И снова о любви

Александр Михайлович Шустерман

Любовь, что только о ней ни писали! В повести «И снова о любви» она выступает главным героем, проявляясь и перерождаясь заново в разных поколениях, превозмогая смерть и забвение. Действие начинается во второй половине прошлого века с истории любви двух старшеклассников и продолжается в наши дни.В истории переплетаются два времени, и на ее развитие не могут смотреть без участия высшие силы, где тоже не все чисто, и холодный расчет зачастую замешан на амбициях и страсти. Книга содержит нецензурную брань.

© Александр Михайлович Шустерман, 2021

ISBN 978-5-0053-9748-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Many ideas grow better when transplanted into another mind than in the one where they sprang up.

Oliver Wendell Holmes

* * *

Небольшой костер дымил и потрескивал влажными ветками на утоптанной площадке возле небольшой избушки в лесу. Уже почти стемнело, и Димка с Саньком и Витей, вернувшись с разведки места завтрашней охоты, собирали на стол, ужинать. Над костром висел видавший виды, закопченный котелок, в котором варилась перловка. Димка добавил в котелок тушенки, и мясной запах защекотал ноздри. Искры снопами взвивались вверх от очередного треска ветки в костре. Димка задумчиво помешивал варево длинной ложкой. Витька нарезал хлеб и луковицу. Разлил водку по трем стопкам. Раздал приятелям.

— Ну, будем. — Все трое выпили.

Через какое-то время Витька нарушил молчание.

— Димон, ты со своей-то что? Расстались вы?

— Ох, Витек… Долго можно говорить. Да смысла немного. Расстались мы. Другого она себе нашла. Была у меня надежда, поговорить с ней, может, передумает. Да вот… — Димка вздохнул, — Поговорили. Не передумала. Так что надежды тут уже и нет. Расстались.

В лесу захохотала какая-то ночная птица. Димка вздрогнул, обернулся.

— Ну и фиг с ней, Димон. — Витька взял со стола кусок лука и смачно им хрумкнул.

— Я тебе так скажу, не ждала, и не надо. Только хуже будет. Насильно мил, сам знаешь, не будешь. А девок, ты в курсах, у нас в достатке. На любой вкус. Одна не по душе — другую бери. Я, вон, свою Светку, не сразу разглядел. Было у меня их, любовей, несколько… Особенно вторая, Марьяна, ух, потрепала мне нервы!.. стерва та еще была. То ей не так, и это ей не эдак. И одеваюсь я не представительно, и цветы, видишь ли, ей такие не нравятся. Все носом воротила, и меня за нос водила. А оно ей, как оказалось, вовсе и не по любви было. Интересу ради меня держала, стерва. Сейчас как вспомню, аж зло берет. А я наивный был, совсем. Велся.

— Марьяна — известная… — вставил словцо Санек. — С ней Андрюха гулять думал. Она с ним на пару свиданок сходила, мороженого слопала и послала его куда подальше. Хоть не дурила долго мозги ему.

— Да, она такая… — Витек сплюнул сквозь зубы. — По второй?

— Давай. — Димка поставил свою стопку на стол.

Выпили.

— Че там, Дим, готово уже? — Санек голодно посмотрел в сторону котелка.

— Похоже, что да. — Димка попробовал ложкой крупу. — Нормально. Прошу к столу!

Все расселись, каждый положил себе из котелка.

— Ну, а ты, Санек? У тебя-то что на любовном фронте? — поинтересовался Димка.

— А я не тороплюсь. — Санек уплетал кашу с мясом за обе щеки. — Отношения, свадьба, женитьба, обязательства! Не по мне это все. Мне погулять охота. И девушки мне с серьезными намерениями не надо. Вон, девиц веселых сколько. Погуляли, помиловались и разошлись. Только предохраняться не забывай. А не то… прощай веселая жизнь. Хотя, кто ей в случае чего запрещает сходить в больничку? Делов-то на полчаса!.. так что, народ, я пас. Мне рассказать нечего. Разве что была у меня одна… ух, огонь девка была! Что вытворяла! И квартира у нее была. Не по углам и не в парке тебе на скамеечке, на аллейке темной! Так вот она…

— Давай по третьей, охальник! — засмеялся Димка. — Казанова-мастер! Наливай давай!

Тихо потрескивал костер. За столом шел неторопливый разговор трех приятелей. Обсуждали важные для молодежи вещи. Сноровку, удаль, прочее…

— Так, уважаемые! — Витька поднялся. — Харэ лясы точить. Завтра вставать чуть свет. Давайте прибираться тут, и дрыхать. В избе или на лавках, или на полу можно. На горшок и спать!

Ночью Димка спал неспокойно. Ворочался. Снилось всякое. Девица. Белобрысая. Обнаженная. Длинные ее волосы скрывали наготу. Видно было как в тумане. Ходила по лесу, показываясь вдруг из-за деревьев. Строила ему глазки. Звала. Шепотом.

Димка проснулся в холодном поту. Посмотрел на часы. Час до подъема. Похоже, не стоит ему больше пить. И девушку себе найти стоит. Вот, вернутся они, в тот же день пойдет он в клуб, на танцы. Или познакомится с этой, что родители говорили, с Тоней, или как там ее… С этой мыслью он забылся неглубоким сном.

Димка шел по лесу в сторону заросшего озера, где они собирались бить утку. Пожелтевшие кусты обдавали брызгами холодных капель, когда он неосторожно задевал их прикладом ружья. Он старался идти как можно тише, чтобы бесшумно подобраться поближе к воде, где по словам Витьки обитали птицы, нагуливающие жир и готовящиеся к перелету на юг. Витька шел метрах в ста от него справа, а далеко слева Санек заходил сбоку, чтобы спугнуть уток и поднять их на крыло. Тогда Димка и Витька смогут стрелять по летящим мимо птицам. Такой у них был план. Стрелять нужно было упреждающе — на несколько утиных корпусов вперед — это Димка понял из объяснений Витьки. Стояла тишина. Он слышал только свои тихие шаги и дыхание. С непривычки он запыхался, и, пытаясь не производить большого шума, старался выровнять дыхание, глубоко вдыхая воздух открытым ртом. Эти попытки не принесли результата. Он продолжал пыхтеть, останавливаясь перевести дух через каждые несколько десятков метров.

«Не надо было вчера пить,» — подумал он. «Здоровья это однозначно не прибавляет». Впереди показался просвет в деревьях — до берега было уже близко. Едва Димка снял ружье с предохранителя, как вдруг услышал крик. Слева. Это Санек. Впереди послышалось крякание вспугнутых птиц, захлопали крылья. Димка вскинул ружье. Крик повторился. Но почему? Санек должен был выстрелить, и выстрелом спугнуть птиц. Почему он кричит? Что-то случилось? Димка прислушался. Крик снова донесся. Санек звал на помощь. Что уже могло там случиться? Может, зверь? Так у него же ружье с собой… мысли эти мелькали в голове у Димки, пока он несся, не разбирая дороги, на крики товарища. Он продирался через заросли, ветки кустов хлестали его по ногам. Внезапно он провалился по колено в топкую темно-зеленую жижу. Холодная вода неожиданно обожгла ноги. «Санек наверное забрел в болото» — лихорадочно подумал Димка. «Но оно же в стороне… напутал он, что ли… пошел не туда?» — Димка начал нащупывать дорогу ногой, но через пару шагов взял ружье, и стал им, как шестом, щупать впереди себя. Он уже видел Санька впереди метрах в пятнадцати. Тот по плечи ушел в трясину и, взмахивая руками, пытался удержаться на поверхности. — «Утопил ружье, обалдуй. И че только поперся сюда?» — подумал Димка, а вслух крикнул:

— Держись!!! Попытайся схватиться за ветки! Справа! Справа!..

Справа от Санька и в самом деле рос чахлый куст, но до него было не дотянуться. Димка по колено в воде искал место посуше, чтобы подойти поближе. Жижа жадным чваканьем отзывалась на каждый его шаг. До Санька оставалась пара метров, когда Димка, растянувшись на кочке посуше, протянул ему свое ружье, чтобы тот ухватился за ремень. Тогда бы он потихоньку подтащил его к себе. Впереди, с той стороны топи вдруг что-то мелькнуло. Димка поднял взгляд и увидел улыбающуюся чумазую девушку в редких зеленых лохмотьях. Белые грязные волосы свалявшимися веревками спадали ей на плечи. В улыбке ее сквозило злорадство…

«Это еще кто?» — подумал Димка, но не остановился и протянул дальше Саньку свое ружье, перехватив его за ствол. Потом снова взглянул наверх. На той стороне топи никого не было. И вдруг Димку оглушил грохот выстрела. Лоб его что-то обожгло, и единственное, что он успел, это удивиться, как глупо, однако, все получается…

Санек схватился не за ремень, а за приклад, и, в очередной раз взмахнув руками, чтобы перехватить ружье повыше, соскользнул и нажал на курок…

Он смог выкарабкаться из топи, и теперь лежал рядом с мертвым Димкой, оглашая громкими, истошными криками окрестности, рыдая в голос, потому что совсем того не хотя, по страшной и глупой случайности, застрелил своего друга, друга детства, который спас его только что от неминуемой смерти.

* * *

Дождь хлестал по лобовому стеклу, щедро рассыпая свои холодные капли. Уже стемнело, и свет фар встречных машин раздражающе слепил. С работы домой. Из дома на работу. И снова домой… заколдованный круг. Поди, вырвись из него. Выход надежно спрятан, скрыт за повседневной рутиной, за чередой процедур, которые прописал старший, самый основной Главврач жизни.

Вечер. Снова усталость наваливается, мягко, парализуя, и отбивая желание что-либо делать. В последние несколько месяцев это повторялось изо дня в день. Среди дня, в мелькающих в голове идеях виделись грандиозные начинания, которым можно было посвятить вечер. И превратить их, например, в дело жизни. Ну, или, на худой конец, просто в хобби. И очень хотелось, чтобы рабочий день поскорее кончился. Но, когда он уже заканчивался, предательская усталость сковывала мысли и не позволяла заняться тем, что еще пару часов назад вызывало такое воодушевление и прилив сил. Вечерами не хотелось уже ничего. Добраться домой, что-нибудь перехватить, приготовленное на скорую руку, и смотреть в экран, читая давно замусоленный текст книжки, пока глаза не начнут слипаться. Тогда спать. а наутро снова ощущение упущенного времени и возможности что-то изменить. Впереди рабочий день с надоевшей до чертиков работой, с ее напрягами и вечно недовольным начальством…

Радио было едва слышно. Вечерние новости, как всегда, переливали из пустого в порожнее. Сегодня в передаче дикторы мыли кости очередному проворовавшемуся и пойманному за руку политику. Пропесочивали кого-то еще, кто был в свое время слаб на передок. И вот теперь ему это сильно припоминают, как раз когда он имел нахальство пойти против главного, выдвигая себя в возможные цари местного уголка вселенной. Все было обыденно и противно. Хотя, с другой стороны, желание подглядывать в чужую жизнь заставляло продолжать прислушиваться к радио-бубнежу. В конце концов, при всей непотребности контента, радио не давало заснуть. Это было еще одной причиной, почему ему все еще позволялось жить на приборной доске машины.

— Добрый вечер, тетя Люда, — проходя мимо почтовых ящиков, окликнул он соседку по подъезду. В тусклом желтушном свете лампочки, одиноко свисающей с потолка, пожилая уже соседка выглядела слегка жутковато, и только задорный блеск глаз и добрая улыбка разбавляли это неожиданное впечатление.

— А, это ты, милай… — она слегка тянула гласные и акала на местечковый манер, — и тебе не хворать. С работы?

— Ага.

— Поздно ты, Леш… вон — ночь почти на дворе. Что ж за работа-то такая? С утра и до ночи…

— И не говорите, теть Люда. Давно уже пора в отпуск с таким графиком… хотя, похоже, нужно в отпуск на Марс лететь. Чтоб не дергали. Да и оттуда достанут.

— Никакой личной жизни. Прямо Стаханов, да и только!

— Ударник каптруда.

— Ну, иди, иди, ударник…

Лифт не работал уже несколько дней и сиротливо сидел в своем сетчатом гнезде-рукаве на первом этаже. Тетя Люда осталась внизу, а он, тяжело переступая со ступеньки на ступеньку, стал подниматься наверх. «Как старик, прям», — подумал он. «И это в неполные тридцать пять? Так и до одышки недалеко. И пузо скоро будет перекрывать передний обзор».

На кухне аппетитно шкворчала на сковородке яичница с обрезками докторской, а рядом маняще расположился запотевший стопарик. За окном ветер перебирал мокрые осенние листья старого каштана, как будто просматривая их насквозь на свет фонаря.

На экране еще мелькали кадры вчерашнего сериала, когда в дверь постучали. За дверью стояла тетя Люда.

— Милай, веревки на чердаке не поможешь подтянуть? Белье до полу отвисает.

— Сейчас?

— Ну а когда? До завтра скиснет мокрое. Помоги?

— Ну, пошли…

И они вдвоем стали подниматься на чердак. Тетя Люда мерным фоном рассказывала, как старушка-сказительница, обо всех домовых новостях, но Алексей ее почти не слушал. Односложно отвечая ей, зачастую невпопад, он вспоминал о том, как на чердаке они с пацанами играли в войнушку и тайком от родителей курили. Как устраивали там посиделки, когда стали старше, и девчонки-подружки-одноклассницы все более стали занимать мысли своими все четче обозначающимися округлостями… Давно дело было. Где теперь те дружбаны-приятели? И девицы разлетелись, повыходили замуж, позаводили детей. И только вот он, один, как-то не сподобился пока…

–… так я ей и говорю, пусть не ставит он свою машину здесь. Ни пройти, ни проехать! Хоть ты, Леша, скажи ему?!

— Ага…

— Из подъезда если кому с коляской — совсем ведь не пройдет же ж. Хотя кто у нас тут с коляской? Так… старухи одни. Разве что ты разродишься? Дык и тебе для того женщина нужна…

Слово «женщина» тетя Люда произносила мягко, с малоросским выговором «жэншчина», что выдавало в ней украинские корни. При мысли о корнях тети Люды в голове появлялись черно-белые кадры, как в старом советском фильме про комсомолок, с туго заплетенными косичками, в скромных платьицах ниже колен… тьфу ты. Позвонить что ли Аленке? Хотя вряд ли из этого что-то выйдет. Со времени последней их милой встречи она стабильно фильтрует его на телефоне. Слишком концептуальная она, в простоте слова не скажет. А ему просто тепла человеческого надо. Участия. Чтоб чай на кухне было с кем пить… Может посмотреть в Тиндере? Там девушки всякие есть. Но сама мысль об этом вызывала легкое отвращение. Наверное, он просто старомоден. Мда… судьба, похоже, не намерена заниматься устройством его личной жизни с возможным последующим размножением.

Продолжая топать наверх, на лестничной площадке предпоследнего этажа Алексей услышал веселый женский смех. Что-то завораживающее было в его серебряных переливах. В одной из квартир какая-то женщина, судя по голосу — молодая, обсуждала что-то по телефону. Слов было не разобрать, да Алексей и не стал бы прислушиваться. Встревать в чьи-то разговоры, пусть даже невольно, было не в его привычке. Не хотелось выглядеть навязчивым. Хотя иногда очень хотелось оказаться в центре событий чьей-то чужой реальности. Но сейчас его скорее удивляло само наличие смеха на этой площадке. Здесь же одни старики живут? Кто-то приехал в гости? — Теть Люда, а это что? — спросил он останавливаясь.

— Где что? — прерывая бесконечный свой монолог, спросила соседка.

— Да вот. Вы слышите? Смех?

— Смех?

— Похоже, в восемнадцатой гостит кто-то у тети Жени?

— А?.. Дык это внучка Евгении, Дианка, в гости приехала. Уже пару дней гостит. Помню, малая была — бегала под стол пешком. А теперь совсем барышня.

— А…

— Хороша девка. Мож, зайдешь к ним? Мож им подсобить чем надо? Чай без мужика они. А?

— Да ладно вам, теть Люда. Скажете тоже…

— Ты почем зря не болтай. Зайди. Худо по любому не будет. А там — и людям польза, и тебе поглазеть!

— Да ладно…

— Зайди и не спорь. Спорить с начальником будешь, если кишка не тонка. А я тебе не начальник! Я тебе кто?

— Тетя Люда…

— Вот именно!

Они поднялись на чердак, и Алексей перевязал веревки, потуже их подтянув. Веревки кое-где бахромились. «Надо подкупить новые» — подумал Алексей — «завтра зайду в хозяйственный».

Тетя Люда, всплеснув руками и пожелав ему жить триста лет, стала развешивать белье. Оглянув веревки еще раз, Алексей остался доволен и пошел вниз по ступенькам к себе. Проходя мимо квартиры тети Жени, он прислушался — может снова услышит этот звонкий смех. Ну, или просто голос. Он смутно помнил ее, тети Женину внучку. Раньше, бывало, ее иногда привозила ее мамаша — Танька-лисица, погостить к бабушке летом на недельку другую. Таньку дразнили лисицей ребята во дворе за ее рыжие волосы и вздернутый торчком нос. «Дианка! Поди ж ты… Имя-то какое…» он плохо ее помнил. Перед глазами прыгали светлые хвостики «плюнь-мне-в-ухо», которые мелькали во дворе с другими детьми, и из глубины памяти доносился топот сандалий по каменным ступеням в подъезде. Алексей тогда как раз учился в институте и на такие глупости как чьи-то дети не отвлекался. Дело давнее. Да и ну его.

* * *

Остывшая яичница ушла в темноту вечера. Следом за ней ушел и стопарик, подогрев на пару минут впечатления от сериала. Вечер закончился. Отсветы экрана озаряли лицо Алексея, задремавшего перед компьютером прямо в кресле.

* * *

Он проснулся от холода. Проветривал и забыл закрыть окно. Оторвав себя от кресла, Алексей подошел к подоконнику. На улице одиноким волком протяжно и негромко подвывал сырой ноябрьский ветер. Алексей закрыл окно на гашетку. Оно слабо скрипнуло и, как ножом, отрезало звуки улицы, оставив их снаружи. Внутри воцарилась тишина полная шорохов спящего дома. Часы на стене отсчитывали мерно секунды. Холодильник гудел, плавно перебирая обертонами в своей утробной песне. Кран каплями отсчитывал гулкий ритм об раковину. В этом дыхании дома желтые мокрые листья каштана за окном танцевали на свету фонаря свой меланхоличный танец, отбрасывая тень на стены комнаты. В этом танце и в какофонии шумов была заключена какая-то осенняя безысходность. Листья через день-другой опадут, наступит зима и все в этом мире оцепенеет от зимней стужи.

«Снова зима. Холод» — подумал Алексей. «Уснуть бы на всю зиму…»

Он прикрыл капающий кран, лег под холодящее одеяло и попытался представить, как это было, когда теплый бок Аленки согревал его ночью. Бок представился очень отчетливо, а вот лицо, выражение лица, было очень туманным. Размытым.

«Ночью хочется звон свой спрятать в мягкое, женское» — пришла на ум Алексею строчка из любимого стихотворения.

Через минуту он уже спал.

* * *

У Димы чесались руки. Опять в школе его задирал Миколайчук. Вот ведь урод патлатый. И язык его поганый без костей. Улыбка кривая, противная, зубы пожелтели от курева, строит из себя крутого. И что только девчонки в нем находят? Так и липнут к нему! И смешок у него противный, как будто клекот баклана на речке. Говорит, девушки у тебя нет, потому что ты, говорит, лопух! И ржет, как заводной… врезать бы ему, козлу такому, по рогам… Руки чесались, а в голове мысли фонтанировали: как бы он мог ему ответить и что сказать. Да только поздно после драки кулаками-то махать…

Он шел домой по центральной улице. Весна была в самом разгаре. Каштаны цвели белыми свечками. От их запаха слегка кружилась голова. Несмотря на это настроение было препаршивое. Школа заканчивалась, уже начались выпускные экзамены и надо было вовсю сидеть и готовиться, а сил и желания на это не было никаких. Да еще Миколайчук этот… Ну нету у него девушки. Не получается. Робеет он. Например, в классе их, Братская… он как увидит ее, просто немеет. А если та взглянет на него или спросит чего-нибудь, так теряется и не знает что сказать. Или Ражина. Какая она красивая. Рыжие ее волосы, стянутые в хвостик, волнами спадают на плечи. Он часто представлял себе, как он гуляет с ней в парке, над рекой. Как они смотрят вместе на заходящее солнце, касающееся темных верхушек деревьев… Но смелости пригласить ее ему не хватало.

Мимо него пронеслась пара пацанов — одноклассников Женьки, его младшей сестры. Значит она тоже скоро будет дома. Если уже не пришла.

Женька была на два с половиной года младше и в последнее время сильно вытянулась, превратившись из веретенообразной пухлой девчонки в стройную девушку. Слегка детское выражение ее лица как-то не увязывалось с формами, все больше и больше напоминавшими женские. И приколы ее над ним становились все более язвительными, как будто Женька на нем оттачивала свой талант будущей стервы.

Вдалеке показалась кирпичная пятиэтажка с магазином посередине и ушастыми входами в подвал по бокам. Его дом. Мама, наверное, дома. Она, кажется, собиралась делать голубцы. Рот его наполнился слюной, и Дима судорожно сглотнул. Проголодался. В голове у него одна за другой начали мелькать картинки: пар над тарелкой, сметана, которую он большой ложкой зачерпывал из банки. Он даже почти почувствовал запах голубцов, хотя пахло вокруг прелой землей и новой молодой травой на газонах, вперемешку с выхлопными газами машин… Так и до голодного обморока недалеко,» — подумал он, подходя к подъезду.

Но мамы дома не было. Пошла, наверное, к тете Оле. Зато голубцы были. Их запах доносился из кухни, где вовсю хозяйничала Женька, судя по грохоту посуды.

— Димка, это ты? Голубцы будешь? — Женька услышала стук входной двери.

— Ага.

— Иди тогда за стол!

— Ща, пять сек!

Дима скинул туфли, проскочил в комнату и бросил портфель на кровать.

Женька на кухне была не одна. Приглушенный разговор, перемежающийся сдавленным хохотом, доносился оттуда.

«С кем она там?» — подумал он. «Наверное, снова притащила Юльку».

Но это была Настя, Женькина одноклассница. Настя была у них нечастым гостем. Сказать честно, Димка и не помнил, когда она была у них в последний раз. Но он помнил, что тогда с Женькой была девчонка с вылупленными глазами, курносым носом и двумя косичками, сложенными «баранками» на затылке. Теперь перед ним сидела девушка, с большими глазами и черными волнистыми локонами чуть ниже плеч. В глазах ее светилось любопытство, а губы чуть раскрылись в легкой усмешке, обнажив немного зубы. Она глядела на него и не отводила взгляд.

Он остановился в дверном проеме кухни и застыл, переводя взгляд с Насти на Женьку и назад.

— Ну, че встал? Иди садись. Тебе сколько голубцов, два или три?

— Д-два… или три… есть охота, — выдавил из себя Дима. — Хотя нет, лучше два.

Он понял, что под взглядом Насти он все больше начинает стесняться.

— Че не здороваешься? Настя это, если забыл. — Женька половником указала в сторону подруги.

— Да помню я. Здрасте… — Димка кивнул головой в сторону Насти, снова встретившись с ней глазами.

— Привет, Дим.

Ее голос был удивительно взрослым.

Женский голос вообще меняется с возрастом не сильно. Он же не ломается как мужской. Однако, в нем появляются новые оттенки. Именно из-за голоса можно влюбиться в кого-нибудь по телефону. А потом выясняется, что его обладательнице уже давно за пятьдесят. Или же выглядит она очень так себе. Настя, однако, была симпатичной… Девушкой? Да, пожалуй, девушкой. Мелкой пигалицей ее уже нельзя было назвать. А ее голос… Мамина колыбельная в детстве так звучала. Спокойно. А с другой стороны, эти же нотки пробуждают в мальчике мужчину, с новыми ощущениями и эмоциями. И воображение, вибрируя в унисон, начинает рисовать в голове томную взрослую неизвестность, манящую своей извечной загадкой.

Женька и Настя болтали о своих школьных делах, о каких-то мальчишках дураках, которые тянули вниз успеваемость всего класса, и которых должны были пропесочить на надвигающемся сборе совета дружины.

Дима не вникал в суть разговора, украдкой поглядывая на Настю. У нее были красивые, тонкие черты лица. Разрез глаз был очень необычным."Миндалевидный…» — всплыло у него откуда-то, подслушанное у взрослых. Пальцы ее были тонкие и длинные. Мама всегда говорила, что человек с такими пальцами должен на чем-нибудь играть. Димка поглядывал на Настю и старался не выглядеть неотесанным чурбаном, терзая свои расползающиеся по всей тарелке голубцы. Настя заметила это и улыбнулась ему. Он потупил глаза и рассердился на себя за робость. «Ее взгляда я тоже не могу выдержать? Да что же это такое?! Я в чем-то виноват? Глупо…» — ползли мысли у него в голове.

Голубцы были доедены. Димка, сказав спасибо Женьке и еще раз взглянув на Настю, пошел к себе в комнату. Девчонки в зале заняли обеденный стол, разложив на нем свои учебники.

Димка сидел у себя в комнате за столом и пытался осилить домашку по математике. Комната его была небольшая, но достаточно уютная. Димка поддерживал в ней своеобразный порядок, в котором эклектично уживались вместе учеба и его увлечения. Под потолком были подвешены на лесках клееные модели самолетов. Самолеты были деревянные, обтянутые перкалевой бумагой и раскрашенные Димкой в защитные цвета. На стене висел гобелен с изображением оленя, доставшийся родителям от бабушки. Но оленя было почти не видно, потому что его закрывали альбомные листы с изображениями драконов разных форм и мастей. Димка рисовал их сам, срисовывая с изображений в книжках про мифы стран дальнего востока. Рисовать Димка умел неплохо и из-за этого был привлечен в школе к изданию стенгазет и различным оформительским работам и мероприятиям.

Около окна стоял большой стол, с одной стороны которого лежали кисточки и тюбики с красками возле новой модели истребителя, а с другой сидел Димка с учебником математики и мучил примеры с мнимой единицей.

«Что за ерунда… кому такое сдалось? Вот ведь непруха… Надо было в ПТУ идти после восьмого…» Родители в свое время настояли на том, чтобы он закончил десятилетку, а спорить с ними было невозможно. Мама плакала, рассказывая о своей работе на заводе, о том, как это тяжело, и о том, что она хочет для них, для своих детей, лучшей жизни. Папаня, токарь по специальности, просто не принимал такого варианта. «Получи высшее образование сначала. А потом — хоть в шахту, уголь добывать,» — был его приговор. Вот и оставалось Димке сидеть и грызть гранит науки. А давался ему этот гранит непросто. Но терпение и практика, как в любом деле, давали свои плоды, и Димка был в классе хорошистом, который знал и понимал материал на свою твердую четверку.

— Дим, можешь подойти? Нам твоя помощь нужна.

— Чего там?

— Да с матешей. Наша назадавала… непонятно.

— Иду.

Он вышел из комнаты и подошел к девчонкам.

— Ну, че тут?

— Да вот, задача.

Димка подсел рядом с Женькой.

— Так… из пункта «а» в пункт… понятно… скорость первого… ага… место встречи в пятидесяти километрах… понятно. И че?

— Непонятно. — Женька подсела к Димке, так, что он оказался между ними обеими.

— Рассказывайте, откуда непонятно.

И Женька сбивчиво начала повторять условие.

Задача была простая, и Димка стал объяснять ее, но, неожиданно, Настя склонилась над учебником, и Димка боковым зрением увидел ее снова. Почувствовал ее. Как женщину. Уже почти совсем оформившуюся. Мысли его спутались.

— Ну, и тогда тут… система уравнений. Учили ведь, как решать? — сбивчиво закончил он.

— Ага… — сказала Настя, и стала записывать в тетрадку решение, подперев рукой подбородок.

— Хорошо… — сказал Димка. Делать ему тут было, в принципе, больше нечего. Но уходить не хотелось. Хотелось побыть тут еще, продолжать глядеть и ощущать Настю рядом. Он слегка склонился, как будто над учебником и тихонько, так чтоб никто не заметил вдохнул запах ее волос. Она, наверное, почувствовала его приближение и обернулась, оказавшись с ним нос к носу. Димка отпрянул. Настя улыбнулась. Он снова смутился, но сдержался, взгляда не отвел.

— Ну, если остальное понятно, то я пойду.

— Вроде все, — сказала Женька, выводя в тетрадке ответ. — Пока все.

Она и не заметила, как Димка с Настей чуть не столкнулись. И слава богу.

Вечером, уже ложась спать, Димка вспоминал запах Настиных волос и думал, что было бы неплохо… как бы так сделать, чтобы можно было видеться… и что делать? Цветы подарить? Дык она в восьмом классе только… да и где? Стихи? А поймет?.. Что-то надо такое, чтобы… может, в кино? А ее отпустят? И Женька засмеет… что же делать?

За окном изредка проезжали машины, скользя светом фар по стенам и потолку и рисуя на них отпечаток штор. В доме все спали.

* * *

Целый день Алексей сломя голову носился по рабочим делам. Заседания, проекты, планы, сверки… то начальство бодается, то ты пинаешь какого-нибудь нерадивого работника. Так и жизнь проходит. То ты, а то тебя. Такое уж оно, среднее звено в производстве. И где та романтика, крутизна и достижения, которые представлялись ему в университете? Где полет мысли и ошеломляющие, головокружительные проекты? И повезло еще, что люди, хоть частенько и вредные, но, все же с головой дружат. В других местах буйным цветом цвело подсиживание и подковерная борьба, но не у Алексея на работе. Казалось бы — замечательно. Но и там то и дело происходили конфликты, суть которых выеденного яйца не стоила. «Детский сад, да и только…» — думал Алексей, не находя ответа на вопрос, почему Василий Палыч вусмерть разобиделся на Пал Васильича. Наверное, все же на почве последней победы Спартака над ЦСКА. Не могли же они драть друг другу волосья из-за разницы во взглядах на собственные векторы в какой-нибудь хитрой технической задаче, которая была на повестке дня.

Алексея такие конфликты очень утомляли. Ему необходимо было работать с обоими. Надев маску абсолютной беспристрастности и не вдаваясь в причину происходящего, он пытался продвигать проекты далее. Иначе становилось несладко всем, когда начальственный праведный гнев обрушивался без разбору на всех сразу и на каждого по отдельности.

Он возвращался домой. Снова как выжатый лимон. Уже смеркалось. Около дома он присел на скамейку немного передохнуть. Помедитировать. Дать вечернему холодному ветру выветрить усталость из головы. Уже совсем стемнело. Полная луна, как будто подглядывая из-за набегающих рваных облаков, добавляла серебряной краски двору, освещаемому окнами квартир.

Алексей не слышал ее шагов. Сквозь полудрему он почувствовал за спиной что-то теплое и маняще уютное. Ее руки коснулись его плеч, и мягкий голос спросил:

— Вам нехорошо?

Осознав, что это не игра воображения и ему это не снится, Алексей подскочил и увидел перед собой высокую блондинку в длинном, почти до самых пят, плаще. Ее прямые, собранные в пучок волосы отсвечивали в лучах луны. «Не задетая… в лунный свет одетая» — снова всплыла в мыслях строка из песни. Из-за густых ресниц почти не было видно цвета глаз, а на губах ее была едва заметная улыбка.

«Чего смешного?» — подумал он. — «ну, задремал человек… че с того?»

— Вам помочь? Мне показалось, что вам нехорошо.

— Нет… Спасибо, все в порядке. Я, похоже… тяжелый был день. Спасибо еще раз.

— Вы уверены, что вам не нужна помощь?

Он хотел отрицательно помахать головой, но тут ветер распахнул подол плаща, и взгляду Алексея предстала абсолютно голая нога до самого бедра. Сильное желание, невесть откуда взявшееся, пробудилось и горячей волной поднялось к горлу. Джинсы стали тесными, а шея и грудь взмокли. Усталость как рукой сняло. Он отшатнулся.

— Все же я провожу вас. — блондинка оглядела его и взяла под руку.

Он не мог высвободить руку. Не хотел. А хотел он совсем другого, о чем не смел себе признаться. Послушно шагая к подъезду, он чувствовал, что не может сопротивляться возрастающему желанию. Девушка нажала кнопку вызова лифта. На удивление он откликнулся гулким шумом мотора, хотя еще вчера не подавал признаков жизни. Войдя в лифт, она спросила:

— Какой этаж?

— Третий, — хрипло от волнения приговорил он.

Двери закрылись, и лифт со скрипом начал медленно подниматься. Алексей встретился с ней глазами и сделал шаг.

* * *

— Дим, смотри, что там?

Васька показал рукой куда-то в сторону, туда, где в свете луны виднелся горный хребет. Он возвышался, как невесть откуда взявшийся посреди пустыни авианосец. Вдалеке над хребтом появилась яркая звезда осветительного снаряда.

— А… это наши стреляют. Вторая батарея. Может Санек. Для разведки. Им так все как на ладони видно.

Ранний месяц тусклым серпом светил, как приглушенный ночник. Звезды — и те давали больше света. В этом мягком освещении все вокруг выглядело тихо, спокойно. Умиротворенно. Но тишина эта была обманчива. В любой момент пехота, которая была где-то впереди, могла наткнуться на противника, и тогда тишина ночи разорвется в клочья автоматными очередями, рация прорвет эфир криками донесений, их батарея начнет огонь на прикрытие отхода наших, и тихо не будет долго. А утром — в самый холодный и темный предрассветный час — все будут снова сидеть и лежать по своим окопам вокруг базы, тревожно всматриваясь в темноту и вслушиваясь. Любой шорох может означать приближение противника, и можно открывать огонь на поражение. Без разбору. Свои в такой час не вертятся без оповещения. А сегодня вот ребята, пехота из соседнего форпоста, в засаде. Разведка донесла, что ночью планируется диверсия. Патрули еще засветло прочесали все вокруг на предмет мин и ловушек. А теперь вот Димка, Васек, еще пара ребят из их расчёта и Виталя, командир орудия, сидели в самоходке, с приглушенными огнями, с наведенной на цель пушкой, прикрывая передвижения пехоты на местности. Изредка передавали новые данные наводки, и Васек наводил пушку на новую цель. Судя по всему, пехота не сидела на месте.

— А хорошо, однако, так… сидишь себе, а сверху звезды… прям до дембеля бы так, — вздохнул Васек, вылезая через люк на башню. — Че, Димон? Ждет тебя твоя?

— Пишет, что ждет. — Димка смотрел на фотку Насти, которую вытащил из кармана. Недавно он нарисовал по этой фотографии ее портрет, как она сидит вполоборота на скамейке и смотрит куда-то вдаль. Этот портрет он собирался отправить ей сразу, как только вернется в часть.

— Моя тоже пишет. — продолжил Васек, — Спрашивает, когда меня в увал отошлют. Я, дай бог, когда поеду, куплю ей бусы из агата. Очень она любит из агата всякую фигню. А я в толк не возьму: не камень, а так — размазня серая. Вида никакого. мне горный хрусталь нравится. Вот это камень так камень!

Васек продолжал тихонько рассказывать, изредка по телефону передавали короткие сводки из БТР-а комбата, а Димка вспоминал…

* * *

…Они сидели рядом в темном зале кинотеатра. Настина ладонь лежала на Димкиной. Он тихонько дышал, боясь спугнуть это ощущение тепла, доверия и нежности. Большим пальцем он чуть поглаживал тыльную сторону Настиной ладони. Насте было приятно и немного щекотно одновременно. От ощущения такой необычной близости она чуть-чуть стеснялась. Но это было так нежно, наивно и приятно, что ладони она не убрала. Димка не обращал внимание на то, что происходило на экране, хотя со стороны могло так показаться — он не отводил взгляд от экрана, хотя видел при этом мало что. Все его внимание было приковано к дыханию Насти. Он ловил мельчайшие вздохи, чуть слышные стоны, которые невольно вырывались у нее, когда он касался большим пальцем чувствительных мест ее ладони.

Конец ознакомительного фрагмента.