Вредители

Александр Накул, 2023

Школьник Кимитакэ – один из последних знатоков древней каллиграфической магии иероглифов. Он уверен, что эта традиция давно сделалась бесполезной, особенно когда вокруг бушует Вторая Мировая война, а он сам заканчивает самую престижную школу Японии и вынужден скрывать даже увлечение русской культурой.Но слишком громкая девочка Ёко и новый загадочный приятель Юкио буквально затаскивают его в скрытый мир тайных обществ, радикальных мыслителей и опасный пороков. Мир, в котором его искусство совершенно необходимо.В этой истории замешаны многие реальные деятели Японии того времени: адмиралы Ямамото и Яманаси, философ-евразиец Окава Сюмэй, непоседливая девочка Ёко (впоследствии жена знаменитого музыканта). Однако описанная здесь сторона их жизни почти не упоминается в русскоязычных источниках. Автор опирался на множество специальных востоковедческих работ – а также на их собственные сочинения, полные неподражаемого безумия.

Глава 5. Кто он ― злой гений деревенской тусовки?

После воспоминаний о дедушке Садатаро было уместно вспомнить и тот самый сон, который было так нужно и так непросто записать.

“Будет вообще удивительно,― думал Кимитакэ, шагая к родной калитке,― когда исследователи будущего наткнутся на мой дневник. Дневник человека, который учился со сливками общества. На тысячах страниц дневника (дедушка всё собирался приобрести многотомное издание, но бабушка не разрешала) того самого премьер-министра, гибель которого похоронила дедушкину карьеру, отображена, как говорят, вся политическая история его времени.

А в дневнике ученика самой престижной школы Империи и современника величайшей войны отыщутся только такие вот бредовые сновидения и неосуществимые творческие планы.”

***

…Куда же его занесло? Похоже, это одна из тех деревень, про которые не упоминают даже в курсе местной географии.

Тут есть железная дорога ― она тянется через голый зимний ландшафт и теряется где-то в горах. Но вместо станции ― стандартный полустанок, едва ли сильно крупнее коробки из-под обуви, и никакого расписания. Чуть дальше, в низине, виднеется гнилая деревенька с нищими чумазыми домиками и топкой грязью рисовых полей.

Кимитакэ, тем не менее, начал спускаться. Он не мог вспомнить ни названия этого места, ни как он здесь оказался. Зато он смог вспомнить зачем ― и причины было достаточно, чтобы он поторопился соскочить с бетонного фундамента и зашагать по тропе к деревне, стараясь придать походке тот самый ритм, который бывает у невинного школьника, который благодаря усердной учёбе поступил в столичную высшую школу, а теперь приехал проведать родные места.

Всё дело было в исследовании Мятежа молодых офицеров и прочих предвоенных тайных обществ. Кимитакэ с трудом вспоминал, как глубоко он зашёл в своих штудиях. Но, видимо, достаточно глубоко, чтобы и самому оказаться замешанным в одном из таких дел.

И пусть даже всё тайное общество поголовно состояло из безукоризненных патриотов и все они хранили безусловную верность императору ― было ясно, что это не спасёт. Это не спасло даже Сайго Такамори, который был главой военного ведомства ― а школьника тем более не спасёт.

Как это часто бывает во сне, Кимитакэ прекрасно помнил, что Сайго Такамори мёртв уже много лет, и его сторонников можно обнаружить только на страницах учебника истории, и что он сам каждое утро ездит в школу на трамвае и нет там никаких тайных обществ. И вообще идёт война, не время заговоры строить. Но морок всё не рассеивался и не рассеивался. Пусть Кимитакэ и не мог никак вспомнить, как его угораздило вляпаться в это общество, ни за что оно выступает, ни что они успели натворить, и вообще сомневался, что ничего не перепутал. Зато он не сомневался, что когда он окажется в руках военной полиции, ему очень быстро помогут вспомнить и это, и всё остальное, что нужно для следствия.

Тем временем он заметил внизу какое-то движение и Кимитакэ начал на всякий случай сдвигаться вправо, прикидывая, можно ли осмотреть деревню, не заходя в неё.

Конечно, дело было не в том, что он собирался держать оборону в деревне или собирался отыскать в ней что-то необычное. Просто Кимитакэ не хотел говорить с крестьянами и как мог, оттягивал этот момент. От одной мысли о преодолении местного диалекта и столкновении с воспетым классиками “идиотизмом деревенской жизни” на него уже накатывала тошнотворная усталость. Как тяжело будет скрываться в захолустье, среди грубых и невежественных людей!

Но Кимитакэ понимал, что зря так боится того, что неизбежно. Рано или поздно придётся с ними общаться и вообще приспосабливаться. И всё в этом разговоре будет очень предсказуемо.

Крестьяне начнут обсуждать войну, расспрашивать его, горожанина, о том, что происходит, как будто не в школе он учится, а в самом военном министерстве. И начнут спрашивать, не знает ли он Итиро, или Харуки, или Кэндзабуро, или ещё кого-нибудь из их односельчан, который поехал в большой город и от него давно никаких вестей ― как будто в Токио, словно у них в деревне, все со всеми знакомы.

Тем более, что несмотря на все усилия министерств образования, земледелия и рыболовства, представления крестьян о войне не сильно изменились со времён победоносной войны с русскими. Одни были уверены, что американцы собираются обратить население страны в свою религию, а храмы и тории пожечь и развалить. Другие ― что коммунисты разбили самую большую и главную пушку в стране, а как только её починят, войну выиграют одним выстрелом. Газеты читали теперь все, и доходило до того, что ушлые коробейники скупали прошлогодние газеты, подправляли дату чёрными чернилами, а потом продавали по деревням под видом свежих. Тем более, что в прошлогодних тоже писали про войну и сражения, а где расположены все эти китайские города и тихоокеанские острова никто толком не помнил.

К счастью, нашлось и другое развлечение.

На пустой скамейке полустанка он нашёл газету. Тропа послушно ползла под ногами, так что Кимитакэ прямо на ходу принялся эту газету изучать.

От серой бумаги пахло дождём. Буквы и строки, как это всегда бывает во сне, ползали червяками и постоянно менялись местами. Тем не менее, Кимитакэ сумел разобрать отрывок статьи под примечательным заглавием “Титанический дубль Жёлтого Диониса”:

Сын крупного чиновника. Главные персонажи большинства романов этого автора оказываются физически или психологически увечными, их привлекают кровь, ужас, жестокость или извращённый секс. Его сочинения часто становились бестселлерами, многие из них экранизированы. Идеолог ультраправых кругов, выступал за возрождение верноподданнических традиций, проповедовал фашистские идеи… В романе «Прекрасная звезда» автор желает гибели земной цивилизации.

“Какой выдающийся человек”,― подумалось школьнику,― “Вот бы с ним познакомиться! Или хотя бы раздобыть что-то из его сочинений! Вот пройдёт сотня лет ― и его будут считать самым крупным писателем нашего времени. А скучных живых классиков забудут даже библиотекари… Может быть, про этого человека потому и написали в газете, что он живёт где-то в этих местах”

Но ни имени, ни каких-то других сведений об этом загадочном и титаническим дубле в газете не обнаружилось. Зато теперь Кимитакэ был уверен, что если ему получится отыскать этого великого человека ― то беды рассеются сами собой. Этот великий человек неуловимо напоминал неунывающего (и покойного) дедушку Садотара. Такой наверняка знает, что делать даже в его незавидном положении.

Кимитакэ так сильно увлёкся газетой, что чуть не пропустил развилку. Тропинка и вправду раздваивалась ― и одно ответвление спускалось дальше, к рисовому полю, а второй поворачивало на холм, которого Кимитакэ почему-то не заметил.

На холме стоял особняк ― добротный, в два этажа, великолепно соединивший традиционную архитектуру с деталями, позаимствованными у европейцев. Классическая двускатная крыша ― но с немецкой черепицей, красной и добротной. Классического вида вход с бумажными стенами и дверь, что отодвигают вбок ― а перед ним щегольский английский почтовый ящик.

Уже с того место, где стоял Кимитакэ, можно было разглядеть, что почту забрали.

Значит, в доме кто-то живёт.

Школьник зашагал в ту сторону. Чутьё подсказывало: у тех, кто живёт в таких домах, пусть и построенных на дешёвой провинциальной земле, можно получить больше помощи, чем от крестьян, которые всю жизнь растят рис, а питаются чем придётся.

Кимитакэ подошёл к дому, поискал звонок. Но его не было. Вообще, вблизи было заметно, что дом понемногу ветшает: тут и там отходят доски, а над порогом повис едва различимый дух плесени. Кимитакэ осторожно постучал по пустому почтовому ящику, гадая, слышно ли его в доме. Потом набрался смелости, подошёл и просто сдвинул в сторону входную дверь.

Она была не заперта. Чего там ― она была даже закреплена плохо. И стоило Кимитакэ попытаться её сдвинуть ― дверь жалобно хрустнула и вывалилась из пазов.

Какое-то время школьник попытался втащить створку на место. Но створка упорно сопротивлялась и в конце концов оказалась неодолимой. Пришлось её просто прислонить, чтобы было не очень заметно, и только потом протискиваться внутрь.

— Я здесь!― осторожно произнёс он. Но ответа по-прежнему не было.

Перед ним была обширная и довольно запущенная гостиная, оформленная во всё том же старинном стиле, где тут и там проступали европейские веяния. Пахло сыростью. Интерьер, который житель Токио увидит скорее в кино, чем у себя дома: классический высокий пол, яма для жаровни посередине, а на стенах копии гравюр классической эпохи Хокусая.

Но при этом гравюр на стенах очень много, в манере европейских картинных галерей.

И каждая из гравюр изображала убийство.

Кимитакэ, словно завороженный, переводил взгляд со сцены мести сорока двух ронинов к изображению влюблённых, связанных красным поясом, что уже швырнули оземь свои плошки и сейчас бросятся в море с Острова Небесных Сетей ― чтобы потом соскользнуть взглядом на настоятель из дзенской притчи, что разрубил кота прямо на глазах у заспоривших монахов. Каждая гравюра по отдельности была может быть и не так страшна и обладала своим шармом ― но собранные вместе, они нависали, душили и едва ли не орали в уши, словно изливая на случайного гостя ощущение смерти и разрушения

Школьник уже почти придумал объяснение такой странной избирательности коллекционера, но тут за спиной послышалось.

— Рад тебя видеть, юный незваный гость!

Кимитакэ обернулся.

К доме приближался незнакомый старичок в крестьянском зимнем халате. Лицо у старичка было морщинистым, как маска из папье маше, а вот в походке ещё сохранилась военная выправка. В правой руке он держал гарпунное ружьё для подводной охоты, а сзади, на саночках, громоздились какие-то косматые туши, обильно политые кровью.

Кимитакэ видел его первый раз в жизни. Но почему-то сразу догадался, что это не тот человек, про которого писали в газете.

Он не знал почему. Но во сне такие догадки вполне обычны.

— Здравствуйте, господин хозяин,― произнёс школьник,― Я хотел заглянуть к вам, но не застал. Пожалуйста, простите меня.

Кимитакэ заметил, что его голос дрожит. И это было хорошо. Пусть видит, как мне неудобно!

— Всё в порядке,― старик подошёл ближе, поскрипывая саночками, и, спохватившись, изобразил добродушную улыбку,― Я просто отлучился, как видишь. На охотку сходил. Собак бродячих пострелять. Люблю их быть гарпуном, это очень бесшумно.

Только сейчас Кимитакэ понял, что за добыча у хозяина на саночках. И только отчаянным усилием воли сохранил невозмутимый вид.

— Похоже, бродячие собаки ― большая проблема в этой местности,― робко предположил школьник.

— Никогда не задумывался об этом,― отозвался старик, шагая куда-то вбок,― Достаточно того, что мне нравится на них охотиться. А так-то собаки в наше время совсем обнаглели. Всё равно, что корейцы ― так и норовят выйти из подчинения. Даже в деревне одна такая была. Воет по ночам и воет. Между прочим, русские считают, что если собака начинает выть по ночам ― значит, хозяин помрёт скоро. Ну вот я и решил прояснить, кто сдохнет первым. И применил военную хитрость. Приказывать чего-то жителям деревни я не мог ― не заслужили. Поэтому применил военную хитрость. Вскипятил, как для ванны, ведро крутого кипятка, подкрался в сумерках и облил её хорошенько. Хозяин увидел ― захворала собака, больше не воет, а только скулит и шерсть лезет, как от лишая. А собака меня, конечно, увидела ― но сказать хозяину ничего не смогла. Так и околела через три дня и теперь закаты здесь тихие. Можно больше не волноваться за сон. Мы, злодеи, всегда спим спокойно.

Кимитакэ невольно следовал за стариком. Мысли путались так сильно, что его начало подташнивать.

А старик продолжал, размахивая острым гарпуном, как дирижёр палочкой.

— В армии я привык переносить всё. Не просто так говорят, что военная служба ― главный разносчик культуры. Наряд по свинарнику не только отучает от брезгливости, но и учит чистоплотности. Двойная польза. Ну ещё и кацудонов можно наделать, к инспекторской-то проверке… Однако оказалось, что здесь выживать не надо. Для человека вообще деревне А поэтому в деревне, как если всё правильно организуешь, живётся замечательно. Ты и сам быстро привыкнешь к здешней жизни.

Они обошли в дом и очутились перед небольшой пузатой бочкой, примерно до пояса. Бочка была накрыта такой же деревянной крышкой. Старик решительно её поднял. Кимитакэ ожидал увидеть не меньше, чем отрубленную голову ― но в бочке была только ключевая вода.

— Я уже в том возрасте, когда все люди делаются отвратительны,― пояснил хозяин,― Поэтому просто договорился с местными, что мне нужны слуги, но слуг должно быть не видно. Чтобы я пришёл ― а на столе обед, одежда постирана, в бочке вода, но в доме ― никого. И мне хорошо, и им замечательно. Автоматоны сюда не завезли, но местные достаточно бедны, чтобы их использовать как попало….

Старик прислонил гарпун к стене и принялся умываться, радостно фыркая. Кимитакэ стоял позади него, внимательно глядя, словно кинокамера, которая не должна упустить ни одной детали. А потом вдруг руки словно сами собой впились в трясущиеся плечи омерзительного старика ― и толкнули его голову вглубь, под поверхность воды. И принялись удерживать его там, несмотря ни на что.

Хозяин, само собой, замахал костлявыми руками, в уже бессмысленной попытке сопротивляться. Рванулся к гарпуну, но так неловко, что только задел и уронил любимое оружие.

А в бочке тем временем ― поднимались пузыри сначала большие, потом поменьше, потом красные. А затем тело обмякло и пузыри прекратились.

Всё, конец.

Кимитакэ отступил на шаг, споткнулся об саночки с мёртвыми собаками. Огляделся, пытаясь найти укрытие. Дом по прежнему нависал над ним, а перед ним, в холодной тени, тело старика стояло на коленях перед бочкой. Зрелище было похоже на фотографию ― и такая фотография вполне могла бы украсить подборку, что висела в гостиной.

Кимитакэ с трудом отвёл взгляд и попытался сообразить, что делать дальше. Ни одной дельной мысли, однако, не приходило.

Бежать сразу или осмотреть дом на предмет съестного? Конечно, это воровство. Воровства надо избегать. Но воровство ― это такая мелочь по сравнению с убийством… избежать которого не получилось.

Школьник снова посмотрел на дом ― но вдруг обнаружил, что никакого дома нет и в помине, а вместо дома ― уже знакомая будочка полустанка. Он снова был там, возле железной дороги.

Кимитакэ огляделся по сторонам, но не увидел ничего подозрительного. Всё та же унылая равнодушная пустошь и никакого холма с домом не видно. Даже деревня на месте, а дома с холмом нигде нет.

Тут школьник вспомнил, что у него в кармане есть газета. Он достал её и развернул, чтобы узнать, когда ближайший поезд, но вместо страницы с расписанием почему-то развернул газету и заглянул на передовицу.

И передовица оказалась весьма интересной. Всю первую страницу, так, что терялось даже название газеты, занимала чёрно-белая фотография того самого генерала, но почему-то в чёрной рясе буддистского монаха и соломенной шляпе, надвинутой так низко, что тень закрыла лицо. Выглядел он зловеще и напоминал скорее злого китайского колдуна, заклинателя оживающих мертвецов, чем служителя бесстрастной добродетели.

Огромный заголовок шёл через всю страницу:

КТО ОН — ЗЛОЙ ГЕНИЙ ДЕРЕВЕНСКОЙ ТУСОВКИ?

Вопрос был настолько неожиданным и интересным, что Кимитакэ невольно над ним задумался. И от этих усилий ― проснулся.