8 | Севера́. И приравненные к ним

Александр Левинтов

Восьмой том собрания избранных сочинений Александра Левинтова – подведение очередных жизненных итогов, географических, так как география – основная профессия писателя. На этот раз в ареале интересов оказались самые отдалённые окраины страны, главным образом, севера́ и территории, приравненные к ним по своей суровости, безлюдности, недоступности и экстремальности. Книга содержит нецензурную брань.

Хибины

Надо же, 60 лет уже прошло, а помнится — как сегодня.

Окончен первый курс. Сразу после сессии — в Крым на геодезическую практику, на весь июнь. Потом — недельная геологическая практика по Подмосковью, потом — пять недель в Хибинах.

Там мы впервые познакомились с Севера́ми.

База Географического факультета МГУ расположена в ущелье в нескольких километрах к востоку от Кировского, засыпанного белой апатитовой пылью. Белые ночи были уже на исходе. В казармах на 30 человек — двухярусные кровати. Наверху ночи напролёт мы режемся в кинга, естественно, не на деньги, а в долг, и беспощадно смолим: кто махру, кто — Урицкий «Беломор».

Сначала идут экскурсии: на АНОФ-1 и АНОФ-2 (апатито-нефелиновые обогатительные фабрики), в минералогический музей имени Ферсмана, в апатитовую шахту. Здесь мы, кстати, узнали пикантную историю, завершившуюся совсем недавно: начальство никак не могло взять в толк, почему шахтёры поднимаются из шахты еле мозжаху, в дупель пьяные. Никакой контроль и никакие шмоны не помогали. Совершенно случайно выяснилось, что пожарники, обязанные ежедневно меня огнетушители, заправляли их самой дешёвой вермутью и продавали её там втридорога, по цене «муската белого Красного Камня».

Одна из экскурсий чуть не закончилась для меня печально: мы стояли на небольшой площадке и слушали что-то не очень интересное, площадка обрывается вертикально вниз метров на 30, где самосвалы тянут по нефелиновому щебню руду. Я заглянул туда, и порывом ветра меня просто сдуло. Я успел развернуться в воздухе и ухватиться за скалистый край. Вспомнив всё своё гимнастическое прошлое и напрягшись изо всех сил, я всё-таки подтянулся и выкарабкался. Это длилось минуту или чуть больше. Стою, руки-ноги дрожат, брюки и телогрейка — в клочья и дребезги, рожа и руки — в крови. Группа развернулась ко мне лицом. Все в полном недоумении, а у меня губы дрожат, и я ничего объяснить не могу. Так никто ничего и не понял.

Питались мы более, чем скудно: прод. комиссия, сплошь «капиталисты» (кафедра экономической географии капиталистических стран) беспощадно экономила, а сэкономленное бурно и шумно пропивала по ночам. Когда эта самодеятельность выяснилась, комиссию разогнали. Я вызвался старшим дневальным и в рамках строго отведённой сметы (1 рубль 15 копеек вместо 70 копеек при капиталистах) наша небольшая бригада накормила народ на славу: утром — оладышки со сметаной, в обед — борщ, котлеты с картошкой и кисель, на ужин — блинчики с мясом, всё — с добавками и невозбранно много. Правда, в одно ведро с киселем я нечаянно заправил вместо сахара солью. Никто этого есть не стал, а я и солёный кисель — с удовольствием. Чтобы приготовить такое, понадобилось купить в ближайшей деревне яиц. Так я впервые услышал женский и детский мат, практически непрерывный.

Мы все увлеклись минералогией. Хибины — это 75 химических элементов и россыпи настоящих минералов: лопарская кровь, ядовито-жёлтый ловчорит (урановая руда — заброшенный урановый рудник совсем рядом с базой), эвдиалит, хибинит, эгирин, астрофиллит (зачем я всё это помню, ведь я — эконом-географ СССР?). Тут не обошлось без злых шуток. Геоморфолог из Севастополя Павлов собрал самую шикарную коллекцию самых редких камней, но уже в поезде, по дороге в Москву, обнаружил, что ему наложили в чемодан самых обыкновенных булыжников, а саму коллекцию распатронили. Нравы у нас, молодого дурачья, были дикие.

Экскурсии сменились маршрутами: по 30—50 километров раунд трип. Самый тяжелый и опасный — на Кукисвумччор, самый дальний — в ущелье Рамзая, узкую теснину, забитую снегом, с нависшими над проходом глыбами, держащимися на честном слове и готовыми сорваться даже от простого крика. В маршрут полагалась буханка чёрного на четверых, банка тушёнки на двоих и банка сгущёнки на двоих. Так мы освоили лакомство: сгущёнка со снегом — никакого мороженого не надо.

Были маршруты в арктический заповедник, где прижилось даже нечто тропическое, и особенно запомнились три молибденовых цирка, с «ведьмиными зубами» на отвесной верхотуре, и озерами в чаше перед этими стенами. Там есть любопытный оптический эффект: кажется, что озеро совсем близко, можно камень до него добросить. Бросаешь — а камень падает буквально рядом с тобой: до озера, оказывается, полтора километра.

Маршруты были тяжёлым испытанием, особенно ходьба по осыпям, разного рода наблюдения и записи в полевом дневнике в условиях комариного террора.

Завершалась практика трёхдневной стоянкой на озере Малый Вудъявр, в палатках, на болоте. Лежишь, смолишь свою огромную самокрутку с махрой, а голова в воде и ноги в воде, сухая только спина. Все спали в телогрейках и сапогах, я же решился спать голым — и не прогадал, согревая сам себя.

В одну из ночей я был ночным костровым. Говорят, именно здесь была сочинена песня:

Дым костра создает уют,

Искры сыплют и гаснут сами,

Пять ребят о любви поют,

Чуть охрипшими голосами.

Пять сердец бьются как одно,

Вспоминая подруг далеких,

Тех, что ждут их уже давно,

Самых близких и яснооких.

Если б слышали те, о ком,

Эта песня сейчас звучала,

Прибежали б сюда тайком,

Чтоб услышать ее с начала.

Чтоб почувствовать до конца,

В этом диком таёжном крае,

Как умеют любить сердца,

Огрубевшие от скитаний.

Дым костра создает уют

Искры сыплют и гаснут сами,

Пять ребят о любви поют,

Чуть охрипшими голосами.

Мы поём её у затихающего костра, идёт очень холодный дождь, а сквозь проступающий серый рассвет видно, как вершины гор медленно покрываются снегом.

В Москву мы вернулись влюблёнными в Севера́.

Февраль 2022