Лирика Простуженных Будней

Александр Медведев, 2021

"Лирика Простуженных Будней" – это роман про инстинктивные поиски счастья. Про девственность, тропики и вспышки осознанности. Я публикую его здесь, на сайте Литрес, открывая доступ к тексту всем тем, кто желает меня сделать богаче на 149 рублей (стоимость двух бутылок хорошего пива). Предлагаю вам бесплатно ознакомиться с несколькими главами книги, чтобы понять, ваш ли я автор. Возможно, уже после пары первых абзацев кому-то станет ясно, что нет. И тогда мы разойдемся. Остальных же я приглашаю в гости, где вас ждет крутая история длиною в 52 000 слов. Содержит нецензурную брань.

Часть 1. Две иллюзии на троих

1

Надя, ты оставила зонт в такси! Но тебе не стоит за ним возвращаться. Он все равно уже потрепан, почти что сломан и ужасно некрасив. К тому же, в ближайшие время он тебе не понадобится. Майское солнце еще долго не позволит каплям дождя забиться в истерике на глазах у жителей твоего уставшего города. Скорее заходи в свой подъезд. Поднимайся на третий этаж. И сразу после того, как откроешь дверь своей комнаты, отправляйся в постель. Уже почти что одиннадцать вечера. И тебе, я уверен, очень хочется спать.

Но волна внезапной осознанности настигает Надю прямо перед крыльцом ее дома. Подхватывает ее хрупкий силуэт и плавно относит его обратно к пошарпанной «пятерке». Таксист раздраженно опускает стекло.

— Вы что-то забыли? — спрашивает он.

— Да, зонт вот оставила у вас… там, на переднем сидении где-то… — отвечает Надя, переминаясь с ноги на ногу.

Водитель молча отдает ей его, и после этого сразу же уезжает.

Тут к Наде подходит мужчина. Она с тревогой и интересом ждет от него первых слов. Они, как выясняется вскоре, представляют собой комплименты. Надю обжигают приятные чувства. Потом незнакомец начинает шутить. Надя смеется. И уже через минуту диктует ему свой телефон.

2

Я появился на свет спустя четыре с половиной года, приговоренный мартовским поцелуем родителей. Случилось это в местном роддоме, где в суете новогодних гирлянд я нехотя поменял уютную утробу на пространство, наполненное мишурой и игрушками с пластмассовой кожей. А через некоторое время я переместился в квартиру, в границах которой моя мама изо всех сил пыталась быть хорошей женой для моего отца. Но у нее это не очень-то получалось. Папа регулярно орал на нее минимум по тридцать-сорок минут в день, оттачивая свое психопатическое совершенство. В этом смысле он был очень дисциплинированным человеком. Если бы я мог придерживаться такого бодрого темпа в писательстве, то точно бы умудрился издать десяток своих книг до достижения тридцатилетнего возраста.

Причинами его воплей могло стать все что угодно. Папа орал, если не мог отыскать ножницы для стрижки ногтей. Если был занят туалет в те самые моменты, когда его мочевой пузырь или кишечник взывали к необходимости их опустошить. Или когда оператор трансляции футбольного матча продолжительное время фокусировался на игроке, который получил повреждение и корчился от боли. «Идиоты! — вопил он что есть мочи. — Футбол показывайте! ФУТ-БОЛ!!!».

Мой отец до краев был наполнен агрессией, которую он ежедневно транслировал в окружающий мир. Поэтому за пределами нашей семьи с ним никто никогда не общался. Однако дружба в его жизни все же случалась. В старшей школе он нашел общий язык с еврейским сверстником по фамилии Гоган — теоретиком-бунтарем из интеллигентной семьи академиков. Вместе с ним они бесцельно слонялись по улицам, попивая пиво и слаборазбавленный спирт, и регулярно убеждая друг друга в том, что все остальные люди — дерьмо.

Но вскоре им пришлось разлучиться. Родители Гогана перебрались в Соединенные Штаты Америки, прихватив с собой сына. Тот, в свою очередь, пообещал моему отцу, что скоро перевезет его к себе. Папе, конечно же, понравилась идея разгуливать в полупьяном угаре по американским городам, высмеивая небрежный быт их обитателей. Он даже начал изучать английский. Скорее всего, с матерных слов. Но уже через несколько месяцев Гоган перестал отвечать на письма и навсегда исчез из жизни моего отца.

Где-то через полгода в один из вечеров папа спасался от мучительной отрыжки апрельского холода в пивном баре. Там он встретил своего нового друга — Валеру, который оказался добрым, интеллигентным пьяницей. Он очень любил людей, особенно детей, и никогда не говорил ни о ком плохо. Он окончил педагогический техникум, а после несколько лет проработал школьным учителем математики. Потом Валеру сократили, и он устроился сторожем в рыбный ларек. Перед этим он еще успел недолго поработать охранником на автобусной станции. За первые пять дней Валера отлично познал нюансы новой профессии, а на шестой отправился по большой нужде в сельский туалет, где его черный пистолет предательски выскользнул из кобуры. И неспешно скрылся в бездне зловонной жижи. Валере не хватило духу отправиться на поиски своего табельного оружия, и поэтому его со скандалом уволили. С моим отцом они общались на протяжении семи лет, а потом поссорились то ли из–за денег, то ли из–за различия в политических взглядах. Их дружба погибла.

3

Мама моя всегда была добрым человеком с невероятно развитым чувством вины. В восемь лет она потеряла родителей. Сначала от рака простаты умер ее отец, а через семь месяцев после похорон скончалась ее мама — от кишечной инфекции.

Со своим первым мужем она познакомилась в девятнадцать лет. Он был старше ее на два года. Их страсть привела к появлению сына Ромы. Через четыре года после его рождения мама увлеклась выжиганием по дереву, а ее муж — выпивкой. Что и послужило причиной развода, который случился где–то через полгода.

Шесть лет мама с сыном жили в комнате общежития. А потом зонт свел ее с моим отцом. Они быстро поженились и переехали в его большую двухкомнатную квартиру. Сначала отец с добротой и вниманием относился к своему пасынку. Учил его играть в шахматы и помогал делать уроки. Но через пару месяцев психопатия папы стала стремительно выбираться наружу. Он стал часто вымещать свою злость на Роме, постоянно крича на него и называя бездельником. Также доставалось и маме. В скором времени она потеряла связь со всеми своими подругами, ограничив свою жизнь пребыванием на работе и в стенах нашей просторной квартиры.

Однажды апрельским утром отец ударил Рому. За то, что тот случайно обнаружил в ящике его стола тетрадки. Их страницы были заполнены вырезками из эротических журналов и газет. Синяк под Роминым глазом заставил маму действовать. Развестись у нее не хватило духа. Но она отправила сына в деревню к своей сестре. Там Рома чувствовал себя очень комфортно. Он больше не слышал ни криков, ни угроз. Там он нашел себе друзей и стал наслаждаться жизнью. Через три года он окончил местную школу и вернулся в город, так как поступил в Железнодорожный колледж на машиниста. На время учебы он, конечно, обосновался в общежитии. Ведь мама по–прежнему жила со своим мужем в его квартире, позволяя ему систематически портить ей жизнь. Но несмотря на это, она хотела завести еще одного ребенка, и поэтому в какой-то момент забеременела мной.

4

Первые три года моей жизни удались на славу. Все это время я безжалостно и виртуозно расходовал свою энергию на познание окружающего пространства. Реальность постоянно вибрировала приятной частотой, которую я ощущал своей кожей, легкими и желудком. И мне всегда очень хотелось делиться экстатикой присутствия во вселенной со своими родителями. Поэтому заговорил я довольно рано. К полутора годам я уже мог более–менее связно выражать свои мысли. А где–то с двух лет я стал запоминать и воспроизводить различные четверостишья. Это у меня получалось очень легко и естественно. Впрочем, так происходит всегда, когда человек занимается тем, что он действительно любит. Просто так, а не для того, чтобы впечатлить своих родителей или друзей. Последними я, кстати, обзавелся довольно рано. В моей дворовой компании числилось трое парней и девочка Маша.

Когда мне исполнилось три с половиной года, меня отдали в садик. Сделано это было по двум причинам: чтобы моя мама снова имела возможность ходить на работу, а также чтобы я учился общаться со сверстниками. Новые люди были мне интересны, но непонятны. Я не искал с ними контакта, предпочитая просто наблюдать за их действиями. Ко мне же все относились с нейтральной симпатией. Поэтому конфликты обходили меня стороной. Кроме одного раза. Как–то после завтрака я слепил фигурку из пластилина. И гордо поставил ее на подоконник. А один из мальчиков нагло взял ее в руки и куда–то понес. Я догнал его и попросил вернуть. Но он не хотел этого делать. И все это было очень странно. Ведь я ни в чем так не был плох, как в лепке и изобразительном искусстве. Но в тот момент мной овладела обида, и я ударил его кулаком в подбородок. Моя поделка выпала у него из руки и неуклюже приземлилась на пол. Сначала он застыл на пару секунд, молчаливо изучая чувство боли. А затем его губы задрожали, и вскоре он громко заплакал. Мне же стало жутко стыдно за то, что я сделал. Я тут же поднял фигурку с пола и протянул ему в надежде, что искусство нас помирит. Но этот прием не сработал. Мальчик продолжал орать. А я почувствовал себя так плохо, как если бы мне запретили смотреть мультфильмы до конца жизни и навечно приговорили к диете из одних только каш и рыбьего жира — основных поставщиков отрицательных эмоций в моем детстве. В наказание воспитательница поставила меня в угол, на время ограничив меня в перемещениях по детсадовской реальности. После этого случая я никогда никого больше не бил.

А в конце моего предпоследнего года в садике произошел случай, который основательно изменил траекторию моей судьбы. Одним апрельским утром воспитательница ни с того ни с сего построила нас, детей, в линию. И сказала: «Внимание загадка: шьет, шьет, поплетет — и добычу ждет. Кто это, дети?». Я довольно быстро сообразил, о чем шла речь. Но почему–то моя душа была запрограммирована отвечать только на адресные вопросы, заданные конкретно мне. И поэтому в то утро я привычно хранил молчание. Я просто ждал, пока кто-нибудь из моих одногруппников произнесет нужное слово. А затем я планировал вернуться к своим рутинным делам. Но представленные варианты неожиданно обожгли сознание нашей воспитательницы, а заодно и мое. «Медведь», — предположил один мальчик, старательно втягивая сопли обратно к себе в нос. «Собака», — привнесла свое видение девочка с запачканным акварельной краской подбородком. «Барсук», — гордо заявил кто-то другой. И только после этого я, отчаянно борясь с дискомфортом, почти что шепотом произнес: «паук». Воспитательница тут же подскочила ко мне, схватила мою ладонь и начала трясти ее, приговаривая: «Пятерка! Молодец! Вот молодец!». А вечером она сообщила моей маме, что я уже созрел для школы. И мне не обязательно посещать последний год детского сада. Я шел в тот вечер домой и внимал комплиментам моей довольной мамы. Также я размышлял над тем, что бы могло значить слово «пятерка». Ведь тогда я еще не был знаком с концепцией школьных отметок. Но через несколько месяцев, в начале сентября, я действительно обнаружил себя школьником. Самым младшим и далеко не самым умным в своем классе.

5

В начальной школе я регулярно упускал на уроках что-то важное. И часто неправильно понимал суть заданий. Я как будто бы не мог уяснить правила этой новой для меня игры. Так, однажды учительница попросила нас принести на следующий урок родной речи книгу Маршака. Вечером я отыскал ее на домашней полке и положил в портфель. А уже утром меня и четырех моих одноклассников вызвали к доске. Вместе с нашими книгами мы выстроились в линию.

— Начинай читать, Юля! — попросила учительница девочку, которая стояла к ней ближе всех. Я был последним в этой цепочке.

Юля прочитала четверостишье. Учительница попросила следующего мальчика продолжить. И он озвучил еще четыре строчки того же самого стихотворения. А я все это время растерянно смотрел на первую страницу моей книги и недоумевал. Там была сплошная проза. Очередь наконец дошла до меня. Я не придумал ничего лучше, как начать читать первый абзац принесенного мной произведения.

— Ты какую книгу принес?! — прервала меня учительница на третьей строчке. Брови ее были приподняты.

Я подошел к ее столу и показал то, что у меня было.

— Ясно, — разочарованно сказала она. — Садись на место. Ребята, продолжайте!

Я сел за свою парту и надолго залип в размышлениях о том, как такое вообще могло со мной приключиться.

А пару месяцев спустя мы писали контрольную работу по математике. Ничего сложного — простые задачки на сложение, вычитание, умножение и деление. Но вот их формулировка меня сильно смутила. «Напишите ответ к следующим примерам», — было сказано перед каждым заданием.

— А что значит «к следующим»? — спросил я свою учительницу.

— Ничего не знаю, это контрольная! — ответила она мне.

Я еще немного подумал и решил, что этим словом она проверяет мою смекалку. И везде записывал ответ на одну единицу больше реального. Как бы следующее число. Где было четыре, я ставил пять. Где десять — одиннадцать. Учительница же в итоге поставила мне два. И отказалась исправить ее на тройку, следуя моему прекрасному в своей невинности принципу.

Также мне было крайне неприятно изучать мир по учебникам советской эпохи, выцветшие страницы которых кишели уродливыми иллюстрациями, одна хуже другой. Было видно, что советские пропагандисты-рисовальщики не постеснялись запустить свои руки под платья детских энциклопедий и художественных книг. Графическое непотребство их работ особенно сильно контрастировало с «Детской энциклопедией» издательства «Росмен». Эту книгу с прекрасными рисунками Джейн Эллиотт и Колина Кинга я получил на свой девятый день рождения. Я часто брал ее с собой в ванную комнату. Иногда я проводил там по два с лишним часа, изучая мир сквозь яркие цвета и контуры их изображений. Особенно мне нравилось рассматривать картинки далеких жарких стран. Я часто воображал, как однажды буду жить в собственном доме где-то близ океана и кокосовых пальм. В этом иллюзорном мире я скрывался от серости нашей квартиры и криков отца, который как раз в то время стал активно поощрять мое существование порциями безжалостной критики. Он регулярно вторгался в пространство моей комнаты, заставляя меня наблюдать за траекторией его психических припадков. Поэтому я использовал ванную как убежище, как возможность побыть наедине с собой, наслаждаясь теплом околоплодных вод коммунальной системы.

6

Я не ощущал особого комфорта в границах нашей квартиры. Поэтому все свое время я проводил сначала в школе, а затем во дворе, стремительно обрастая новыми знакомствами. Вскоре я заметил, что все мои сверстники воспринимали мир с подозрительной одинаковостью. Будто бы при рождении им всем раздали инструкцию по поведению. А я этот момент просто профукал. Стилистика моего мировосприятия была абсолютно иной. И поэтому я стал считать людей странными, а они — меня. Но я никогда не переходил в категорию отверженных из-за хорошего чувства юмора. Ведь если ты странный, тебе необходимо использовать юмор. Когда ты легко можешь рассмешить человека, он на многое закроет глаза.

К седьмому классу я окончательно понял, чего от меня хотели родители. Отец страстно и всерьез желал, чтобы я стал профессиональным футболистом. Чтобы я зарабатывал миллионы и поил его дорогим импортным пивом. Именно поэтому он записал меня в футбольную секцию сразу, как мне исполнилось восемь лет. Но я никогда не относился всерьез к футбольным тренировкам, воспринимая их как обычное хобби. А теперь отец стал требовать от меня прилагать больше усилий. Мама же отчаянно хотела от меня одного. Чтобы я был тихим и законопослушным человеком. Чтобы я окончил университет, а затем устроился на тихую офисную работу. И нашел себе такую же тихую жену, которая бы не позволила мне последовать за манящим ароматом наркотиков и алкоголя.

У меня же не было никаких желаний. Я очень долго с безучастной горечью слушал крики отца и наблюдал за маминым равнодушием ко всему происходящему. Я уже не мог почувствовать ее любовь через свою погрубевшую кожу. И в конце концов мой чувственный интерес к жизни угас. Я превратился в угрюмого ребенка, который не испытывал никаких эмоций, кроме тоски и тревоги. Ведь все то, что приводило моих сверстников почти что в экстаз, меня оставляло полностью безразличным. Ни купленные родителями сладости, ни внезапно отмененный урок в школе, ни забитые голы на футбольных тренировках — ничего из этого не вызывало у меня даже легкого чувства восторга. В какой-то момент я стал подумывать о самоубийстве. Но умирать мне не хотелось. Впрочем, как и жить. И поэтому я застрял где-то посередке между двумя этими состояниями, не решаясь сделать выбор. Я просто смирился со своим состоянием. И стал ждать будущего. В котором, как я надеялся, все должно было как-то наладиться.

А в шестнадцать лет до меня дошло — я несчастен, потому что невинен. Не в том смысле, что я не совершал плохих поступков, а в смысле, что я девственник. Я себя убедил, что секс каким-то образом активирует счастье. К тому же, в тот период некоторые из моих друзей стали делиться историями о том, как они познакомились со вселенной женских гениталий. Я понимал, что, возможно, их истории не были правдивы на сто процентов. Их ложь выдавали спутанные сюжеты их же рассказов. Тогда уже я заметил, что у мальчиков существует всего две основных стратегии, чтобы понравиться девочкам. Либо перевоплотиться в образ парня с альфа-повадками, либо стать приторно галантным. И у тебя едва ли получится их совмещать. Но я все равно слушал их истории со скрытым восхищением. И надеялся, что скоро придет и мое время.

Но оно все не приходило. За следующие два года я ни на шаг не продвинулся в этом деле. Я даже не поцеловался ни разу. Зато окончил школу и поступил в Педагогическую Академию. На географический факультет. География как наука меня особо не привлекала. Но на сайте этого факультета я обнаружил множество фотографий «сделанных преподавателями и студентами кафедры». На них были отображены манящие ландшафты Южной Америки, Африки и Австралии. И я почему-то наивно решил, что во время учебы нас обязательно свозят в эти увлекательные места и страны. Перед началом первого семестра я приобрел несколько общих тетрадей и новые плавки. Ну так, на всякий случай.