Журнал «Рассказы». Почём мечта поэта?

Александр Матюхин, 2023

Природа приоткрыла для человечества завесу своих тайн, а вместе с тем претворила в жизнь давнюю фантазию: творческая энергия теперь ценный материальный ресурс. То, что раньше считалось сакральным, отныне измеряется в КПД или в стоимости причинённого ущерба. Вот в Санкт-Петербурге в местах скопления остаточной творческой энергии реальность трещит по швам, открывая путь в наш мир таин-ственным обитателям изнанки. В пригороде столицы людские таланты продаются и покупаются, словно джинса на чёрном рынке. А где-то не-подалёку на современных конвейерах творческие муки преобразуется в продукты питания и горючие материалы.

Дарина Стрельченко

Осинён

Заслышав крики, Федор поднялся из-за стола, потянулся, разминая спину. Подошел к окну. По асфальту шагали двое конвойных, между ним брел человек в сером. «Из наших, — нервно, с досадой подумал Федор. — А все туда же».

Он отодвинул шпингалет, приоткрыл форточку. В комнату ворвался стылый зимний ветер, а с ним — многоголосый рев. Граждане высовывались из окон, трясли транспарантами, свистели и выли. Дети размахивали флажками.

— Осинён! Осинён, с-скотина!

«Так еще и осинён!» — ахнул Федор, схватил прислоненный к стене флаг и распахнул окно. Принялся махать, реветь так, что ледяным огнем продирало легкие:

— Осинён! Осинён, скотина!

Крик волной катился вслед конвою, рикошетя от заборов и стен. Когда солдаты и осиненный свернули за угол, голоса и флаги с минуту колыхались над улицей, а затем, словно улитки, втянулись в жилые ячейки. Федор тоже убрал свой флаг, закрыл окно. Понял, что продрог, и бросил в камин два брикета — поменьше, полегче. Оглядел, оценивая, стопку топлива: до конца месяца с лихвой. Можно даже слегка шикануть, за «Крылья грусти» и топлива, и перловки, и специй подвезли полторы нормы.

Завернувшись в халат, Федор вернулся к печатной машинке. Привычно заломило поясницу; он потер друг о друга ладони, подул на пальцы, занес их над клавишами. Что у нас там?.. «Готовы к выстрелам в свою судьбу». Звучит хорошо, звучит народно! Но что, если добавить туда вот эту сцену — с конвоем, с рукоплесканиями и флажками из окон, с ревом и гулом? Прекрасно. Очень хорошо выйдет… Очень правильно.

Он принялся печатать, забыв про поясницу, про смог, не обращая внимания на «Марш Терновника», доносившийся от соседей.

На секунду представил себя там — внизу, на улице, между закованных в шинели конвойных. По спине пробежали мурашки; Федор сглотнул, защелкал с удвоенной скоростью, не заботясь ни об ошибках, ни о ежечасных упражнениях для остроты зрения. Этот крик над улицей, знамена, скрывавшие лица; и окна, и флаги, и это море серого полотна, как зеркало не то асфальта, не то неба. И ледяной крик в горле, и лютое осуждение, и мурашки, и чужие руки, сжавшие локти…

«Его вели между домов, между высоких стен, от которых эхом отражались крики. Он шел, опустив голову, и, казалось, высматривал в трещинах асфальта оправдание для себя или причины, побудившие, помутившие его на столь безумное и столь страшное. Под локтевым сгибом, откликаясь на впившиеся пальцы, пульсировала кровь — яростными толчками. Левой лопаткой он очень ясно ощущал приставленный штык. Горели щеки, хотелось пить. Он втягивал воздух — тот проходил через легкие, резко пах газами и землей. Все внутри обострилось: все его восприятие, мысли и нервы. И так податливо, так легко и ловко двигалось тело, так отчетливо напоминало, что оно живое, в преддверии позорного, скорого конца…»

Конец ознакомительного фрагмента.