Симфония предчувствия. Космологическая поэма

Александр Москвин, 2018

В книге предлагается эгоцентрическая модель конечной Вселенной, основанная на новом понимании красного смещения, в котором жизнь – неотъемлемое условие существования мироздания. Время уходит и замирает в удалении. Постоянная замирания: К_з = Н/С = 2,3 × 10^–18 с^–1/ 3 × 10⁸ м/с = 76,6 × 10^–28 м^–1. Космологические философские и математические выводы вплетаются в сюжет необычного любовного треугольника: бабушка – внучка – главный герой. Действия разворачиваются в Индии на берегу океана на вилле, в которой живут русские. 220284 знака, 39587 слов (в том числе 21 новое), 4 рисунка, 2 таблицы, 195 литературных источников.

Посвящаю маме

© А. А. Москвин, 2018

1. Задира времени

Фрагмент существования

Мириады пузырьков круглятся по ворсинкам, жемчужатся. Тепло. Весь мир — тепло. Оно источается из неба и палевым маревом без горизонта перетекает в волны. Весь мир — берег и океан, а здесь граница, свежий ветер, вечный шум прибоя.

Мягкое прозрачное колыхание обволакивает, всасывает в чёрный песок, шевелит, подталкивает.

— Поплыли?

— А не страшно?

Под её маленькой тяжестью ноги поют. Какое тепло!

— Балалам, — взбаламученный неугомонный накат выплёскивает нас из насиженной удобной ямки.

Её пальчики! По спине, как по клавишам пробежали эти ноготки.

Вода схлынула — опять сидим на мели. Пустынный песчаный пляж у края обрыва, и только мы да орлы, парящие в вышине. Далеко, далеко уже в дымке чернеют вытащенные на ровный низкий берег огромные рыбацкие чёлны, а в другую сторону, тоже вдали, — исполинские глыбы на кромке бушующей пучины.

— Расскажи какую — нибудь историю, — влюблённое детское личико немного властно смотрит как на собственность — ни у кого такого нет, а мне вот как повезло, но страшно, ведь, наверно, нельзя. И его, хоть и хороший, но тоже боюсь. Да нет, он хороший, он просто замечательный. Он мой лучший друг! (По секрету.) И я ему нравлюсь как девочка — ловкая, красивая, смелая.

— А какую историю? — улыбаюсь, выгибая бровь, и нарочито разглядываю её, придерживая, как статуэтку.

Раздольный ветер, гонящий к нам курчавые барашки, балуется золотистым локоном на её фарфоровой щёчке. Вот она, вот. Неужели наконец то, всё-таки досталась?! Куколка. Чистая, светлая. Лучезарная девочка.

— Ну, какую — нибудь историю, — мелодеет её весёлый отрывистый голосок.

— Ну, какую?

— Ну, из твоей жи-и-изни! — подпружинивается нетерпеливо моя наездница, щекотнув невзначай влажными кудрями.

— Про то, как встретил медведя в лесу, я тебе рассказывал.

— Да, рассказывал.

— Как лосёнка отпустил, рассказывал.

— Рассказывал.

— Как в разведку ходил под землёй…

— Рассказывал, но расскажи ещё что — нибудь, ведь у тебя много историй. — Моя русалочка тихонечко (для себя) прижимается.

— А знаешь? — укутываю её руками от оранжево — голубого простора и целую.

— Что? — слегка ёжится.

— Знаешь? — покачиваемся, как в люльке.

— Что?

— Посмотри туда, — устремляю взор на пелену у края небес.

— А что там, дельфин? — мельком глянула на море и опять не спускает сияющих глаз, чуть сверху и немного настороженно выжидая.

— Не, — киваю мечтательно.

— Марлин?

Длинные безостановочные валы глянцевыми горбами выпирают из хляби и тяжело обрушиваются, расстилая перед нами бурлящие шипящие выглаженные дорожки.

— Знаешь, если плыть прямо вот туда — там за морем есть земля, где маленькие девочки могут командовать взрослыми мужчинами, а мужчина может слушаться маленькой девочки.

— Здорово! Действительно есть?

— Да, вон там.

— А потом, когда они вырастут, их тоже дяденьки слушаются?

Какой неожиданно взрослый вопрос.

— Ну, это уже от них будет зависеть, от каждой. И от дяденек, конечно, тоже.

— А ты бы меня там слушался?

— Да я тебя и здесь слушаюсь, разве не так, Алечка?

Алечка осторожно притрагивается к моей трёхнедельной трёхцветной бородке: — А что это за земля? Как называется?

— Аравия. Там девочкам можно замуж с семи лет. Тебе сейчас сколько?

— Восемь, — Алечка быстро пожимает загорелыми плечиками (она всегда так делает, когда неожиданно озадачена и волнуется), — смотри, смотри, вон ещё краб вылез!

Жёлтая машинка на восьми пуантах застыла на отутюженном уклоне с клешнями наизготовку. На фоне дальних валунов выделились тёмные точки — целая компания. Ползут вдоль белой полосы в нашу сторону. Приближаются.

Что за перенаселённая страна — вот тебе, пожалуйста, нигде не уединиться, ни леса тебе, ни полей — всюду, где только можно, всё сплошь застроено, один лишь берег морской не занят, да и тут шатаются.

— А ты был там, в Аравии?

— Нет, но хотелось бы.

— Смотри, смотри, вон ещё один выскочил! — Алечка выбрасывает ручку из нашей люльки. — Во, а там ещё краб, и ещё! Смотри! А ты взял бы меня посмотреть?

— Конечно, Алечка, взял бы, если пустят.

— Вот всегда, всегда так! — Аля пихает пяточкой ракушку. — Куда хочется, туда и не пускают. Почему?

— Если очень хочешь — так спрашивай только себя и делай, что хочешь.

— А разве так можно?

— Только так и можно, когда очень хочешь. Чем дольше живёшь — тем твёрже в этом убеждаешься.

Да, а ведь можно, если не дрейфить, можно. Принять то гражданство, зарегистрироваться там и жить с ней в России не таясь. Увезти к себе в обсерваторию. И были бы мы там и наедине, и среди природы. Лет на десять два центра мироздания, а потом, наверно, отпустил бы её — ей будет восемнадцать — дылда, а мне за семьдесят — почётный старикан, а может, и нет, что загадывать. Стал бы ей сам и учитель, и воспитатель, и друг, как у гамадрилов — центру мироздания общество не обязательно. Весь выплеснусь для неё, всё отдам, и выйдет она свободная и новая и такая же светлая.

И о чём ты думаешь? Куда собрался, с чего? Вот что удивительно-то.

Да, если б ей забеременеть, тогда, может, и отпустят. Маме своей она, по всему видно, не больно-то и нужна. Или меня привлекут. А и пусть.

— А давай играть, — тормошит Алечка, — в одну игру. Очень интересная.

— В какую?

— Я называю тебя, а ты называешь меня, и так по очереди.

— Да уж, интересная. Ну, давай, поиграем. Кто начинает?

— Бо-ро-дач, — опять трогает бороду.

— Цветочек, — поглаживаю скользкую упругую коленочку.

— Алёша.

— Русалочка.

— Какашка! — кривит ротик сердито.

— Почему?

— Потому что я не русалочка, я — девочка!

— Ну, не обижайся, — ласкаю усами ушко, — конечно, девочка. Самая лучшая, самая красивая на свете!

Озираюсь на точки, что находились у валунов — теперь уже в них можно различить две парочки, неуклонно бредущие к нам. Вот ведь тащит их нелёгкая!

— Балалам, — докатившаяся тропическая солёная газировка подхватывает нас под мышки. Кувыркаемся среди пузырьков, песчинок и прикосновений.

— Поплыли?

— Поплыли!

Встаём из пены морской, блистая в брызгах и смеясь: маленькая задорная девочка русалочка аппетитно пухленькая, со стройными ножками и крепкий полноватый мужик с юной искоркой из-под ресниц. Ну, где ты, где ты, возраст?! Где ты, пресловутая разница? Нету этого. Я просто долгий молодой, а в ней уже рвётся на волю готовая женщина. И мы живём.

В складках губ проступает нежность, любуюсь, притягиваю, маню. Она радостно отзывается, напрыгивает и обнимает от всей души: крепко, крепко.

Моё.

Хы-э, — в груди замирает чьим-то трепетом. Наше тепло. Дыхание. Запах. Мокрые волосы размалинивают струны, пальцы зазвучали. А её ножки! Её ножки обвились — музыка, музыка.

— Уэву!.. Уэву!.. Уэву!.. — восторг в клёкоте птицы, кружащей под кручей.

Поднимаю голову — солнце высоко, высоко.

— Ты мой самый лучший друг! — шепчет в лицо лучезарный лик.

— Я тебя люблю.

Волны, волны, волны… Я это сказал! Я ска-зал э-то.

Волны, волны, несу её в волны. Значит, это правда. Ей…

Волны, волны, то по колено, то уже по горло. Голая ладонь робка, но настойчива. Какой бархат, страшно! Моя муза, прильнувшая к сердцу, будто полуспит.

–!!!..!!!..!!!..!

–!!!..!!!..!!!..!

Прогуливающиеся парочки теперь уже совсем неподалёку остановились и уставились на двоих, идущих в море.

Что за стадо! Куда бы от всех них подальше. Придётся уплывать за линию прибоя.

Штормит, штормит, как всегда. Двухметровые, трёхметровые гребни заворачиваются и низвергаются, расшибаясь с грохотом о дно вдребезги.

Нам нужно за прибой, там спокойнее. Не утопить бы трусы, а то убежали с ней с общего пляжа даже без шляпы.

–… ин!… ин! — доносится сзади.

Оглядываюсь уже почти вплавь: фигурки на берегу машут нам, что-то кричат, но можно разобрать только окончание: — …ин!…ин!

Что это ещё за «ин» такой объявился? Дельфин? Марлин?

Неужели марлин?! Прекрасное чудовище — может пронзить сразу обоих. Да что марлин — вот она!

— Держись крепче за меня, Алечка!

Чёрная стена воды вздымается, растёт, растёт (когда же это кончится!?), растёт, начинает нависать, нависает, нависает, висит…

— Ныряем!! — Резко подныриваю под подошву навстречу гигантскому валу. Аля ухватилась за шею и работает ногами брассом.

Здорово помогает! Русалка! Какая смелая, ловкая девочка!

Всплываем. Сразу же другая стена и гребень, падающий на нас.

— Ныряем!

Проныриваем и эту гору, сцепившись, как две лягушки, минуя грозную громадину.

Всплыли. Мощный откат тянет вдоль берега в море.

— Лёша, я боюсь!

— Не бойся, я с тобой! Прорвёмся сквозь прибой, там спокойнее. Держись крепче за меня. Не бойся!