1985, или Полевой сезон

Александр Мельник, 2020

Отвечая на вопрос случайного австралийского знакомого, русский эмигрант Захар Сазонов признаётся, что образ его СССР – не оруэлловский «1984», а скорее 1985 год. Почему? В ответ Захар, бывший инженер-геодезист, рассказывает о драматичном и насыщенном событиями годе своей жизни. Повествование развивается на фоне года жизни страны, клонящейся к распаду. Несмотря на сошедшиеся в один узел личные и производственные неурядицы, Захар Сазонов вспоминает этот год не с осуждением, а с симпатией. Содержит нецензурную брань.

Февраль

В просторной будке грузовика, приспособленного для перевозки людей, ехали, оживлённо переговариваясь, человек двадцать работников экспедиции. После работы машина развозила их по домам. Одни выходили у ведомственной пятиэтажки на Саянах, другие — в районе Элеватора, третьи ехали до самого конца, до общежития на Шишковке. Машина отправлялась от самого порога родной конторы. Добираться на ней было намного быстрее, чем ехать с пересадками на переполненном общественном транспорте.

Возвращался домой и Захар Сазонов. Он чувствовал себя совершенно разбитым — не столько от напряжённого рабочего дня, сколько от беcсонной ночи. Сосед по общежитию Фёдор Толстихин совсем сошёл с тормозов — пил, не просыхая, уже вторую неделю. Вчера вечером к нему пришла Танюха, на удивление трезвая и из-за этого похорошевшая. Ни Игоря, ни Айдара дома не было. На скорую руку пожарили яичницу с колбасой и сели ужинать. Слово за слово, рюмка за рюмкой… и всё бы ничего, если бы Танюху быстро не развезло. Она придвинула стул поближе к Захару, по-свойски положила руку на его колено и начала приставать с идиотской просьбой — рассказать по секрету, насколько опытной в постели была его жена. Пришлось послать её к чёрту, встать, пожелать всем спокойной ночи и запереться в своей комнате. Но спать почти не пришлось — из кухни ещё долго доносились то отборная ругань Фёдора, то громкий визг Татьяны. Потом всё стихло, но через час-другой в соседней комнате началось нечто невообразимое. Сначала ритмично заскрипела кровать, потом по комнате заходили, затопали, поднялся шум, а в стену полетели тяжёлые предметы. При этом Танюха так истошно кричала, что Захару пришлось выскакивать и успокаивать разбушевавшегося Фёдора.

Теперь же, прислонившись спиной к переднему борту машины и нахлобучив на глаза собачью шапку, он вслушивался в ровный гул мотора и пытался привести в порядок разбежавшиеся мысли. Рядом с ним две немолодые женщины вполголоса обсуждали замершую очередь на жильё. На другой лавке бывалые вездеходчики рассказывали анекдоты про Брежнева, то и дело взрываясь заразительным хохотом. Остальные пассажиры дремали.

Глядя со стороны на ушедшего в себя Захара, трудно было вообразить, что внутри у него всё клокочет. Копаться в себе он привык давно — если не с детства, то с первых студенческих лет. Это был бесконечный процесс познания себя и своего места в мире. Едва в его голове складывалась более или менее цельная картина, как тут же новая мысль, новый взгляд на старую мысль или новое эмоциональное переживание вдребезги её разрушали. Потеряв внутренний мир с самим собой, он из обломков разбитой картины составлял новую, более объективную. Излишек интеллекта сильно мешал Захару в повседневной жизни. У него было гораздо меньше друзей, чем у многих его сверстников. Но эта инстинктивная избирательность часто давала осечку в отношениях с хорошенькими девушками. Принцип «чем умнее, тем избирательнее», справедливый для общения с мужчинами, с женщинами не срабатывал и перерождался в диагноз «чем умнее, тем глупее».

В его памяти снова, день за днём и месяц за месяцем, всплыли годы, прожитые в Забайкалье. Хотелось разобраться в прожитом, понять, что к чему, отделить мух от котлет. Но сделать это не удавалось, потому что он постоянно скатывался на одну и ту же мысль — кто виноват в его семейном фиаско и как разрубить этот гордиев узел. Скоропостижный брак и неожиданный разрыв с Алиной, показавшей спрятанные за подкрашенными губками острые зубы, нарушили все его умозрительные конструкции. Возвращение в суровую, как правда жизни, мужскую общагу тоже не добавляло оптимизма.

Проблема была не только в Алине. Захара давно уже занимала мысль о фантастической нелепости, иррациональности окружавшего его советского бытия, о всё большей и большей недоступности ещё вчера казавшегося близким идеала «нормальной жизни». Закутавшись в тулуп и закрыв глаза, он в который раз взялся описывать и уточнять для себя этот размытый идеал. Первым делом в голову почему-то пришла высмеиваемая в «Крокодиле» и «Фитиле», называемая мещанской, а на самом деле естественная человеческая мечта о собственной благоустроенной квартире с обстановкой, машине и даче. Допустим, о машине и даче он никогда всерьёз не думал — не до этого, да и всему своё время. Но отдельное жильё требовалось позарез. Как-то раз Захар прочитал в газете «Труд» заметку о том, что по закону молодые специалисты в первую очередь должны обеспечиваться квартирами. Председатель профкома, которому он показал статью, посоветовал сходить с этой газетой в туалет.

Что там ещё? Понятно, что «нормальная жизнь» невозможна без интересной работы, желательно по образованию, по специальности. С этим проблем вроде бы нет. Хотя тоже как сказать… Если бы всё на работе зависело от его знаний! Взять хотя бы прошлый полевой сезон. Тогда дело не заладилось из-за маломощного советского эхолота, который годился разве что для измерения глубины дворовой лужи, но никак не Байкала. Вдобавок под конец сезона пьяный капитан умудрился продырявить о прибрежные камни экспедиционный гидрографический катер. А на лодку эхолот не поставишь. Ему, новоиспечённому начальнику партии, пришлось рыскать по всему побережью в поисках хоть какого-нибудь завалящего судёнышка. Так ничего и не нашли, а в результате произошло самое страшное — не выполнили годовой производственный план!

Для «нормальной жизни» нужны и деньги, куда без них? Ежу понятно, что работа должна быть не только интересной, но и хорошо оплачиваемой. А с этим большие проблемы. В поле ещё ничего, там сдельная система оплаты, от весны до осени кое-что набегает. Хотя… в отпуск домой слетал, и всё куда-то рассосалось. Зимой же полная задница — посиди-ка на повремёнке! Со ста двадцатью рублями в месяц не так-то просто свести концы с концами. Одежду и обувь в магазине не найдёшь, на барахолке дерут втридорога. А магнитофон? А проигрыватель? А, пардон, в ресторан сходить? В монахи он не записывался. Ну да бог с ними, с деньгами. Что там ещё нужно для полного счастья? Любимая женщина, семья, дети… О детях пока промолчим, не до них, а вот с семьёй пробовали — не получилось! И опять в голове засверлила та же мысль — как ни крути, а для достойной жизни нужен свой угол. «Но ведь можно самореализоваться и в общежитии?» — неуверенно пискнул внутренний голос, на что вся его натура тут же возмущённо зарычала: «В общаге рассчитывать на духовную жизнь просто смешно. Там дай бог просто выжить!».

Вспомнился сосед по комнате, казах Айдар. На первый взгляд, неплохой парень — хоть и косит под Джеки Чана, но толковый топограф, книжки о буддизме читает… Вот только дёрганый какой-то, закомплексованный, неадекватный. В прошлое воскресенье, едва за окном начало светать, заявил ни с того ни с сего:

— Захар, пойдём бурят бить?

Каких бурят, за что их бить, и тебе ли, казаху, этим заниматься? Так ведь нет, не послушался, хотя был совершенно трезвый. Знать, давно решил. Буркнул что-то едкое, наспех оделся и пошёл на трамвайную остановку. В городе обошёл своих корешей, нашёл нескольких земляков, и вечером немалой толпой заявились в ближайший молодёжный бар. Там для отвода глаз взяли по коктейлю, а потом одну за другой распили несколько бутылок водки. Довели себя до кондиции и во время перекура в коридоре затеяли-таки драку с одним, тоже подвыпившим, бурятом. Но сколько в Бурятии казахов, а сколько бурят! За пострадавшего земляка тут же заступились свои, причём не только буряты, но и русские. В один момент собралась толпа и началась грандиозная война миров. В конце концов кенты Айдара сумели вырваться и под всеобщее улюлюканье позорно убежали, а его самого избили так, что администрации бара пришлось вызывать скорую. До сих пор лежит, бедолага, в республиканской больнице со сломанным ребром.

А с флегматичным Зябликовым приключилась другая история. Когда Фёдор на две недели уехал в командировку в родную Читинскую область, Игорь привёл после работы из какого-то злачного места молоденькую русскую девчонку и целую ночь с ней прокуролесил. Та вовсе не дорожила своей невинностью, скорее наоборот. Без году неделя, совсем подросток, но себе на уме. Через неделю она сама пришла к нему и осталась уже на все выходные. Они пили на кухне и запирались у Игоря, снова пили и снова уединялись — нисколько не стесняясь Захара, закрывшегося в своей комнате. В воскресенье вечером утомившийся от двухдневной камасутры Игорь проводил её до трамвайной остановки, думая, что навсегда, но у шагавшей рядом пигалицы были другие планы. Через несколько дней вечером на чёрной «Волге» приехал её отец, оказавшийся инструктором горкома КПСС. Он полчаса кричал на всю общагу, что девочке всего шестнадцать лет и что он посадит Игоря за совращение малолетних, если тот не женится на ней или не возместит моральные убытки. Перепуганный Игорь согласно кивал головой, а на следующий день выпросил в отделе кадров отпуск без содержания и тут же уехал на автобусе к родителям в Гусиноозёрск — пережидать грозу.

Машина замедлила ход и в последний раз остановилась. Шофёр вышел из кабины, постучал кулаком по борту и громко крикнул:

— Шишковка! Выходи по одному!

Захар ступил на землю последним. Он размял ноги, закурил и нерешительно покосился на двухэтажную белую сталинку. Это было женское общежитие цеха камеральных работ, куда его не раз звали на чай знакомые девчонки. Однако здравый смысл возобладал, он отвернулся от ярко освещённого окна и по узкой улочке пошёл вверх по склону, в сторону своей холостяцкой казармы. На кухне сиротливо горела тусклая лампочка. Фёдор, одетый и в сапогах, спал у себя перед включенным телевизором. Захар быстро сварил сосиски с макаронами, вскипятил чай и, наскоро поужинав, уединился в своей комнате. Ему не терпелось дочитать «Записки из Мёртвого дома». Достоевского он полюбил ещё на первом курсе за близкий ему психологизм, а эту книгу купил на днях в центральном книжном магазине, отстояв полчаса в очереди. В чтении он был гурманом, методично следовавшим своей давно составленной программе — увы, совершенно нереальной из-за фактического отсутствия большинства книг. Причём их не было не только в книжных магазинах, но и в городских библиотеках. В прошлом году его даже вызывал на ковёр начальник экспедиции из-за доноса, поступившего из одной библиотеки, в которой он требовал книгу Оруэлла «1984». Ему тогда и в самом деле казалось странным, что в 1984-м году у него нет никакой возможности прочитать одноимённый роман.

Погрузившись в далёкий и непонятный каторжный мир, Захар совершенно забыл о своих собственных переживаниях, но когда до конца оставалось всего несколько страниц, из кухни раздался громкий крик:

— Захар! Иди сюда!

— Чего тебе?

— Иди-иди! Дело есть.

Пришлось отложить книгу в сторону и выйти на кухню. Проснувшийся Фёдор стоял у стола с открытой бутылкой водки в руках. Наполнив две стопки, он протянул одну Захару.

— На, ботаник, выпей!

— Просто так, что ли? За что?

— За то, чтобы наши дети не цеплялись за трамваи и не кидались с топором на трактор!

— Федя, — поморщился Захар, — ты же знаешь, что я водку не пью!

Это была сущая правда. В первые студенческие годы они почти не просыхали, но на четвёртом курсе Захар перестал и пить, и курить. Он обнаружил, что гораздо приятнее включать интеллект и разруливать любую, даже самую сложную ситуацию, на трезвую голову. Таким неофитом-трезвенником он и приехал в Бурятию, и только после запутанной истории с Алиной стал позволять себе небольшие послабления.

— А мне плевать! Кончай набрасывать говно на вентилятор. Ты меня уважаешь?

Фёдор выпил, не закусывая, положил пустую стопку на стол и вплотную подошёл к Захару.

— Ты, студент, довыёбываешься. Интеллигент сраный. Тут тебе не Москва, а Сибирь. У нас все пьют водку. Понял?

Он быстро размахнулся и сильно ударил Захара кулаком в челюсть. Тот отлетел к столу. В глаза бросился кухонный нож. Захар молниеносно схватил его, развернулся и заорал прямо в смеющиеся глаза Фёдора:

— Убью, придурок!

— Ой-ё-ёй, какие мы смелые! Ладно, Захарка, иди отсель. Я буду ужинать. Не обижайся!

Книга так и осталась недочитанной. До полуночи Захар тупо, не понимая сути происходящего, смотрел телевизор. Сначала на экране сменяли друг друга образцовые токари и животноводы, потом «Весёлые ребята» с энтузиазмом и даже радостно, без тени грусти, восклицали: «Не могу без тебя, не могу без тебя, что же это такое?». После «Времени» началась третья серия фильма про цыгана Будулая. А в это время в соседней комнате храпела реальная жизнь.

В субботу утром Захар достал из шкафа станок и тщательно побрился перед карманным зеркалом, приклеенным к линолеуму над пожелтевшей раковиной. Побрызгавшись любимым одеколоном «Саша», он оделся и отправился на свадьбу к Никите Уварову. Не каждый день женятся лучшие друзья. Кто знает, может Никите повезёт с женским полом? В районе универмага «Юбилейный», изрядно поплутав, Захар нашёл нужный дом и поднялся на второй этаж. Дверь открыл сухопарый пожилой мужчина с медальными планками на стареньком пиджаке. Из глубины квартиры на лестничную площадку донёсся хрипловатый голос Вилли Токарева, со знанием дела певшего блатную песню про шумный балаган.

— Проходите, проходите, молодой человек!

Но мужичка уже отодвинул в сторону сам улыбающийся Никита:

— Захар, ну наконец-то! А я уж думал, ты не придёшь. Бросай, паря, свой тулуп на табуретку, вешалки все заняты. Вот, знакомься, это моя супружница!

Он подозвал к себе полненькую румяную девушку в белом платье, но та нетерпеливо отмахнулась:

— Да погоди ты, у меня котлеты горят!

Захар осмотрелся. В однокомнатной квартире за сдвинутыми столами, не обращая на него никакого внимания, сидели и оживлённо разговаривали человек десять гостей, из которых он узнал лишь Сергея Ропшина — инженера-геодезиста лет тридцати, рослого крепыша, в прошлом боксёра. Или бывших боксёров не бывает? Они закончили один и тот же московский институт, только в разное время. Серёга сидел, набычившись, и с нескрываемой неприязнью смотрел на двух крепко выпивших быдловатых мужичков, расположившихся напротив и похабно обсуждавших какую-то Марусю. Три девушки, устроившись рядком на диване, разглядывали дембельский фотоальбом Никиты и то и дело прыскали со смеху. Тем временем жених принёс из кухни стул, усадил Захара рядом с ветераном с медальными планками и налил им по бокалу красного вина.

— Горько! — нерешительно произнёс ветеран.

— Горько! Горько! — оживились гости и, дождавшись прихода невесты, начали хором считать: «Раз, два… десять, двадцать… Ура!». По второму кругу разнесли закуски. Скромная, под магнитофон, гулянка шла по своим вековым писаным и неписаным правилам, без особых затей, но и без излишеств вроде вспомнившегося Захару умыкания невесты на его собственной свадьбе, её долгих поисков, фальшивого выкупа и мерзкого пития шампанского из несвежей туфельки.

Ветеран оказался Никитиным тестем, приехавшим из-под Кяхты вместе с женой, большую часть времени хлопотавшей на кухне.

— Как там столица? — участливо спросил он Захара после очередного тоста. — Меня ведь под Москвой контузило в сорок первом. А про вас Никита рассказывал.

— Ну что столица? Там одна жизнь, а здесь другая… День и ночь!

— Так разве эти две жизни не взимосвязаны? Вы вот там отучились, а теперь здесь работаете. Внедряете, так сказать. А ведь наше образование не в пример американскому! И коммунизм мы всё равно построим.

Конец ознакомительного фрагмента.