О прожитом с иронией. Часть вторая

Александр Махнёв, 2021

Книга «О прожитом с иронией» является продолжением иронических зарисовок прозаика Александра Махнёва. Сюжеты, временные рамки событий в повествованиях разные, но объединяет их лёгкий юмор, ирония, вызывающие улыбку и, конечно, способствующие хорошему настроению. А это главная задача подобного рода произведений, считает автор.

Удивительная история

Повесть

История забавная, она и грустная, и трогательная, и смешная. В ней много удивителъ ного.

Два абсолютно разных человека — опытный жёсткий оперативник и шагающий в неизвестность маленький человечек, не росточком, нет, душой маленький, — в то утро встретились. Встретились нелепо и, конечно, случайно. Провидение свело. Не оттолкнуло, не развело, а именно свело…

Ранняя осень. 1990 год. Подмосковный городок Энск

1.

Иван Егорович Коломиец удалялся от дома. Лицо сурово, голова гордо поднята. Шёл быстро и решительно. Но этой самой решительности хватило ровным счётом на квартал. У автобусной остановки притормозил, сел на лавочку и задумался. Не слишком ли громко он хлопнул дверью, и стоило ли психовать по пустякам. Впрочем, почему по пустякам. Супруга выставила мужа за дверь, и это можно считать пустяком?

Нет уж, позвольте, это не пустяк, это произвол. Он привстал, решительно стукнул рукой по лавочке.

Да, это произвол!

И вновь сел.

А может, не стоило спешить? Лариска не впервые устраивает подобные концерты, наверно, и на сей раз это просто бабья дурь. Может, она сейчас стоит у окна и смотрит, где там её непутёвый.

Коломиец вновь дёрнулся и даже глянул в сторону дома. Но с лавчонки не слез и рукой её больше не трогал. Лавка ни при чём, её из дому не гнали, стоит себе родимая и таких, как он, пускает задницу погреть и поразмышлять.

А что, собственно, произошло?

Ну, попросили его с работы, не выгнали, а именно попросили. Должность сократилась, и всё. Многим в эти перестроечные года пришлось покинуть насиженные места. Вот и их цех закрыли. И не важно, что Коломиец один из лучших в своей скромной профессии, изобретений куча, что-то есть эксклюзивное, дипломов дома пол-ящика. Это всё не важно. Всё, что они в своём кондитерском цеху изобретали, нынче из Франции, Турции, Италии и вообще из-за бугра прилетает. Порой вкуснее и дешевле. И это надо честно признать. Так что самое достойное нынче, кстати и доходное для их комбината, просто выпекать батоны да кирпичи серого хлеба — вот их участь, а всё иное побоку.

Иван Егорович глянул на часы.

Бог ты мой! Он уже три часа сидит на остановке.

Надо что-то решать. А что, собственно, решать? Выбор невелик — или с повинной домой, или в материну коммуналку.

Вспомнилось лицо благоверной, на этом лице было всё — ненависть, злость… слюни изо рта и голос, это не голос, это визг. Как она там кричала?

— Пошёл вон! Тунеядец, бездарь, импотент, убожество!!!

Точно так и кричала — импотент, убожество…

И что, к этой… надо возвращаться?

Ни за что!

Коломиец встал с лавочки и уже вполне уверенно двинулся в сторону дома мамаши, к родной коммуналке, к комнатке, где он родился и вырос. Хорошо хоть после смерти мамы хватило ума не продавать родное гнездилище, хотя Лариска требовала: дескать, кому комната нужна, вот если бы квартира, а то комната.

А вот шиш тебе!!!

С этой, пожалуй, единственно доброй за весь сегодняшний день мыслью он и шёл. Солнышко выглянуло из-за тучки, на душе стало комфортнее. Ничего, вся жизнь впереди. Дочурку только жаль, съест её Лариска. Но он в обиду…

Мысль завершить Коломиец не успел, чьё-то огромное тело сбило с ног. И уже падая, услышал:

— Стоять! Стрелять буду! Стоять!

Иван Егорович инстинктивно закрыл глаза, руками обхватил тело неизвестного. Они барахтались несколько минут. Затем раздался крик, стон, тело обмякло и сползло. Коломиец открыл глаза. Рядом на коленях стоял мужчина, в правой руке пистолет, а левой он уверенно надевал наручники на упавшего человека. Мужчина улыбнулся и даже, как показалось Коломийцу, подмигнул.

— Ну ты молодец, надо же такого бугая сломать.

Иван было попытался сказать, что не ломал он никого и вообще шёл в мамину коммуналку, но сказать ничего не мог, воздуха не хватало, он только тяжело дышал. Мужчина поднялся, отряхнул пыль с колен и протянул руку Коломийцу:

— Давай, дружок, поднимайся.

Иван тяжело встал, потряс головой, вытер рукой вспотевшее лицо. Рядом стоял милиционер, и, как в старых добрых приключенческих фильмах, вокруг толпились зеваки. Лежащий на земле мужчина зашевелился.

Тот, что был с пистолетом, повернулся к милиционеру.

— Лопахин, пока этот битюг не пришёл в себя, грузи. А Иванов, Иванов где?

Из толпы вывернулся второй милиционер.

— Здесь я, Сергей Петрович.

Оперативник с пистолетом, тот, кого милиционер назвал Сергеем Петровичем, нагнулся, в поисках оружия обстучал лежащего по телу.

— Хлопцы, грузите его.

Затем покрутил головой, словно кого-то искал, и остановил взгляд на Коломийце:

— А ты что ждёшь? Давай в машину.

Сказано было столь решительно, что Иван Егорович не посмел возразить. Он лишь протянул Сергею Петровичу почему-то оказавшуюся в руке кепку бугая.

— Вот…

Оперативник похлопал Ивана по плечу:

— Молодец! Пошли.

Через двадцать минут они были в районном отделении милиции. Дальше Коломиец лишь выполнял команды. Сказали сесть в коридоре, сел и сидел, пока не вызвали в кабинет. На двери кабинета висела табличка: «Старший оперуполномоченный Ломакин С. П.». Вызвали в кабинет. Сказали подпиши. Подписал. Что подписал, не читал, да и особо не интересовался, наверно, что-то нужное для милиции. Вновь отправили в коридор. Вновь, сидя на стуле, изучал табличку на двери — «Старший оперуполномоченный…».

Время к шести вечера.

Дверь кабинета приоткрылась, выглянул Ломакин.

— Что сидим? Пошли.

Коломиец встал и пошёл за Сергеем Петровичем. На втором этаже их ждал молодой паренёк.

— Что, вот этот?

Ломакин буркнул:

— А ты что, министра внутренних дел ждёшь? Другого не будет.

И уже обращаясь к Коломийцу, сказал:

— Понятым будешь. Ясно?

Иван Егорович кивнул. Про понятых он что-то слышал, вроде это люди, которые присутствуют при изъятии документов или каких вещей у преступников.

И уже смелее ответил:

— Ясно, товарищ начальник.

К семи вечера парень, звали его Павел, пожав руку, отпустил Ивана Егоровича:

— Спасибо за содействие органам. Всего доброго.

Коломиец вытер вдруг вспотевшую руку.

— И что, мне можно идти? А куда?

Паша пожал плечами:

— А куда хочешь, можешь к Ломакину спуститься.

Коломиец так и сделал. Спустился к кабинету с табличкой, тихонечко постучался. Ответа не последовало. Он присел на знакомый стул. Идти, не идти? Вновь поднялся, постучал в дверь, теперь громче.

— Ну, кто ещё там…

Ломакин выглянул в коридор.

— А… Это ты. Что нужно?

Иван Егорович растерянно посмотрел на Ломакина:

— Так это… Я пошёл?

Ломакин прищурившись посмотрел на Коломийца:

— Тебе что, ночевать негде?

Иван вздрогнул. Хороший нюх у оперативника. Но ответил бодро:

— Почему же негде. Есть где, есть и квартира, и дом, всё есть. Я просто подумал, вдруг вам ещё какая помощь потребуется. Я всегда готов.

Ломакин с явным подозрением смотрел на Коломийца.

— Помочь? Помочь-это хорошо. Давай-ка ты завтра к девяти подходи, разберёмся.

Иван Егорович улыбнулся:

— Я понял. Сергей Петрович, так я подойду? Ломакина в двери уже не было.

2.

В мамину коммуналку Коломиец добрался к восьми. По пути заскочил в гастроном, купил батон, кефир и шесть штук плавленых сырков. Большего при желании купить не мог-полки пусты. Вот и дом. Лифт, как всегда, не работал, так что на девятый этаж не дошёл, а дополз. Дверь комнаты почему-то оказалась открытой. Соседка, вечно опухшая от пьянства Алиска, прятала глаза, видно было, нашкодила. Шарить в чужих шкафах и комнатах эта дама умела.

Он устало посмотрел на Алису:

— Сергеевна, опять в комнату лазила? Я же просил, если что надо, ты спроси, может, что и дам. У мамы брать нечего, зачем ты лазишь?

Сергеевна что-то фыркнула и ушла к себе.

Тяжело вздохнув, Коломиец вошёл в комнату. Осмотрелся. Вроде все вещи на местах. Вот только тяжёлый запах алкоголя говорил о том, что соседка была здесь, причём совсем недавно.

Иван Егорович распахнул окно и как был, не снимая верхней одежды, плюхнулся на кровать. Закрыл глаза. Сон накатил быстро, и это не от усталости, просто родительский дом, атмосфера домашнего очага приняла его и успокоила. Успел ещё подумать: мама отругала бы, что в ботинках лёг…

Проснулся Коломиец в семь утра. По привычке было пошёл в туалетную комнату, а её-то и нет. Чертыхнулся, вспомнив вчерашние злоключения, и вышел на кухню. Соседка рано обычно на кухню не выходила, но сегодня будто ждала, дремала сидя у своего столика. Услышав скрип двери, встрепенулась:

— Доброе утречко, Иван Егорович. Как спалось? Надолго ли в гости?

Иван, не отвечая, прошёл в туалет. Сделал свои дела и в комнату, а это значит, опять через кухню.

И здесь Алиска — сидит, подперев руками грудь, улыбается и вновь с вопросом:

— Иван Егорович. Спрашиваю, как спалось? Надолго ли в гости?

Ну что ей сказать? Он пожал плечами:

— Надолго, Алиса Сергеевна.

В девять утра Коломиец был в милиции. Дежурный спросил, куда, мол, товарищ идём? Ответ прозвучал как пароль:

— Я к Ломакину.

В ответ отзыв:

— Ага! Проходи.

Иван подошёл к кабинету Ломакина, постучал в дверь, постучал довольно громко.

— Ну, кто ещё там…

Ломакин выглянул в коридор.

— Что нужно? Тьфу ты… Ты помочь обещал?

Иван кивнул.

— Заходи.

Иван Егорыч переступил порог кабинета. В помещении ничего за ночь не изменилось: небрежно разбросанные бумаги на столах, серые, уже далеко не прозрачные графины с позеленевшими стаканами, стулья, массивное кресло посреди комнаты, по углам два сейфа. Только запах табака был менее ядрёным, хозяин, видимо, проветрил кабинет, и ещё присутствовал аромат кофе.

Ломакин мотнул головой в сторону стула:

— Садись. Кофе будешь или, может, чай?

Коломиец кивнул:

— Буду. Кофе буду.

Кофе был хорош. Иван Егорович давненько такой напиток не потреблял. Лариска где-то ячменный суррогат покупала, им его и поила. Вспомнить тошно.

Оба наслаждались напитком, Ломакин причмокивал.

— На днях бизнесмен принёс. Настоящий! Эх, в магазины бы такой…

Коломиец вторил ему:

— Да уж, как говорится.

Ломакин посмотрел на Ивана Егоровича:

— Ещё?

И тот, расплывшись в улыбке, словно ждал приглашения посмаковать хороший напиток, кивнул:

— С удовольствием.

Ломакин налил кофе гостю и себя не забыл. Присел в кресло, крутанулся пару раз вокруг оси.

— Ну, рассказывай, Иван, как тебя там, Егорыч, что ли.

Коломиец насторожился:

— А что рассказывать?

Ломакин усмехнулся:

— А что, нечего? Ты же со вчерашнего дня как отмороженный ходишь и ко мне зачем-то пришёл. Нормальные люди на работу пошли, а ты в милицию. Давай. Давай, выкладывай, не ровен час, начальство вызовет и не поговорим.

В другое время Иван обиделся бы, дескать, какое тебе дело, товарищ Ломакин, до моих проблем, но на сей раз обиды не было. После скандала и хамства жены он должен был выговориться. И пусть батюшкой сегодня будет милиционер, что такого.

И он начал:

— Понимаете, Сергей Петрович, я инженер пищевой промышленности, женат, дочь есть, но вот…

На этом разговор и завершился. В дверь без стука заскочил милицейский чин в форме. Погоны Коломиец не рассмотрел.

— Сергей Петрович, на выезд, у нас грабёж-ювелирка.

Ломакин матюгнулся и, обращаясь к Коломийцу, махнул рукой:

— А я что говорил? Поговорить спокойно не дадут. Значит, так. Едешь со мной, по пути и пообщаемся.

Второй день его общения с милицейской братией был копия первого, с той разницей, что на него никто больше не падал. Сначала Коломиец вместе с оперативной группой ехал в машине, приехав к месту преступления, по команде Ломакина «вёл себя тише мыши». Устав сидеть, выходил потоптаться, но не далее пяти метров от автобуса, и вновь ожидал в машине. Затем пазик помчался, включив мигалку, на окраину города. Он, вцепившись в ручку впереди стоящего сиденья, как и оперативники, проклинал бездорожье. И когда Ломакин, вытащив пистолет, дал команду коллегам на выход, попытался тоже выйти, но услышал властное:

— Назад!

И вслед конкретную команду:

— Сидеть!

Собачья команда.

Был в детстве в их семье пёс, звали Тузиком, его и учили — «сидеть», «лежать», «рядом», «апорт» и прочее. Обидно, конечно, слышать собачью команду, но делать нечего, сидеть значит сидеть.

И он сидел.

Оперативники появились к семи вечера. Злые, недовольные. Ломакин через слово матюгался.

— На полчаса бы раньше, мать его… Взяли бы.

Кого, как, за что, Коломиец не понимал, а потому молчал, боясь попасть под горячую руку.

Автобус к отделению прибыл к девяти часам. Ломакин вышел первым.

— Парни, сдать оружие и по домам, завтра будем разбираться. Коломиец, где ты там! Выходи!

Услышав команду, обращённую к нему, Иван Егорович вздрогнул, руки сами потянулись вверх. Голос и интонации Ломакина завораживали. Коломиец выбрался из автобуса, потянулся, разминая косточки, затем присел на корточки.

Ломакин тут как тут.

— Далеко живёшь, Егорыч?

Коломиец поднялся:

— Да нет, не так чтобы далеко, но идти долго.

Сергей Петрович рассмеялся:

— Ответ вразумительный, надо бы записать, вполне в перестроечном стиле. Ладно, если не далеко, но долго, давай ко мне, я рядом живу, хоть к ночи по-человечески перекусим. Есть хочешь, Коломиец?

Иван Егорович кивнул.

3.

Через полчаса они были в квартире Ломакина. Пока Сергей Петрович накрывал стол, Иван изучал скромный быт старшего оперуполномоченного. Ничего примечательного, обычная подмосковная «двушка» в хрущёвке. Разве что в большой комнате на стене у обшарпанного дивана висела куча медалей. И все как показатели разносторонней физической подготовки хозяина: самбо, лёгкая атлетика, бокс, футбол и даже шашки. Висела парочка фотографий, видимо, родителей Сергея.

С кухни послышалось:

— Коломиец! Иван! Давай, ужин стынет.

Иван Егорович поспешил на голос.

Стол разносолами не баловал, и остывать было нечему — горячих блюд не было: три большие крупно порезанные луковицы, головка чеснока, шмат сала, чёрный хлеб и колечко колбасы, похоже, это была «Краковская». Посередине стояла литровая бутыль со слегка мутноватым содержимым, рядом два стакана.

Иван Егорыч с удивлением посмотрел на Ломакина, мол, где картофель фри, мясо по-французски, коньяк «Наполеон» и прочее.

Сергей намёк понял.

— Если лука мало, ещё подрежу.

Первый тост… Впрочем, тостов не было. Сергей налил граммов по сотне, сам выпил и Коломийцу чуть ли не влил содержимое в рот.

— Давай, давай, вот так её, родимую… вот так…

Коломиец поперхнулся. А Ломакин вторую порцию опрокинул и тянет бутыль к стакану Ивана.

— Давай, Ваня, давай…

К такой скорости Иван Егорович не привык, он вообще спиртное мало потреблял, разве что по праздникам, да и то грамм сто пятьдесят, не больше. А тут уже по четыреста накатили. Хотя нет, Егорыч на грудь принял меньше, он выпил два раза, а не три, как Сергей.

Выпив, закусили.

Минут через пятнадцать Коломиец почувствовал, жизнь налаживается, настроение поднялось и ему захотелось говорить.

На разговор потянуло и Ломакина. Он налил себе четвёртую порцию, посмотрел было на Ивана, однако махнул рукой, дескать, что с тебя взять, не пей, раз не лезет, и опрокинул стакан. Крякнул, занюхал куском хлеба, поднял указательный палец левой руки и, словно продолжая дружескую беседу, заговорил:

— Вот, Ваня, я и думаю…

Ивану Егоровичу было в этот момент так хорошо, ну так хорошо, что он не слышал своего нового друга, Иван блаженно улыбался и в мозгах формулировал, что же такое доброе и приятное он должен сказать этому замечательному человеку.

— Дорогой Сергей Петрович…

А Ломакин продолжает своё:

— Вот так, Ваня, мы и разошлись. А могли жить да жить, детей плодить, дачу завести, огород, а ещё лучше пивнушку купить: утром цистерну принял, к вечеру новую заказал — и народ доволен, у самого пена на губах, и деньги в кармане есть.

Иван Егорович наконец сформулировал мысль:

— Дорогой Сергей Петрович! Спасибо тебе, что приютил, обогрел, выслушал. Редкой ты души человек. Наверно, супруга любит тебя, детишки обожают. Как я тебе завидую, я…

Сергей Петрович насторожился. А кому он тут плакался, что жена ушла, детей нет и прочее? Но увидев блаженное лицо Ивана, понял: не слушал его Коломиец.

Ну и ладно, может, оно и к лучшему.

К полуночи Иван окосел окончательно, и с этим надо было что-то делать. Такси вызвать не получилось, тогда Ломакин, пользуясь служебным положением, вызвал оперативную машину и отвёз Коломийца домой.

На том дружеская вечеринка завершилась.

Проснулся Коломиец в час дня. Лежал он в маминой кровати и опять в обуви. Голова раскалывалась. Попытался было встать, но правая рука оказалась намертво прикована к постели. Он открыл глаза и увидел рядом расплывшуюся физиономию Алиски. Соседка своим большим и горячим телом лежала на его руке.

О боже! Что это?

Руку наконец удалось вытащить. Алиска проснулась.

— Иван Егорович? Доброе утро!

Иван свалился с кровати.

— Алиса Сергеевна, ты что делаешь в моей комнате?

Та, нимало не смутившись, села на кровати.

— Что? Это у вас, милок, надо спросить. Вчера ночью зашла поболтать, а вы меня в охапку да в кровать и давай лапать, я и прилегла.

Иван обхватил голову руками.

— О боже…

На этом трудности гуляки не закончились, его рвало, нестерпимо болела голова, руки тряслись. Лишь к вечеру ожил, помогли полстакана водки, что поднесла Алиска, доброй души человек, и горячий душ.

Так завершился третий день его холостяцкой жизни.

На четвёртый он уже в половине девятого сидел у кабинета Ломакина. Сергей Петрович пришёл к десяти, был зол и резок. И Иван попал под раздачу.

— Ты где вчера болтался? Заболел, так позвони, я тебя обыскался.

Ивану Егоровичу вновь захотелось поднять руки, мол, больше так не буду.

Крут, однако, Ломакин.

Вместе с тем где-то в глубине Ивановой души шевельнулась мыслишка: он что, в штате милиции состоит, зарплату получает? Он здесь никто и звать его никак. Сам подрядился помочь.

Эта, пожалуй, не слишком трезвая мыслишка заставила Ивана Егорыча густо покраснеть.

Ломакин тут же среагировал:

— То-то же! Давай заходи, поговорить надо.

Коломиец вслед за майором зашёл в кабинет и сел у стола.

Ломакин закрыл дверь на ключ, плюхнулся в кресло. Сделал парочку кругов на своём кресле-вертушке и, притормозив, уже с серьёзным видом посмотрел на Ивана:

— Егорыч, а я тебе вчера работу нашёл.

Увидев, как Коломиец встрепенулся, поднял руки:

— Не спеши. В органы тебя не возьмут, староват, хотя если по мне, рад бы видеть тебя в сотрудниках, человек ты обязательный, хороший, непьющий…

Сказав «непьющий», Сергей Петрович ухмыльнулся.

— А что, точно. Но работать ты будешь на мясокомбинате, инженером по научной организации труда. Работа, как говорят, не бей лежачего, при мясе, котлетах и прочем… Что нахмурился. Я уже с директором договорился. Через четыре дня, в понедельник и выходи. Что-то не нравится?

Иван опустил голову. А Ломакин опять за своё:

— Ты и нам мясо будешь приносить, директор не возражает, а мы ему поможем, если надо — защитим.

По реакции Ивана Сергей Петрович понял: надо человеку дать время подумать.

— Ладно, Егорыч, об этом позднее поговорим. А сейчас просьба к тебе. Очень серьёзная просьба. Надо органам помочь.

Коломиец встрепенулся.

Ломакин улыбнулся:

— Вот и молодец, ожил. Слушай сюда. Вчера взяли мы одного человечка, серьёзный мужчина. Грешков за ним много, но самое главное, он воровской общак унёс, деньги, ценности и прочее, суммы бешеные. За этот общак за ним и воры охотятся. Так что между двух огней мужик. И вот что мы решили. Подсадить к нему своего человека, может, что и расскажет. Пока он один в камере. А вот кого подсадным сделать, непонятно. Своих опасно, расколет в момент, человек опытный; заказать специалиста в других отделах-это время, а сам понимаешь, время-те же деньги. Вот я и подумал, а если ты посидишь с ним пару деньков? А что, человек ты посторонний, придумывать биографию не надо, ты Иваном и останешься, а по мелочам переговорим, главное-твоё согласие на операцию.

Услышав слово «операция», Иван кивнул сразу:

— Готов, Сергей Петрович, спасибо за доверие.

Ломакин с подозрением посмотрел на Коломийца:

— И что, вот так сразу и готов? Ну-ка встань.

Он обошёл Ивана, подёргал за рукава пиджака.

— Не годится. Не готов ты.

Коломиец возмутился:

— Что значит «не готов»? Я готов, ты только подскажи что и как, а уж фантазии у меня хватит.

Сергей Петрович махнул рукой:

— Ладно, будь что будет. На себя беру. Пока там начальство согласует…

Он вновь подошёл к Ивану, с силой рванул рукав пиджака, оторвав его. Отошёл в сторонку. Зашёл к Ивану с тыла, взяв за полы пиджака, разорвал чуть ли не до плеч. Отошёл на полметра.

— Надо бы лицо подправить.

Пока Ваня размышлял, как это в милиции лица подправляют, Ломакин, крякнув, с силой ударил Коломийца кулаком в скулу. Тот лишь ойкнул и схватился за щеку.

Одним словом, в течение пятнадцати минут оперативник приводил Ивана в состояние, соответствующее легенде. А легенда была такова. Работник хлебокомбината Иван Коломиец пришёл домой подвыпившим и застал жену с любовником. Разборки были недолгими — обоих порешил топором. По вызову соседей приехали менты и забрали убийцу. Убийца ничего не помнил, был сильно пьян.

Иван Егорович поначалу переживал за пиджак, затем чуть не заплакал, получив синяк, а когда услышал, что он хоть и по легенде, но убийца, совсем загрустил. Однако отступать некуда: пиджак порван, фейс разбит. В довершение Ломакин заставил его выпить сто граммов водки.

И это был последний штрих к портрету убийцы.

4.

В камеру Коломийца бросили настолько красиво и эффектно, что даже старый вор Кремнёв, по кличке Кремень, возмутился. Он поднял Ивана Егоровича, усадил на нары. Сам сел на соседние.

— Что за люди. Ублюдки, и всё тут. За что они тебя так отделали?

Иван упал на цементный пол неудачно, и к синяку на скуле добавилась расцарапанная рука. Но не это главное. Весь облик новоявленного арестанта был по-настоящему мученическим, и это разжалобило вора.

— Рассказывай, что случилось.

Иван Егорович, ни слова не говоря, лёг, свернулся калачиком и сделал вид, что спит. Он посчитал, что пауза сейчас просто необходима. Держал эту паузу недолго, минут тридцать, затем, всем видом показывая, что ему неимоверно больно, попытался сесть, но неудачно и вновь грохнулся на пол. Кремень встать сокамернику не помогал, просто наблюдал, что тот делает. Наконец Коломиец сел, мутным взглядом повёл по сторонам, увидев соседа, криво улыбнулся:

— Здравствуйте, меня Иваном зовут.

Тот кивнул:

— Иван, значит, Иван. Так что случилось, Ваня?

Иван Егорович обхватил лицо руками:

— Ничего хорошего. Лариску я убил и хахаля её, вот так.

Кремень ухмыльнулся:

— И что, без крови никак?

Коломиец, вновь сделав мученическим лицо, повернулся к соседу:

— Да откуда я знаю, может, и можно было, но, когда я их в кровати увидел, в голове что-то перевернулось, к тому же крепко выпившим был. Как, что-ничего не помню. Помню, как менты били, как в машине везли.

Кремень развёл руки в стороны:

— Вышак ты заработал, парень. Готовься.

Иван так вошёл в роль, что из его глаз реально брызнули слёзы. Он вскочил на ноги:

— Это что же, высшая мера?

— А то ж!

Коломиец покачнулся всем телом, упал на нары, вновь повернулся к стене.

Тишина.

Спустя, наверно, час нары под соседом заскрипели, он поднялся, прошёл к маленькому столику у стены, налил в кружку воды, жадно выпил. Вновь сел на нары.

— Тебе, парень, хорошего адвоката надо, без этого никак, засудят, это у них просто делается, может, ещё какой висяк подвесят, какая разница, скольких замочил, двоих, троих… а у них статистика…

Коломиец сел на нары:

— Это больших денег стоит, где я их возьму.

Он посмотрел в глаза Кремню, показалось, есть в мутных гляделках вора что-то человеческое. Подумал, это хорошо, может, предложит помощь.

Но когда через пару минут вновь глянул на вора, ничего, кроме иронической ухмылки на лице и полного равнодушия в глазах, не увидел.

Ладно, подождём.

Принесли ужин. Иван и не прикоснулся к баланде. Вновь прилёг, теперь уже лицом к нарам соседа. Больше они не разговаривали.

Ночь.

Ухом Иван уловил скрежет замка. Две тени ворвались в камеру, и на соседних нарах завязалась молчаливая борьба. Слышалось лишь затруднённое дыхание вперемешку с матом. Затем кто-то вскрикнул, чьё-то тело сползло на пол.

На нарах борьба продолжалась.

Иван сжался в комок и словно прирос к стене. Сердце не то чтобы в пятки ушло, оно выскочило и бежит к железной двери. Зубы отстукивают барабанную дробь.

Вдруг мат, приглушённый крик и тишина. Через минуту послышался тихий голос:

— Иван… Слышишь, Ваня…

Коломиец понял: это голос Кремня. Он тихонько поднялся с нар и осторожно, стараясь не наступить на лежащие тела, подошёл к сокамернику. Кремень лежал в неестественной позе, голова запрокинута, лицо залито кровью, обе руки у горла. Он пытался что-то говорить.

— Иван…

Коломиец с опаской наклонился к лицу Кремня:

— Я здесь.

Кремень чуть шевельнулся, по его рукам струилась кровь.

— Будут тебе деньги, большие деньги, только ты свяжись с человеком, найди способ… Белов, Белый, его знают. Через адвоката Сергеева… Скажи ему… Дом с голубятней на крыше, снаружи две доски, он поймёт. Повтори…

Путаясь, Иван повторил.

— Ещё раз повтори…

Иван вновь, теперь уже чётко, произнёс:

— Белов, Белый. Через Сергеева… Дом с голубятней на крыше, снаружи две доски… Правильно? Слышишь…

Кремнёв молчал.

Ивану Егоровичу по-настоящему стало страшно. Он понял: на его глазах развернулась свирепая, кровавая драма, и все её участники мертвы. Он вскочил, схватился за голову, пронзительным голосом закричал…

Очнулся Коломиец от резкого запаха нашатыря. Открыл глаза, покрутил головой. Машина, мигалки, и он на кресле уазика, рядом Ломакин.

— Ну, слава богу, жив. А я думал, ты четвёртый…

Сознание понемногу возвращалось к Коломийцу. Как в чёрно-белом кино крутились кадры: камера, нары, Кремень, тени, шум и три трупа, а ещё шёпот вора-Белый, Сергеев, дом с голубятней.

Послышался голос Ломакина:

— Иван Егорович, сейчас в больницу, потом домой. Всё забудь, всё нормально.

Иван сел на сиденье, потряс головой, крепко сжал виски руками.

— Я в норме, Сергей Петрович, в норме. Мне нужно домой.

Дома он был уже спустя полчаса. Ломакин проводил до двери.

— Ваня, ты спи, а я утром заскочу, хорошо? Всё, вон тебя Алиска ждёт.

Иван уже вполне пришёл в себя, вошёл в квартиру и сразу к Алисе.

— Сергеевна, налей сто граммов. Верну, ты меня знаешь.

Полстакана водки коренным образом подправили пошатнувшееся было здоровье, а главное, психику. Махнув не закусывая, Иван крякнул, как Ломакин в день их знакомства за столом, и посмотрел на Алиску.

— Алиса, что нового?

Та зарделась, видимо, не ожидая такого внимания.

— Что нового? Твоя приходила, вон чемодан принесла. Сказала, чтобы на её очи не появлялся. А ещё…

Но Иван не слышал, он уже был в своей комнате. Заперся. Лёг на кровать, прикрыл глаза. Камерные видения надо было отбросить, а потому он постарался сосредоточиться на чём-то хорошем.

Мама…

Да. Мама… Заснул мгновенно, но это был не сон, скорее это было пьяное забытьё, и места матери в нём не было, перед глазами вновь камера, Кремень, испускающий дух. Очнулся спустя час в холодном поту, с дрожащими руками. Поднялся, взял графин с водой вылил полграфина на голову. Вроде отпустило.

Мама…

Встал, подошёл к старому шифоньеру, достал мамкину шкатулку. Не пересматривал её вечность. Ага, вот фотографии, бездумно покрутил, повертел стопки писем.

Стоп! А это чьи письма, он их и не открывал. Быстро разорвал нитки, которыми была скручена пачка писем с незнакомым почерком. Прочёл одно письмо, тут же схватил другое, прочёл, третье…

Бог мой, оказывается, у мамы есть сестра, и живёт эта сестра во Франции, и она, судя по письмам, неоднократно звала мать к себе. А он и не знал о существовании родного человека за границей.

Интересно.

Пьяная пелена слетела, он протрезвел, и Кремень уже не вязался в памяти.

Франция! Да, он не прочь побывать в этой стране — Елисейские Поля, Эйфелева башня, французское вино. А кондитерка, какие во Франции изыски — круассаны, капкейк с кремом ганаш, киш лорен со шпинатом, яблочный сорбет, эклеры с заварным кремом, шоколадные трюфеля и так далее…

Мечтая о Париже, Иван пересматривал письма. Ага! Вот и телефон тётушки. Отложил письмо с телефоном и адресом в сторонку, авось пригодится. Аккуратно сложил письма, фотографии, разную мелочёвку в шкатулку, закрыл её и поставил на место.

Вновь прилёг на кровать, прикрыл глаза.

И тут же хорошие, добрые мысли ушли вместе с мамиными письмами в шифоньер, а в голову вновь полезла гадость — камера, Кремень, три трупа. Опять бросило в дрожь: Белов, Белый. Сергеев… Дом с голубятней на крыше, снаружи две доски…

Коломиец повернулся на бок, крепко зажмурил глаза, может, удастся заснуть. И вдруг его словно подбросило.

Дом с голубятней! Это же мамин дом. Дом, где он сейчас находится.

Да нет, быть такого не может.

И всё же…

Коломиец поднялся, сел на кровати, размышляя, что же предпринять. Где-то совсем рядышком, возможно, лежат большие деньги, пусть и бандитские, но всё же деньги. Иван знал свой характер, слабоват он был на принятие правильных решений, да, это так, но абсолютная безнадёга нынешней жизни заставила действовать. Он подошёл к зеркалу — вроде прилично выглядит. Оделся. На цыпочках вышел в коридор, достал фонарик, на дворе ночь, и вышел из квартиры. Как забраться в голубятню, Коломиец знал с малых лет, впрочем, всё его дворовое поколение прошло через это чудесное место, но в конце восьмидесятых разгромили голубятню, голуби исчезли, сама голубятня покосилась, пол прогнил, однако стены пока держались. А вдруг это место, о котором говорил Кремень.

Добираясь к голубятне, несколько раз рисковал сломать шею, но всё же добрался и даже внутрь влез. Освоился, разобрался, что к чему, собственно, что тут разбираться, всё знакомо с детства, ничего не изменилось. Выглянув в окошко с тыльной стороны, нащупал легко отводимые в сторону доски. Ага, вот они. Только подлезть к ним проблема. Но если постараться…

И он постарался.

За досками в небольшой нише лежал саквояж, втащить его в голубятню было трудно, но и здесь он сдюжил. Открыл саквояж. То, что Коломиец увидел, было бомбой — золотые изделия, пачки денег, много пачек, вновь драгоценности. Лицо Ивана покрылось испариной, руки тряслись, ноги вдруг подкосились. Он присел на пол, но взгляд от содержимого саквояжа не отрывал. А мозг тем временем работал чётко — надо взять немного денег и уйти. Уйти, положив саквояж на место, зачистив следы своего пребывания здесь, и бегом к Ломакину, мол, вспомнил последние слова вора.

Он так и сделал.

Схватил пачку, ковырнул пальцем-доллары, не считая сунул за пазуху. Затем постарался уничтожить свои следы. Это было трудно, но и здесь он очень постарался.

К Ломакину не бегал, просто позвонил и сказал, что вспомнил последние слова Кремня.

Тот матюгнулся.

— Раньше не мог позвонить? Ладно, будем искать, давай, до завтра.

В отделение Иван пришёл в десять часов утра и встретил в кабинете не майора-оперативника, а настоящего победителя с горящими глазами и гордой улыбкой. Рядом с Ломакиным в кабинете сидели два полковника, видимо начальство.

Увидев Коломийца, Сергей Петрович буквально втянул его в кабинет.

— Вот, товарищи, представляю, тот самый подсадной, что общак Кремня нашёл.

И обратился к Ивану:

— Проси что хочешь, здесь товарищи из центра, все вопросы решим. Проси.

Иван просить ничего не стал, просто пожал плечами, словно и не понимал, о чём речь.

— Не хочешь? Ладно, мы сами что-нибудь придумаем. Ты давай, посиди пока в коридоре, потом потолкуем.

Иван знал, что такое «пока посиди», но смиренно вышел в коридор. Вздохнул, прикрыл глаза.

Что просить, он уже знал.

5.

Заграничный паспорт и возможность выехать во Францию милицейское начальство выправило в два дня. Иван созвонился с французской тётушкой, та была жива, здорова и весьма обрадовалась звонку племянника. Ломакин с билетом до Парижа помог.

В столицу Франции россиянин Коломиец летел в бизнес-классе на «Боинге», летел, а на языке почему-то вертелась фраза: «Лечу как фанера над Парижем».

Фанера не фанера, но самолёт в аэропорт Орли прибыл чётко по расписанию. Встретила племяша сама тётушка, обняла, поплакала для порядка, посадила в «Мерседес», и они тронулись. Тётушка что-то расспрашивала, сама рассказывала, опять плакала, а Иван, прикрыв глаза, глупо улыбался и почему-то в голове по-прежнему крутилась мысль о фанере над Парижем.

Тётушка забеспокоилась:

— Ванечка, очнись, что с тобой?

Коломиец открыл глаза, повернулся к тётке.

— Тётя Луиза, я вот всё время думаю, откуда родилась фраза «…как фанера над Парижем».

Тётка с удивлением посмотрела на племянника — ну да, из советской неволи уехал, и о чём этот человек может ещё размышлять. Она понимающе кивнула, обняла племяша за плечи, горестно вздохнула.

— Ванечка, всё позади, ты со мной рядышком, ни о какой фанере не думай, всё будет в порядке.

А Иван всё о своём:

— Да вы не поняли, просто весь мозг в самолёте проела эта фраза о фанере…

Луиза улыбнулась.

— Да, вы, русские, загадочные люди. Вот и пойми, при чём здесь фанера. Вообще-то рассказывают, что в начале века, это был, по-моему, 1908 год, французский авиатор неудачно завершил показательный полёт: врезался в Эйфелеву башню и погиб. После этого события ваш меньшевик Мартов написал в «Искре», что царский режим «летит к своей гибели так же быстро, как господин Фаньер над Парижем». В среде рабочих эту фразу восприняли немного в другом виде, заменив фамилию авиатора на фанеру. С тех пор и говорят: «пролетел как фанера над Парижем». Есть и другие версии. Что, тебе все рассказать?

Но Ивану и одной было достаточно. Эта грёбаная фанера тут же выскочила из головы, освободив какую-то ячейку памяти для более важных событий и дел. И память включилась в работу. Во-первых, он услышал от тётушки о загадочности русского человека. Ага, значит, она себя русской уже не считает, быстро же у этих эмигрантов русскость проходит, заелись круассанами… Во-вторых, грамотная у него тётушка, раз так лихо растолковала про лётчика. В-третьих…

В-третьих, он уже рассудить не успел. Мерс остановился.

— Ванечка, приехали. Выходим.

Новая жизнь, новые впечатления закрутили Коломийца. Первую неделю тётушка Луиза сама знакомила его с Парижем, затем приставила гида-переводчика, периодически контролируя навык языкового общения племянника. Через месяц Иван вполне сносно мог разговаривать по-французски. О возвращении на родину Коломиец и не помышлял. Тётушка через юристов позаботилась о получении Иваном постоянной визы по уходу за престарелой родственницей, так что с этим было всё понятно, а главное, законно. Оставалось решить, чем Ивану заняться в этой замечательной стране. И речь не о деньгах, тётушка его богата, да и Иван не пустым приехал к родне. Но без работы Коломиец увядал.

Спустя месяц он нашёл работу, причём нашёл сам, без тёткиных подсказок. И работа эта была как раз той, к которой стремились и его душа, и руки.

Он кондитер!

Конечно, по образованию инженер пищевой промышленности, но то по диплому, а по жизни он увлечённый мастер кондитерского производства, к этим круассанам и булочкам и прочему тянутся его руки, сердечко успокаивается, а душа радуется, видя, как люди поглощают сделанную им красоту.

На первом этаже дома, где жила тётушка, была маленькая пекарня, конечно, он не мог обойти это ароматное и приятное заведение. Иван частенько заходил выпить кофе, съесть пирожное. Познакомился с хозяином. Имя у парня незамысловатое, вполне французское — Пьер. Напроситься на работу Иван не смел, но порассуждать о вкусах он и умел, и желал. И вот Пьер предложил ему поработать. Не из жалости к бедолаге, просто разбегался у него народ, это же не СССР, это Франция — не хочу трудиться за гроши, уволюсь, и никакой профсоюз не воспротивится.

Иван с радостью принял предложение.

* * *

Тем временем канул в Лету Советский Союз, разбежались союзные республики, бульдозером промчались по обломкам Советов лихие девяностые.

Много чего произошло.

Майор Ломакин до подполковника не дослужился. Вышел в отставку. Бизнесом заняться не смог, так и проживал на крошечную пенсию, иногда находил подработку, а получив деньги, пропивал и вновь тосковал в своей «двушке».

На дворе двухтысячный год, ранняя весна.

И вот однажды утром в квартиру Ломакина кто-то постучал. Сергей Петрович в это время с тоской рассматривал посиневшую сосиску в холодильнике и краюху хлеба на тарелке.

— Не заперто, кто там!

В дверь вошёл импозантный человек в лёгком плаще. Обличье показалось Ломакину знакомым.

— Вы по какому вопросу? Свет вырубать пришли? Не позволю!

Человек улыбнулся, смахнул крошки с табурета и, небрежно сбросив плащ, сел к столу.

— Да, Сергей Петрович, постарел, здорово тебя жизнь поистрепала. А мечтал ведь дачу завести, огород, а ещё лучше пивнушку купить: утром цистерну принял, к вечеру новую заказал — и народ доволен, у самого пена на губах, и деньги в кармане есть.

Ломакин плюхнулся от неожиданности на стул.

— Коломиец? Да не может быть. Ты же в Париж слинял. Меня весь главк из-за тебя поедом полгода ел, чуть из органов не попёрли. Благо выяснилось, что ты за больной старухой там присматривал…

Потом, будто что-то вспомнив, Сергей Петрович обхватил руками стол и, прищурившись, злобно посмотрел на Ивана:

— Так ты сдаваться пришёл? Я-то знаю, кто тогда у Кремня в сумке порылся. Не дурак! Что-то стырил, а сумку спрятал. Ну, так было? А? Что молчишь?

Коломиец скинул улыбку с лица. Так же обхватил стол руками.

— Хорош, Петрович! Я по делу к тебе. Всё расскажу. За все десять лет отчитаюсь и о деньгах расскажу. Ты вот что, оденься приличнее, я в машине внизу жду. Поговорить надо.

Он встал, накинул плащ и лёгкой походкой устремился к двери.

Ломакин в себя так ещё и не пришёл. Сбросив пелену с глаз, мотнул головой, затем пошарил рукой под столом, вытащил оттуда полупустую бутылку водки. Усмехнулся, руки не голова, руки знают места потаённые. Приложил бутыль, как горнист, к губам, занюхал сосиской и через десять минут был у подъезда.

Дверца беленькой «Ауди» услужливо открылась. За рулём машины сидела симпатичная девушка, Коломиец разместился на заднем сиденье.

— Садитесь, Сергей Петрович.

Он кивнул в сторону девушки.

— Это дочь моя, Светлана, знакомьтесь.

Через полтора часа они были в столице. Остановились у небольшого ресторанчика на юге Москвы. Коломийца явно здесь ждали. Он, по-хозяйски распахнув дверь, прошёл в ресторан. Человек в белоснежной сорочке встретил гостей, провёл к сервированному столу в центре зала.

Иван Егорович дружески приобнял Ломакина.

— Садись, Петрович. Такими разносолами, что ты меня тогда в девяностом потчевал, угостить не могу. Хотя и «Краковской» хотелось бы, и самогонки. Но, думаю, сегодня этот стол нас насытит.

Да уж! Изыском стол блистал. Здесь было всё, что душа пожелает. А душа Петровича немедленно желала грамм сто пятьдесят виски. Коломиец понял его состояние, налил спиртное в стаканы, дочери плеснул минералку.

— За встречу!!!

Затем ещё и ещё.

Пили много и молча, и не пьянели. Насытившись, Коломиец отставил стакан.

— А вот теперь, Сергей, слушай.

Рассказ Ивана Егоровича был долгим, всё же десять лет за плечами, и всё это время они не виделись. Рассказал он, что тётушка ушла в мир иной. Бывшая жёнушка на Украину к родне перебралась. Светлану он сумел вытащить во Францию. Горбатился как чёрт, сумел выстроить бизнес, в предместьях Парижа открыл сеть кафешек, его кулинарные изыски стали заметны и востребованы. Так что всё было в шоколаде.

Но вот родины не хватало, и он вернулся. Вернулся недавно, но, когда с деньгами человек, всё можно делать быстро, сумел он и в Москве развернуться.

— Этот ресторанчик мой, Сергей Петрович, и цех кондитерский здесь же. Поутру продукцию расхватывают, этим уже Светик управляет. Она у меня молодец, талант. А бандитские деньги я перевёл трём детским домам, сумма немалая была. Вот такие дела.

Ломакин исповедь некогда случайного своего знакомого слушал, открыв рот. Всё, что рассказывал Коломиец, казалось ему сном. Наконец Иван выговорился. Они помолчали. Ломакин налил виски в стакан, с тоской глянул на пожилого самодовольного французского гуся, в прошлом затюканного, трусливого и вечно сомневающегося человечка.

Глотнул вискаря.

— Всё это хорошо, а я здесь при чём?

Коломиец также плеснул себе виски.

— А ты что, мечту свою забыл? Пивнушку купить: утром цистерну принял, к вечеру новую заказал-и народ доволен, у самого пена на губах, и деньги в кармане есть. Забыл? Вот я тебе и предлагаю. Не пивнушку, конечно. Управляющим поработать в этом ресторане. Хату купим рядышком. Человек ты твёрдый, при деле пить перестанешь. Помнишь, ты меня непьющим назвал…

Он звонко рассмеялся. На голос хозяина откликнулся официант:

— Чего изволите, Иван Егорович?

Коломиец, повернувшись к халдею, лишь рукой повёл, дескать, не мешай.

— Что, Петрович, поработаем…

Но лица Ломакина он и не увидел. Опустив голову на руки, Сергей Петрович лишь вздрагивал всем телом. То была истерика. Нормальная мужская истерика.

Бывает иногда такое.

* * *

Это удивительная история.

Два абсолютно разных человека — опытный жёсткий оперативник и топающий в неизвестность маленький человечек, нет, не росточком, душой маленький и забитый человечек, — именно в то утро встретились так нелепо и, конечно, случайно. Провидение свело. Не оттолкнуло, не развело, а именно свело.

Сколько они тогда были вместе — три… четыре… пять дней? Пожалуй, да.

Всего-то!

А ведь не забыли ту встречу. Иван каждый день помнил своего случайного товарища, его силу, опеку, знал, что обязательно отблагодарит его. И Ломакин не забыл Коломийца. Он совершенно чётко и быстро понял, что именно это забитое существо дёрнуло из сумки Кремня деньги. Узнать было несложно. Снял отпечатки пальцев на кейсе и сравнил с отпечатками на чашке в своём кабинете. Они! Но не сдал Егорыча. Подумал седой головой опытный опер, не обеднеет бандитский мир, а хороший человек, может, в жизни и поднимется.

Так и случилось — эта история получила продолжение.

Хотелось как в сказке её завершить: «И стали они жить-поживать и добро наживать…» Но нет, то была новая Россия, и двухтысячные были сложными. Но что им, этим людям, какие-то трудности, позади куча преград, трудных дорог, и впереди путь тернист, но они упорные, битые мужики, и дорога им только вперёд.

А иначе не выживешь.