Немного пустоты

Александр Муниров

Работники Департамента Смерти не ошибаются в своих расчетах, и если кому-то суждено умереть – так и будет. Вмешиваться в естественный порядок вещей почти всегда бессмысленно и очень часто небезопасно. Но что будет делать не связанный с Департаментом человек, когда узнает информацию подобного рода? Поборется ли с судьбой, попытавшись изменить будущее другого человека? Возможно ли, что самому спасителю в этом случае потребуется хранитель и защитник?

Глава 5. О врачах, склонных к загадкам и том, как правильно приносить несчастья

Родители моего друга — жаждущего обогащения в рекордные сроки, владеют собственной частной клиникой. Точнее говоря, владельцем является отец, несмотря на полное отсутствие медицинского образования. Друг рассказывал, что он даже пластырь не мог налепить на себя самостоятельно. По образованию он был юристом и долгое время работал в городской администрации кем-то тем, кто не красуется перед камерами на очередном публичном мероприятии, но при этом без него ничего не решается. Таков был его статус на момент окончания нами школы. Мама друга тоже был юристом и работала в больнице, занимаясь тем, что проверяла договора и искала повод отказать жалобам пациентов на некачественную врачебную помощь.

В тот год, когда друг пошел по стезе экономики, а я закреплял за собой статус никому не нужного музыканта, родители решили объединить усилия, результатом которых стало совместное медицинское учреждение. Как оказалось, во всяком случае для меня это было удивительным, для того, чтобы управлять клиникой — медиком быть необязательно. Нужно быть хорошим организатором, иметь нужных знакомых и серьезную подкованность в правовой сфере. И того и другого, и третьего у них хватало, поэтому клиника быстро пошла в гору и процветает по сей день.

Сейчас она разрослась до двух филиалов и обзавелась таким оборудованием, которому государственные больницы могут лишь позавидовать.

Мне это было на руку, так как пользуясь хорошим отношением этой семьи, двери в клинику мне были открыты всегда. Началось это на третьем курсе, когда я, зайдя в гости к другу, попался на глаза его отцу.

— Ты какой-то бледный, — сказал он, — все в порядке?

На самом деле не в порядке была моя бывшая девушка, учившаяся в той же консерватории, только на кафедре сольного пения. Полторы недели назад она заявила, что от меня одни беды и добавила, что со мной встречаться нельзя. Мама девушки тоже была против нашего возможного союза и регулярно рассказывала ей о том, какой я неперспективный.

— Мама сказала, что сироты неспособны любить, — говорила девушка, внимательно заглядывая мне в глаза, в ожидании реакции. А я не знал, как реагировать на такое.

— А кто нам, если что, оплатит свадьбу? У мамы столько денег нет, — говорила, хотя в ближайшие годы я и не собирался жениться.

— Мама говорит, что подкидыши — это люди с отрицательным балансом и потому они вытягивают силы из других.

И, вероятно, за глаза говорила еще много другого, о чем я не слышал.

Эту пресловутую маму я видел всего один раз — школьная учительница с поджатыми сухими губами и большими очками. Тогда она пила крепчайший чай и читала газету о здоровом образе жизни из тех, где рассказывалось, как с помощью подорожника лечатся опухоли. При виде меня, а я в тот день просто зашел за девушкой домой и увидел ее мать, сидящей на кухне, она скривила губы в подобии улыбки и сказала:

— Здравствуйте. А что-то вы к нам не заходите. Я уже начала подозревать плохое.

Что плохое она подозревала — я тогда не понял, но все последующие пятнадцать минут, пока моя девушка собиралась, я слушал о том, какая у ее матери замечательная и талантливая дочь и сколь многого она достойна. Я кивал и со всем соглашался, потому что по-другому было нельзя. А на следующий день девушка сказала:

— Мама сказала, что люди с твоим цветом глаз способны сглазить кого угодно.

Обычные карие глаза. Такие глаза встречаются у каждого третьего.

Потом девушка начала кашлять. Кашель был сухим и начался без видимых причин, но так сильно, что, казалось, ее легкие вот-вот вывернет наизнанку. Кашель продолжался минуту-две и проходил сам собой. До следующего приступа.

Врачи говорили, что все от нервов и предлагали сходить к психиатру.

— Видишь, до чего ты меня довел? — говорила девушка как бы в шутку, хотя за все время свиданий мы ни разу не поругались, — вампир чертов.

Впрочем, в шутку она это говорила лишь вначале. Не знаю, с чего девушка это взяла — то ли мама продолжала свою пропаганду, то ли подруги, то ли сама себя постепенно убедила, но в итоге она сказала, что мы расстаемся, иначе я, рано или поздно, отправлю ее в могилу.

С того момента она каждый день звонила и спрашивала о том, как мои дела, хотя раньше никогда не звонила первой, а если мы встречались в коридорах консерватории, начинала кашлять так ужасно, что оглядывались все.

И вот, спустя полторы недели, отец друга спрашивает, ничего ли не случилось.

Я честно ответил, что в последнее время чувствую себя очень усталым и плохо сплю.

— Приходи к нам в клинику на медобследование. Мало ли что? — сказал он.

Я попытался было вяло откреститься, сказав, что нет денег, но мне ясно дали понять, что деньги — это не то, о чем стоит беспокоиться в данной ситуации и, решив, что я все равно ничего не теряю, через день явился обследоваться. Уточнил у охранника на входе куда мне обращаться в первую очередь, под его бдительным взглядом напялил бахилы на кроссовки и пошел в регистратуру.

Отец друга слов на ветер не бросал. Вбив данные моего паспорта в компьютер, девушка из регистратуры сообщила, что я записан на полное медицинское обследование и извинилась за небольшую очередь, словно это она была в ней виновата.

Все медобследовние заняло два часа. Хирург, спросив о прошлых травмах, сказал, что я в полном порядке. Окулист и лор сказали, что мне можно позавидовать. Невропатолог посоветовал больше спать. Кардиолог нашел небольшие отклонения, но сказал, что это случается у всех, кто мало спит. Врач, с безумными названием «гастроэнтеролог» — на деле маленькая сухая старушка, сказала, что мне требуется продолжать обследования.

— У вас гастрит, — сказала она очень неразборчиво, так как у нее не было половины зубов и тут же добавила, — но знаете, — если он вас не беспокоит, то ничего страшного в том нет. Просто… последите за ним. В конце концов, у кого из нас нет гастрита в наши дни?

Я покивал.

Психиатр — чересчур аккуратно одетая женщина, странно посмотрела на меня, когда я, в ответ на ее просьбу рассказать о том, как проходит мой обычный день, сказал, что целыми днями играю на фортепиано.

— Можете дать определение музыки? — спросила она.

— Музыка — это четырехмерная семантическая математика, — оттарабанил я словами одного из преподавателей, за что заслужил еще один странный взгляд. Но, в итоге, в карту медосмотра было вписано, что здоров.

Средних лет мужчина, ответственный то ли за эндокринную систему, то ли за что-то еще, спросил, когда я в последний раз занимался сексом. Я сказал, что две недели назад. В ответ мужчина грустно покивал головой и что-то записал в компьютере.

— У вас низкое давление, — бодрым голосом сказала терапевт — темноокая улыбчивая молодая девушка, — у вас нет проблем с щитовидной железой?

— Ваш эндокринолог не раскрыл мне этой тайны, — улыбнулся я ей в ответ.

— Я бы вам назначила дополнительное обследование, — она протянула градусник, спустя несколько минут показавший еще и пониженную температуру, — вы жалуетесь на усталость? Может быть вам следует назначить какое-нибудь успокоительное или снотворное? Неседативное? Никаких наркотиков.

Я только пожал плечами, разглядывая плакат за ее спиной.

— Могу отправить вас на углубленное изучение по второму кругу. Подумайте, может быть вам в самом деле стоит на это пойти. Хотя, конечно, скорее всего все решается обычным хорошим сном и кофе.

Я кивнул, не зная, чем ответить.

— Можете понаблюдать за собой еще несколько дней, и, если лучше не станет — приходите и будем лечить вас уже по полной программе.

Позади девушки-терапевта висел рекламный плакат с очередным чудодейственным лекарством, занимающимся профилактикой всех распространенных заболеваний. Солнечный свет падал на него, отражаясь от блестящей глянцевой бумаги, но пока я слушал о собственной усталости, где-то за окном, в небе, невидимая мне туча наползала на солнце и пятно медленно тускнело, отражая все больше и больше деталей и, среди прочего, знакомого мне человека.

— Я думаю, что если есть возможность не употреблять лекарства, то лучше попробовать обойтись без них, — добавила терапевт, — Это не совсем вписывается в общую политику нашего заведения… вы меня слушаете?

— Дело в том, что меня недавно бросила девушка, — сказал я, — и, несмотря на то, что восстанавливать отношения она не собирается, продолжает названивать каждый день. Спрашивает, как дела и рассказывает о том, как ей повезло избавиться от меня. Наверное, это и действует угнетающе. Только и всего.

— О…

— Это, скорее, к психологу. Правда, уверен, со временем все пройдет само.

— И вы так переживаете, что не можете ее вернуть?

— Мне хочется, чтобы это переходное состояние поскорее прошло. Выматывает. К тому же, она говорит, что я ее сглазил, или что-то вроде того. Она кашляет, — пояснил я, поймав недоуменный взгляд терапевта, — и говорит, что причина тому я. А поскольку учится она на вокале, то, сами понимаете, это очень важно.

— В смысле, вы ее сглазили и потому она все время кашляет и не может петь?

— Она так считает. А я и врачи, думаем, что в этом есть что-то нервное.

— Мне кажется, что я разделяю позицию других врачей, — сказала девушка-терапевт, — а с другими девушками, простите за любопытство, у вас тоже так было?

Я покачал головой.

— Нет конечно. Да и, по правде говоря, я особой вины за собой тоже не ощущаю, а, получается, на меня складывают ответственность неизвестно за что.

— Понимаю, — сказала терапевт, — но, боюсь, что записать это в карточку я не смогу. У вас там будет значиться переутомление и стресс и стандартные рекомендации, если вы не против, конечно.

Она взяла стандартную белую ручку, которыми писали, похоже, все в этой клинике, и я, проследив за ее рукой, увидел, что на безымянном пальце у нее светлый незагорелый след там, где у других есть обручальное кольцо.

Мы ободряюще улыбнулись друг другу, а потом я сказал:

— Скажите пожалуйста, на плакате за вашей спиной изображен человек, сразу под надписью об иммунной системе и о том, что ее ослабление не всегда очевидно. Вы его не знаете?

Терапевт обернулась на плакат и посмотрела в левый нижний угол, на фотографию человека средних лет, изо рта которого комиксовым облаком вылезали и клубились над головой слова предупреждения. Лицо человека выражало уверенность в своих словах, смешанную с заботой о каждом, кто смотрит в его глаза и, одновременно, обеспокоенность иммунными системами каждого, кто поддастся на его заботу.

— Это же обычный рекламный плакат, — ответила она, — не уверена, что этот человек вообще имеет отношение к медицине.

— В тот момент, когда я его знал, этот человек носил бороду и был православным священником. Еще четыре года назад. Рассказывал мне, что от таких как я нужно ждать одних бед.

Девушка терапевт бросила еще один взгляд на отца Петра.

— Надо же, — протянула она, — но разве одно другому мешает? Ну разве что бороду сбрил…

— А священникам разве можно сниматься в рекламе?

— Понятия не имею. В рекламе лекарств, видимо, можно, — она постучала ручкой по столу, — Священник говорите? Заинтриговали. Просто тайна какая-то.

— И не говорите, самая настоящая тайна.

Я вернулся в общежитие с заключением, где рекомендовалось выспаться и через неделю показаться врачу снова, если вдруг переутомление не спадет. К заключению прилагалось имя лечащего врача и номер мобильного телефона, написанные на отдельной зеленой бумажке для заметок, прикрепленной скрепкой к основному заключению.

— Ну ты даешь, — сказал Скрипач, — полторы недели прошло, а ты уже медичек клеишь?

— Исключительно в целях собственного здоровья. Я же привилегированный клиент клиники, как-никак.

— Ага, — недоверчиво буркнул Скрипач, — гад ты бездушный. Поделись способом?

Я только отмахнулся. Три недели назад он в очередной раз влюбился в даму, в этот раз старше его на десять лет и несколько дней подряд рассказывал мне, что самый лучший союз возможен лишь с женщиной, которая уже все перепробовала и ищет от жизни спокойствия и уюта. Потом его «самый лучший союз» завершился также стремительно, как и все предыдущие и Скрипач вместе со мной предавался унынию. Будучи оба брошенными, мы, в некотором, роде были связаны общей бедой, что давало Скрипачу моральное право на разговоры о справедливости и черствости отдельных женщин. Увидев этот телефон, фамилию врача и найдя его в интернете, следующие несколько дней Скрипач рассуждал уже о моей черствости.

Я слушал его пока терпения хватало.

— Послушай, — сказав в итоге, — чего ты от меня хочешь? Чтобы я наладил тебе личную жизнь? Пошли, я попробую тебя с кем-нибудь познакомить, только знай, уверен, что ты об этом пожалеешь.

— Да не требуется мне твоя помощь, придумал тоже, — с чувством раненой гордости сказал Скрипач и замолчал.

На следующий день выяснилось, что моя бывшая девушка как-то узнала, что я познакомился со своим терапевтом и, при личной встрече, в стенах учебного корпуса, когда мы столкнулись в коридоре, сказала своей подружке, как бы невзначай:

— Я поняла, что стоит остерегаться мужчин, которым хватает ответственности ровно для того, чтобы поменять неудобный вариант, на удобный.

— Ты сейчас не обо мне, случайно? — спросил я.

В ответ девушка зашлась заливистым кашлем, будто включила сигнализацию, а ее подруга, взяв ее за плечо, смотрела на меня, как на врага всего женского рода.

Скрипач после отрицал свою причастность, говоря, что лишь один раз упомянул об этом на кухне общежития. Но это было уже неважно, слухи по консерватории разносились быстрее звука и вот уже я, ни разу не позвонивший по этому злосчастному номеру, превратился Казанову, доводившего влюбленных девушек до припадков, а после бросавших их ради других. А слухи быстро обрастали чудовищными подробностями.

— Да не слушай ты их, — сказала мне преподавательница сольфеджио, поймав меня в классе, когда все разошлись. Видимо, разговоры дошли и до кафедр, — у нас периодически о ком-нибудь да ходят слухи. Одно время говорили, будто бы за мной ходит бывший муж с бутылкой кислоты. И ничего, видишь, жива до сих пор. От тебя отстанут через месяц-другой, вот увидишь. Найдут новую жертву и отстанут.

Преподавательница сольфеджио не вышла работать на следующий семестр, почему — не знаю до сих пор. А от меня отстали через полгода, но до этого момента с девушкой-терапевтом мы все-таки связались.

У меня не было возможности, как у других потенциальных пианистов, держать дома или в общежитии свой инструмент. Стипендии, социального пособия и денег, что я зарабатывал то там, то здесь, будучи дворником или продавцом книг и журналов в крошечном киоске в одном из подземных переходов мне едва хватало на жизнь. Такие излишества как пианино, не входили в программу госпомощи сиротам, а консерватория хоть и предполагала своими правилами обеспечение каждого студента инструментом, на деле могла предложить только старое пианино в фойе, по причине крайне преклонного возраста, переехавшего из учебных классов в общежитие. Пианино было раздолбанным настолько, что Джульетта пригрозила лишить своей милости любого, кто будет насиловать ей уши игрой на нем. А слово Джульетты считалось очень весомым.

Уходить в рощи и парки, как Скрипач, и играть там я, понятное дело, тоже не мог, поэтому пропадал в аудиториях часами до тех пор, пока двери корпусов не закрывались на ночь. Можно даже сказать, что дурная репутация среди студентов пошла на пользу моему учебному процессу — я не желал ни с кем общаться и, вместо того, чтобы бестолково пить пиво с однокурсниками или ходить на поэтические вечера и интеллигентно пьянствовать там, сидел в аудиториях и тренировался.

В один из первых дней, когда я решил задержаться за инструментом и примерно через неделю после посещения клиники она и позвонила.

— Добрый день, — судя по голосу девушка-терапевт волновалась, — звоню вам сразу по двум причинам. Удобно говорить?

Если бы я сказал, что в тот момент пытался не сломать пальцы о Скрябина, то она бы больше никогда не перезвонила, поэтому ответил, что мне конечно же удобно.

— Во-первых, как вы себя чувствуете?

— Стараюсь больше спать, а в остальное время пью кофе, — соврал я, — но пока рано говорить о том, что побеждает. Вы зря переживаете, сломанные отношения далеко не всегда повод вогнать в себя в могилу с недосыпа. К тому же, она мне больше не звонит.

После того, как ту, кто мне звонит сейчас, включили в новый виток круговорота сплетен.

— Ага, хорошо. По правде говоря, я тоже так считаю. Просто, нужен какой-нибудь легальный повод для того, чтобы перейти ко второй причине. А то вы подумаете что-нибудь странное.

— А есть что-то странное?

— Помните вы рассказывали о мужчине с плаката? Вы еще сказали, что он — священник. Так вот, я кое-что узнала. В двух словах это сложно объяснить, но если вам еще интересно — то могу попробовать.

— Ого… — только и сказал я, — как вам это удалось?

— Позвонила в компанию, что производит лекарства и которая выпустила этот плакат, и спросила о вашем священнике. Они связали меня с маркетинговым отделом. Им я сказала, что хочу провести семинар для пациентов в больнице и решила пригласить человека с плаката, ведь он скорее всего живет в этом же городе. Маркетологи сказали, что материал лекции желательно бы согласовать с ними, а я ответила, что для начала должна узнать все исходные данные, а потом уже согласовывать… еще сказала, что этот человек с плаката наверняка сможет лучше подать материал… я вам еще не надоела?

— Вы… удивили, но уж точно не надоели, — я не знал, как на это реагировать и добавил единственное уместное здесь слово, — спасибо.

— Вам интересно, что было дальше?

— Конечно!

— Я узнала его телефон, а потом, через знакомого, узнала адрес и имя.

— Его зовут Петр?

Да, Петр Алексеев. Я поискала его в соцсетях, но не нашла. Ему сейчас пятьдесят восемь лет, поэтому, неудивительно, что интернетом он не интересуется. Кстати, это ведь, наверное, незаконно, узнавать личные данные человека?

— Не знаю, — честно признался я, — если это открытые данные, то, уверен, ничего незаконного в том нет.

— Ну, вообще-то не открытые, но уже неважно. После вашего ухода я долго думала об этом вашем отце Петре. Священник, который снимается в рекламе лекарств! В общем, мне стало интересно, а потом как-то само пошло. У меня так бывает.

— А вас не пугает, что незнакомый человек побудил вас искать информацию о другом незнакомом человеке? — врач-авантюристка.

— Я подумала, что раз мне стало интересно, то вам интересно и подавно. Раздобыла ваш номер в регистратуре… Надеюсь, я угадала?

— Интересно… — конечно, я не настолько интересовался жизнью отца Петра, чтобы следовать за ним по пятам, но девушка-терапевт проявила такой энтузиазм в его поисках, что невольно заражала им, — Вы до скольки сегодня работаете?

— До восьми.

— Я вас встречу у клиники и там пообщаемся на тему отца Петра поподробнее, если вы не против.

— А еще лучше найдем его дом! Я же и его адрес знаю.

Адрес??

— Хорошо?

— Хорошо!

Положив телефон на клавиатуру пианино, я некоторое время сидел в тишине, нарушаемой лишь тиканием метронома, который забыл остановить. В аудитории было сумрачно, за окном собирался дождь. Все предметы казались черными или серыми, сливаясь в одну гротескную гравюру.

Явиться к отцу Петру и сказать, что у меня все хорошо и до сих пор ни за что не стыдно?

Дурацкая мысль. И лихая. Дурацкая и, одновременно, лихая. И, как бы это странно ни было, это был хороший повод сходить на свидание. А то слухи…