Судьба русского солдата

Александр Лысёв, 2017

Почти семьдесят лет спустя после окончания боёв Великой Отечественной войны до сих пор остаются не преданными земле многие её солдаты. До сих пор велик список пропавших без вести. В наши дни поисковики-энтузиасты находят под Ленинградом останки бойца, защищавшего город от гитлеровских захватчиков. Профессиональный историк Алексей Златков, начав поиски на основе скупой информации из уцелевшего солдатского медальона, восстанавливает память о бойце, отдавшем свою жизнь за Родину. Артиллерист Фёдор Кровлев, участник Первой мировой и Гражданской войн, добровольно ушёл в 1941 году на фронт в составе частей народного ополчения. Узнав о его непростой судьбе, историк понимает, что в любые времена и при любых обстоятельствах в России есть люди, для которых самопожертвование, порядочность и долг перед Родиной составляют основу существования. Книга написана по реальной биографии советского солдата.

Глава 1

Артиллерия работала по квадратам. Били всеми калибрами. Одиночный огонь, начавшийся совсем недавно как дежурный и беспокоящий, неожиданно превратился в шквальный огневой налёт. Гулкие удары рождались где-то далеко в глубине немецких позиций. Вспышек было практически не видно — стреляли с закрытых позиций. Зато почти сразу вслед за ударами воздух наполнял протяжный вой пролетающих в сторону залива раскалённых кусков металла. Спустя четверть часа грохотало, казалось, уже по всему плацдарму. Со свистом проходили над головой снаряды полевой артиллерии. Громовыми всполохами со стоном и рёвом прочерчивали низкую прибрежную облачность летнего утра тяжёлые «чемоданы» крупных калибров. Такого не случалось уже давно. Обстреливали и передний край, и цели в ближайшем тылу. Впрочем, тут весь тыл был ближайшим. Бегущий огневой вал на достаточно широком участке фронта, оставляя за собой череду разрывов, прокатился почти во всю глубину «Ораниенбаумского пятачка». И практически сразу пошёл обратно, снова к переднему краю. Моментально всё заволокло дымом и гарью. Не успевала оседать вывороченная земля с остатками скошенного кустарника и редких уцелевших до сих пор деревьев. И тут же сохранившиеся нетронутыми промежутки продолжали рвать и рвать всё новые и новые всполохи артогня.

Где-то вдалеке, за пару десятков километров севернее, в районе Ораниенбаумского порта прогремел чудовищной силы взрыв — по всей видимости, взлетела на воздух одна из барж с боеприпасами, пришедшая накануне из Кронштадта. И тут же совсем рядом накрыло вынесенные вперёд позиции нашего боевого охранения. Цепочка разрывов пробежала точно по траншее первой линии. Высоко подлетели брёвна наката — разметало какой-то блиндаж, кажется, ротного опорного пункта. По крайней мере, попадание было примерно туда, где он располагался. Что-то чадно разгоралось у обороняющихся за ближайшим холмом. Отсюда, с нейтральной полосы, было не видно, во что попали, но судя по чёрному шлейфу, горели какие-то нефтепродукты. Дым заволакивал окрестности, заползая в низину, по которой проходила линия фронта. Когда порыв ветра на минуту отогнал в сторону серо-сизое облако, обнажив вдалеке передовые позиции противника, неожиданно прямо за ними сверкнули вспышки орудийных выстрелов. Это была новая батарея в данном районе. Значит, уходить с нейтралки пока никак нельзя — нужно точно засечь её местоположение. Да и куда сейчас назад подаваться — скорее всего, здесь целее будешь. Несмотря на молотившую неприятельскую артиллерию, планомерно превращавшую всю округу в лунный пейзаж, опытный глаз наблюдателя не терял ориентировки на местности. Вот выгоревший до ржавой желтизны остов подбитого танка, оставшегося здесь ещё с прошлой осени, вот приметная седловина между холмами за расположением немцев. А чуть левее огневая позиция этой новой батареи. Которая, однако, лупит беглым огнём, зараза. Нанести её координаты на карту прямо здесь, конечно, не получится — уж и вправду больно сильно жарят. Но ничего — никуда не денется. Он её засёк и запомнил.

Немецкие артиллеристы в очередной раз перенесли огонь в глубь плацдарма. А почти с самой вражеской передовой линии вдруг с визгом ударили миномёты. Пожалуй, так дело может дойти и до атаки. Ветер в очередной раз снёс дым теперь уже с наших позиций. В наполовину обвалившихся траншеях и ходах сообщения обозначилось едва заметное отсюда движение — наше пехотное прикрытие занимало свою первую линию. Судя по небольшому количеству иногда мелькавших за брустверами касок, занимать позицию начали пока что ещё небольшими силами. Миномёты стукнули и взвизгнули ещё раз. Несколько мин упало на нейтральной полосе. Будем надеяться, что случайные недолёты. Ещё залп — осколки просвистели в полуметре над выгоревшей травой. Он боком вжался в дно неглубокой воронки, в которой лежал. Приник щекой к сухой, пыльной земле, зарылся в неё половиной лица, зажмурив левый глаз и закусив зубами расстёгнутый ремешок сдвинутой вправо каски. И вдруг увидел над собой небо. Дым опять отнесло в сторону, и небо вдруг неожиданно оказалось синим-синим. Слушая, как ходила ходуном под ним земля, сам содрогаясь вместе с ней всем телом, он одним глазом с каким-то вдруг непонятно откуда взявшимся удивлением смотрел в это лазурное и где-то в невообразимой вышине совершенно чистое июньское небо второго военного лета 1942 года…

Наконец несколько раз рявкнули в ответ по сухопутному фронту немцев из района фортов наши тяжёлые орудия. Открыв беглый огонь по противнику, включилась в контрбатарейную борьбу немногочисленная полевая артиллерия плацдарма. Выждав с минуту и убедившись, что немецкие миномёты больше не стреляют, он перевернулся на живот, поправил каску и продолжил наблюдение. В голове промелькнула вроде бы не относящаяся к непосредственной боевой работе мысль — пусть сегодня проутюжили плацдарм, но зато меньше достанется городу. И действительно, ни в сторону Лигово — или как уже давно называли тамошний посёлок, Урицка, — ни дальше по Ленинграду немецкая дальнобойная артиллерия в тот день не стреляла. Отчего-то не последовала в тот день на Ораниенбаумском направлении после столь массированной огневой подготовки и наземная атака со стороны неприятеля…

Будильник сработал в пять утра. Алексей Златков по многолетней привычке проснулся моментально. Открыл глаза и тут же упёрся взглядом в два маленьких зелёных фонарика. Щурясь и слегка утаптывая его лапами, на груди расположился огромный серо-полосатый кот по кличке Филимон. Кот слегка мурлыкал, убаюкивая и будто гипнотизируя хозяина. Подниматься в такую рань в его планы явно не входило.

— Подъём, Филя, — решительно проговорил Златков и аккуратно потянул за край пледа.

Кот немного посопротивлялся, а затем, оценив проявленную к нему деликатность, мягко спрыгнул с дивана на пол. Потянулся на ламинате, искоса глянул через плечо на хозяина, всем своим видом показывая, что решение проснуться было принято исключительно им самим. И тут же, отбросив все условности, припустил на кухню, высоко задрав хвост. Златков усмехнулся, встал и направился следом. Кот уже выдвинул миску на видное место и накручивал вокруг неё круги. Ещё раз привычно хмыкнув и сыпанув ему корма, Златков поставил чайник греться на плиту и отправился приводить в порядок себя. Умылся, посмотрелся в зеркало, пригладил на макушке коротко стриженные волосы. Провёл ладонью по щетине на подбородке, ещё раз вгляделся в зеркало — нормально, сегодня можно и не бриться. Тем более не на работу едет. Вернулся на кухню, выключил засвистевший чайник. Выглянул в окно: там была обычная питерская погода, которую невозможно предсказать не то что на час вперёд, но даже на пятнадцать минут. Даже летом, как сейчас. Дождя вчера вроде не обещали, но небо было наполовину затянуто огромной серо-свинцовой тучей. Через разрывы в которой, впрочем, проглядывали ярко-синие кусочки чистого неба. Ладно, к этому не привыкать.

Златков глянул на часы, быстро выпил кофе, залил ещё литровый термос с готовым напитком с собой в дорогу. Открыл шкаф, отодвинул висевшие на вешалках костюмы и рубашки, вытащил комплект бундесверовского камуфляжа. Быстро оделся, закинул в рюкзак термос и приготовленные с вечера бутерброды. Он уже шнуровал берцы, когда из приоткрытого туалета привычными громкими монотонными движениями зашкрябал лапой по пластмассе лотка кот.

— Молодец, Филя, — заглянул в уборную Златков. — Как всегда вовремя.

С чувством выполненного долга кот гордо прошествовал в комнату, запрыгнул на хозяйский диван и принялся не спеша на нём устраиваться. Златков убрал за котом, обулся и крикнул в комнату:

— Всё, остаёшься за главного!

Кот оторвался от процесса вылизывания, глянул на хозяина из-под задранной задней лапы и с достоинством утвердительно сощурил изумрудные глаза.

Златков подхватил рюкзак, закрыл входную дверь и сбежал по лестнице вниз. Он как раз открывал дверь парадной и выходил на улицу, когда во двор въезжала старенькая серая «Нива».

Вчера Алексей Златков допоздна засиделся в интернете — пересматривал материалы по Ораниенбаумскому плацдарму. Плацдарм возник в сентябре 1941 года после выхода немцев на побережье Финского залива в районе Стрельны и падения Нового Петергофа. Протяжённость — порядка шестидесяти километров по побережью от Копорской губы до Старого Петергофа. Глубина от Финского залива к югу — километров 20–25. Прижатыми к морю оказались соединения 8-й Советской армии, поначалу весьма значительные: измотанные в предыдущих оборонительных боях остатки семи стрелковых дивизий, две бригады морской пехоты, береговая артиллерия. В октябре 1941-го на участке от Стрельны до Петергофа было высажено несколько десантов с моря с целью деблокировать 8-ю армию. Все десанты были полностью уничтожены немцами. Попытки пробить сухопутный коридор также закончились провалом. В конце октября 1941-го советское командование приняло решение эвакуировать основные силы 8-й армии из Ораниенбаума. Шесть дивизий, значительная часть артиллерии и техники были морем переправлены в Ленинград и распределены по другим участкам фронта. Плацдарм, однако, своё существование продолжил. Оставшиеся на нём силы (стрелковая дивизия, две бригады морской пехоты и части береговой артиллерии) 2 ноября 1941 года были преобразованы в Приморскую оперативную группу Ленинградского фронта. Снабжался плацдарм морским путём. С этого момента бои на нём более двух лет носили позиционный характер. Приморская группа на протяжении этого времени сковывала несколько дивизий противника под Ленинградом из состава 18-й немецкой армии, активно вела контрбатарейную борьбу. Конечно, на плацдарм доставлялись подкрепления. Осенью 1943-го на плацдарм была переброшена 2-я ударная армия. В январе 1944-го она перешла в наступление, что способствовало успешному завершению боёв по полному снятию блокады Ленинграда. Соответственно, на этом заканчивалась и история плацдарма, который переставал быть таковым. Это если совсем вкратце.

Всё это златков со своим историческим образованием, разумеется, хорошо знал. И мог бы, пожалуй, ещё и от себя добавить интересных подробностей. Из переворошённой в Сети информации ярче всего отразилась пара фактов: во-первых, плацдарм был самой западной точкой, не занятой вермахтом во время Великой Отечественной войны. Он ещё раз открыл карту: действительно, населённый пункт Керново, самая западная точка плацдарма. Как-то не задумывался об этом раньше. Во-вторых, это мы называли сохранённую за собой часть побережья «плацдармом» или «пятачком». Немцы именовали её не иначе как «Ораниенбаумский котёл». В принципе, имели для того все основания — ведь изначально советские части оказались в нём вынужденно, будучи прижаты к побережью. Хотя классическим «котлом» это не было — сохранялась возможность морского сообщения. Как позже у немецкой группы армий «Север» в 1944–1945 годах в Курляндии. Кстати, в «Курляндский загон» угодили как раз части, осаждавшие Ленинград. Такие вот превратности судьбы. Впрочем, это уже другая история…

Но больше всего Златков засиделся не за фронтовыми картами и сводками, касавшимися мест и времени основных боевых столкновений на плацдарме. И даже не за номерами частей и подразделений, которые нужно было освежить в памяти по просьбе Рязанцева. Его внимание приковали выложенные в Сети фотографии. Простые фотографии, сделанные в 1941–1944 годах, на которых были изображены защитники плацдарма. Златков внимательно вглядывался в лица людей. У каждого из них была своя жизнь и общая, по большей части трагическая судьба. И о том, как всё сложилось для этих людей — для каждого конкретно, с его заботами, чаяниями, надеждами, просто привычками, словом, всем тем, что есть у каждого из нас сегодня здесь и сейчас, — мы так никогда ничего и не узнаем.

Он лёг спать поздно. И хотя спал совсем мало, видимо, под впечатлением от просмотренных сведений ему даже вроде что-то приснилось — точно про войну и будто бы про плацдарм. Какой-то артиллерийский обстрел над головой, что ли. Впрочем, всё было очень смазано и нечётко…

Тем не менее сейчас Алексей Златков вполне себе бодро шёл от своего дома к остановившейся серой «Ниве», за рулём которой сидел его старинный друг Олег Рязанцев. Тот, перегнувшись через сиденье, гостеприимно распахнул правую дверцу:

— Утро доброе, Лёха!

— Здорово, Олежек!

— Залезай, и погнали…

«Погнали» — это было, конечно, громко сказано. Златков закинул рюкзак позади себя, плюхнулся в продавленное кресло и от души (постоянная просьба самого хозяина автомобиля) хлопнул изрядно поеденной снизу ржавчиной дверью.

— Не закрыл, — не оборачиваясь, привычно бросил разворачивавший машину Олег.

Дверь громыхнула вторично с удвоенной силой, Рязанцев, всё так же не отрываясь от дороги, удовлетворённо кивнул, «Нива», пофыркивая, вырулила на улицу и весьма бодро для города покатила в сторону Кольцевой автострады.

Рязанцев на ходу вытащил из-под сиденья пакет и протянул его Златкову:

— С днём рожденья!

— Спасибо, — Алексей разглядел под полупрозрачным полиэтиленом коньячные звёздочки на коробке. Коробка булькнула.

— Только сорок лет не отмечают.

— Ну и положи обратно, — выпалил в ответ Олег, кивнув затылком на заднее сиденье.

Они коротко переглянулись и дружно расхохотались.

— Вечером?

— Вечером.

Пакет тем не менее отправился пока что именно туда, куда указывал Рязанцев.

На Кольце свернули в сторону Кронштадта. Обогнали несколько одиноких фур. Когда Рязанцев выжал из машины сотку, вой поднялся такой, что, казалось, «Нива» сейчас пойдёт на взлёт. Чтобы слышать друг друга, нужно было кричать на весь салон. Он чуть сбавил скорость и обернулся к Алексею, шутливо приговаривая:

— Хорошо иметь день рожденья летом. Можно на конфетах одноклассникам экономить. Ты всегда так и делал…

Златков сдержанно улыбался.

— Ну что, всё действительно так, как ты рассказываешь? — совсем без перехода другим, серьёзным тоном спросил Олег.

— Пожалуй, да. — Златков сразу понял, о чём вопрос, посмотрел на старого друга и перевёл взгляд в ветровое стекло.

— Лично между вами ничего не произошло и ты ни в чём не накосячил?

— Нет.

— И они уехали туда?

— Как обычно на лето.

— Выбрали времечко. Теперь тебе к ним даже не приехать.

— Да уж, проблематично будет.

— А она? Хотя, зная Янку… — Олег развёл руками, на секунду отпустив руль, и тут же ухватился за него снова. — Но может быть, что-то… или кто-то?

— Исключено, — категорично проговорил Златков.

И подвёл итог:

— Да, как по-идиотски бы это ни выглядело, я до сих пор не знаю, считать, что от меня ушла жена или нет.

— Н-да, ребята, вы даёте, конечно… — только и протянул в ответ Рязанцев. — Ну а Тоха?

— Сегодня уже прислал эсэмэску, поздравил, — расплылся в улыбке Златков, говоря о сыне совсем другим, довольным тоном.

— Ладно, всё наладится, не переживай…

Златков потянулся к магнитоле. Олег понимающе кивнул, прибавил громкость и поддал газу. «Нива» снова пошла на взлёт.

С Кольцевой они спустились на Гостилицкое шоссе. На небольшую просёлочную дорогу свернули в районе урочища Порожки. Им повезло — дождя не было уже несколько дней, а набегавшие сегодня с утра тучи рассеялись, открыв над головой чистое голубое небо. Впрочем, для здешних мест это ровным счётом ничего не значило. Вскоре Олег вырулил на совсем заброшенную лесную просеку, которая едва угадывалась в обрамлении нависавшей со всех сторон травы и редкого кустарника, росшего прямо между колеями и местами доходившего машине до самой крыши. Не обращая внимания на хлеставшие по бортам ветки, частично подминая их днищем, они медленно продвигались вперёд по колдобинам и ухабам, то выползая на холмистый гребень, то ныряя вниз так, что передний бампер скрёб высушенную солнцем глинистую почву. «Нива» медленно, но исправно тащила их на полном приводе по практически абсолютному бездорожью. Седоков мотало в салоне из стороны в сторону, а Рязанцев после каждого взятого подъёма поглаживал машину, как живую, по торпеде, ласково приговаривая:

— Ты моя хорошая, ты моя умница…

И, оборачиваясь к державшемуся растопыренными руками за ручку над головой и спинку водительского сиденья Златкову, добавлял:

— Это тебе не какой-нибудь паркетник, на котором только по трассе рассекать.

Алексей был полностью того же мнения и всякий раз кивал другу в знак согласия.

Они остановились на небольшой полянке перед холмом, поросшим редколесьем.

Место Рязанцев присмотрел заранее. Он бывал здесь уже неоднократно.

— Всё, дальше пешком, — объявил Олег. — Тут совсем рядом.

Они достали из багажника снаряжение и рюкзаки. Поисковой работой Рязанцев занимался уже давно — больше двадцати лет, с начала девяностых — ещё со студенческих времён. Уже долгое время он состоял в официально зарегистрированном поисковом отряде. Златков столь основательным поисковиком не был, но в подобных выездах принимал участие неоднократно, особенно по молодости. Сегодня, впрочем, как и обычно, инициатива вытащить его на подобное мероприятие принадлежала Олегу. Таким образом старый друг решил в том числе и отвлечь Алексея от его личных проблем, о которых они говорили накануне. Заночевать планировалось на полянке, где они оставили машину, а в город вернуться завтра утром. У Златкова лекции в институте уже закончились, принимать очередные экзамены летней сессии предстояло ещё через несколько дней, а у Рязанцева был такой же по времени промежуток между рабочими сменами.

— Твои на даче? — поинтересовался Златков, шагая по доходившей до колен сочной июньской траве.

— Да, — кивнул Олег. — Завтра к ним поеду.

— И как Иринка тебя терпит столько лет с твоими выездами, — усмехнулся Алексей.

— Не без проблем, — отозвался Рязанцев. — Но у человека должно быть увлечение.

И произнёс очень серьёзно, когда они уже вышли к до сих пор читавшейся на местности линии окопов, по которой проходил в этом районе во время войны передний край Ораниенбаумского плацдарма:

— Это нужное дело. — Рязанцев сделал обводящий местность жест рукой перед собой. — И ещё неизвестно, кому больше — нам или им.

Златков с полуслова понял, о ком речь, оглядел тянувшиеся в обе стороны остатки позиций, земля которых до сих пор хранила только здесь огромное количество нерассказанных историй человеческих судеб, и задумчиво кивнул в знак согласия…

Они практически без перерывов проработали до обеда. Солнце стояло в зените и палило нещадно. Сигнал от миноискателя был чрезвычайно слабый. За всё время попадались лишь гильзы и осколки. Откопали остатки противогаза с лопнувшими стёклами. Нашли шомпол от винтовки Мосина — почти в отличном состоянии, на глубине всего лишь нескольких сантиметров — видимо, земля сама выдавила наружу. Пока что самой серьёзной находкой была штопором скрученная пробитая алюминиевая ложка.

— Дай-ка, — протянул руку Рязанцев, несколько минут старательно чистил ложку, а потом внимательно рассматривал со всех сторон. Ни фамилии, ни инициалов на ложке не было.

Долго и тщательно походили над местами, откуда подняли шомпол, ложку и противогаз. Безрезультатно — больше ничего не было. Часа в два уселись пить кофе с бутербродами на краю большой осыпавшейся воронки, заросшей травой и мелким кустарником. Невдалеке от них в небольшом углублении, оставшемся, вероятно, также от разорвавшегося снаряда, росли сосны.

— Пойду посмотрю, — взялся за миноискатель Златков, направляясь к бугорку перед соснами, из которого торчало почти полностью засыпанное старое корневище.

— Это нейтралка, судя по всему, — опытным взглядом оценив расстояние между бывшими позициями противников, проговорил Олег.

Рязанцев закручивал крышку термоса и готовился собрать рюкзак, когда его окликнул Златков:

— Сигнал! И очень прилично звенит!

Всё бросив, Рязанцев тут же оказался рядом. Определив точное место, они вдвоём взялись за лопаты. Принялись аккуратно, слой за слоем вынимать грунт. Внимательно просматривали отвал, но пока что в нём ничего не было. Под верхним суглинком почти сразу попалось несколько больших сухих корней и крупных сучьев — очевидно, когда-то вместо нынешних сосен здесь также росла большая старая сосна. А потом пошёл песок с глиной. Через полчаса лопаты, гулко звякнув, уткнулись во что-то металлическое. Рязанцев ещё раз прошёлся над местом раскопок с миноискателем. Лицо его было серьёзно и сосредоточенно.

— Вот здесь, — очертил рукой круг Олег.

Златков тут же воткнул вешки из сосновых веток в указанные места. Щупом определили размеры и положение находившегося под землёй предмета. Аккуратно поработав ещё несколько минут лопатой, штык которой то и дело обо что-то негромко лязгал, Рязанцев взялся за смётку. Из-под земли показались бурые фрагменты металла. Сделав под ними небольшую лунку щупом, Рязанцев обхватил металлический предмет рукой. Легонько пошатал — земля подалась, осыпалась с двух сторон, и в руках у Олега оказалось нечто продолговатое, сплошь покрытое бурыми отложениями.

— Винтовка, — проговорил Златков.

Рязанцев внимательно осмотрел находку, выложенную на земляной отвал — проржавевший кусок ствола без мушки, сплошь залепленный плотной глиной казённик с огромным комком в районе затвора, деревянная труха от половины приклада со съехавшим на сторону проржавевшим затыльником и на удивление хорошо сохранившееся дерево в районе шейки. Прикинув размеры, Олег уточнил:

— Трёхлинейный карабин. Видимо, какое-то время торчал концом ствола и частью приклада наружу. Они успели сгнить.

Он постучал по уцелевшим остаткам приклада, попытался сковырнуть глиняный комок посередине карабина, но тот не поддался.

— А остальное без доступа воздуха очень хорошо сохранилось… Ладно, продолжаем.

Златков руками отгрёб ещё несколько пригоршней земли и вытащил наружу большую тёмно-коричневую кость. Так и замер с ней, подняв глаза на Рязанцева.

— Стоп! — моментально среагировал Олег. — Бойца подняли. Ничего пока не трогай. Давай смотреть, как всё лежало…

Дальше они продвигались практически по сантиметрам. Работали смётками, очищали, просеивали, выгребали землю буквально по щепоткам, даже сдували. И так слой за слоем над взятым с большим запасом местом, в котором по их предположению лежал павший. Они не ошиблись. Через несколько часов кропотливой работы они полностью освободили сверху от земли останки. Почва в этом месте хорошо их сохранила. Судя по положению костей, боец умер, лёжа на спине, закинув голову назад, подогнув ноги в коленях и прижимая обеими согнутыми в локтях руками к груди карабин. Не исключено, что был сначала ранен. По крайней мере, такое предположение напрашивалось из его позы. Впрочем, возможно, всё было совсем не так…

— Наш, похоже, — проговорил Рязанцев. — Ищем медальон.

Сначала осмотрели остатки тазовых костей. Как объяснял когда-то Златкову Рязанцев, чаще всего медальон — небольшой продолговатый пенал с запиской, содержащей личные данные военнослужащего, — носили в маленьком брючном кармашке. На счету Рязанцева было довольно много найденных медальонов. К сожалению, большинство из них оказывались повреждёнными. Случаи, когда удавалось прочитать записку или хотя бы её часть, чтобы потом, получив зацепку, установить личность погибшего, были единичными и считались большой удачей. Самое досадное, когда медальон оказывался цел и даже вложенная записка не пострадала — но данные оказывались незаполненными. Не секрет, что среди солдат на фронте бытовало поверье: заполнишь медальон — быть тебе убитым. Вся эта информация крутилась в голове Алексея, когда они продолжали вынимать и тщательно просеивать землю вокруг погибшего. Медальона не было.

Они ещё раз вдвоём тщательно пересмотрели предметы и то, что могло являться таковыми — словом, всё, поднятое из ямы. Подошвы от ботинок, закисшая одношпеньковая пряжка красноармейского ремня, несколько ржавых колец от какого-то снаряжения, истлевшие патронные подсумки с торчащими наружу тяжёлыми слипшимися комьями — неиспользованные снаряженные обоймы трёхлинейных патронов. Медальона не было.

— Наш, без сомнений, — уверенно констатировал Рязанцев и упорно повторил:

— Ищем медальон.

Повторно осмотрели костяк и всё вокруг него. В тех местах, где должны были быть нагрудные карманы, также ничего не оказалось. Ни остатков документов, ни личных вещей. И медальона не было…

День клонился к завершению, но было ещё вполне светло — стоял отголосок белых ночей. Долго просеивали землю. Ещё раз прошлись с миноискателем — ничего. Рязанцев сходил к машине и вернулся с большими полиэтиленовыми пакетами. Кивнув на останки в яме, сказал Златкову:

— Всё, давай поднимать.

Алексей знал, что будет дальше. Через некоторое время найденного бойца захоронят в районе ближайшего мемориала. Увы, как неопознанного. Досадно, что не удалось пролить свет на судьбу ещё одного защитника плацдарма. Что ж, хотя бы так…

Очень тщательно и бережно они собрали останки в пакеты. В очередной раз применили миноискатель и уловили-таки слабый сигнал. Осмотрели дно ямы, из которой они только что извлекли бойца. Там точно должно было быть что-то металлическое — звенело явно неспроста. Помахав лопатой ещё минут десять, Златков извлёк большую эмалированную кружку. Очередную находку прямо на месте тщательно протёрли ветошью. Если не считать сбитой в нескольких местах эмали, кружка выглядела как новая. Она была не военного образца — с противоположной от чернёной ручки стороны на белом фоне было изображено здание Адмиралтейства с корабликом на шпиле и растянутой надписью под ним — «Ленинград». Под клеймом завода ЛМЗ значился год — 1940-й.

— Видимо, либо на поясе со спины висела, либо лежала в вещмешке, — сделал предположение Рязанцев. — Сидор, если был, ясное дело, сгнил без следа. Ну-ка, давай ещё пошарим…

Пошарили ещё и наткнулись на что-то плоское, умещавшееся на ладони одной руки. Златков поскрёб ногтем — сверху были расползшиеся волокна то ли холстины, то ли какой-то тряпицы, а под ней нечто вроде как с закруглёнными краями. Алексей протянул находку Рязанцеву. Тот долго вертел её в руках, даже потряс легонько, поднеся к уху — внутри что-то как-будто легонько звякнуло, а может, показалось. Одним словом, слипшийся комок из земли неопределённых очертаний никак не хотел идентифицироваться на месте.

— Так не понять, что это, — проговорил наконец Олег. — Могу предположить, что это портсигар. Причём не металлический, а пластмассовый. И маленький очень. Здесь не откроем — только поломаем. Надо отмачивать, убирать все отложения и ткань — слой за слоем…

Убрали найденные вещи в отдельный пакет. Златков взял в руки отложенный в самом начале раскопок карабин, поднятый первым. Ударил ребром ладони по большому налипшему глиняному комку в районе казённика. Комок рассыпался неожиданно легко. Видимо, то ли подсох на солнце, то ли Рязанцев недостучал по нему совсем немного. Остатки глины повисли на каком-то кирзовом лоскуте. Алексей осторожно приподнял лоскут и обнаружил под ним полуоткрытый затвор. Поджатый затвором, из отлично сохранившегося казённика торчал маленький эбонитовый пенал.

— Олежек! — радостно позвал Златков друга. — Есть медальон, Олежек!

Карабин перекочевал к Рязанцеву.

— Молодец, Лёха! — приговаривал Олег, внимательно осматривая казённик. — Всё-таки сегодня твой день.

— Ну типа того, — усмехнулся Златков, припомнив под вечер, что у него сегодня день рождения. И тут же махнул рукой:

— Ладно, не об этом речь. Ты ещё вот на это глянь.

Алексей протянул другу кирзовый лоскут. Внимательно изучив его вместе, они обнаружили клёпаные металлические проушины на практически рассыпающейся в руках кирзе.

— Остатки полевой сумки, — констатировал Рязанцев. — Существенная деталь.

— Думаешь, офицер? — чуть кивнув на пакет с останками, спросил Златков.

— С винтовочными подсумками и карабином? — покачал головой Олег. — Сомневаюсь. Но полевые сумки все подряд на себе не таскали. Думаю, младший командный состав.

Закат разливался по небу багровым маревом. Они несколько раз сходили к машине, перенеся в неё все находки и инструменты. Было решено изменить первоначальные планы и возвращаться в город незамедлительно. Златков знал, опять-таки из прошлых объяснений Рязанцева — найденные медальоны необходимо вскрывать как можно быстрее. Чем меньше проходит времени от момента подъёма медальона из земли, тем лучше. Иначе могли начаться непредсказуемые реакции, связанные с извлечением медальона из условий, в которых он был законсервирован десятки лет. Всё это могло привести — и, к сожалению, уже неоднократно приводило — к потере информации, содержащейся на вложенном в медальон бланке. А именно эта информация и была самой важной из всего найденного.

Гроза началась, когда они выбрались на дорогу с твёрдым покрытием. Началась совершенно по-питерски, неожиданно — поскольку как с утра распогодилось, так ни днём, ни даже в начале вечера ничто её больше не предвещало. Далёкие всполохи прочертили горизонт совершенно внезапно. Резко потемнело. Как будто и не бывало в здешних широтах никогда никаких белых ночей. Фары «Нивы» выхватывали только светоотражатели на столбиках по обочинам дороги. А затем стеной ударил ливень.

— Господи, какое счастье, что просёлок успели проскочить, — вглядываясь в мутную пелену перед собой сквозь лобовое стекло, по которому молотили взад и вперёд «дворники», говорил Олег. — Ливануло бы так в поле или в лесу, никакой внедорожник бы не помог. Завязли бы намертво.

Златков откинулся в кресле. Позади прокатилось ещё несколько раскатов грома. Казалось, плацдарм провожал их артиллерийской канонадой. По крайней мере, такое сравнение мелькнуло у Алексея в голове. Это вызывало разные чувства — от символических до жутковатых. Искоса глянув на сосредоточенно рулившего друга, он не стал отвлекать его разговорами.

Посветлело, как только выехали на Кольцевую автодорогу. А ещё через несколько километров пошёл совершенно сухой асфальт — никакой грозы здесь и в помине не было. Стояла уже ночь, когда они въехали в гаражи, расположенные вдоль железной дороги на Витебском проспекте. Олег припарковал машину напротив ворот своего бетонного бокса, открыл ключом прорезанную в металлических воротах дверь, зашёл внутрь и включил свет.

— Лёха, заносим всё сюда…

Медальон они пилили. Перед этим некоторых усилий стоило вытащить его из казённика карабина. К счастью, он в нём не раскололся. Да и вообще, от процесса извлечения ожидали гораздо больше трудностей. Но и это ещё не всё — медальоном в карабине сюрпризы не ограничились. Протирая вынутый эбонитовый пенал, Рязанцев обнаружил сложенные в несколько раз почерневшие кусочки бумаги на той его стороне, которая прилегала к внутренней части казённика. Олег пинцетом развернул ветхие остатки всего в два пальца шириной и тут же придавил их двумя стеклянными пластинами. Слепил стёклышки между собой пластилином. Вооружившись лупами, под яркой лампой, низко подвешенной от потолка в светоотражающей полусфере, они принялись изучать очередную неожиданную находку. Смотрели на просвет под разным увеличением, поворачивали с двух сторон. Кроме нескольких едва различимых букв, выведенных карандашным грифелем крупными каракулями, на извлечённом кусочке больше ничего не было.

— Глухарь, — произнёс Олег, откладывая лупу. — Прочитать такое в таком виде, конечно, нереально…

Златков утвердительно кивнул и протянул другу медальон. Тот бережно закрепил его в небольших тисках и начал аккуратно надпиливать крышечку маленькой пилкой. Откручивать крышку они побоялись, чтобы не повредить вложенную трубочкой свёрнутую записку — вдруг она прилипла к крышке…

Переполнявшие Златкова и Рязанцева час спустя эмоции сложно было бы описать. Они сидели друг напротив друга, а под яркой лампой на столике между ними лежала извлечённая из медальона записка. На хорошо сохранившемся, лишь чуть пожелтевшем, стандартном бланке ясно читались аккуратно вписанные остро отточенным карандашом все данные найденного бойца:

«Кровлев Фёдор Ефимович, старший сержант, 1895 года рождения».

Адрес, данные родственников, каким РВК мобилизован — всё было видно прекрасно. Боец был из Ленинграда. Это была невероятная удача.

Златков и Рязанцев подошли к разложенным на полочке при входе пакетам с останками. Присели на корточки, переглянулись. Златков прикрыл их плащ-палаткой. После некоторого молчания Рязанцев тихо произнёс:

— Царствие тебе Небесное, Фёдор Ефимович…