Темный флешбэк

Александр Лонс, 2020

Работа детектива всегда опасна, необыкновенно увлекательна и связана со сбором информации любыми способами, зачастую неэтичными и аморальными. Место действия – недалекое будущее, но, скорее всего, параллельная реальность, ответвившаяся от нашей не так давно. Слишком уж узнаваемы некоторые аналогии и отдельные обстоятельства…

4. Пол Жданов. Доверительный разговор

Падения лифта все входящие в кабину боятся почему-то больше всего на свете, хотя происходит такое чрезвычайно редко. Любой пассажир этого обычнейшего транспортного средства преследует одну незатейливую цель — достичь нужного этажа. А теперь задумайтесь: двигаясь вверх-вниз, в течение одного только года такой лифт, установленный в обычном офисном здании типа нашего, преодолевает в среднем десятки тысяч миль, перевозя тысячи тонн груза. Его двери открываются и закрываются десятки тысяч раз, и, как любое механическое устройство, лифт изнашивается, требует ремонта, наладки, а иногда и замены.

Из официального отчета комиссии, предназначенного для прессы и органов правопорядка:

«В среду на сороковом этаже основного здания из-за обрыва троса с большой высоты упала кабина лифта. Один пассажир вошел в кабину и нажал кнопку первого этажа, после чего лифт сорвался и пролетел вниз триста шестьдесят футов за четыре секунды. Система ловителей дала сбой и должным образом не сработала — затормозила падающую кабину только в районе четвертого этажа. Находившийся в ней пассажир почти не пострадал, только впоследствии пожаловался на боль в области левого колена. Пассажир охарактеризовал свои ощущения во время падения как крайне неприятные. Падение лифта на дно шахты исключено. Кабину удерживают три стальных троса, каждый из которых имеет двенадцатикратный запас прочности. Даже если их умышленно повредить, при увеличении линейной скорости движения кабины более чем на пятнадцать процентов сработают ловители — и кабина мягко сядет на клинья. Аварийный лифт обеспечивал сообщение между первым этажом и этажами с пятидесятого по сороковой, поэтому на четвертом этаже, где остановилась кабина, выхода наружу не было. Пассажир вызвал помощь по мобильному коммуникатору. Аварийная бригада приехала на соседнем лифте, остановила его рядом с застрявшей кабиной, открыла в ней аварийный люк и вызволила пострадавшего. По предварительным данным, во время спуска лифта был срезан флажок на фиксирующей шайбе каната ведущего шкива лебедки. В результате произошло раскручивание гайки, с вала лебедки слетел канатоведущий шкив, после чего оборвались сами тросы. Представитель администрации Лео Бернс заявил, однако, что система безопасности не сработала так, как она должна была сработать, из-за редчайшего стечения обстоятельств. Очередная проверка лифта была произведена специалистами менее года назад, но после инцидента все лифты в здании будут проверены заново».

Впрочем, это открытая часть отчета, несколько адаптированный текст для всех желающих. Была еще и секретная часть, до которой я пока так и не добрался.

В момент срыва лифта я ощутил неприятный привкус горечи во рту, головокружение и слабость, но отделался легко — испугом и синяками, поэтому мне не нужна была ни госпитализация, ни медицинская помощь. Стараясь держаться спокойно, неторопливой ровной походкой я спустился на нашу закрытую парковку, сел в свою машину и поехал домой.

На другой день я был еще не вполне в норме. Везет тем, кто может пойти и сразу крепко напиться. Или еще как-нибудь сильно уделаться. А я вот только и могу, что бессовестно кого-нибудь обложить и с этого кайф сорвать. Ну в морду еще могу дать ближнему своему. Или дальнему. Но этим тут сейчас никого особо не удивишь, оттого и не интересно. Про то, как еще оттянуться: можно в малознакомую компанию завалиться или, наоборот, старым друзьям визит нанести. Одна беда — уехали все друзья-то. Кто студентам практику готовить, кто в отпуск, а кто и в командировку. Скучно это. Жара опять же, хоть самому в отпуск уходи. А рано, еще дела всякие, работа, всевозможные обстоятельства, ухода в отпуск не допускающие. Вот и думаешь, что кроме всяких «интеллектуальных» развлечений ничего такого на вечер не предвидится. Как там у Гоголя? Скучно на этом свете, господа.

Хотелось хотя бы немного отвлечься от своих рабочих будней.

Недавно мне принесли несколько старых бумажных книг — фэнтезийные романы прошлого века. Я не знал, куда их деть, и оставил на своем рабочем столе. Вообще-то я вполне нормально отношусь к романам в стиле фэнтези и время от времени их даже почитываю, но фанатичным поклонником этого жанра никогда не являлся. Стоит мне узнать, что события раскручиваются в некоем выдуманном мире, где много колдовства, разной магии и прочих сверхъестественных причиндалов, мое сопереживание действующим лицам резко идет на убыль. Сразу же вижу, что возможности героев изначально выше, чем у обыкновенных мирных граждан, и что бы с ними ни приключилось, они из этого, скорее всего, вывернутся. Я не воспринимаю себя внутри такого произведения. Да, конечно, между персонажами из мира фэнтези случаются те же дрязги, у них возникают такие же проблемы, что и в нашей реальной жизни, и порой даже неслабые эмоции проскакивают, но на мое отношение к жанру в целом это не влияет. Но вот когда герои книг, действие которых происходит в нашем мире, совершают безрассудные, странные, эпатажные, нешуточные поступки, это вызывает у меня яркий, экспансивный отклик. Ведь я отлично понимаю, что этих героев никогда не спасет прекрасная колдунья, им не придет на помощь мудрый волшебный старец, они не смогут найти заколдованный меч и им самим придется расплачиваться за последствия своих обещаний и поступков. В этом случае я ощущаю в себе больше близости к книжным персонажам, а сами герои воспринимаются как по-настоящему живые, словно, выйдя из дома, я легко могу таких повстречать.

Но в реальной жизни все гораздо сложнее и кучерявее. Взять хотя бы ремонт на моем этаже. До сих пор содрогаюсь, как вспомню перестройку в своем отделе. До сих пор голова отказывается нормально работать, как только возвращаюсь мысленно к тем событиям. Денег, нервов и сил это стоило — немерено. Поскольку проект был засекреченным, шеф настоятельно рекомендовал отказаться от услуг нашего собственного строительного управления и посоветовал пригласить бригаду со стороны. В свою очередь я должен был организовать изоляцию рабочих от остальных помещений, обеспечив их всем необходимым — по легенде, ремонтировалось помещение для некоей частной фирмы «ЮниКод», которая якобы арендовала этаж у нашей конторы. Зря я его тогда послушал, ибо тут врожденное чутье Старика дало сбой. Первый раз на моей памяти. Но, слава богу, все уже позади, хоть и остались разные мелкие недоделки типа неработающей душевой, но это ничто по сравнению с тем, что было в процессе. Чтобы охарактеризовать тех, кто там работал, мне даже трудно подобрать цензурные слова. Опыта-то у меня в таких вещах не было, поэтому пригласили какую-то мелкую строительную фирмочку с заезжей бригадой. Главное, о чем я думал, — соблюсти секретность. Следить надо было за всем, вплоть до пустяков, а то не так сделают и потом сам же будешь виноват. У меня так и произошло один раз, с проводами — заново перекладывать пришлось. Смету тоже надо было сразу оговаривать, а то меня выставляли по полной программе. Но самые веселые времена начались, когда эти криворукие гастарбайтеры стали переделывать сантехнику, причем столь «умело» и «качественно», что однажды слетел кран горячей трубы под давлением. Я-то работал у себя в кабинете и ничего не знал. Ну сорвало и сорвало, с кем не бывает. Но эти бандерлоги, вместо того чтобы сразу перекрыть воду, начали бегать и кого-то искать. Больше часа бегали. В результате пролило с моего этажа до самого нижнего. Потом аварийщики отключили в пострадавших секциях электричество до полной просушки, чтобы не замкнуло и пожар не начался. Полздания погрузилось во тьму, лифт тоже не действовал несколько дней. В итоге через полгода, после того как по договору офис уже должен был заработать, на этаже только подготовили стены. Само собой, все деньги, выданные вперед, у подрядчиков почему-то вдруг закончились, рабочие куда-то исчезли… И только после физического воздействия на прораба и бригадира строительство возобновилось, причем в ускоренном темпе: за месяц поставили все коммуникации и провели полную отделку. Кстати, воздействие оказывали не какие-то там преднамеренно привлеченные спецназовцы, а наши ребята, из моей группы. Потом, когда все постепенно наладилось, шеф предложил установить круглосуточное видеонаблюдение во всех помещениях моего отдела: в кабинетах, коридорах и даже в сортирах. Шеф взял меня, как руководителя подразделения, под постоянный контроль. Отныне все мои передвижения фиксировались, а о каждом внеплановом мероприятии я должен был заранее сообщать. Тогда же он озвучил свое желание забрать к себе мою секретаршу Ингрид. Все эти шефские инициативы почему-то оказались увязаны между собой.

Я отказывался как мог и саботировал эти его идеи по мере сил, но сегодня босс пришел ко мне самолично, в самом конце рабочего дня. Такого на моей памяти еще не случалось, чтобы наш шеф притопал сам, да еще и к своему подчиненному. Нет, это точно предвестник какого-то глобального события. Правда, что ли, конец света близится?

Шеф не особо церемонился и прямо с порога сказал: — Привет, Пол, да сиди, сиди, я на минутку. Наш сотрудник Карл Кеттлер — знаешь его? — Я кивнул. — Так вот, он подал мне на тебя докладную записку с требованием о материальном возмещении в сумме пять миллионов кредитов за незаконное, по его мнению, увольнение из твоего отдела. Формально ты его вытурил за посещение сетевых порноресурсов с рабочего места, так? Там что-то связано с детской порнографией?

— Ничего себе. Да, но вы же сами велели… Ну я и… Да присаживайтесь, босс, а то когда вы стоите, я как-то неловко себя чувствую.

— Спасибо, — шеф сел в кресло для посетителей, откинулся на мягкую спинку и вытянул свои длинные ноги. — Однако Кеттлер заявляет, что болезненное пристрастие к сетевым ресурсам «для взрослых» у него развилось якобы на почве стресса, после того как он стал свидетелем гибели своего друга во время всем известных событий.

— Да знаю я эту его историю. По уверению Кеттлера, он вроде бы проходил психологическое лечение, что дает ему право обвинять нас в нарушении закона об инвалидах. Его увольняют, видите ли, не ознакомившись с медицинским заключением. Правда, никаких документов на эту тему он пока так и не предоставил. Его адвокат, ясное дело, настаивает, что в нашей организации с его клиентом должны были обходиться так же, как с сотрудниками, страдающими наркотической зависимостью, полученной в процессе работы. Им же полагаются восстановительные программы, льготы разные, бонусы всякие. Кроме того, Кеттлер обвиняет лично меня в дискриминации по возрастному признаку: он проработал в конторе в общей сложности двадцать пять лет и давно уже должен был выйти на пенсию. И что мне теперь с этим Кеттлером делать?

— С ним? Да ничего специального не делай. Оставь пока все как есть, а я его потом на медкомиссию пошлю. Вот и уволим по профнепригодности, пусть получает свою пенсию. Кстати, ты уже получил кредит на квартиру? Вернешь эти деньги, когда тебе это будет удобно, вместе с текущей квартплатой. Она возросла с начала месяца, ты в курсе?

— Что? — спросил я, даже встал от неожиданности. Резкий переход сбил меня с толку. То была одна из любимых шефских примочек — внезапно и резко менять тему и предмет разговора.

— Я же сказал, — невозмутимо изрек Старик, — вернешь кредит вместе с платой за квартиру, в которой ты сейчас живешь. Ты и твои бабы. Сколько их у тебя, кстати, на текущий момент?

— Извините, но какое вам… Почему вас так заинтересовала моя квартира и моя личная жизнь?

— Разве мистер… э-э-э… разве управляющий не сказал тебе, что весь тот дом принадлежит нашей фирме? Конторе? — Старик посмотрел на меня почти добродушно. — Ты что, разве не знал? Очень жаль.

— Впервые об этом слышу… — огорченно промямлил я.

— Да, жаль, очень жаль, — повторил шеф. — Это был большой недосмотр с его стороны.

— Вот, значит, вы как, да? — я через силу делано засмеялся и сел в кресло. — Ясно. Так это была такая ловушка? А сама идея кому принадлежит? Вам?

— К чему такие громкие слова, Пол? Буря эмоций… ну зачем? У нас сейчас доверительный разговор, поэтому давай откровенно. Когда из бытового отдела сообщили, что ты живешь в стесненных условиях и находишься в несколько затруднительном финансовом положении, я дал указание предоставить тебе квартиру. Я к тебе очень неплохо отношусь, поверь, действительно неплохо. Поэтому надеюсь оставаться с тобой в нормальных деловых отношениях. Материальное содержание тебе значительно увеличили, а работа твоя не должна страдать из-за всяких разных житейских проблем и бытовых неурядиц. Не так ли, коллега? Но коль скоро ты теперь начальник отдела и наши служебные отношения вступили в новую, так сказать, фазу…

— Можете дальше не продолжать, — усталым голосом сказал я. — Сколько моя квартира теперь будет стоить в месяц? Или мне придется выметаться к чертям собачьим? Переселяться оттуда?

— Я, знаешь ли, в такие мелкие бытовые детали никогда не влезал, — шеф встал и подошел к моему столу, — это нужно уточнить у моего зама по быту сотрудников. Около двух тысяч кредитов, полагаю. Не знаю, не хочу врать. Впрочем, со всем встроенным барахлом это будет несколько дороже. Не знаю, честно говоря, просто не знаю…

— Как ловко вы меня сделали, — сквозь зубы изрек я, глядя пустыми глазами в свое ложное окно. — Элегантно. Впрочем, так и надо обходиться с дураками.

Я почему-то надеялся, что Старик сейчас уйдет. Однако уходить он не торопился. Заметив на моем столе бумажные книги, он взял ближайший к краю том и как-то задумчиво сказал:

— Ты не дурак, Пол, совсем даже не дурак. — Он рассеянно разглядывал обложку старого романа, что вертел в руках. Шеф бросил книжку обратно на стол и продолжил: — Просто ты, к моему глубочайшему сожалению, принадлежишь к той практически вымершей людской категории, что готова искалечить жизнь как себе, так и другим ради призрачной возможности сделать один-единственный красивый жест или совершить эффектный поступок. Зачем? Это просто неразумно. Глупо, я бы сказал. И опять же по поводу установки у тебя видеонаблюдения. Почему тянешь? Чего боишься? Чего добиваешься? Хотя в данном конкретном случае это, пожалуй, не просто красивый жест это, скорее всего, уже и в самом деле великая глупость с твоей стороны. Меня действительно удивляет, что ты, с твоими мозгами, не способен увидеть разницы между, скажем, тем, чтобы выступить посреди улицы с чтением похабных анекдотов или рассказать те же самые анекдоты веселым девочкам с глазу на глаз. Я же не предлагаю выставлять смысл и методы твоей работы для всеобщего обозрения. Понимаешь, да? Одним словом, я не теряю призрачной надежды, что в здравом размышлении ты посмотришь на это дело как-нибудь более рационально. Во всяком случае, прошу не забывать, что мое предложение пока остается в силе, — шеф интонацией подчеркнул слова «мое предложение» и выразительно кивнул на дверь, за которой сидела Ингрид. — И, зная тебя, зная, что ты — хороший специалист, я готов предложить тебе гораздо бо́льшую зарплату. Я никогда не сорил деньгами, но никогда и не жалел их на настоящие дела. В данном случае я предлагаю пятьдесят тысяч в месяц — я увеличу твою персональную надбавку к окладу. Ну а другую секретаршу мы тебе подберем, не вопрос. Мой личный номер у тебя есть, если надумаешь — сообщи.

Старик потер рукой бугристую лысину и пошел к выходу — высокий, суховатый, похожий в своем черном, чуть старомодном одеянии на учителя-пенсионера. В дверях он обернулся:

— Мне от всего сердца тебя жаль, Пол, — медленно проскрипел он на пороге, почти благодушно взглянув на меня. — С твоей головой и твоими способностями ты уже через год легко смог бы стать звездой первой величины в нашей конторе. Но для этого, разумеется, пришлось бы отказаться от красивых жестов и разных резких телодвижений. Донкихоты сейчас уже не в моде, знаешь ли, давно не популярны как-то. Причем везде, где бы они еще ни водились, — в сражениях, в работе или в политике. Или — в Службе информационной безопасности. В наш прагматичный век госпожа Удача расставляет ноги только для реалистов. Подумай, мне действительно очень жаль, что с тобой все получилось так нехорошо и коряво. Ну пока. Всего доброго.

Шеф ушел. Я встал, запер за Стариком дверь и уселся за свой стол, нервно дыша от ярости и бессильной злости. Потом снова встал и вышел в приемную. Ингрид не было — куда-то вышла, и это хорошо, а то стала бы меня жалеть. Забавно. Чертовски все забавно в этом мире. Мы так лезем в чужие души, а в свою не пускаем.

Мы грубо гоним от себя сострадание, такое унизительное сострадание, но сами удивляемся, когда нам сочувствуют. Ненавижу, когда жалеют, это чертовски унизительно, поэтому сам никогда так не делаю.

— Старый пень, дерьмо собачье, — выругался я вслух и от души.

Подойдя к кулеру с водой, наполнил стакан и заметил, как предательски дрожит моя рука. Пузырьки в стакане с шипением поднимались вверх и лопались на поверхности. Надо будет отключить газирование.

— Вот ведь сволочь, — еще раз выругался я, глядя на молчаливый кулер. — Ну и трахайся со своей удачей, старый козел…

Стакан ледяной шипучки немного меня успокоил. Я присел на край кресла и принялся грызть авторучку, стараясь не думать о Старике. На таких вот типах и держится все наше общество, черт его побери. Есть хорошее правило: если твой начальник — последняя сволочь, никому об этом не говори, а лучше дождись, когда это скажет кто-нибудь другой, сам тогда и расскажешь начальнику.

Я вытянулся в кресле, положив ноги на край стола. Да, надо срочно что-то придумать. Ингрид будет, мягко говоря, огорчена таким поворотом событий. Как она говорила? «Мне приятно у тебя работать, потому что ты никогда не смотришь на меня как на дармовую публичную женщину». А я должен поступить с ней именно как с проституткой. Девушка, конечно, так просто не сгинет, не та личность, но пойдет по рукам, как это регулярно случается с некоторыми секретаршами, а жаль — классная она телка. С ее специальностью и при ее способностях нужно обладать еще и огромной силой воли, ну или, разумеется, какими-то мощными связями и большим личностным капиталом. А что у нее есть, у Ингрид? Да ничего, кроме сексуально озабоченных мужиков на каждом шагу. Ну получит она диплом в будущем году, окончит свою Юракадемию, а что толку? Для нее все только начнется, и придется долго и упорно прогрызать себе дорогу в этой паскудной жизни. Впрочем, что об этом сейчас думать, теперь-то уж я ничего сделать не смогу. Или смогу? А вот раньше смог бы? Конечно, были бы возможности. Вот и очередная проблема морально-нравственного порядка…

Через полчаса раздался сигнал, и я машинально взглянул на время. Кто-то срочно возжелал меня лицезреть. Я встал, вышел в свой кабинет, подошел к внешней двери, открыл ее и увидел перед собой старую секретаршу директора.

— Добрый день, Пол, — уверенно произнесла она, — простите за беспокойство. Шеф велел передать вам вот это, только лично и без свидетелей…

Она стеснительно отдала мне исписанный корявым почерком листок и, встретившись со мной глазами, опустила руку. То была моя собственная записка. Вернее — ее копия с пометками и комментариями Старика.

Сразу же полезли воспоминания. Как-то давно был период, когда я вместе со своим тогдашним другом — психиатром Стивом Дэвидсоном — тренировался в технике нейролингвистического программирования чужого сознания. Просто так, чтобы испытать себя, ну и для дела, естественно. Надавив на нужные точки разума, можно заставить всякого человека лить слезы, смеяться, уйти в депрессию, а в надлежащее мгновение — принудить кричать от восторга, ненавидеть что угодно, а потом признать то, что он всю свою жизнь активно отрицал. И, что меня особенно тогда поразило, можно заставить выполнять любую чужую волю. Таким образом я тогда подготовил ряд личных агентов, которые контактировали только со мной и ни с кем другим. Плата поступала сообразно отчетам — в зависимости от их объема, информативности и полезности.

Своих протеже я распихал в самые разные структуры в зависимости от занятий и личных пристрастий, но всегда туда, где проходят мощные информационные потоки. Техника техникой, но старыми добрыми приемами, известными с глубокой древности, пренебрегать тоже не стоило.

Часть агентов постепенно куда-то пропали — кто погиб, кто умер по «естественным» причинам, а кто превратился в «овощ» и пополнил контингент психиатрических отделений для хроников. Но несколько человек остались, что называется, «в строю». Их я тщательно охранял и опекал, причем все они понятия не имели, на кого работают, — знали только, что на кого-то важного и влиятельного, а щедрая оплата их занятий спасала меня от излишней любознательности с их стороны.

На следующий день пришлось развить бурную деятельность. В полиции ни друзей, ни хороших знакомых у меня уже не осталось, были только плохие знакомые. Всех хороших под разными предлогами уволили, или они ушли сами, а кое-кого вынесли вперед ногами.

Ну так уж получилось — совпало так, что все мои друзья в ту пору были умными и порядочными людьми. Но один патрульный до сих пор мне был сильно благодарен за то, что я вытащил его из мутной и безобразной истории, в которую он попал по собственной глупости. Меня лично он не знал, имени моего никогда не слыхал, но понимал, что есть некто, кому он обязан всем, и периодически я мог получать от него ту информацию, что не проходила по каналам связи. Сплетни, байки и слухи, но временами — закрытые данные. Очень часто даже простой треп содержал бесценные зерна истины, что при всей нашей мощи никак не получалось добыть обычными путями. Однако этим информационным каналом я не злоупотреблял — берег его.

Подготовить сообщение для Гаспара, как я шифровал своего человека в полиции, нужно было так, чтобы никто посторонний ничего бы не понял. Гаспар славился своими внебрачными детьми и никогда не принадлежал к обществу трезвенников. Кроме того, он был страшный обормот и мог по безалаберности оставить мою записку где угодно.

«Слушай, ты. Когда мне долги вернешь? Меня интересуют алименты за ТРИ последних месяца, а чека от тебя что-то не видно. Напоминаю, если ты забыл. Паула».

Паулой был я. Получив это сообщение, Гаспар поймет, что к чему, соберет все необычное, что слышал за последние три месяца, и переправит мне. Или сообщит, кто ведет наиболее интересные дела. Это уж он сумеет сделать.

Письмо от Гаспара пришло через двадцать четыре часа. Это была короткая записка, содержание которой ничем не отличалось от любого такого же письма затюканного жизнью мужика, давно уже не тоскующего по своей бывшей любви:

«Паула, дорогая, буэнос диас. Рад слышать твой голосок. Как ты? Все поправляешься? Как наша малышка? А твой мачо? Все еще пьет? Привет ему от меня. Я не смог вовремя перевести деньги, уж извини. Занят был по самое это самое. То лейтенант Гибсон припашет, то сержант Димовски что-то для меня придумает. И все за два последних месяца. Извини, дорогая, но пока только часть суммы. Остаток — через две недели. Ну пока, моя Пышечка. Твой Птенчик».

Ага. Значит, лейтенант Крис Гибсон и сержант Грегори Димовски занимаются чем-то для меня интересным. Причем времени у первого два месяца, а у второго — всего две недели. Забавно.

Другие мои информаторы действовали кто в СМИ, кто в службе досуга, кто еще где. На тот момент интерес для меня представляли пятеро. Кроме Гаспара еще оставались: Сильва, Уллис, Гарри, Пейдж и Санх. Им всем я разослал почти одинаковые шифровки, в переводе выглядящие примерно так:

«Узнай, что криминального сейчас происходит в твоей среде. Интересуют только особо скандальные дела, исключительно те, что зацеплены полицией, но еще не дошли до суда».

Сильва, или, как называли ее подчиненные, Мадам, заведовала крупной сетью частных предприятий службы интимных услуг, и ее авторитет в этой деликатной сфере бизнеса был непререкаем и исключительно высок. Свою репутацию как основу личного благосостояния Мадам сама выстроила по кирпичику собственными руками и ценила необыкновенно. Ее красивые, большие, удобные и элегантные (хоть и публичные) дома всегда были полны гостей. Особенную популярность они снискали тем, что по желанию клиентов предоставляли сертификаты безопасности и качества обслуживания, а также письменную гарантию отсутствия всяких средств наблюдения и прослушивания с печатью и собственноручной подписью Мадам. Людям это нравилось. Но никто не давал никаких обязательств, что уже потом, после посещения этого райского уголка, клиенты не станут объектом чьего-то пристального внимания и наблюдения. Посетителями домов мадам Сильвы были как одинокие скучающие мужчины и богатые респектабельные дамы, так и пресыщенные долгим браком супружеские пары, суетливые старички и нервные прыщавые юнцы с немытыми волосами, жадными глазами и потными руками.

Уллис возглавлял один из престижных гламурных глянцевых журналов и года два назад часто мелькал в сводках новостей, регулярно оказываясь на разнообразных светских вечеринках и официальных приемах. Он отлично знал, кому и за что достаются должности главных редакторов, причем знал это не понаслышке. Он многое мог поведать о наркотиках и авторских правах, о том, как стать богатым и знаменитым, а также о том, сколько и на чем зарабатывают издатели, и о том, что и для кого нужно сделать, чтобы кем-то стать в этом мире. Сейчас его стало почти не видно и не слышно, но он по-прежнему главный редактор и по-прежнему его знают практически все. Ни для кого не секрет, что до того, как он отовсюду исчез, характер у него был гораздо более гадкий, чем теперь. И хотя всевозможных журналов в настоящее время развелось великое множество, существует всего несколько десятков издательских домов, у которых имеется по пять-шесть действительно популярных проектов. Их тусовка непрерывно мигрирует, люди переходят из одного издательства в другое, и тусовку эту весьма занимательно наблюдать со стороны. Их мир очень разнообразен, специфичен и изменчив, там вечно кипят африканские страсти и расползаются потрясающие слухи. Но слухи и страсти — для избранных, для тех, кто в теме. Мне всегда было интересно узнавать людей из другого мира, тех, кто лично мне неизвестен, и Уллис здесь был просто незаменим. В свое время я доказательно поймал его на неоднократной продаже одного и того же материала разным изданиям. Казалось бы — чего проще? Вполне очевидное жульничество. Сами издатели должны ловить своего служащего на столь нелояльных действиях. А вот поди ж ты. Уллис всегда ловко подставлял кого-то вместо себя или на что-то переводил стрелки, поэтому регулярно выходил сухим из воды.

Гарри — лидер одной из влиятельных криминальных группировок, или, как теперь принято говорить, влиятельный альтернативный бизнесмен, — знал много такого, что никогда не доходило до ушей федеральных служб. Даже при современных возможностях мы были бессильны, если информация изустно передавалась в лесу, или под землей, или еще в каком-нибудь глухом, скрытом от посторонних глаз и ушей месте. Официально Гарри являлся владельцем крупной сети супермаркетов. Ранее был судим за злостное уклонение от уплаты налогов: другие обвинения доказать так и не удалось. Его группировка через какое-то время даже снялась с учета в полиции и недавно легализовалась вполне официально, став частью истеблишмента. Гарри любил отдыхать в шикарных ресторанах, элитных ночных клубах и в саунах с супердорогими девочками. Коллекционировал картины, антикварные автомобили и бриллианты. Мне было хорошо известно, что всего месяц назад по его приказу взорвали загородный дом другого именитого авторитета — его конкурента. Тоже коллекционера картин и бриллиантов. Гарри считал, что работает на самого президента, поэтому чувствовал себя довольно уверенно. Я не стремился его разубеждать.

Агент Пейдж — старый, ушедший на покой мультимиллиардер, единственный из всех, кто трудился на меня просто так, от скуки и из любви к искусству, ибо ни в деньгах, ни в тайном покровительстве особо не нуждался. Имея квартиру в пентхаусе небоскреба с круговым обзором, он мог в свой огромный телескоп, снабженный самой современной записывающей аппаратурой, заглядывать в окна и обозревать значительный сектор города. Обычно собранная им информация была малоинтересна, но иногда, очень редко, попадались презабавные и весьма ценные эпизоды.

Что касается Санха, то он — высокопрофессиональный актер — как мифический Протей, мог принимать любой облик. Санх становился кем угодно и мог оказаться в любое нужное время в любом нужном месте. Ну не совсем в любом, но в том, куда хоть теоретически способен попасть человек с улицы. Санх всегда отличался эксцентричным поведением, объясняя свои странности легким психическим расстройством: «С раннего детства меня преследовали удивительные вещи, что-то вроде галлюцинаций, но это все началось еще задолго до наркотиков». Помноженные на многолетнюю наркоманию, эти «галлюцинации» превратили его, одного из самых удивительных и талантливых из ныне живущих артистов, в рекордсмена по количеству арестов, судов и прерванных курсов лечения. Этим же при желании можно объяснить многие из его «паранормальных» способностей.

Все эти замечательные люди пока безмолвствовали, однако их молчание еще ничего не значило: хоть и не сразу, но отвечали они всегда.