Вредители

Александр Накул, 2023

Школьник Кимитакэ – один из последних знатоков древней каллиграфической магии иероглифов. Он уверен, что эта традиция давно сделалась бесполезной, особенно когда вокруг бушует Вторая Мировая война, а он сам заканчивает самую престижную школу Японии и вынужден скрывать даже увлечение русской культурой.Но слишком громкая девочка Ёко и новый загадочный приятель Юкио буквально затаскивают его в скрытый мир тайных обществ, радикальных мыслителей и опасный пороков. Мир, в котором его искусство совершенно необходимо.В этой истории замешаны многие реальные деятели Японии того времени: адмиралы Ямамото и Яманаси, философ-евразиец Окава Сюмэй, непоседливая девочка Ёко (впоследствии жена знаменитого музыканта). Однако описанная здесь сторона их жизни почти не упоминается в русскоязычных источниках. Автор опирался на множество специальных востоковедческих работ – а также на их собственные сочинения, полные неподражаемого безумия.

Глава 6. Верхом на трубе

Знакомство Кимитакэ с Юкио случилось на уроке истории, причём сам Юкио на этом уроке отсутствовал.

Впрочем, когда Кимитакэ узнал нового друга получше, оказалось, что такие парадоксы для его приятеля ― в порядке вещей.

На уроке говорили о предпосылках революции Мейдзи. Кимитакэ надеялся, что хотя бы в самой престижной школе страны будущим государственным деятелям расскажут, как из лозунга «Да здравствует Император, долой варваров!» получилось, что власть императора восстановили, но варваров, напротив, стали зазывать. Однако учитель продолжал чертить на доске свои любимые схемы и совершенно не собирался пускаться в объяснения.

Возможно, касаться этой темы считалось неприличным. Таким же неприличным, как обсуждать восстание Молодых Офицеров и ещё какие-то мутные беспорядки до него, которые случились, когда Кимитакэ был совсем мал и запомнились только по беспокойству дедушки.

Вместо этого учитель восторженно рассказывал о устройстве страны перед реформами. Как будто его ученики, когда всё-таки станут министрами и советниками, должны были вернуть страну к этому счастливому состоянию… К счастью для империи, такая судьба ей не грозила ― сейчас же не реставрация Мейдзи, а совсем наоборот.

А государственное устройство в ту эпоху было весьма непривычное.

Государство по-прежнему делилась на княжества и центральное правительство по большому счёту не имело над ними сильной власти. Когда надо было что-то сделать ― отремонтировать замок сёгуна, устранить последствия тайфуна, отразить иностранное вторжение (которых не происходило) ― правительство могло только вежливо просить князей принять участие. Владение пограничными регионами оставались под вопросом, никто не пытался ни присоединить всё-таки королевство Рюкю или приказать заселить пустующий Хоккайдо, где только и было, что охотники-айну в нетронутых лесах. Воевать в Корее при тогдашних кораблях было слишком далеко, да и мореплавание в связи с изоляцией было в упадке.

Но при этом никто не восставал и не пытался отделиться. Спасало то, что дети князей по обычаю воспитывались в Эдо, кланы сёгуна и императорская семья были огромны, а никаких строгих законов наследования не было. Поэтому вместо того, чтобы восставать и воевать, князья плели интриги и старательно пропихивали в сёгуны и императоры молодых людей определённого склада. Одни из таких назначенцев увлекались защитой собак, другие ― собачьими боями, а заниматься государственными делами не спешил никто. То же самое творилось и в княжествах ― князья сменяли князей, а всё решали четыре или пять ближайших советников, которые периодическим менялись. Европейская идея диктатуры чужда японскому народу, его стихийная демократия спаяна ритуалами императорского двора.

В качестве аргумента, что такое устройство наилучшее и что самый влиятельный человек не обязательно самый главный приводился тот факт, что и великий Сётоку был всего-лишь регент ― а всё равно на деньги попал!

В самих княжествах сохранялись самые причудливые ритуалы. Каждый новый год приближенные князя Тёсю простирались перед ним и спрашивали: не пришла ли пора взять власть. И князь неизменно отвечал: нет ещё.

“Такое ощущение, что ритуалы им сочиняла моя бабушка”,― подумал Кимитакэ. И в то же мгновение кто-то постучал в окно.

Стучали в самое крайнее окно, которое было возле пустующих задних парт. Причём стучали ручкой зонтика.

Выглядел он весьма примечательно.

Он мог быть и слишком рослым для четырнадцати, и слишком низеньким для шестнадцати лет. В новенькой чёрной школьной форме и лёгком летнем пальто поверх, которое совсем не греет, но спасает от дождя, из-под фуражки спадали на плечи лоснящиеся чёрные волосы, обрамляя тонкое, по-девичьи привлекательное лицо.

Незнакомца можно было бы принять за переодетую девочку. Но девочки (если их зовут не Ёко Атами) не лазят по трубам элитных школ и не стучат в окна во время урока истории.

Убедившись, что на него обратили внимание, незнакомец открыл створку незапертого окна и заглянул в класс.

— Привет всем!― сообщил он забавным высоким голоском,― Я очень рад вас всех видеть.

— Кто ты такой?― спросил учитель.

— Я ваш новый ученик. Меня зовут Сатотакэ Юкио,― и он показал пальцем по стеклу, как это пишется. Правда, палец был в положенной белой перчатке, так что следов не осталось.

— Пойди прочь!― скомандовал учитель.

— Как прикажете, сэнсэй.

Юкио выбрался обратно на трубу и прикрыл за собой окно.

— Я СКАЗАЛ ПОЙТИ ПРОЧЬ, А НЕ БОЛТАТЬСЯ ЗА ОКНАМИ!!!― закричал учитель так, что было слышно даже за окном.

— КАК ПРИКАЖЕТЕ, СЭНСЭЙ!― закричал в ответ новичок.

Юкио поднатужился и звонко пнул стену.

Старая водосточная труба, помнившая эпоху Мэйдзи, взрывы Цусимы и штурм Рёдзюна, так и фыркнула. Верхнее крепление вывалилась из пазов и труба начала падать под шелест ручейка штукатурки. Нижнее крепление тоже дёрнулось, уже готовое отвалиться вслед за верхним, но тут труба хрустнула, упёрлась в бочку и замерла над двором, словно большая чёрная гипотенуза.

Весь класс прильнул к окнам, наслаждаясь неожиданной паузой.

Лицо школьников сияли неподдельным восторгом, как если бы после урока их дожидался крабовый салат под острым соусом.

Юкио, как ни в чём ни бывало, поджал ноги и устроился на её верхнем краю. Похоже, болтаться между небом и землёй было для мальчика делом самым обычным.

— Добрый день, Юкио-кун!― послышался снаружи знакомый голос,― А что ты там делаешь?

— Меня из класса выгнали, Яманаси-сенсей!

— Хорошее начало учебного дня. Давай, спускайся.

Директор школы, отставной адмирал Яманаси, был в своём обычном кимоно, похожем на монашескую рясу. Но по случаю прибытия важного гостя нацепил военно-морскую фуражку.

Новичок сполз на середину гипотенузы и спрыгнул на землю, звонко шлёпнув подошвами.

А директор школы перевёл взгляд на окна класса. Он определённо кого-то там высматривал.

— Кимитакэ-кун, покажи новому ученику, где расположено общежитие,― вдруг приказал адмирал Яманаси.

А что ― Кимитакэ? Почему ― Кимитакэ?

Ну а что тут поделаешь. Старостой он не был, но учился старательно и всё шло к тому, что он выпустится лучшим учеником в классе и ему вручат серебряные часы от императора. Поэтому директор школы его выделял ― и когда это стало ясно, Кимитакэ даже стали меньше травить.

(Сам Кимитакэ не видел в этом ничего особенного. Школ в стране много, и часы лучшему выпускнику вручают в каждой. Наверное, в императорском дворце уже готов целый склад коробочек с часами ― и они ждут, когда император приложит яшмовую печать к списку лучших учеников. Престижно ― но бесполезно. Всё равно его поколение носило уже наручные и всё равно никто не смог бы поручиться, что Кимитакэ доживёт и увидит конец войны)

К тому же, две трети класса были ребята из благородных семей, бароны по праву рождения и выше. Им вообще оценок не ставили, потому что не простому человеку оценивать дворянина. А чтобы учителя не путались, в классном журнале напротив их имён рисовали кружки.

Не им же поручать встречу новичка!

Одним словом, пришлось спускаться во двор. И знакомиться с этим Юкио.

Тот стоял, улыбаясь с нахальной любезностью. В его руках откуда-то материализовались два чемодана ― один стандартной формы, другой кубический, как клетка для кроликов. А ещё ― Кимитакэ заметил это и раньше, но только сейчас обратил внимание ― он почему-то носил такие же новые, белоснежные перчатки.

Такие перчатки тоже входили в школьную униформу, но сейчас, летом, их никто не носил, чтобы ладони не прели.

Видимо, его родители живут не в столице ― иначе зачем ему общежитие.

Но занимают достаточно важное положение ― иначе бы он не попал в настолько престижную школу.

Они зашагали по дорожке.

— А ты к нам издалека перевёлся?― осведомился Кимитакэ.

— Да, из Нары. Наша школа была возле порта, её переделали в госпиталь, а школьников перевели, куда взяли.

— Я никогда там был в Наре, но слышал, это там очень много красивой старины.

— В Наре хорошо. Старые храмы, древние кладбище. Всё тихо, музейно, нетронуто. Олени бродят по заброшенным паркам и питаются путеводителями.

В его речи и правда проступал кансайским выговор, и этим невольно он напоминал покойного Садатаро.

— А твои родители остались в Наре?― продолжал Кимитакэ.

— Да, я здесь один. Я всегда один.

— У нас довольно непростая школа. Почти у всех ― влиятельные родители.

— Это не имеет значения. Как сказал поэт ― “Я знаю, зачем иду по земле. Мне будет легко улетать”.

Кимитакэ покопался в памяти, но не обнаружил там ничего похожего ― ни в школьном курсе литературы, ни в том, что успел прочитать сам.

— А что за поэт это сказал?― осмелился спросить он.

— Не важно. Этот поэт ещё не родился.

Кимитакэ попытался осмыслить то, что только что услышал. И решил, что будет лучше просто продолжить расспросы.

— Ты необычно выглядишь,― осторожно заметил он.

— Это потому, что я и сам необычный. И это вылезает наружу.

— У нас в школе немало необычных. Родители влияют. Но даже нам по случаю войны не разрешают отращивать волосы. Так что тебе придётся прийти в соответствие, если собираешься у нас учиться.

— Ничего подобного.

— Но правила одни на всех.

— Вам запрещают ОТРАЩИВАТЬ, а я с ГОТОВЫМИ пришёл.

— В этом же нет никакого смысла.

— В этом есть весьма глубокий смысл,― возразил Юкио и тряхнул лоснящимися локонами,― Я весь зарос, усердно занимаясь учением. Я не мог отвлекаться на парикмахеров. Так зарастают тибетские отшельники.

— Только у тибетских отшельников ещё усы и борода бывают.

— Зачем мне усы? Я же не собираюсь заседать в парламенте.

— А парламент тут причём?

— Я слышал, в наш парламент без усов не пускают.

— Похоже, у тебя на всё есть ответ.

— Привыкай: со мной вам будет непросто,― предупредил Юкио,―"…Капризный, высокомерный, его эгоизм беспределен; говорит мало, умеет напористо возразить, тщеславен, полон самолюбия, стремится достичь всего сам".

— Это ты о себе?

— Это характеристика Наполеона Бонапарта, полученная при выпуске из военного училища,― гордо произнёс новичок,― А я предупреждаю ― со мной будет ещё сложнее.

— Получается, у нас в школе появится хулиган?

— Никогда! Это слишком низко!

— А что для тебя высоко?

Вместо ответа Юкио остановился. Мальчик очень серьёзно посмотрел на спутника и вдруг ткнул ему в грудь рукоятью зонтика.

— Слышал про Стальную Хризантему?― спросил он.

— Нет. Что это такое?

— А ты как думаешь?

— Не знаю,― Кимитакэ невольно шагнул назад,― Я не силён в новейшей техники. Это специальные шестерни? Какие-то детали механизмов?

— Это секретное общество.

— Они же запрещены!― не выдержал Кимитакэ.

Юкио усмехнулся и зашагал дальше ― с таким видом, как будто и так знал, куда идти. Кимитакэ догнал его и направил в нужную сторону.

— Так что это за общество?― запыхавшись, спросил он.

— Секретное общество при императорском министерстве образования,― отчеканил Юкио,― А также весьма мощное оружие в руках правительства. Так что Стальная Хризантема ― не враги государству.

— Но зачем министерству образования ― секретное общество?

— У нас есть армейская секретная полиция. Есть флотская военная полиция ― потому что раз что-то есть у армии, то должно быть у флота. И есть внутренняя тайная полиция, эти цензоры с пулемётами. Это тебя не удивляет.

— Ну не может же флот от армии отставать! Таков принцип нашей обороны. У армии есть крейсера, а у флота ― пехотные дивизии.

— Вот тут ты всё верно соображаешь.

— Но зачем своя цензура министерству образования? От кого она защищает? От невежества?

— От невежества даже Будда защитить не может. Но ты правильно угадал. Это очень специальная организация, её помощь требуется очень редко.

— Думаешь, в нашей школе есть её агенты?

— Вдруг. Может быть.

— А может она, к примеру, не дать отправить человека на фронт?

— Разве страшно умереть за императора?

— Страшно умереть бесполезно. Мне кажется, я мог бы пригодится где-то в другом месте. Но этого места не знаю.

— Сотрудникам секретных обществ мобилизация не грозит,― назидательным тоном произнёс новичёк,― Они и так на государственной службе.

— Хорошо им. А мы страдаем от недоедания и онанизма,― не выдержал Кимитакэ.

— Когда девушки так далеко,― спокойно произнёс Юкио,― а живёшь на редьке и бататовой каше и даже стипендии не положено, остаются два варианта ― онанизм и импотенция. И между вариантами даже выбирать не приходится ― с тобой происходит либо одно, либо другое. Так что тут стыдиться не надо. Надо радоваться, что с тобой первое, а не второе.

— Если ты так хорошо разбираешься в онанизме, то может подскажешь, как попасть в эту секретную Хризантему?― осведомился Кимитакэ.

Он не был уверен, узнаёт сейчас тайну или разоблачает ложь. Но и то и то казалось чертовски интересным.

— Попасть в число агентов Стальной Хризантемы очень просто,― беспечно заметил Юкио,― Туда принимают только людей со сверхъестественными умениями. Если такой проявляет себя ― то рано или поздно оказывается там на службе.

— Да, требования высокие. А у тебя есть такие такие умения?― внезапно спросил Кимитакэ.

— Я занимался разными ремёслами,― отозвался Юкио,― Но лучше всего у меня получается убивать.

***

У Кимитакэ были и другие вопросы, но они уже подошли к общежитию. Прямоугольное здание, изрядно опустевшее, почему-то производило теперь зловещее впечатлениею.

Кимитакэ показал первую же свободную комнату. Юкио немедленно заявил, что в решительный для страны час на европейской кровати спать не будет.

Пришлось поискать комнату пропроще, где не было ничего кроме низкого столика. Юкио немедленно пристроил свои чемоданы у двери и принялся вытаскивать футон из шкафчика внутри стены.

Кимитакэ наконец-то мог рассмотреть его получше и молча. Да, новичок был очень красив ― и даже если обрезать волосы и обтрепать униформу. Тонкий и на первый взгляд не особенно сильный, он делал всё изящно, без единого лишнего движения.

Другое дело, что красота эта была не мужская и для военного времени не актуальна ― такой противоестественной привлекательностью молва наделяет лис-оборотней. Во время войны воспевалась красота другого рода ― крепкие спортивные парни, способные переносить любые невзгоды на своих мускулистых плечах.

Тем временем Юкио расстелил футон на полу, потыкал его и поморщился. Футон был влажный и смердел сыростью..

— Здесь у вас не постель, а болото, как я погляжу,― констатировал Юкио,― С этим можно хоть что-нибудь сделать?

Кимитакэ не смог удержаться.

— Можно стихи сложить,― предложил он,― Например, такие: заболочена кровать, только некуда бежать.

— Стихи хорошие,― согласился Юкио,― Но не думаю, что они высушат мой футон. Или у вас дирекция принимает жалобы только в стихах?

— Она их вообще не принимает.

— Почему? Разве тут не лучшие ученики нашего государства?

— Наши ученики должны гордиться тем, что учатся в лучшей школе нашего государства. Какой бы эта школа не была.

— Всё равно, жить в этом болоте я не буду. Ни в стихах, ни в прозе.

— И где же ты собираешься жить?

— Для начала ― у тебя дома,― заявил Юкио. Пинками он загнал футон обратно в угол, а потом опять взялся за чемоданы ― один кубический, другой обычный.

Кими уже хотел задать вопрос, естественный в таком положении, но тут где-то за затылком послышалось.

— КИМИТАКЭ-СЭМПАЙ! КТО-НИБУДЬ, ПОЗОВИТЕ КИМИТАКЭ-СЭМПАЯ! Я ЗНАЮ, ОН У ВАС ТУТ ОДИН!

Голос был девичий и пугающе знакомый. Кимитакэ отлично помнил, где его слышал.

Он бросился к окну ― так и есть. Возле прутьев забора стояла уже знакомая девочка с чёрной книжечкой и голосила так, что было слышно, наверное, даже на далёком Хоккайдо.

Кимитакэ поспешил к ней.

Появление девочки возле школы не вызвало особого скандала. Когда женская гимназия располагается за стеной, это всегда искушает и кто-нибудь обязательно перелезет, упадёт с той стороны, сломает ногу и будет под смех девочек звать на помощь.

А когда до женского корпуса несколько кварталов ― к этому быстро привыкают. Нет, значит нет.

— Ёко-семпай, опять ты скандал устроила!― сказал он.

— Я ― как обычно.

— Тут у нас в школе новенький появился. Очень симпатичный, если тебе это важно. Я думаю, тебе нужно с ним познакомиться.

— Будет интересно!

— Но сперва признавайся ― с чем пришла?

Вместо ответа девочка протянула сквозь решётку тот самый блокнот, что он не смог сжечь вчера.

Кимитакэ принял блокнот, ничего не понимая.

Ёко усмехнулась, разглядев его замешательство.

И тогда Кимитакэ понял, что должен ответить достойно.

— Скажи,― внезапно заговорил он,― а что у тебя в чёрной книжечке, которой ты постоянно в руках крутишь?

Ёко смутилась, отчаянно стараясь не подавать вида.

— Там моя коллекция,― прощебетала она.

— Ты туда бабочек наклеиваешь?

— Нет. Я собираю страхи.

— Что?

— Страхи. Но сейчас не время. Я вас потом познакомлю.

И упорхнула.

Кимитакэ невольно принялся рассматривать знакомый блокнот. За день в руках девочки блокнот успел стать чужим.

Юноша открыл его, увидел лист знакомых кружков, потом целый лист “вредителей”. Рассматривать их было на удивление интересно.

Наконец, он пролистал блокнот до конца. И внезапно обнаружил, что за время пребывания у Ёко-семпай тот изменился.

На тыльной стороне форзаца, сразу после последней страницы, было написано округлым девичьим почерком ― очень симпатичным, пусть и недостаточно однообразным, чтобы считаться каллиграфией:

Сегодня, в 18:00, на трамвайной станции Вакамацу-Кавада.

Кимитакэ хмыкнул.

Это что, приглашение на свидание?

Скорее всего ― нет.