Тиберий
Эта книга о Тиберии Цезаре. Жизнь принцепса (второго императора Рима) предстает перед нами трагедией глубоко несчастного человека, жестоко наказанного Судьбой при жизни и оболганного некоторыми античными историками после смерти. История Рима времен Тиберия демонстрирует нам, как относительно умеренный на первых порах режим может перерасти в откровенную тиранию одного лица, наделенного высшей государственной властью.Кто хочет знать будущее, пусть читает не Нострадамуса, а Тацита! Книга содержит нецензурную брань.
Оглавление
- Пролог
- Глава I.. Общие сведения о Римской империи
- Глава II.. Приход Тиберия к власти
- Глава III.. Истоки официальной политической игры на Форуме или власть женщин в Римской империи
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Тиберий предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Глава II.
Приход Тиберия к власти
Мы должны быть рабами законов,
чтобы стать свободными.
Государь — первый подданный закона.
На Капитолийском холме, в храме Юпитера Сенат и римский народ выносили решения, изменявшие мир!
По преданию, Сенат был создан из совета старейшин патрицианских родов в начале царского периода первым царем Рима — Ромулом. Послушаем Секста Аврелия Проперция, выдающегося древнеримского элегического поэта:
Где заседает сенат в окаймленных пурпуром тогах
Там собирался старейшин попросту, в шкурах, совет.
Сельский рожок созывал на сходку древних квиритов62.
Сотня их всех на лугу и составляла сенат.63
А в императорском дворце на Палатине64, в самом начале осени (3 сентября 767 года от основания Рима), в личных покоях вдовы Октавиана Августа — Ливии Друзиллы, состоялось совещание с участием узкого круга лиц: собственно хозяйки апартаментов — Ливии, ее сына, народного трибуна Тиберия, и сенатора Марка Кокцея Нервы (ближайшего друга Тиберия).
Мрачный Тиберий, наклонив голову вперед, тяжело вздыхая, проговорил:
— Божественный Юлий Цезарь! Перед твоими алтарями и в твоих священнейших храмах я молюсь, чтобы с помощью благожелательного и благосклонного божества ты смог прочувствовать затруднения таких людей, как я, и взял бы твоего покорнейшего слугу и почитателя под свою защиту. Он поднял вверх свой взор, шумно чмокнул губами, и продолжил:
— Благословенный отец мой еще при жизни, благодаря Юпитеру, наделил меня полномочиями трибуна и проконсула, а в Сенате дал обещание сделать меня своим наследником. Более того, по своим заслугам, уму и опытности я считаю, что имею право на первое место в государстве. Однако, мне не совсем понятно, делают ли те важные полномочия, которыми наделила меня судьба, первым лицом государства — принцепсом? И самое главное, — примут ли Сенат и народ меня в этом качестве?
Ливия, накрыв своей ладонью руку сына, с волнением в голосе произнесла:
— Давно, когда я еще носила тебя в чреве, желая узнать, рожу ли я мальчика, я вынула из-под наседки яйцо. Передавая его из своих рук в руки прислуги, я до того нагрела его, что из него выскочил петушок с красивым гребешком. Астролог Скрибоний предсказал мне мальчика, с блестящей будущностью. А когда ты родился, на крышу дворца уселся орел, прилетевший с Олимпа. Так что будь спокоен и тверд, — твое будущее прекрасно!
В ответ Тиберий лишь пожал плечами, медленно облизал губы и, сдерживая свой низкий голос, неторопливо произнес:
— Сердце является обиталищем разума65, а оно подсказывает мне, что не все так просто. Я весьма мало рассчитываю на счастье и удачу и хотел бы застраховаться от случайности. Судьба никогда не благоприятствует нам с подлинной искренностью. Далее он продолжил:
— Система государственной власти, тесно связанная с личностью ее основателя, Цезаря Октавиана Августа, в настоящий, переломный момент проходит своего рода проверку на прочность. Это и испытание лично для меня: смогу ли я, став принцепсом, сохранить и упрочить курс своего гениального предшественника. Если «да», — то он превратится в постоянно действующий фактор политической жизни Рима. Но в этом вопросе пока не понятна позиция римского Сената.
Сенатор Марк Кокцей поднял руку, прося слова:
— Твоя слава значительно перевешивает мои скромные возможности представить доблесть наследника в надлежащем свете. Буду краток: ты прав в главном: все, чем ты богат, подвластно не тебе — судьбе. Поэтому одно из двух: или не берись, или доводи до конца начатое. Ты уже начал действовать! А раз так — закрой двери для сомнений. «Tanatum potes, quod credis» («Ты можешь всё, во что веришь!»). Впадать в отчаянье не должен человек, в котором разум есть — усердьем и трудом всего решительно достигнуть можно66. — Что касается Сената. — Когда-то Курия67 была сердцем содружества и глубокого доверия, и если люди пересекали ее порог, они оставляли за ее стенами личные чувства, но обретали любовь к Родине. Нынешние члены Сената, в своем большинстве, надменны и испокон веку заражены всякими пороками и развращены до мозга костей. Они выродились из блеска и погрязли в нечестивой праздности. Политическая пассивность, тяга к покою, уходу в частную жизнь, начинают вытеснять прежде характерные для римских аристократов деятельную энергию и стремление активно участвовать в общественной жизни. Еще при жизни Августа, осыпанные им в меру их готовности к раболепию богатством и почестями, эти аристократы привыкли беспрекословно повиноваться принцепсу и подчас равнодушно относятся к государственным делам. Кроме того, в кошельках у многих из них загнездилась паутина и они будут чрезвычайно рады подачкам от лица нового принцепса. Так что не беспокойся о сенаторах, — ты станешь принцепсом без затруднений.
Вдовствующая императрица прервала сенатора:
— В Риме слишком много разного сброда, и меня это чрезвычайно беспокоит.
Тиберий махнул рукой:
— Это пустяки, — сказал он, лениво и мягко выпуская слово за словом. Я дал пароль преторианским когортам — императорской гвардии68, и по моему приказу они усилили охрану дворца, организовали круглосуточное патрулирование улиц и площадей Рима. За всем следит командующий преторианцами Сей Страбон, верный мне, а в провинции я уже направил соответствующие послания расквартированным там войскам.
Ливия поднялась, нервно сжимая руки, и негромко проговорила, обращаясь к сыну:
— А что делать с распространившимися в городе слухами о том, что мы с тобой напрямую виновны в смерти Агриппы Юлия Цезаря (Агриппы Постума) — этого выродка в императорской семье? — Вначале это был просто избалованный, но прелестный ребенок, в 14 лет прекрасно выступал в Троянских играх, но уже в восемнадцать Август отрекся от него за его буйный, порочный и жестокий нрав. Этот гаденыш просто дышал ненавистью, постоянно обливал меня грязью и грубил императору.
Тиберий:
— У него такая судьба, — он был сумасшедший, и Август еще при жизни принял правильное решение, отправив его в заточение, — «Erat dura necessitas. Arcus nimium tensus rumpitur» («Это была суровая необходимость. Слишком натянутая струна лопается»). Подробности о его участи должен знать всадник69 Саллюстий Крисп, который лично получал инструкции от Октавиана Августа. Сведения о его смерти заслуживают скорее осторожной недоверчивости. — Тиберий глубоко вздохнул, распрямил плечи, и пристально глядя матери в глаза, продолжил:
— Если кто-то из ныне здравствующих тоже не приложил к этому делу свою руку. — Государство в опасности, если его граждане, хотя бы и самые выдающиеся, считают себя выше законов. — Ab abūsu ad usum non valet consequentia. (Злоупотребление при пользовании не довод против самого пользования)70. Я предложу Сенату расследовать это дело. — Что же касается сплетен, то правду говорят, что языки без костей, однако кости перемалывают. Вергилий как-то сказал, что молва — это бедствие, быстрее которого нет ничего на свете. С этим бороться, увы, бесполезно. Общественное мнение всегда будет плавать между ненавистью и восхищением первым гражданином империи…
Совещание затянулось допоздна. В конечном счете, сенатор Марк Кокцей Нерва настоятельно рекомендовал наследнику не включать вопрос о передаче власти в повестку дня первого заседания Сената:
— Учитывая неоформленность в законе принципата как института, все полномочия принцепса должны быть добровольно пожалованы тебе сенаторами, причем представляется желательным и даже необходимым некоторое сопротивление этому с твоей стороны. Пусть сенаторы сами, по собственной инициативе, вручат принципат Тиберию, — тому, кто уже достаточно ясно выразил свои претензии на вакантное после смерти Августа место.
Тиберий, повертев головой, тихо выдохнул:
— Вот ты заговорил о необходимости, но еще Эпикур утверждал, что необходимость есть бедствие, но нет никакой необходимости жить с необходимостью71.
Марк Кокцей возразил:
— Но он же утверждал, что нельзя жить приятно, не живя разумно. Необходимость часто бывает выше расчетов, надо побороть сомнения. У тебя нет выхода. — Alea jacta est («Жребий брошен, пути назад нет»72). — Делай что можешь, с тем, что имеешь, там, где ты есть! — Единственно о чем я просил бы тебя: «Бойся оцезариться, полинять. Стремись к общественному благу, а не к рукоплесканиям. Так часто бывает — поверь моему житейскому опыту. Будь чистым, степенным врагом роскоши, твердым в исполнении долга. Почитай богов, трудись во славу Рима, пекись о сохранении прав его граждан, чтобы твой последний час застал тебя в сознании сделанного добра!».
В ответ Тиберий хмыкнул, повертел головой и насупив брови, сказал с иронией:
— Facile omnes, cum valemus, recta consilia aegrotis damus. Non timere? («Все мы, когда здоровы, легко даем хорошие советы больным». Не боишься?).
Марк Кокцей мгновенно парировал:
— Do — noli timere: terrebis — ne feceris: et fecerunt — non me paenitet.! («Делаешь — не бойся, боишься — не делай, а сделал — не сожалей!»)…
Завершая «Высший совет», Тиберий, насупившись, проворчал:
— Faber est suae quisque fortunae («Каждый сам кузнец своей судьбы»73.
Итак, в середине сентября, после «Пира Юпитеру», который давался 13 сентября во время Великих Римских игр74, Тиберий, используя свои полномочия народного трибуна, созвал Сенат, официально для того, чтобы обсудить вопросы, связанные с последней волей приемного отца.
Солнечным утром 17 сентября 767 года от основания Рима75, высший орган власти Римской империи был готов принять жизненно важные для государства решения: наделение умершего Октавиана Августа божественным ореолом, оглашение завещания покойного и провозглашение так называемого «Статута об империи», в котором Август давал наказ не расширять существующих границ государства.
Накануне глашатаи разнесли эту весть по улицам и площадям «Вечного города» и с самого раннего утра по лестницам к Курии Юлия (Curia Iulia) — месту собраний Сената на Римском Форуме — застучали ноги, обутые в красные башмаки из тонкой кожи на высокой подошве, с двумя парами черных ремней и серебряными пряжками, — официальной обуви (calcei — кальцеи) шестиста римских сенаторов76.
Среди этой внушительной толпы «отцов нации» выделялся крупный широкоплечий мужчина — трибун Тиберий, богоравный в своем величии, в безукоризненно лилейной тоге, с небольшой свитой (второй консул Секст Аппулей, сенатор Марк Кокцей Нерва, претор Гай Веллей Патеркул), в сопровождении преторианцев и воинов-германцев, личных телохранителей почившего Октавиана Августа.
Отцы-сенаторы вместе взошли на Капитолий, чтобы, как обычно, совершить жертвоприношение, а также продемонстрировать свою почтительность перед пустым троном императора, как если бы Октавиан Август находился перед ними. Охрана, сопровождавшая Тиберия, окружила здание Курии Юлия.
Десятки тысяч римских граждан в тогах пришли послушать решения Сената на большую Капитолийскую площадь перед Храмом Юпитера, и запрудили все близлежащие улицы, ведущие к Форуму. Люди молча, с напряженными лицами, стояли плечом к плечу, а за ними тянулись старые стены важных религиозных и светских сооружений. — «Вот они мира владыки, народ, облекшийся в тогу!»77. (Тога́тус — «одетый в тогу» — самоназвание римлян, поскольку тога78 — национальная одежда и атрибут полноправного римского гражданина, а ношение тоги являлось обозначением социального статуса свободного человека и гражданина).
Эдилы79 внимательно следили за порядком в одежде, поскольку величавость внешнего вида, подчеркивала ответственность граждан, стоящих во главе мира по милости богов, и в силу своего государственного разума.
А в это время в здании Сената председатель собрания консул80 Секст Помпей, открывая заседание, как обычно, произнес сакральную фразу: «Quod bonum, faustum, felix fortunatumque sit populo Romano Quiritibus» («Ради блага, счастья, успеха и удачи римского народа»)81, а затем предоставил слово народному трибуну Тиберию.
С широкой скамьи поднялся статный, дородный мужчина, с красивым, но суровым точеным лицом, внешне спокойный, одетый в белую тунику, с широкой пурпурной вертикальной полосой (laticlaviа), прикрытую широкими складками белоснежной тоги82, сообщавшей известную величавость его внешности. Вся его фигура производила впечатление «серьезной важности» («gravitas»).
Он, слегка наклонив голову вперед, медленно осмотрел весь зал, заполненный «отцами нации» неторопливо поигрывая пальцами рук, сложенных вместе, шумно вздохнул, и, пожевав губами, наконец начал свою речь. Ему не пришлось напрягать свой глубокий низкий голос — едва он заговорил, наступила мертвая тишина.
Слова его, словно тяжелый металл, медленно падали в пространство и звенели в этой пронзительной тишине: — «Я не раз говорил и повторяю, отцы-сенаторы, что добрый и благодетельный правитель, обязанный вам столь обширной и полной властью, должен всегда быть слугой Сенату, порою всему народу, а подчас — и отдельным гражданам». — Он тяжело вздохнул и продолжил: — «Мне не стыдно так говорить, потому что в вашем лице я имел и имею господ и добрых, и справедливых, и милостивых и представляю собранию (referre, relatio)83 свое первое предложение: «Наделить Цезаря Октавиана Августа апофеозом (причислить к лику богов)». — Здесь речь его прервалась, он всхлипнул, словно не в силах превозмочь горе, и воскликнул с рыданием: — «Уж лучше бы мне лишиться не только голоса, но и жизни!», и закрыв лицо одной рукой, другой порывисто передал листы с речью для дальнейшего прочтения своему сыну Друзу84.
Нерон Клавдий Друз (Nero Claudius Drusus), развернув документ, «aрertо libro» («с листа, без подготовки») громко перечислил все титулы почившего Цезаря Августа: Imperator Caesar Divi filius Augustus, Pontifex Maximus, Consul XIII, Imperator XXI, Tribuniciae potestatis XXXVII, Pater Patriae — (Император85, сын Божественного Цезаря; Август; Великий Понтифик; Консул 13 раз; Император 21 раз; наделен властью народного трибуна 37 раз; Отец отечества»86. Далее перечислялись основные «Деяния божественного Августа», которыми он земной круг власти римского народа покорил, и пожертвований, которые он сделал государству и римскому народу»87.
Председатель собрания консул Секст Помпей призвал членов Сената обсудить первый вопрос: «Что следовало бы сделать по этому поводу?» — Но решение было принято без обсуждения, единогласно88.
Затем внесли завещание Августа, доставленного девами Весты. (Культ Весты89 был культом священного очага, как домашнего, так и общегражданского. В круглом храме Весты не было изображений богини — только священный огонь, который поддерживали шесть жриц-весталок. В весталки брали девушек из лучших семей, служение их продолжалось 30 лет. Они не состояли под отеческой властью, пользовались большим уважением, были обязаны блюсти строгий обряд целомудрия, при нарушении которого их заживо закапывали в землю).
Из скрепивших прелегат90 свидетелей Секст Помпей допустил в курию только лиц сенаторского сословия, остальные должны были засвидетельствовать свои печати перед входом. Оглашенное вольноотпущенником, с хорошо поставленным голосом, завещание начиналось такими словами:
«Сыновей моих, которых молодыми у меня вырвала Фортуна, Гая и Луция Цезарей91, чтобы почтить меня, Сенат и народ римский, когда им было пятнадцать лет, назначил консулами, чтобы они вступили в эту должность через пять лет. И с того дня, когда они были выведены на Форум, чтобы они участвовали в обсуждении государственных дел. Так постановил Сенат. А все римские всадники обоих их провозгласили начальниками молодежи, дав серебряные щиты и копья. Пусть теперь моим наследником в размере двух третей будет Тиберий Цезарь»92. (Август возлагал на Гая и Луция огромные надежды, но смерть отняла их у него. Гай погиб на Востоке, готовя войну с парфянами, а Луций умер по дороге в испанские провинции. Внезапная смерть двух знатных юношей вызвала множество толков в римском обществе. Нашлись даже такие, кто обвинял в смерти братьев жену Августа — Ливию Друзиллу. Отголоски этих слухов мы встречаем у Корнелия Тацита, который называет её «злой мачехой дома Цезарей»93).
Последняя воля Октавиана Августа содержала двусмысленность: с одной стороны — Тиберий главный наследник, с другой — наследник, обусловленный роковыми обстоятельствами, смертью прямых наследников — Гая и Луция Цезарей.
Остальная треть наследия Августа отходила по завещанию вдове его, Ливии Друзиллы (матери Тиберия). Она также принималась в род Юлиев и получала имя Августы (таким образом, Август удочерял свою вдову).
Сорок миллионов сестерциев94 получал весь римский народ, 3,5 миллиона — фабиева и скаптиева трибы,95 к которым принадлежал Цезарь Октавиан Август. Кроме того, в завещании были упомянуты многие друзья и приверженцы Августа, а также влиятельные лица, получающие подарки. Крупные суммы были оставлены войскам: по 1000 сестерциев получали преторианцы, по 500 — солдаты городских когорт, а легионеры — по 300 сестерциев. Эти деньги он велел выплатить единовременно, так как они были у него заранее собраны и отложены. Подарки, размером до двадцати тысяч сестерциев, были назначены разным лицам и должны были быть выплачены через год96.
Завещание Августа с формальной точки зрения являлось не более чем последней волей частного лица. Однако значительные денежные средства, отказанные плебсу, сторонникам и войскам, придавали ему характер официального документа, недвусмысленно указывая на Тиберия как на нового главу дома Цезарей и политического лидера римской гражданской общины, и все сенаторы прекрасно понимали, что суть «Завещания» — преемственность власти. Готовясь к уходу в царство мертвых, Август, для сохранения созданной им системы управления Римской империей, предусмотрел передачу не столько имущественных, сколько властных прав своему наследнику, и не просто наследнику, но полноправному преемнику, будущему единовластному правителю Римской державы.
В честь удочерения Августом Ливии Друзиллы, сенаторы предложили воздвигнуть специальный жертвенник, а её, как лицо государственное, с этого момента, обязаны были сопровождать 12 ликторов97. Сенаторы спорили, как лучше теперь её именовать: «Родительницею» или «Матерью отечества». (Необходимо отметить, что Ливия по происхождению, честности и верности была первая из римлянок. Она отличалась исключительной красотой, необыкновенным умом, и была дочерью знатного и мужественного человека — Друза Клавдиана из славного рода Клавдиев, а Ливией Друзиллой именовалась потому, что отец ее в 91 г. до н.э. был усыновлен Марком Ливием Друзом и, соответственно, принял его имя. Брак ее с Октавианом Августом оказался замечательно прочен. Она сумела оценить любовь Октавиана Августа и стала ему идеальной супругой. Даже такой ее ненавистник, как древнеримский историк Публий Корнелий Тацит, признавал: «Святость домашнего очага она блюла со старинной неукоснительностью, была приветливее, чем было принято для женщин в древности; была страстно любящей матерью, снисходительной супругой и хорошей помощницей в хитроумных замыслах мужу…»98).
Вдовствующая императрица отличалась сильным характером и железной волей, была внешне всегда дружелюбна и улыбчива, но, как заметил однажды сенатор Марк Кокцей Нерва (близкий друг Тиберия), — «С той же улыбкой она могла поставить на колени Сенат и весь римский народ!».
Тацит характеризует Ливию как mater muliebri inpotentia, «мать с ее женской безудержностью», которая навязала целому государству serviendum feminae, «рабское повиновение женщине»99.
К изумлению сенаторов, Тиберий резко воспротивился сильному возвеличиванию матери, объясняя это тем, что почести женщинам необходимо ограничивать (поощрять амбиции своей властолюбивой матери Тиберий не желал). Сам же он намерен придерживаться умеренности в определении их ему самому. И в этом слово свое сдержал. «Из множества высочайших почестей принял он лишь не многие и скромные»100. Некоторые сенаторы, несмотря на казалось бы вздорный характер Тиберия, предлагали, например, возвеличить достоинство приемника титулом «Отца отечества», но Тиберий прямо заявил что покуда он будет в здравом уме, он останется таким, как есть, и нрава своего не изменит; но все же, чтобы не подавать дурного примера, лучше Сенату не связывать себя верностью поступкам такого человека, который может под влиянием случая перемениться. И далее: «Если же когда-нибудь усомнитесь вы в моем поведении и в моей преданности, — а я молю, чтобы смерть унесла меня раньше, чем случится такая перемена в ваших мыслях, — то для меня немного будет чести и в звании „Отца отечества“, а для вас оно будет укором либо за опрометчивость, с какой вы его мне дали, либо за непостоянство, с каким вы обо мне изменили мнение».
Тиберий уже после обнародования завещания Августа долго не соглашался принять от сената верховную власть, хотя, в действительности не проявлял медлительности ни в чем, кроме речей. Причиной такого поведения была исключительная сложность обстановки: «Я держу волка за уши», — говорил о власти сам Тиберий101, и этому высказыванию нельзя отказать в меткости.
Перед процедурой инаугурации Тиберий эффектно разыграл небольшой спектакль. Сенат был готов немедленно провозгласить его Тиберием Цезарем Августом, но преемник, вместо благодарного согласия принять высшую власть стал «уклончиво распространяться о величии империи, о том, как недостаточны его силы. Что только уму божественного Августа была под стать такая огромная задача. Призванный еще здравствующим Августом разделить с ним его заботы, он познал на собственном опыте, насколько тяжелое бремя единодержавия, насколько все подвластно случайностям. Потому пусть не возлагают на него одного всю полноту власти в государстве, которое опирается на стольких именитых мужей; нескольким объединившим усилиям будет гораздо легче справляться с обязанностью по управлению им»102.
Разразился ужасный скандал: приемник высшей власти оказался упрямым человеком, который ссылался на то, что стар для этой должности и что подобная ноша слишком тяжела для него. Напыщенности было много, искренности ни на грош. Тиберий явно перестарался. Все прекрасно знали, что на деле верховную власть он по смерти Августа немедленно принял без каких-либо колебаний. Он эту власть уже реально осуществлял и, дабы ни у кого не было сомнений в этом, более того — желания воспротивиться — окружил себя многочисленной вооруженной стражей. Отказ Тиберия от власти был по сути самой циничной комедией: «Хотя верховную власть он без колебания решился тотчас принять и применять, хотя он уже окружил себя вооруженной стражей, залогом и знаком господства, однако на словах он долго отказывался от власти, разыгрывая самую бесстыдную комедию; то он с упреком говорил умоляющим друзьям, что они и не знают, какое это чудовище — власть, то он двусмысленными ответами и хитрой нерешительностью держал в напряженном неведении Сенат, подступавший к нему с коленопреклоненными просьбами. То с горькими жалобами на тягостное рабство, продолжал отказываться от власти. Но даже соглашаясь на нее, он постарался внушить надежду, что когда-нибудь ее сложит, — вот его слова: «… до тех пор, пока вам не покажется, что пришло время дать отдых и моей старости»103.
После таких слов собрание замерло, а сенаторы пребывали в замешательстве, они решили, что Тиберий ломает комедию, набивает себе цену, ведь одновременно с показной нерешительностью он несколькими точными назначениями уже поставил на ключевые посты своих доверенных лиц и рассылает вестников в провинции с новыми указаниями.
Наконец, сенатор Квинт Гатерий осмелился громко вопросить: «Как долго наше государство сможет жить без правителя?»104.
В зале заседаний поднялся страшный шум, одни кричали, что это пощечина Сенату, кто-то в лицо заявил Тиберию, что иные медлят делать то, что обещали, а он медлит обещать то, что уже делает. Некоторые «слуги народа» стали терять терпение — даже такой симпатизант Тиберия, как Публий Меммий Регул, среди общего шума громко воскликнул: «Пусть он правит или пусть он уходит!».
Неуверенность Тиберия в себе, непродуманность его заявлений, остро проявилась в его диалогах с сенаторами. Так Тиберий неосторожно заявил, что, «считая себя непригодным к единодержавию, он, тем не менее, не откажется от руководства любой частью государственных дел, какую бы ему не поручили». Тогда к Тиберию обратился сенатор Азиний Галл: «Прошу тебя, Цезарь, указать, какую именно часть государственных дел ты предпочел бы получить в свое ведение?» Растерявшись от неожиданного вопроса, Тиберий не сразу нашелся; немного спустя, собравшись с мыслями, он сказал, что его скромности не пристало выбирать или отклонять что-либо из того, отчего в целом ему было бы предпочтительнее всего отказаться. Тут сенатор Галл разъяснил, что со своим вопросом он выступил не с тем, чтобы Тиберий выделил себе долю того, что вообще неделимо, но чтобы своим признанием подтвердил, что тело государства едино и должно управляться волею одного. Он присовокупил к этому восхваление Августу, а Тиберию напомнил его победы и всё выдающееся, в течение стольких лет совершенное им на гражданском поприще»105.
Фактически Гай Азиний Галл прочел ему небольшую, но замечательно точную лекцию о смысле власти принцепса вообще и о том, чего принцепс никогда не должен говорить публично. Подчеркивая свою скромность, Тиберий не возвеличивал себя в глазах римлян, но представал человеком, не способным даже толком оценить собственные заслуги и достижения. Надо помнить, что скромность не входила в число римских добродетелей и, упирая на это сомнительное с римской точки зрения качество, Тиберий только проигрывал, что для человека, уже стоящего во главе государства, просто недопустимо. На это Азиний Галл прямо Тиберию и указал, не преминув напомнить об устоявшемся в государстве единовластии, каковое нельзя дробить, дабы не подвергнуть угрозе утраты единства саму державу.
Обидные слова пришлось выслушать Тиберию и от других сенаторов. Луций Арунций в своей речи повторил доводы Азиния Галла, чем еще больше рассердил Тиберия. К Луцию у него, правда, личной обиды никакой не было, но он не мог не вспомнить, что имя этого человека Август в одной из последних бесед с ним называл в качестве того, кто по достоинствам своим соответствует должности принцепса и, главное, способен дерзнуть, если ему представится счастливый случай. Слышать попреки от возможного претендента на высшую власть, да еще и от человека богатого, наделенного блестящими способностями и пользовавшегося славой в народе — так характеризовал Тиберию Арунция сам Август — это было совсем уж неприятно.
Сенатор Цестий Галл прямо и резко спросил Тиберия, доколе он будет терпеть, что государство не имеет главы? Здесь Тиберий не выдержал и даже обрушился на него с негодующими и, более того, непотребными словами.
Такие вот малоприятные речи видных сенаторов сопровождали официальное утверждение Тиберия полноправным принцепсом. Они показывают несправедливость представления о римском Сенате как о сплошь раболепном собрании. Хотя раболепия, увы, все равно была в избытке.
Однако большая часть сенаторов привыкла видеть в принцепсе гаранта общественного спокойствия и страшилась возможных смут в период междуцарствия. Стремясь скорее обрести нового господина, сенаторы, после долгих уговоров, «заставили» Тиберия принять принципат.
Председательствующий консул Секст Помпей обратился к Тиберию:
— К тебе, Цезарь, спаситель отечества, при котором сейчас согласие людей и богов захотело отдать власть над морем и сушей, взываем к тебе, при котором доблести небесным провидением благосклоннейше поддерживаются, а пороки будут осуждены и наказаны. Мы обращаемся к благоволению твоему, ибо если иная божественность обретается мнением, то твоя, по непоколебимой вере, видится равной небесным светилам твоего отца и деда, благодаря исключительной славе которых многое вошло в наши обряды почитания великой чистоты. Правь мудро и справедливо в полном согласии с Законом и Сенатом, во славу Рима и римского народа!
Зал буквально взорвался бурей аплодисментов.
На заседании было оглашено также содержание свитков, приложенных к завещанию. Из трех свитков в первом содержались распоряжения о погребении; во втором список деяний Августа, который он завещал вырезать на медных досках у входа в мавзолей; в третьем — книга государственных дел: сколько где воинов под знаменами, сколько денег в государственном казначействе, в императорской казне и в податных недоимках; поименно были указаны все рабы и отпущенники, с которых можно было потребовать отчет106.
Завершилось заседание Сената немаловажными постановлениями. Для своего усыновленного племянника Цезаря Германика Тиберий потребовал пожизненной проконсульской власти, что означало, что Германик становился персоной всеимперского масштаба. Родной сын Тиберия Друз был избран консулом на 15-й год.
Председатель закрыл собрание словами: «Отцы-сенаторы, мы вас более не удерживаем» («Patres-senatores, jam non tenuit»)107.
Таким образом, явившись в Сенат, Тиберий следовал привычкам и поведению своего предшественника, однако в нем не было ни его тактичности, ни грации. Но урок был понят, и Тиберий принял власть из рук Сената. Главное историческое событие свершилось — Тиберий был официально объявлен Принцепсом.
Впервые в римской истории единоличная власть оказалась пожизненной и была передана заранее назначенному преемнику законным образом. Причина этого очевидна: Октавиан Август не просто пребывал на троне, он создал новую, глубоко продуманную систему власти в Риме. Систему, как показала грядущая история Римской империи, жизнеспособную и эффективную.
Ровно в полдень правительственный глашатай вышел к народу. Все смолкли, когда он появился у дворцовых ворот. Так смолкают в день новолуния молящиеся, ожидая молодого месяца: он был скрыт облаками и невидим, а теперь появляется, и они радуются.
Глашатай с ораторской трибуны на большом Форуме зачитал «Завещание Августа» и возвестил постановление Сената об утверждении Тиберия — Цезарем Августом, а в литейной мастерской уже приступили к отливке текста из бронзы, чтобы навеки сохранить его таким образом в архивах города.
Вот что писал о том времени боевой соратник Тиберия и восторженный его поклонник Веллей Патеркул: «Не только мне, столь спешащему, но и тому, кто располагает временем, невозможно выразить, каким был тогда ужас у людей, каким — волнение сената, каким — замешательство народа, каким страхом был охвачен Рим, на каком узком рубеже между спасением и гибелью мы тогда находились! Достаточно того, что я передам общее мнение: мы боялись крушения мира, но даже не почувствовали, что он колеблется. Столь скромным было величие одного человека, что ни честным людям… ни против злодеев не понадобилось употреблять оружие. Все государство превратилось в театральную сцену, на которой сенат и римский народ сражались с Цезарем, добиваясь, чтобы он наследовал отцовское место, а тот — чтобы ему было дозволено быть гражданином, равным другим, а не Принцепсом, возвышающимся над всеми. Наконец, он был побежден скорее доводами разума, чем влечением к должности, поскольку мог видеть, что не взятое им под защиту погибло. И он — единственный, кто отказывался от принципата едва ли не дольше, чем другие бились с оружием, чтобы его захватить»108.
Гигантские статуи, колонны с изображениями богини Минервы — покровительницы Рима и основательницы монархии, бюсты Тиберия, ставшего главой государства, на углах улиц были украшены венками. По городу проходили оркестры, хоры, распевающие гимны божествам, декламаторы, прославляющие героев, на площадях лицедействовали актеры, раздавались деньги, хлеб109 и вино, рабы получали отпуска на волю. Тиберий покорил своими щедротами воинов, раздачами хлеба и вина — толпу и — всех вместе — сладостными благами мира!
Консулы Секст Помпей и Секст Аппулей первыми присягнули на верность Тиберию, затем приняли присягу у Сея Страбона, командующего преторианцами, а также у Гая Тиррания — префекта110 по снабжению Рима продовольствием. Потом присягнули Сенат, войска, народ. Среди всего этого раболепия, и покорства, и спокойного подчинения новым реалиям, Тиберий внутренне оставался неспокоен. Не случайно всюду его сопровождали воины. Где бы он в Риме не оказался — везде рядом была вооруженная стража.
(Пятьдесят семь лет прошло со времени убийства диктатора Гая Юлия Цезаря. В Риме едва ли осталось много людей, помнящих то время. Но могли найтись отчаянные люди, из числа немногих до сих пор скорбящих о свободе времен республиканских, возмечтавшие о повторении дела Брута и Кассия. С этой точки зрения усиленная охрана не была излишней. Кроме того здесь просматривалась демонстрация силы. Ей, впрочем, никто противиться в Риме и не собирался. Любопытно, что пока еще Тиберий не был избран Сенатом на высшую должность и не вступил еще в законное наследство согласно завещанию Августа, — он всеми уже воспринимался как глава государства. Многим были очевидны его достоинства — скромность, расчетливость, отвага, ум и т. д. Тиберий фактически сразу взял в свои руки верховную власть и применил её на деле, окружив себя многочисленной стражей из солдат, — в чем именно и выражалась сила и наглядное представление о верховной власти. Ежедневно одна из преторианских когорт назначалась на охрану дворца, пароль она получала не от префекта претория, а непосредственно от императора. Являясь во дворец, преторианцы снимали военные плащи и надевали тоги. В случае волнения в городе преторианцы помогали городским когортам в их полицейской службе).
Тиберий принял власть, будучи человеком, давно сформировавшимся, даже пожилым — середина шестого десятка, возраст почтенный. Потому неверно было бы думать, что свои странные качества он приобрел, став императором. Он всегда был человеком замкнутым, не склонным к откровенности. Кроме того, он не очень-то привык к публичности — быть постоянно в центре внимания окружающих. А новое его положение неизбежно превращало его в человека, к которому обращены самые что ни на есть заинтересованные взгляды.
Уловить настроение правителя, правильно оценить его пристрастие, предугадать его мнение по любому вопросу, ибо нет незначительных дел у того, кто правит империей, — это были неизбежные настроения окружения Тиберия с того времени, как стал он принцепсом. И было ему это непривычно и крайне неприятно. В армии отношения проще. Полководцу до́лжно повиноваться — с дисциплиной в римской армии все было в порядке с древнейших времен — потому там проблем в общении с людьми у Тиберия не возникало. От него ждали точных указаний, ясных приказов, и таковые он умело отдавал. Порой даже советовался с соратниками о лучшем способе ведения боевых действий, что для полководца также было необходимо. Во власти же государственной все намного сложнее: на первый взгляд, все покорны, даже раболепствуют, а что у них на уме на самом деле? Выступления на судьбоносном заседании Cената Азиния Галла, Луция Арунция, Квинта Гатерия показали, что отношение к нему сенаторов далеко не однозначно.
Учитывая это, в дальнейшем, Тиберий решил, что правителю лучше быть человеком, не разгаданным подданными. Природная скрытность дополнялась политической необходимостью. Быть загадкой для подданных, дабы самому легче было их разгадать, — так можно было бы сформулировать девиз принцепса Тиберия.
Каковы же первые дела Тиберия? Прежде всего была учреждена жреческая коллегия Августалов для отправления и поддержания культа божественного после смерти Августа. В нее вошел двадцать один человек, не считая самого Тиберия, его сына Друза, усыновленного Германика и племянника Клавдия.
Память Августа Тиберий дополнительно почтил, поддержав инициативу народных трибунов, предложивших устраивать за свой счет театральные зрелища, названные в честь почившего императора августалиями. Их необходимо было внести в фасты — государственный календарь. Таким образом, они были узаконены раз и навсегда. Пощадив средства народных трибунов, Тиберий великодушно отпустил на августалии средства из императорской казны.
К Сенату, заглаживая неловкости своего вступления во власть, Тиберий изначально отнесся с должным почтением, что было воспринято наилучшим образом. Как писал об этом Светоний, «он даже установил некоторое подобие свободы, сохранив за Сенатом и должностными лицами их прежнее величие и власть. Не было такого дела, малого или большого, государственного или частного, о котором бы он не доложил Сенату: о налогах и монополиях, о постройке и починке зданий, даже о наборе и роспуске воинов или о размещении легионов и вспомогательных войск, даже о том, кому продлить военачальство или поручить срочный поход, даже о том, как отвечать царям на их послания»111. Права Сената были даже расширены. К нему отошло право избирать должностных лиц, ранее принадлежавшее комициям — народным собраниям римских граждан, происходившим на Марсовом поле. (Последний реликт республики ушел в небытие, а значение Сената даже возросло).
К сожалению, злоба и мстительность оказались совсем не чужды Тиберию. Семпронию Гракху (любовнику жены) своего семейного унижения Тиберий не простил. Да, Юлию (дочь Октавиана Августа) он так и не сумел полюбить, но позор, от ее открытой во время их злосчастного супружества связи с Семпронием Гракхом, запомнился ему крепко. Обретя высшую власть, Тиберий немедленно вспомнил о нем. Гракх уже долгие годы находился в ссылке на острове Керкина близ африканского побережья Средиземного моря, у провинции Африка (современный Тунис). В ссылке незадачливый любовник Юлии отбывал по велению Августа. Тиберий счел эту кару недостаточной и, утвердившись на Палатине, немедленно отправил на остров убийц. Тацит так описывает трагический финал жизни Гракха: «Воины, посланные туда, чтобы умертвить его, нашли его на выдававшемся в море мысе не ожидающим для себя ничего хорошего. По их прибытии он обратился к ним с просьбою немного повременить, чтобы он мог написать письмо с последними распоряжениями своей жене Аллиарии. После этого он подставил шею убийцам; своей мужественной смертью он показал себя более достойным имени Семпрониев, чем при жизни. Некоторые передают, что воины были посланы к нему не из Рима, а Луцием Аспренатом, проконсулом Африки, по приказанию Тиберия, который тщетно рассчитывал, что ответственность за это убийство молва возложит на Аспрената»112.
В то же время Тиберий постоянно декларировал свободолюбивый характер своего правления: «В свободном государстве должны быть свободны и мысль, и язык»; «Я государь для рабов, император для солдат, первый среди равных — для всех остальных».
Однако провозглашенное равенство правителя и других граждан в свободе выражения мнений со временем переросло в судебные преследования за «оскорбления величия» этого самого правителя, кстати, по инициативе членов Сената.
Тиберий поначалу решительно выступал против наказаний за такие преступления — в пяти первых известных случаях 14—20 годов он проявил сдержанность. Однако в 15 году на прямой вопрос претора Помпония Макра113, нужно ли наказывать за личное оскорбление принцепса как за государственное преступление (практика при Августе), Тиберий ответил, что законы должны исполняться неукоснительно. Тем не менее, на деле Тиберий вначале не добивался применения закона и не применял суровых мер, предусмотренных законом. Этим он пресек возможные злоупотребления доносчиков, на показания которых полагалось римское правосудие.
Ко времени смены власти на Палатине внезапно возникла еще одна непредвиденная проблема — в легионах (войсках) накопилось предостаточно вполне основательных поводов для недовольства. Лишние годы службы, задержка жалования, усиление палочной дисциплины — все это, накапливаясь, ждало соответствующего момента, чтобы взорваться мятежом. Смена правителя империи была в жизни римлян событием новым, непривычным. Как-никак уже выросло два поколения людей, родившихся после окончания гражданских войн и не знавших другого владыки, кроме Августа. Потому уход из жизни престарелого императора стал событием, неизбежно будоражащим сознание всех римлян. А особенно тех, кто имел причины для недовольства. Реакция на все новое, непривычное всегда таит в себе неожиданности. Вот потому-то «смена принцепса открывала путь к своеволию, беспорядкам и порождала надежду на добычу в междоусобной войне»114.
Наивысшая концентрация недовольных была, естественно, в легионах. И именно там известие о смерти Августа имело самые серьезные последствия. Так смерть правителя империи развязала мятежи в римской армии в Паннонии и на Рейне.
Итак, вслед за вполне мирным и спокойным переходом от умершего Августа к его законному наследнику Тиберию высшей власти в Римской империи последовали мятежные выступления той самой силы, которая была главной опорой Августа и воплощала собой главную мощь римской державы. И эта сила была более всего знакома Тиберию, десятки лет с ней связанному. Такая вот злая ирония судьбы: взбунтовались легионы, расположенные там, где Тиберий одержал свои главные победы. Взбунтовались те, с кем он добыл свою воинскую славу.
Узнав о случившемся, Тиберий немедленно отреагировал на мятеж легионов. В Паннонию он тут же направил своего родного сына Друза и с ним ряд высших сановников государства. Среди них были такие люди, как префект преторианских когорт Луций Сей Страбон и его сын Луций Элий Сеян (его помощник). Две преторианские когорты, усиленные сверх обычного отборными легионерами, сопровождали Друза и его свиту. К ним присоединили также значительную часть преторианской конницы и даже лучших из воинов-германцев, служивших в личной охране самого императора.
Многоопытные Страбон и Сеян должны были помогать недостаточно искушенному Друзу в его крайне непростой миссии и на деле руководить всем. Самому сыну Тиберий не дал прямых указаний, но предоставил ему и его советникам действовать по обстановке. В сложившемся положении это было разумное решение. Власть не могла немедленно идти на уступки, ибо это могло иметь самые непредсказуемые последствия из-за такой демонстрации слабости верхов империи. С другой стороны, предъявленные требования не выходили за пределы разумного, и потому их следовало изучить и действовать сообразно сложившейся на месте обстановке. Провожая эту, довольно многочисленную делегацию, Тиберий высказал пожелание: «Да сопутствуют вам боги, решите возникшую проблему по-возможности миром! Не я, принцепс, жду от вас такого исхода, а воистину сами боги бессмертные: совершая жертвоприношения, я молил их даровать вам разум для благоприятного разрешения конфликта для меня, для Сената, для вас, для союзников и войск наших, — и они знамениями своими возвестили, что все завершится удачно и счастливо!».
Встреча Друза мятежными легионами не могла внушить гостям из Рима радужных надежд на быстрое успокоение. Легионеры вышли к сыну нового принцепса в подчеркнуто безобразно неряшливом виде, что вопиюще не соответствовало вековым традициям римской воинской дисциплины. На лицах их под напускной скорбью проглядывало очевидное своеволие. Никакой радости, каковая подобала при появлении в лагере столь важной персоны, проявлено легионами не было. Все выглядело как выполнение тягостной, малоприятной обязанности.
Даже когда Друз поднялся на трибунал115, в толпе зазвучали угрожающие возгласы. Смутный ропот перемежался дикими выкриками. Друз, подняв руку, требовал молчания.
Наконец эмиссар Тиберия смог огласить послание отца, в котором Тиберий напоминал мятежным легионам о проделанных ими под его руководством походах, о своей заботе о них и сообщал, что он, «как только душа его оправится от печали, доложит сенаторам о положении воинов; а пока он направляет к ним сына, дабы тот безотлагательно удовлетворил их во всем, в чем можно.
Требования легионов были незамедлительно озвучены. В них не прозвучало ничего нового: срок воинской службы — шестнадцать лет, отслуживших не переводить в разряд вексилляриев116, жалование легионеров — один денарий в день, ветеранам легионов при отставке — денежное вознаграждение.
Требования были разумные и вполне удовлетворительные, поскольку не выходили за пределы обещанного в свое время самим Августом, но форма их предъявления — мятежная, недопустимая. Так и было сказано Друзом мятежникам: «Сама причина требований была бы вполне основательна, если бы они просили о ней скромно, — но мятежу оправданий нет, чем бы он ни был вызван. Итак, если они согласны оставаться в строю и повиноваться приказам, он готов обратиться к Сенату по поводу их требований — кротостью они легче добьются желаемого, нежели упрямством».
Немедленно пойти навстречу — это дать мятежникам почувствовать свою силу и слабость высшей власти одновременно, что никак допускать нельзя. Рассуждая, должно быть, подобным образом, Друз далее заявил, что вопросы эти могут решать только Сенат и сам Тиберий.
Но легионам такая постановка вопросов решительным образом не понравилась. Речь Друза была прервана громкими криками. Воины справедливо негодовали: ведь сам Тиберий в письме сказал, что дозволяет сыну самостоятельно решить то, в чем можно пойти навстречу легионам. Ну а потом уже Сенат пусть решает, кого должно карать и миловать. А зачем тогда вообще Друз со товарищи прибыл, если он не имеет на деле полномочий улучшить жизнь воинов? Получается, что ведет он себя подобно своему отцу при Августе, когда тот отклонял требования воинов, прикрываясь именем принцепса. От Друза ждали совсем иного. Особое раздражение вызвали отсылки к Сенату. Прозвучали язвительные слова с предложением отныне посылать запросы в Сенат всякий раз, когда должно дать сражение или совершить казнь.
Обстановка крайне накалилась. Когда легионеры, так и не получили ожидаемого ответа, то стали грозить кулаками свите Друза и охранявшим ее преторианцам. При этом едва не погиб Гней Корнелий Лентул, старейший в окружении Друза, бывший консулом еще в далеком 14 г. до н. э. Недовольные воины решили, что он, превосходя всех годами и военными заслугами, удерживает молодого Друза от каких-либо уступок. Лентул едва не был забит камнями. Тяжело раненого его спасли прибывшие с Друзом преторианцы. Кровавая развязка казалась неизбежной (уже мелькнули мечи, и раздался громкий голос команды одного из центурионов легиона), но её предотвратило замечательно своевременное лунное затмение в вечерних сумерках117. Зазвучали нестройные голоса нескольких труб в легионах, так как существовало поверье, что звуки трубы помогают Луне преодолеть затмение118. Одновременно неожиданно грянул очень ранний для этого времени года холод. Солдаты приписали это гневу богов.
(Римляне во все времена были очень суеверны. Сам Тиберий известен крайне серьезным отношением к разного рода приметам. Пренебрегал приметами только далекий предшественник Тиберия — Божественный Юлий Цезарь, которого никогда никакие суеверия не вынуждали оставить или отложить намеченное предприятие. Но он-то и погиб, не приняв всерьез предостережения об опасности для своей жизни мартовских ид. Идами называли день в середине месяца. Иды посвящались богу Юпитеру, в это время его жрец приносил в жертву овцу. 15 марта — мартовские иды — в Древнем Риме был день особенный. Праздновался Новый год, чествовалась богиня Анна Перенна119. Однако эта дата получила еще и историческую известность — стала символом роковых событий — 15 марта 44 года до н.э. в Помпеях в курии (здании для собраний) в день заседания Сената был убит Гай Юлий Цезарь, великий диктатор, харизматичный правитель, талантливый полководец, замечательный писатель, выдающийся оратор. Через века реплика «Берегись мартовских ид!», благодаря Уильяму Шекспиру и его пьесе «Юлий Цезарь», стала крылатой фразой. Плутарх свидетельствует, что об опасности именно 15 марта предупреждал Цезаря прорицатель — задолго до этой даты. Однако в тот роковой день горделивый правитель, встретив пророка на ступенях Сената, произнес с усмешкой: «Мартовские иды наступили». — «Наступили, но ещё не прошли…», — услышал тиран в ответ — и через несколько минут погиб от рук заговорщиков).
Для обычных римлян знамения всякого рода всегда оставались либо руководством к действию, либо поводом остановиться. И вот теперь, после столь бурной сходки, взволнованные и разгоряченные происшедшим взбунтовавшиеся воины увидели, что луна вдруг начала меркнуть. Естественно, что явление немедленно было воспринято как знамение. Мятежные легионеры решили, что если луна вновь обретет свое сияние, то значит богиня Луны Диана, покровительствует им и сулит непременный успех во всех их начинаниях120. Ночное светило, однако, померкло и скрылось за облаками. Растерявшиеся вконец воины немедленно предались скорби, искренне полагая, что богиня отвратила от них свой лик, осуждая ими содеянное. «Ведь однажды потрясенные души легко склоняются к суевериям» — справедливо заметил по этому поводу Тацит121.
С прочими мятежниками справились уже без особого труда, и вскоре мятеж Паннонских легионов был подавлен. Успокоенные легионы получили большие обещания, обернувшиеся малыми уступками. Оскверненный мятежом лагерь был оставлен и легионы перешли каждый в свой зимний лагерь.
Так закончился мятеж трех легионов в Паннонии. Он не представлял собою какой-либо угрозы власти Тиберия. Требования мятежников были умеренные, ничтожество их предводителей не позволяло им бросить вызов высшей власти. Собственно, никто в мятежном лагере об этом и не помышлял.
Немедленная реакция Тиберия, разумные и решительные действия Друза и его советников вкупе со своевременным лунным затмением сделали свое дело. Все закончилось достаточно быстро и без серьезных последствий.
Но почти одновременно с мятежом легионов в Паннонии вспыхнул куда более грозный мятеж легионов на берегах Рейна, на самой опасной границе империи, где была сосредоточена крупнейшая военная группировка — восемь легионов, развернутых в две армии. В прирейнской области, именуемой Верхняя Германия легионы возглавлял легат122 Гай Силий. В Германии Нижней, на Нижнем Рейне легионами командовал легат Авл Цецина. Обе армии были подчинены усыновленному Тиберием по повелению Августа — Германику, сыну покойного брата Тиберия. Эти рейнские армии прямо отказалась признать Тиберия императором и предложили верховную власть Германику.
На сходке Германий обратился к солдатам с речью, где прославлял победы и триумфы Тиберия, завоеванные с этими самыми легионами. Затем стал упрекать их в утрате выдержки и воинской дисциплины.
В ответ воины с укоризной показывали ему следы от плетей, жаловались на бессмысленную изнурительность лагерных работ, жестокость и взяточничество центурионов. Многие требовали немедленной раздачи денег, завещанных божественным Августом. При этом они выказывали свою привязанность к Германику и изъявляли готовность поддержать его, если он захочет достигнуть верховной власти.
Далее у Тацита следует описание знаменитого эпизода: «Тут Германик, как бы запятнанный соучастием в преступлении, стремительно соскочил с трибуны. Ему не дали уйти, преградили дорогу, угрожая оружием, если он не вернется на прежнее место, но он, воскликнув, что скорее умрет, чем нарушит долг верности, обнажил меч, висевший у него на бедре, и, занеся его над своей грудью, готов был поразить ее, если бы находившиеся рядом не удержали силою его руку. Однако кучка участников сборища, толпившаяся в отдалении, а также некоторые, подошедшие ближе, принялись — трудно поверить! — всячески побуждать его все же пронзить себя, а воин по имени Калузидий протянул ему свой обнаженный меч, говоря, что он острее. Эта выходка показалась чудовищной и вконец непристойной даже тем, кто был охвачен яростью и безумием. Воспользовавшись мгновением замешательства, приближенные Цезаря увлекли его за собой в палатку»123.
Между прочим, в своих «Замечаниях на Анналы Тацита» А. С. Пушкин по поводу дерзкой реплики Калузидия записывает следующее: «По нашим понятиям слово сие было бы только грубая насмешка; но самоубийство так же было обыкновенно в древности, как поединок в наши времена, и вряд ли бы мог Германик отказаться от сего предложения, когда бы прочие не воспротивились…».
В конечном счете, раздачей денег и увольнением отслуживших свой срок легионеров, удалось погасить бунт и привести войска к присяге.
Племянник Тиберия был человеком незаурядным и пользовался большой любовью римлян. Светоний дал просто восторженную характеристику добродетелям Германика: «Всеми телесными и душевными достоинствами, как известно, Германик был наделен, как никто другой: редкая красота и храбрость, замечательные способности к наукам и красноречию на обоих языках (латинском и греческом), беспримерная доброта, горячее желание и удивительное умение снискать расположение народа и заслужить его любовь. Красоту его немного портили тонкие ноги, но он постепенно заставил их пополнеть, постоянно занимаясь верховой ездой после еды. Врага он не раз одолевал врукопашную. Выступать с речами в суде он не перестал даже после триумфа124.
Среди памятников его учености остались греческие комедии. Даже в поездках он вел себя как простой гражданин, в свободные и союзные города входил без ликторов… Даже к хулителям своим, кто бы и из-за чего бы с ним ни враждовал, относился он мягко и незлобиво»125. Тацит дал Германику более краткую, но не менее уважительную характеристику, противопоставив его Тиберию именно по человеческим качествам: «И в самом деле этот молодой человек отличался гражданской благонамеренностью, редкостной обходительностью и отнюдь не походил речью и обликом на Тиберия, надменного и скрытного»126.
Если сопоставить его с Тиберием, то они были сходны в образовании, равном владением греческим языком, мужестве на полях сражений. Что до преимуществ Германика, то они заключались, прежде всего, в исключительном умении Германика завоевывать любовь окружающих. Как близких, так и народа. Замкнутость и скрытность Тиберия здесь работали против него. Тиберий не искал специально популярности, Германик же заботился о ней постоянно. Насколько это естественно вытекало из его открытого характера и насколько это делалось сознательно — определить невозможно. Но гражданская благонамеренность, действительно ему свойственная, не позволяет предполагать наличие у Германика коварных властолюбивых замыслов.
Когда ситуация нормализовалась, на Тиберия и Ливию Августу обрушился мутный поток самой низкопробной и изощренной лести со стороны Сената.
Тацит: «Omnes exuta aequalitate iussa principis aspectare» («Забыв о еще недавнем всеобщем равенстве, все наперебой ловили приказания принцепса»)127; «Ruere in servitium patres, consules, eques» («Принялись соперничать в изъявлении раболепия сенаторы, консулы, всадники»)128.
В частности, было предложено переименовать месяцы сентябрь и октябрь в «тиберий» и «ливий». Но Тиберий категорически отказался, съязвив: «А что вы будете делать, отцы-сенаторы, когда у вас станет тринадцать цезарей?».
Всегда с раздражением Тиберий реагировал на всякое угодничество и лесть. Но его все глубже затягивали придворные интриги, борьба кланов. Ему приходилось принимать единоличные решения и, в конечном счете, охранять сложившуюся систему управления. В то же время для нового принцепса отношения с Сенатом имели решающее значение.
Созданный по преданию еще самим Ромулом129, Сенат был старейшим римским государственным учреждением и как бы олицетворял собой вечный и нерушимый Рим. Сенат играл видную роль в законодательстве, сенаторами высоких рангов (бывшие преторы, бывшие консулы) были наместники провинций и командиры провинциальных армий, наконец, Сенату принадлежала высшая юрисдикция по делам о вымогательстве (crimen repetundarum) и государственной измене (laesa majestas).
Отношения принцепса с Сенатом в это время часто характеризуют как отношения сотрудничества. Тиберий долго был на вторых ролях и, оказавшись на вершине власти, поначалу испытывал неуверенность, и, по-видимому, очень нуждался в поддержке высшего органа власти. Отсюда понятно его стремление наладить с Сенатом эффективный диалог.
В первые годы правления, Тиберий считал Сенат верховным сувереном130 римского государства, а принцепс являлся лишь исполнителем его воли. Сенат он намеревался поставить во главе государственно-административного аппарата. В одном из первых заседаний Сената Тиберий предложил выбрать коллегию из 20 знаменитых мужей — консуларов (principes civitatis) для управления государством. «Коллегия, — говорил он по этому поводу, — конечно, гораздо лучше справится с ответственной задачей управления, нежели один человек, ограниченный в своих силах и возможностях. Ведь только колоссальный ум божественного Августа был способен охватить всю громадность Римской империи (magnitudo Imperii) и поднять всю тяжесть власти»131. Но коллективного руководства не случилось, Тиберий не сумел воплотить свое намерение в жизнь из-за отказа сенаторов разделять ответственность с принцепсом.
И все же компетенция Сената при новом принцепсе значительно расширялась. Сенат был признан высшим судебным органом Римской империи, решения которого распространялись на самого принцепса и его агентов. Даже вынесение окончательного приговора по делам об оскорблении величия принадлежало Сенату132.
Кроме судебных функций в компетенцию Сената входили: прием посольств иностранных государств, организация продовольственного дела, установление и сбор податей, набор и увольнение солдат, назначение на командные посты, вручение чрезвычайных полномочий магистратам, сооружение и ремонт общественных зданий, прокладка дорог, постройка мостов и т. д.
Высшие посты в войске и администрации — консулы, преторы, квесторы133 и т. д. — замещались теперь лицами благородного, то есть сенаторского, звания. Выборы магистратов от комиций134 тоже перешли теперь к Сенату, а сами комиции прекратили свое существование.
Коротко говоря, все функции государственного управления переходили в ведение Сената, а сам Сенат превращался в высший административный орган Римской империи, в маховое колесо государственной машины. Но расширение функций Сената отнюдь не означало восстановления республиканских традиций. Власть Сената имела своим источником волю императора, и расширение сферы компетенции Сената означало, в сущности, усиление власти императора. Первым лицом Сената, а тем самым, следовательно, и главой всего государственно-административного аппарата, был сам принцепс. От него исходила инициатива законов, ему же принадлежали редакция декретов и составление обширных докладных записок и ответов Сенату. Разнообразные и многочисленные законодательные мероприятия Тиберия преследовали одну главную цель: создание сильной государственной власти, необходимой для сохранения гегемонии Рима над массой рабов и провинциалов.
Поэтому все, что так или иначе нарушало и подрывало государственную власть, каралось им с беспощадной жестокостью.
Для обеспечения общественного покоя и защиты граждан от покушения на их собственность по всей Италии были расставлены военные патрули (stationes militum), на обязанности которых лежали преследование разбойников и прекращение всякого рода уличных бесчинств, драк, оскорблений, ночных нападений и т. д. Выполнение полицейских функций возлагалось на преторианские когорты, сначала расквартированные в Риме, по домам отдельных граждан, а затем сконцентрированные в особом преторианском лагере. Полицейские мероприятия распространялись не только на разбойников и нарушителей внешнего порядка, но также и вообще на всех заподозренных в подрыве государственных основ, в особенности, конечно, на мятежников всех категорий — как рабов, так и свободных.
«Народные волнения (populares tumultus), — говорит Светоний, — он обуздывал строжайшими мерами, когда таковые уже возникли, и всячески старался не допускать возникновения таковых»135.
Государственно-административная деятельность Тиберия не ограничивалась одними только мероприятиями полицейского характера. В его правление была издана масса декретов и проведено много реформ, касавшихся различных сторон общественной жизни. Большая часть этих мер вызывалась действительными потребностями жизни и проводилась после тщательного обсуждения в Сенате при ближайшем участии самого принцепса, с присущим ему педантизмом вникавшего во все детали административно-законодательной работы. Он советовался с Сенатом, опирался на республиканские обычаи, намеревался сенаторское сословие сделать господствующим сословием Римской империи, подняв его во всех отношениях на должную высоту.
Принцепс неукоснительно соблюдал принятый в отношениях с Сенатом и магистратами декорум136: входил в курию без охраны, вставал при консулах и т. д. Такую же умеренность Тиберий проявлял во всем, что касалось внешнего блеска его высокого положения.
Однако все эти условности не стоит преувеличивать. Тиберий имел дело не с полновластным правительством республики, а с имперским Сенатом. Кроме того, многие представители сенаторского сословия зависели от принцепса в финансовом отношении, и все без исключения — по службе: значительная часть карьеры сенатора проходила в армии и императорских провинциях.
Один эпизод, имевший место вскоре после вступления Тиберия на престол, прекрасно иллюстрирует показной характер умеренности принцепса и его истинные отношения с Сенатом. Однажды, во время прений в курии, Тиберий попросил прощения у своего оппонента, если, возражая против его предложения, он позволил себе слишком резкие высказывания. Между тем, его оппонентом был не кто иной, как сенатор Квинт Гатерий, чуть ли не накануне вечером валявшийся у императора в ногах и едва не заколотый при этом германскими телохранителями принцепса.
Итак, в начале своего правления Тиберий стремился сочетать принципат с приоритетом Сената, но эта попытка потерпела неудачу из-за враждебности нобилитета137. Уже из начальных обстоятельств процесса принятия верховной власти выявилась неспособность нового принцепса найти общий язык с римской элитой, богатыми семьями, постепенно терявшими былое влияние ещё во время правления Августа и низведёнными до уровня придворных, но всё ещё способными интриговать и добиваться своего. Из двух сил — римских семей и римской армии — к концу правления Тиберия первая будет окончательно разгромлена и унижена. Центурионы преторианской гвардии через двадцать лет окажутся влиятельнее родовитых сенаторов, а постепенно, с годами, власть военных ввергнет Рим в столетний хаос «солдатских императоров».
Так почему же новый государь (будем честны, это был уже монарх) и старые влиятельные кланы не смогли найти общий язык? Наверное, потому, что они очень мало общались. Быть правой рукой Октавиана Августа Тиберию было не только почётно, но и очень хлопотно, наследник всё время был занят делом, ему не до сенаторов. Все их политические союзы, клики и свары проходят мимо него, и, в итоге, когда власть официально передаётся ему, новый принцепс оказывается для собственной элиты совершенно чужим.
Из этого начального изъяна (родовой травмы), кажется, и происходят все последующие болезни правления Тиберия. Каждый его шаг толковался сенаторами превратно, что и было сохранено для потомства в чеканной прозе историков (Светония, Тацита, Диона Кассия). Император тоже не понимал сенаторов, подозрительность его росла, заговоры, а, соответственно, и казни со временем стали мрачной обыденностью.
Мы уделили образу действий Тиберия в момент перехода власти столь большое внимание, так как на наш взгляд не только форма ее принятия, но и вся политика либерального периода, продолжающая традиции предыдущего принципата, имела целью — приобретение авторитета путем создания Тиберию имиджа верного последователя Божественного Августа в глазах римского общества.
Оглавление
- Пролог
- Глава I.. Общие сведения о Римской империи
- Глава II.. Приход Тиберия к власти
- Глава III.. Истоки официальной политической игры на Форуме или власть женщин в Римской империи
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Тиберий предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Примечания
72
Знаменитые слова Юлия Цезаря, решившего вступить в войну против римского Сената и перейти со своими войсками реку Рубикон.
73
Крылатое выражение цензора Аппия Клавдия Цека (Слепого) из рода Клавдиев (340—273 гг. до н.э.), римского государственного деятеля, одного из основателей римской юриспруденции).
74
Должностные лица и Сенат давали «пир Юпитеру» именно 13 сентября в день освящения Капитолийского храма. В жертву приносилась белая телка. Пир «возглавляли» трое богов: Юпитер, чья статуя с накрашенным красной краской лицом располагалась на ложе (подушке), Юнона и Минерва, чьи изображения помещались на креслах. Перед ними ставились столы с едой и звучала музыка.
76
Дион Кассий. LIV, 14. Если сенатор не являлся в день заседания, он подлежал штрафу и с него взимался залог (pignoris captio) до тех пор, пока он не выплатит штраф.
77
Однажды Август, встретив на Форуме толпу граждан, одетых в темные плащи, процитировал Виргилия: «Вот они мира владыки, народ, облекшийся в тогу», — и велел эдилам следить, чтобы на Форуме и в цирке мужчины появлялись только в тогах.
78
Тога — мужская верхняя накидка из белой шерсти, атласа, шелка или простой грубой ткани, отрез ткани более 5 метров в длину и 2 м в ширину.
79
Эдилы в древнем Риме — должностные лица, помощники трибуна. Наблюдали за общественными зданиями и храмами, дорогами, празднествами, рынками, общественным порядком.
80
Консул — верховное должностное лицо в Римской империи (их было двое; оба консула считались равными, реальная власть была поделена между ними).
81
Стандартная фраза председательствующего: «В интересах римского народа квиритов, отцы-сенаторы, мы предлагаем на ваше обсуждение следующее».
82
Претенденты на государственные должности надевали белоснежную тогу, которая называлась «кандида», отсюда происходит слово «кандидат».
84
Сын Тиберия от его первой жены Випсании Агриппины. Випсания была единственной, кого глубоко любил этот надменный нелюдим. Тиберий развелся с ней по приказу Августа.
85
Включение старинного звания «император» в его полный титул означало новое его понимание. Ранее императорами провозглашались удачливые полководцы за наиболее блистательные победы. Включение этого звания в полный титул Августа превращало его в верховного главнокомандующего всеми римскими легионами. С 43 г. до н.э. он провозглашался императором 21 раз.
86
Звание «Отец отечества» превратило его в персону сакральную. До него этой чести были удостоены только два римлянина: Цицерон и Юлий Цезарь. Цицерон после подавления заговора Катилины и Юлий Цезарь после победы при Мунде. (Сакральный характер новой власти подчеркивало и само имя «Август» — «Возвеличенный богами»).
87
«Деяния божественного Августа» в латинской и греческой версиях известны по надписи из Анкары (Monumentum Ancyranum), открытой в 1555 г. послами императора Фердинанда II к султану Сулейману. Она была записана на стенах местного храма Рима и Августа, впоследствии превращенного в мечеть. Другим источником текста «Деяний» являются фрагменты греческого перевода, найденные в Аполлонии (Писидия в Малой Азии).
88
Голосование проходило не поднятием рук и не по запискам, а при помощи дисцессии. Председатель предлагал сенаторам, которые были за какое-нибудь мнение, сесть на правые скамьи, а остальным — на левые; он устанавливал, на какой стороне было большинство,
89
Важные документы и деньги обычно сдавались на хранение в храмы. В Риме — в храм Весты (богине, покровительнице семейного очага и жертвенного огня в Древнем Риме).
94
Сестерций (лат. sestertius) — древнеримская серебряная монета (со времён Августа — из медного сплава) достоинством в два асса и один семис (1/2 асса), что и зафиксировано в её названии. Дословно оно означает «половина третьего» (лат. semis + tertius), т. е. два асса и половина третьего.
97
Ликторы — осуществляли парадные и охранные функции, сопровождая высших сановников. Были вооружены фасциями (пучками вязовых или березовых прутьев, перетянутых красным шнуром или связанных ремнями).
107
Постановления сената оформлялись в письменной форме. Они заносились в специальную книгу и передавались в храм Цереры на хранение плебейским эдилам. Впоследствии постановления отдавали в архивы государственного казначейства (AERARIUM) при храме Сатурна.
110
Префект — должностное лицо, стоявшее во главе управления отдельной частью администрации, суда, государственного хозяйства или армии. Например, Префект города (Praefectus urbi).
113
Верховное должностное лицо в Римской империи именовалось консулом, а термином «претор» обозначалась следующая по старшинству должность. Основной его компетенцией стало совершение городского правосудия по гражданским делам.
115
Tribūnal — четырехугольное возвышение из камня, земли или дерева (suggestus), устроенное для творившего суд должностного лица.
120
Диана — древнее италийское божество света и жизни, богиня луны, покровительница женщин, а также рабов и плебеев; отождествлялась с греческой Артемидой.
122
Легат — должностное лицо, обладавшее большими военными талантами, обязанное подавать совет и помощь командирам легионов во всех их начинаниях.
124
Триумф назначался Сенатом. Необходимыми условиями этой высшей награды за военные подвиги были: самостоятельное командование войсками, победа над неприятелем (причем в сражении должно было быть убито не менее 5000 врагов). Триумфальная процессия проходила от Марсова поля через Триумфальные ворота, Фламиев цирк и Большой цирк вокруг Палатина и по Священной улице на Капитолий к храму Юпитера. Триумфатор, увенчанный лаврами, ехал в запряженной четверней колеснице и представлял собой Юпитера Капитолийского; на нем была такая же одежда, что и на статуе бога: пурпурная туника и шитая золотом сарранская тога. Огромный венок из золотых дубовых листьев поддерживался специально назначенным для этого государственным рабом, который, время от времени шептал ему на ухо, чтобы он не зазнался: «Оглянись и помни, что ты — человек». Впереди везли военную добычу и вели наиболее знатных пленников. Перед колесницей шли ликторы, а за триумфатором следовало его войско с триумфальными восклицаниями и с песнями — как восхвалявшими, так и грубо осмеивавшими полководца (дабы гордость его не была чрезмерной и не раздражала богов). После обильных жертвоприношений богам, особенно Юпитеру, начинался грандиозный пир.
130
Суверен — лицо, (в том числе — юридическое) которому без каких-либо ограничительных условий и в течение неопределенного срока, полностью принадлежит верховная власть в государстве.
