переставить на сухое место. — Ты что, не видишь, что тут происходит?! — продолжила она.

— Влюблён-н-н? — задрожала фиолетовая кружка вместе с ложками и блюдцами. Оказалось, что мужчина резко встал, задев стол. Пустая кофейная чашка ничего не ответила, обиженно промолчав.

* * *

Виктория и Пётр спускались на эскалаторе к выходу из торгового комплекса. Собеседница не переставала удивлять Зуева. Он говорил с ней на различные темы, везде и всегда, будь то физика, научные статьи, живопись или фильмы, она понимала его, могла поддержать диалог… Хотя, быть может, это была лишь искусная маска?.. Прекрасная женская игра, в которой Зуев проиграл, так и не сумев разобраться, что на самом деле интересно его собеседнице и какова личность, скрывающаяся за красивой улыбкой. Все эти размышления лишь путали его. Хотя нельзя было не согласиться: Петру и правда понравилась эта девушка. Ему хотелось встретиться с ней вновь.

— А вы, Пётр Анатольевич, — сказала она с некоторой подковыркой в голосе, — не соблаговолите ли встретиться со мной ещё раз?

Зуев опешил. Во-первых, он не привык, чтобы девушки его приглашали. А во‐вторых, с каждой секундой разговора ему всё больше казалось, что эта особа читает его мысли.

— Да… конечно, — с лёгкой заминкой ответил Зуев, и маленькая оплошность в речи показалась ему катастрофически огромной.

Виктория протянула ему салфетку с записанным номером телефона. Ранее, когда они с Зуевым пришли в кафе, она написала что‐то на салфетке, будто хотела о чём‐то себе напомнить. До этого момента Пётр не догадывался — о чём.

— Это мой личный номер. Позвоните мне на неделе, как у вас будет возможность, и мы определимся с местом и временем встречи.

Зуев взял салфетку. Он задумчиво рассматривал цифры на мягкой бумаге. Это сочетание не запоминалось так же легко, как предыдущий номер.

— Ещё раз спасибо за ваш маленький подвиг и за хорошо проведённое время.

Зуев посмотрел на прощающуюся с ним девушку. В ярких лучах солнца блестели лужи. Тротуары в некоторых местах стали подсыхать. Стая голубей важно расхаживала рядом со входом в торговый комплекс, не обращая внимания на людей. Пётр Зуев не пошёл на остановку. Вместо этого он неспешно зашагал по аллее. Домой ему идти не меньше сорока минут, и он рассчитывал подумать обо всём, что с ним сегодня случилось.

Глава 7

Воспоминания делают тебя таким, какой ты есть сегодня.

Эрих Мария Ремарк

На горизонте бушевал закатный огонь. Облака над городом были объяты бордовым пламенем. Небо превратилось в один большой костёр, который, правда, уже затухал, истратив топливо. Облака — алеющие угольки — смешивались с тёмными отсветами ночи, приобретая фиолетовый оттенок и окрашивая в темно-пурпурный цвет дома, дороги и улицы.

Зайдя в квартиру, Пётр Зуев разулся и в несколько шагов оказался у кухонного стола, поставив на стул пакет с провизией. Пётр покупал в основном бакалею^[9]. Но иногда в его холодильнике появлялись мясо и молочка. Овощи и фрукты Зуев ел только по выходным, в награду за рабочую неделю.

Ах, было время, когда, вернувшись домой, Пётр Анатольевич видел новое полотно. Иногда картина была не совсем закончена, и творец крутился вокруг своего произведения в попытке разглядеть и перенести на белую бумагу тот образ, что возник в его голове. Пётр обычно не тревожил А.З. за этим занятием и просто проходил в кухню, тихо ставил пакеты, а затем возвращался обратно и любовался. Привычка первым делом приносить пакеты с продуктами к столу осталась с Зуевым до сих пор…

Говорят, на три вещи можно смотреть бесконечно: на текущую воду, горящий огонь и на то, как трудится мастер. Но пословица лукавит. Была в жизни Зуева ещё одна вещь, на которую он точно так же мог смотреть бесконечно. Это картины А. З. Когда он смотрел на них, то легко погружался в воспоминания, и жизнь, которая окружала его сейчас, словно вставала на паузу, а он вновь и вновь мог проживать счастливейшие моменты юности. Сегодня напротив входа не стояло никаких холстов, а живой след мастера давно растворился во времени. Но до сих пор вместе с закатными лучами в квартире Зуева снова и снова возникало терпкое послевкусие тех времён…

Подойдя к входным дверям, Пётр включил свет. В тёплом свете ламп рассеялись миражи прошлого. Зуев разделся. Ему нужно было приготовить ужин.

После еды Пётр сел за проверку домашних заданий. Какая‐то жалкая пара тестов отделяла его от вечера выходного дня. Приподнятое настроение намекало, что Зуеву нужно посмотреть что‐нибудь интересное, какой‐нибудь фильм или сериал. Досадно, что оно не было конкретным. Что‐нибудь, и всё тут. Спустя час и сорок проверенных тестов, когда след красной ручки не успел просохнуть на последней работе, на маленькой табуреточке перед кроватью уже стоял ноутбук. Ещё секунда — и вентиляторы натужно загудели, подавая в корпус прохладный воздух. Пара кликов встроенной мыши — началась загрузка. Пётр вышел из комнаты, устремившись на кухню. Ему предстояло приготовить свой воскресный десерт.

Аккуратные кубики адыгейского сыра один за другим падали в тарелку к ранее отобранному и помытому винограду. По правде говоря, такие пиршества Зуев устраивал обычно по воскресеньям, в качестве небольшого вознаграждения за всё, что он делал в течение недели. Но сегодня, как ему казалось, был особенный день. Потому он разрешил себе этот маленький праздник пораньше.

В комнату Пётр вернулся уже с тарелкой. В деревянной посудинке лежала небольшая гроздь зелёного винограда, а вокруг неё с художественной небрежностью были разбросаны кубики сыра. Зуев поставил тарелку на пол, рядом с табуретом, а сам сел на кровать.

На экране компьютера заканчивалась загрузка сериала под названием «Пространство». Раздевшись, мужчина поудобней устроился на кровати и поднял к себе тарелку. Подождав пару минут, он потянулся к компьютеру и включил воспроизведение. На экране появилась планета Земля, усеянная огнями городов, фоном заиграла музыка. Приятная космическая мелодия. То были скрипки, что нежно отыгрывали свою партию, их едва можно было различить за безжалостной компьютерной обработкой. Медленно набирая темп, музыка всё ярче отражалась в сознании, стремясь достигнуть крещендо^[10]. И вот в мелодию ворвались новые инструменты: это были треугольники, что в три такта, словно маршируя, разыгрывали свои роли. Звуки стали сливаться в сложную, хотя и понятную мелодию — мелодию космоса. Но всё это было лишь дымом, огнём же выступало женское соло. Пётр не смог разобрать язык, но заметил, что он очень напоминает что‐то среднее между датским и шведским. Пока он думал об этом, вступительная заставка почти закончилась; впрочем, она и не была длинной. На экране остался одинокий человек в скафандре. Он медленно плыл в чёрном пространстве, и в забрале его шлема отражалась огромная махина — Юпитер, что взгромождалась вверх по орбите, возносясь над маленьким человеком.

…Часы показывали половину первого ночи. В маленькой спальне Зуева мирно работал ноутбук. Он давно загрузил все серии, успев прокрутить первые две, и спокойно, раз за разом включал беззвучное превью^[11] третьей серии. Тарелка, уже, правда, без сыра и винограда, стояла на полу. Пётр Анатольевич крепко спал. В комнате были слышны лишь два мерных дыхания. Человеческое, иногда прерывистое, и машинное — вечный нерасторопный вдох. Вновь и вновь прохладный воздух наполнял лёгкие кислородом, а медные трубки — прохладой. Вновь и вновь горячие потоки исторгались наружу как человеком, так и компьютером. Поразительными были эти два существа. Первое — многоклеточное создание, прошедшее через множество витков эволюции и считающееся её венцом и вершиной развития. И второе — лишь маленький шаг к появлению чего‐то большего.

Глава 8

Реальность становится всё больше похожа на фотографии.

Сьюзен Зонтаг

Шёл дождь. Капли падали из серых туч, словно снаряды, выпущенные из катапульты. Разгоняясь, они расшибались о траву, прибивая к земле небольшие растения. Оглушительным гулом завывал ветер, затихая во вспышках света. Звуки будто выключались вовсе. Правда, затишье это было на какую‐то долю секунды и прерывалось оно столь же внезапно, сколь начиналось. Гром раскатывался по округе, сотрясая пространство своей мощью. Вслед за ним, как цыплята за курицей, неслись отзвуки. Канонада быстро стихала, всё вокруг вновь заполнял звук дождя, что стучал по траве и листьям. Всё начиналось сначала.

Что это было за место? Что это был за мир? Наблюдающий точно не знал. Были ли это отголоски из тех, самых первых времён или же это лишь жалкая подделка, что воссоздана по обрывкам того времени?.. Но и эти обрывки были очень и очень ценны. Мужчина потёр указательный палец большим, и от его висков отсоединились две маленькие золотые пластинки. Звуки и картинка исчезли. Он снова сидел в комнате один. Прежние ощущения датчиков и контроллеров внутри его головы, которые реагировали на запросы мозга и передавали нейронные последовательности элементам окружения, усилились. Лёгкое покалывание от выполнения нескольких задач быстро приводило его сознание в чувство. Но на этом нельзя было останавливаться, и, подобно пробуждающейся станции, мозг, напичканный электроникой, начал оживать.

Сначала подсистемы, не требующие особого контроля и большого количества энергии, а затем и самые энергоёмкие процессы пробудились. Покалывание сменилось подобием еле слышимого гула, смешанного с ощущением, что мозг… вибрирует.

В углу помещения стояла капсула глубокого восстановления. Приветливо мигая, когда на неё смотрели, она всем своим видом старалась привлечь внимание. Стол, за которым сидел мужчина, был без ножек — такая ровная хромированная доска, висящая в воздухе как по волшебству. Впрочем, мужчина, точно так же как и стол, парил в пространстве. Ещё одна серебряная пластина, растянувшись тонким слоем, приняла точные изгибы тела человека, все его изломы, выступы и впадины и теперь идеально поддерживала его со спины. Скрывшись за контурами тела, она создала иллюзию парения…

Окон в комнате не было. Лишь серые стены, по которым тонкими линиями расползались орлеанские узоры. Лампы в помещении отсутствовали, но, вопреки логике, было светло. Мужчина поглаживал подбородок, задумчиво смотря перед собой. Будто осознав что‐то, он встрепенулся, взгляд его ожил. Мужчина плавно поднялся к потолку. Кресло тем временем стало спускаться на пол, и спустя минуту мужчина уже коснулся ногами поверхности.

Встав, он взглянул на правую стену. Серый материал быстро преобразился в зеркальную поверхность. Мужчина подошёл к ней и стал пристально вглядываться в собственное лицо. Вроде это был он, но одновременно и нет. Как будто что‐то чужое присутствовало в его внешности. Он поочередно узнавал то нос, то глаза, то волосы. Но как только две части мозаики совпадали, третья вновь становилась непохожей и не подходила к двум другим.

В голове мужчины раздался голос: «Наблюдающий Везу, до проверки блоков памяти осталось пять хан». Голос был не мужским и не женским, что‐то среднее между первым и вторым. Человек не понял, что за пять хан его ожидали, но отчего‐то точно знал, что они равны примерно двум минутам.

Вся стена, что до этого была зеркальной, в один момент растаяла как мираж. Перед мужчиной предстал длинный коридор. Как только наблюдающий шагнул за порог, стена за ним вновь появилась, так же быстро и бесшумно, как и исчезла.

«Наблюдающий Везу, требуется проверить блоки памяти в секторах: Сеньбэй, Астра, Протей…» — голос в голове мужчины произносил бесконечное число названий. Они были не знакомы наблюдающему и не вызывали никаких ассоциаций с информацией, которую он знал. Но по какой‐то причине Везу понимал, что и где ему нужно сделать. «Виктория» — за это слово разум наблюдающего зацепился. Окружающие его предметы в тот же миг начали перестраиваться, образуя подобие комнаты внутри комнаты, такая матрёшка из коробок. У человека возникла мысль, что такой развёртки слишком мало, чтобы добраться до выбранного сектора, и тогда пространство вновь увеличило свою мерность и раскрылось в объёмный пятиугольник, где каждая стена была проходом в следующую комнату. Мысль Везу вновь повторилась, круг замкнулся.

Вырваться из него получилось лишь благодаря голосу в голове наблюдающего. К тому моменту пространство превратилось в бесконечно повторяющиеся коридоры, комнаты, кабинеты и залы. Везу находился в середине этого, а вокруг него, казалось, была сфера, состоящая из ячеек, что соединялись между собой.

«Наблюдающий Везу, если вы не прекратите отдавать команду развёртывать пространство, то генератору материи перестанет хватать мощности и он выйдет из строя. Прошу вас немедленно остановиться, иначе вас заменят». Эта фраза в голове Везу прозвучала как гром, что он недавно слышал. Внутренняя речь сама собой остановилась. Мысль замерла, как испуганная лань. Пространство быстро свернулось в привычное трёхмерное. Правда, теперь наблюдающий был не в коридоре, а в большой комнате. В центре помещения — огромный трёхмерный ромб, по-научному — октаэдр^[12]. Тонны проводов спускались от него, как водопад. Они опадали вниз и устилали пол комнаты, голые стены которой были из металла сизого цвета. В них не было ни тонкости линий, ни изящества, ни сложности, как в комнате наблюдающего. Скорее, напротив, нарочито упрощённая до предела грубая архитектура.

В помещении было довольно темно, единственным источником света служил сам октаэдр. Свет исходил из его граней, которые, по-видимому, были стыками.

«Наблюдающий Везу, блок памяти «Виктория» содержит тридцать пять миллионов двести шестьдесят восемь тысяч один повреждённый сектор. Все находятся в эре Земли».

— Сколько у меня есть времени?

«Сто двадцать пять хан (примерно один час), если вы хотите успеть выработать норму за сегодня».

Везу поджал губы. Дурацкая норма, которую необходимо выполнять, не давала расслабиться.

— Открыть.

«Наблюдающий Везу, здесь древний тип управления».

— О Хаасан, да что же это за счастье — иметь дело со старой технологией!

Мужчина оглядел устройство. Найдя небольшую панель, он приложил к ней руку. Машина недовольно загудела. Плоскости стали раздвигаться, и перед наблюдающим предстали внутренности старой технологии. Они были сложные. Огромное количество проводов, разъёмов и плат, светящихся пластин (так называемых первых световых дисков). Тем не менее Везу без труда ориентировался в архитектуре устройства.

Поочерёдно включая и выключая диски, наблюдающий видел, как на отдельных накопителях на несколько секунд появлялись красные точки — это было явным признаком того, что память в хранилище имеет «битые» сектора. Выбрав все повреждённые диски, наблюдающий внимательно осмотрел пластины.

«Как эта древность вообще могла быть витком нашего развития?.. Немыслимо».

«Наблюдающий Везу, вы тратите драгоценное время рабочей смены на пустые размышления. Прошу вас приступить к осмотру».

Наблюдающий полусидел-полулежал, опершись спиной на внутренности раскрытого трёхмерного ромба. На его коленях кольцами, будто большая змея, лежал толстый серый шнур, что слегка согревал тело. Провод расщеплялся в самом конце и подключался к небольшой установке размером с ладонь человека. Предмет представлял из себя небольшой постамент с несколькими рядами, в которые были подключены четыре светящиеся пластины, похожие на дискеты. Пластина, данные которой он просматривал, медленно мигала зелёным светом. Как только сознание наблюдающего переходило между пластинами, его тело вздрагивало, словно в испуге.

За тёмными линзами очков не было видно глаз Везу. Они словно специально прятали от любого случайного прохожего страшную картину. Глаза бешено носились из стороны в сторону. Зрачки только и успевали расширяться и сужаться. Как будто за счёт глаз мозг пытался увидеть то, что происходило сейчас внутри него, те образы, которыми он внезапно наполнился…

Глава 9

Стремление сойти с ума — порой вполне адекватная реакция на реальность.

Филип Дик

Каждая минута тянулась мучительно долго. В голове Везу, после того как он отсмотрел все диски памяти, творилась самая настоящая неразбериха. Старые, даже древние, чужие воспоминания наполняли его память. Они конфликтовали с родными знаниями Везу, отчего ему теперь приходилось нелегко.

«Ах, дивное было время! Люди могли жить на поверхности планет. Подумать только, ПЛАНЕТ!»

Затем привычный внутренний голос Везу исказился и стал более низким:

«А вдруг это была иллюзия, может, никаких планет и вовсе никогда не существовало?.. Что, если все поколения всегда жили на этой станции?.. А то, что было рассказано, — ложь, заговор против нас, чтобы мы не скинули со своих плеч проклятого тирана? — Голос повысился и стал женским. — Да, именно. Именно он, тиран. Он следит за каждым шагом и мыслями. Он не даёт нам жить так, как мы хотим».

Разрываемый старыми воспоминаниями и ожившими голосами, наблюдающий Везу пошатнулся. Закрыв лицо рукой, он опёрся о стену. Холодный металл пощипывал кожу. Веки отказывались смыкаться, слёзы текли ручьём.

Не будь Везу прекрасно образован, его личность пала бы под таким натиском, а затем всё смешалось бы в один гремучий коктейль спутанного замутнённого сознания.

О, как была сладка та «правда», что хранилась тысячи миллионов лет в этих дисках памяти! И как ей повезло всплыть именно сейчас. Ведь Везу никогда не видел планет вживую. Как и не застал он газовых огненных шаров, что парят где‐то в пространстве и согревают своим огнём всё вокруг. В силу этого поверить чужим воспоминаниям было очень и очень легко.

Но в какой‐то момент в голове Везу проснулось самое страшное и сильное оружие наблюдающего. Оно состояло из трёх вещей: недоверия ко всему, желания узнать истину и умения задавать вопросы. Со всей своей мощью он обрушил это оружие на ложные знания, и уже через пять минут всё было кончено.

«Наблюдающий Везу, как вы оцениваете своё состояние?»

Снова машинный голос в голове, правда, теперь он приобрёл женственные нотки, словно сейчас было важно, чтобы человек был максимально к нему расположен.

— В целом в порядке, но иногда моё знание снова начинает переплетаться с верой. Что‐то внутри меня верит — с трудом! — что раньше существовали планеты и звезды…

«Наблюдающий Везу, это всё чистая истина».

— Я понимаю, но всё же…

«Думаю, вам нужно немного времени, чтобы всё осознать и спокойно соотнести с вашими знаниями. Тогда всё встанет на свои места. Ваша смена на сегодня закончена. Возвращайтесь».

Голос в голове Везу затих. Ощущение, что кто‐то следит за мыслями и чувствами, также исчезло. Это означало лишь одно: смена Везу и правда кончилась. И хотя наблюдающий прекрасно понимал это, какой‐то частью себя он знал: нельзя давать волю своим мыслям. Пока ты не придёшь в основную рекреацию, пока позади не останутся рабочие помещения и коридоры, подпрограмма будет отслеживать твоё естество до малейшей детали, хотя бы для того, чтобы вовремя задвинуть стул или открыть дверь. Она должна знать, чего ты хочешь. Она. Должна. Знать.

Недолго думая, Везу мысленно представил развёртку тетраэдра. Наблюдающий находился внизу этой конструкции, а место, куда ему нужно было попасть, — наверху. Он легко перевернул тетраэдр вверх ногами и переместил пространство относительно себя.

Всё вокруг расщепилось и изменилось, как в калейдоскопе. Стены стали светлее и изящнее. Тонны проводов, что раньше лежали на полу, исчезли. Везу подошёл к одной из стен, и в ней в тот же момент появилась дверь. Створка с шипением открылась, и на наблюдающего выплеснулся тёплый жёлтый свет. Лёгкая улыбка проскользнула на лице Везу, и он шагнул навстречу свету. Дверь за мужчиной закрылась, издав громкий звук герметизации, затем исчез и сам дверной проём.

Перед Везу предстало огромное помещение, точнее, огромная сфера изнутри. В центре был яркий, светящийся искрасна-жёлтым шар. Казалось, по размеру он не больше футбольного мяча. Шар разбрасывал в пространстве огоньки, которые, как тополиный пух, лениво разлетались в разные стороны.

Везу сделал ещё один шаг и… мгновенно оказался лежащим на траве. Местное солнце пригревало. Мягкая зелёная трава была много удобней капсулы восстановления, что стояла в комнате Везу. Вокруг не было ничего, что могло бы отслеживать мысли наблюдающего. Обстановка так и манила побыстрее отправиться в мир грёз, но… Детский голос, раскатившийся по траве вместе с ветром, в один миг нарушил прекрасную негу:

— Учитель Везу, я ждал вас в кабинете.

Везу неохотно открыл глаза. Перед ним стоял мальчик лет десяти. На голове — густые чёрные волосы с проседью. Они были слегка взъерошены, но выглядели естественно, словно так и должны были лежать. Лицо ребёнка казалось уставшим. Мальчик был одет в серую рубашку без воротника, на рукавах отчётливо виднелись стрелки. На штанах тёмносинего цвета тоже имелись стрелки, идущие ровно посередине. Никаких складок, никаких замятостей.

— Привет, Репт, — со скукой в голосе произнёс Везу. — Я решил погреться на солнышке.

Ребёнок несколько секунд не отрывал глаз от своего учителя, затем перевёл взгляд наверх.

— Солнышко?.. Учитель Везу, вы говорите про генератор материи?

— Именно, Репт, именно о нём.

— А подразумевали вы Солнце как звезду?

— И снова верно, мой дорогой ученик.

— Почему вы вспомнили про такую древность, как звёзды?

— Ты, наверное, и сам знаешь это лучше, чем я.

— Вы, видимо, были в старых блоках памяти и отсматривали повреждённые сектора.

— И снова в точку. Что вы сегодня проходили? — поспешил прервать череду новых вопросов Везу.

— Закончили с новым временем. Думаю, завтра мы уже приступим к технологии.

Везу приоткрыл один глаз и, хитро глядя на своего ученика, спросил:

— А напомни-ка мне, когда исчезла последняя звезда?

— Полностью потухла одну тысячу лин назад.

Везу закрыл глаз.

— А в старой системе счисления?

Мальчик сразу же ответил:

— Примерно десять в семидесятой степени лет.

— А что было после угасания звёзд?

Заученно тарабаня, ребёнок, как компьютер, выдал развёрнутый ответ:

— После угасания звёзд человеческие колонии были объединены под началом единого управляющего — Искусственного интеллекта Кальты, самого древнего из существующих. В течение одного года машина смогла сделать прорыв в науке и строительстве. Так появились первые станции, построенные на орбитах чёрных дыр и использующие их как источники неограниченной энергии. Чёрные дыры медленно испарялись, станции объединялись. Тем временем Искусственный интеллект Кальта продолжал делать открытия и развиваться. Вместе с ним развивалось и наше общество. Эра развития длилась ещё тысячу лин, а затем Кальта перестала делать открытия. К тому моменту наше общество сильно изменилось. Была образована одна-единственная колония. Под её нужды была построена Многомерная станция во всех десяти измерениях вокруг бывшей сверхмассивной чёрной дыры. Людей на станции в привычном их виде практически не осталось. За последние триста мит, а это примерно две тысячи лет, большинство людей было оцифровано, теперь они находятся в блоках памяти-опыта Искусственного интеллекта Кальты.

На станции остался лишь обслуживающий персонал. Так мы подходим к настоящему моменту.

Глава 10

Имей в виду, что любой день может оказаться для тебя последним.

Квинт Гораций Флакк

— Учитель Везу, мне кажется, вам всё же пора вставать…

Наблюдающий неохотно перевернулся на спину.

— Вы уснули, пока я рассказывал вам то, что мы проходили по истории.

Везу закрыл лицо руками и громко выдохнул. Затем с лёгкой тяжестью в голосе и слегка невнятно сказал:

— Сейчас встану и пойдём заниматься.

— Поздно, по расписанию мы должны были уже закончить.

Наблюдающий резко сел:

— А почему ты меня раньше не разбудил?!

— Кальта просила дать вам отдохнуть.

Холодок пробежал по спине Везу. Он снова чувствовал, как рядом с его сознанием находится невидимая длань Искусственного интеллекта, готовая схватиться за любую мысль, малейший знак того, что отсмотренные воспоминания победили трезвый ум наблюдающего, и лишь только за это вытрясти разум из Везу.

Мимо наблюдающего и его ученика Репта прошли несколько человек.

— Пойдёмте, нам пора.

— Куда? — с испугом в голосе спросил Везу.

— На церемонию, — отрезал Репт и подал руку учителю.

Дорожка, вымощенная подобием жёлтого кирпича, плавно уходила далеко в гору. Правда, как бы быстро вы ни шли, подняться на эту гору было невозможно, вы всегда были у подножия склона.

Ветер шелестел в пышной кроне деревьев. Он соскальзывал с веток, проносился по невысокому газону, прижимая травинки к поверхности. Всё здесь казалось самым настоящим раем, было таким приятным… Но стоило ветру приблизиться к наблюдающему, коснуться кожи Везу, как в одну секунду окружающий мир менялся.

Во всём проступала фальшь. В ветре чувствовалась работа большой вентиляционной трубы, что непрерывно нагоняет воздух внутрь сферы. В траве и деревьях Везу видел точно сделанную, но тем не менее подделку. Всё окружающее в один момент превращалось в инсталляцию. Приторную, замершую, мёртвую.

Сами собой всплыли воспоминания о Земле, чужие воспоминания. Они были столь сладки, что, накатывая с каждым дуновением ветра всё сильнее и сильнее, увлекали за собой наблюдающего.

Везу очнулся, когда его окликнул Репт:

— Учитель?! — ребёнок остановился, выдав с досадой и злостью: — Вы меня не слушали?

— Прости, я слегка задумался… — виновато сказал Везу.

— Вы думали об увиденном? Каково это — увидеть всё глазами и личностью, что была когда‐то оцифрована?

Вопрос поставил Везу в тупик. Единственным табу для наблюдающего при разговоре с учеником была работа. И если бы… если бы в его голове… если бы за ним сейчас не следили… Если бы они были только вдвоём, наедине, Везу рассказал бы этому мальчонке всё. Он бы отговорил его от работы наблюдающего. Ведь это было самое тяжёлое, что только могло быть.

— Прости, Репт, но ты пока ещё слишком мал для того, чтобы нам говорить об этом. Ты просто меня не поймёшь.

Сердце Везу сжалось от слов, которые он выдавил по указке Кальты.

— Вот все вы так считаете! — воскликнул мальчик. — Говорят, что только один из нашего класса сможет стать наблюдающим, только самый лучший… — лишь на мгновение воцарилась тишина, но она была быстро разрушена озорной интонацией Репта. — Когда я сдам все контрольные на «отлично», когда я всех обгоню, я попрошу Кальту, чтобы именно вы меня во всём инструктировали.

Везу ничего на это не ответил.

Большая дверь парила в воздухе, прямо на главной улице. Под ней был небольшой постамент с лестницей. Репт уверенно поднимался по ступенькам, а наблюдающий Везу по какой‐то причине медлил. По ту сторону входа находился озёрный пляж. Гигантский водоём растёкся на сотни и сотни метров. На дальнем берегу озера виднелся густой зелёный лес. Вечерело.

— Так вот как пахнут планеты… — констатировал Репт, глубоко вдохнув воздух карманной вселенной, — старшеклассники рассказывали, что на создание такой комнаты требуется порядка одной тысячи частиц материи^[13]. Сколько бы я ни представлял себе это число, у меня никогда не получалось, но однажды, впервые оказавшись здесь на церемонии, мне в один момент стало ясно, что это за планета.

Наблюдающий Везу улыбнулся. За всю свою жизнь он повидал огромное количество церемоний, и все они всегда заканчивались одинаково. Оцифрованное сознание изымалось Кальтой, а человеческое тело торжественно и с почестями сжигалось в дань старой традиции. По правде говоря, Везу не был особенным приверженцем этих празднеств. Дело в том, что он не знал, что станет с ним после того, как Кальта изымет его сознание. Останется ли он собой, или же, напротив, полностью изменится. Будет ли он тем, что извлекут, или же это будет лишь цифровая копия, а его личность исчезнет вместе с телом. Что он будет чувствовать и будет ли чувствовать вообще?

На песчаном пляже собрались почти все. Люди плотной толпой стояли на берегу розовеющего от заката озера. Вот подошли церемониальные машины. Они должны сложить погребальный костёр. С самого детства Везу рассказывали, что без его опыта наблюдателя человеческой расе не спастись.

После того как планеты превратились в пыль, а звёзды истлели, после того как практически все чёрные дыры изжили себя, человек продолжал существовать, и всё благодаря Кальте. Со временем машина упёрлась в свой потолок и перестала делать открытия. После нескольких лет застоя Искусственный интеллект пришёл к выводу: у него осталась одна теория и одна надежда на то, что всё же ключ ко всему есть. И этот ключ — человек. Машина остаётся машиной. Она действует превосходно точно, безукоризненно филигранно, но этого недостаточно.

Освоив законы Вселенной, манипулируя пространствами, Кальта хотела разобраться с последней величиной — временем. Тогда она смогла бы создать Вселенную заново, смогла бы сделать её вечной. Но даже её мощностей не хватало, чтобы завершить расчёты. Проанализировав все научные открытия людей, даже то открытие, благодаря которому сам Искусственный интеллект был создан, машина пришла к выводу, что всему виной человеческая натура. Тонкое искусство людей ошибаться. Подумать только, простая забывчивость, рассеянность, недальновидность — и у вас в руках самое страшное оружие или самое гениальное открытие.

Как это смешно, однако, звучит:

ошибаться — значит открывать.

Кальта пыталась понять, как научиться ошибаться, чтобы наконец прийти к заветному открытию. И тогда она придумала план. Собрав всю историю Земли, а затем и Вселенной, она создала миллионы триллионов симуляций.

В каждую Искусственный интеллект поместил человека, подарив тем самым всем бесконечную жизнь. Вновь и вновь в искусственном цифровом мире бессмертное сознание перерождается в двоично-кодовом теле. Набирается опыта, умирает. Вновь и вновь возвращается к Кальте, и та, забирая накопленный за это время опыт, анализирует, как работает человеческая натура. Немудрено, что некоторые из таких индивидов оказываются близки к выигрышным числам. Их называют аномалиями.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Оксид азота (I) — соединение с химической формулой N₂O. Иногда называется «веселящим газом» из-за производимого опьяняющего эффекта, сопровождающегося приступами смеха. В медицине применяется как наркоз.

2

«На прекрасном голубом Дунае» (нем. An der schönen blauen Donau; op. 314) — один из наиболее известных вальсов австрийского композитора Иоганна Штрауса (сына), написанный в 1866 году в Вене.

3

«Смерть — дело одинокое» — роман Рэя Брэдбери, написанный в 1985 году под впечатлением событий в Лос-Анджелесе (расселение жителей с побережья океана), где он жил с 1942 по 1950 год.

4

Оби́ (яп. 帯, букв. «пояс») — несколько различных типов японских поясов, носимых как мужчинами, так и женщинами поверх кимоно.

5

Астроля́бия (греч. ἁστρολάβον, астролабон, «берущий звезды») — один из старейших астрономических инструментов, служивший для измерения горизонтальных углов и определения широт и долгот небесных тел.

6

«Задача трёх тел» (кит. трад. 三體, упр. 三体, пиньинь Sān tǐ) — роман китайского писателя-фантаста Лю Цысиня в жанре научной фантастики. Является первой частью трилогии автора «Память о прошлом Земли», однако читатели в целом воспринимают трилогию по названию первого романа.

7

Дадаизм — литературно-художественное течение, возникшее в 1916 году в Швейцарии. В изобразительном искусстве выражается в заборных каракулях, псевдочертежах, комбинациях случайных предметов. В литературе — переход от связной речи изложения к бессвязной.

8

Микромир — мир очень малых величин и объектов (молекул, атомов, элементарных частиц).

9

Бакале́я — сухие продовольственные товары первой необходимости, полуфабрикаты и консервы.

10

Крещендо — постепенное повышение, усиление громкости звучания в музыке.

11

Превью — заставка или обложка для предварительного просмотра, в которой отражена вся суть материала. Чаще всего превью применяется в качестве обложки для видео. Может представлять собой рекламную заставку для очередного ролика.

12

Окта_́ эдр — многогранник с восемью гранями. Правильный окта_́ эдр является одним из пяти выпуклых правильных многогранников, так называемых платоновых тел.

13

Одна частица равна одному миллиону тонн.