Записки администратора. Книга I: В поисках иглы

Александр Лебедев

Администратор интернет-магазина Алексей Левин сталкивается со странной статистической закономерностью. На примере своих покупателей он разгадывает секрет везения и неудач. Казалось бы, реальностью можно манипулировать: выигрывать в лотерею, побеждать в конкурсах и жить на широкую ногу, – но, есть способ проще. Часть политической и бизнес-элиты давно озаботились этим вопросом и снабдили себя чипом дополненной реальности, так называемой «иглой», которая помогает стать успешным и богатым.

Глава 3

Говорят, что человек обрастает вещами. Даже в тюрьме. Он приобретает нужное и ненужное имущество, которое таскает за собой или хранит. Статистические исследования подтверждают это, я им доверяю. Но вместе с имуществом человек обрастает информацией, людьми, связями и знакомствами. Если вы участник АйТи-бизнеса, то ваши связи и знакомства очень скоро переваливают за ваши физические возможности. То есть вы знаете человека, знаете, что ведете с этим человеком дела, но не помните, как он выглядит или как с ним познакомились. Я слежу, чтобы в моей записной книжке на вкладке «Партнеры» было не более двух страниц. Время от времени я сбрасываю имена в папку «Партнеры 2». Как правило, там люди, с которыми я не общаюсь более года. Еще слежу, чтобы у меня в друзьях не накапливалось более полусотни человек. Помнить столько народу еще можно, но дружить можно только с двумя-тремя — мне кажется, это очевидно.

Я не помню, как попал в физическое сообщество Тольятти и откуда знаю Игоря Власенко. Скорее всего, он был в друзьях у моих друзей, затем предложил дружбу мне. Могу сказать одно, я не добавил бы его к себе, если бы у нас не было совместных знакомых.

Как уже сказал, у меня около полусотни знакомых в соцсетях, и я помню каждого из них, поэтому сразу узнал лысину Игоря, мелькнувшую на брифинге в технопарке. В технопарк я попал случайно.

Очень давно для себя и своих коллег я написал маленькую программу, через которую мы общались, переписывались, обменивались информацией. Названия у программы не было. Прошло несколько лет, и я заметил, что неделями не вижу своих коллег, общаясь с ними только через эту программу. Это было очень удобно и эффективно, а самое главное, что изюминка программы была не в софте, а в ее интерфейсе. Будто писал ее не программист, а психолог, что не удивительно, потому что делалась программа под определенную задачу. Я взял недельку отпуска, причесал программу, сделал приличные кнопки, окна, поправил интерфейс и получился законченный продукт. Программа получила название «Напомни», так как чаще всего мы говорили «по-албански»:

— В «напомни» мне добавь.

Скажу честно, что никогда не продавал собственный софт, и поэтому впервые стал расспрашивать коллег, как это сделать. Вот тогда мне и поведали о технопарке.

По сути, технопарк в нашем городе — это маленькое Сколково. В его инфраструктуру закачали кучу бюджетных средств, большую часть из которых попилили. Но парк все же построили. И в Тольятти появилась своя площадка, где можно поджаривать яйца лазером или заставлять чудо-манипулятор открывать чипсы. Недорогая аренда для резидентов этой зоны, а также полное оснащение, офисы, компьютеры, интернет и тому подобное. Вот только резидентов не становилось больше, и главное — не было новых идей, а тем более высокотехнологичных.

Мне казалось, что моя программа если не оживит это болото, то как минимум придется кстати, но, увы, я ошибался. Вся помощь в продвижении заключалась в семинарах и брифингах, проводимых среди резидентов. Это были такие застойные междусобойчики, призванные, чтобы одни резиденты отчитывались достижениями перед другими, и все были счастливы. Я участвовал лишь в одном и, признаться, уже затосковал, когда мое внимание привлекли маленькие глазки за тонированными очками. Несложно было узнать Игоря, и, будучи совершенно уверенным в своих действиях, я подсел к нему. Власенко мои действия не понравились. Он напрягся и спросил:

— Что вам нужно?

— Это я, Левин Алексей, — сообщил я, как казалось, очевидное.

— И что, я вас должен помнить? — сказал Власенко неожиданно высоким тоном.

Только теперь я заметил, что, несмотря на объемную тушку, Игорь говорит не басом, а фальцетом. И до меня дошло, кого же он напоминает: человека из девяностых, Егора Гайдара, и манерой говорить, и внешним видом, ну разве что с тонкими губами.

— Разумеется, — сказал я уже не так уверенно, — ты же у меня в друзьях.

— У меня две тысячи подписчиков, и что, мне всех помнить? — спросил Игорь скороговоркой.

Я опешил. Признаться, редко бываю растерян, но Власенко удалось застать меня врасплох, да так, что во рту появился неприятный привкус, будто ешь малину и обнаруживаешь, что ягода с запахом клопа.

— Хотел с тобой посоветоваться об одном научном открытии, — сказал я по инерции.

— Бесплатных консультаций не даю, — ответил Власенко.

— И что, ты не поможешь другу? — уже с издевкой спросил я.

— Как доберусь до компьютера, сразу же удалю вас из друзей, — сообщил Игорь.

— Не трудитесь, — успокоил я, вынимая смартфон, — уже сделано. Будете добавляться снова, напомните, какой вы гандон.

Настала пора опешить Игорю. Он поморгал поросячьими глазками и опасливо сказал:

— Приятно познакомиться.

Я не стал отвечать, вспомнив цитату из Лао Цзы: «Желание сказать последним выдаст глупость». Поднялся и вышел из зала, где очередной резидент начал рассказ о своих успехах.

Произошедшее мне казалось отвратительным, но самым неприятным было то, что Власенко на протяжении года, а может быть и нескольких лет, находился у меня в друзьях, и многие могли это видеть.

Я спустился на первый этаж, зашел в буфет, забрался на высокий табурет возле бара и, вооружившись смартфоном, стал отправлять своим друзьям сообщения. В сообщениях была просьба добавить ссылку на мой сайт.

— Это не сложно, — рассуждал я, — с другой стороны, потребует некоторых усилий. Если среди моих знакомых найдется еще пара высокомерных скотов, нужно будет поскорее от них избавиться.

— Спамите? — прервал меня незнакомый голос.

Я обернулся и увидел очень худого и высокого молодого человека, с любопытством заглядывающего мне за плечо.

— Не ваше дело, — невежливо бросил я.

Молодой человек скорчил гримасу, как бы говоря: «Как знать, как знать», — и равнодушно отвернулся.

Я хотел было продолжить, но тут меня осенила очень простая и очевидная мысль: а ведь сейчас я веду себя в точности, как Власенко.

— Как гандон, — неожиданно сказал я вслух.

Молодой человек повернулся ко мне.

— Извините, веду себя как-то невежливо, — сообщил я.

— А я уже подумал, вы собираетесь меня оскорблять, — сказал собеседник.

— Еще раз извините, это была самооценка, — я убрал смартфон в карман. — Провожу эксперимент. Социальный. Пытаюсь определить процентное отношение гандурасов среди своих друзей в социальных сетях.

— И сколько?

— Пока только один, — сказал я. — Через месяц посмотрю, кто из знакомых выполнит мою просьбу. А кто не выполнит — занесу в черный список.

— Не слишком ли жестоко с друзьями? — подмигнул собеседник.

— А какой смысл дружить с людьми, не готовыми выполнить крохотную просьбу? — спросил я.

— Мне казалось, это бескорыстно, — растянул собеседник.

— Именно, я готов ради друга потратить десять минут своего времени, и думаю, что больше. Но мне неуютно знать, что друг не сделает это в ответ.

Собеседник чмокал языком и сказал:

— Возможно, вы правы.

— Конечно, прав, — сказал я. — Когда-то играл на бирже. Играл в буквальном смысле слова. И полагал, что вскоре стану состоятельным человеком. Но пока я был беден, мои друзья любили занимать у меня деньги, и, чтобы прекратить это безобразие, я открыл свою записную книжку и обзвонил всех, кто в ней был. Нашлось семьдесят два телефона. Всех я просил одолжить мне денег до того момента, пока не стану богат, и было еще одно условие. Если мне отказывали в займе, я предупреждал, что после того, как разбогатею, не смогу давать в долг, никогда и ни при каких обстоятельствах.

— И что? — спросил собеседник. — Вы стали богаты?

— Да, — ответил я, — когда бросил играть.

— А много друзей вам дали в долг?

— Двое.

Собеседник расхохотался.

— Но самое интересное, они сами никогда не просили в долг. Да и сейчас не просят.

Собеседник протянул мне длинную ладонь:

— Аркадий Быстрицкий. Доцент кафедры прикладной физики ТГУ.

— Левин Алексей, — я с опаской пожал руку, — СЕО-специалист. Похоже, тут физиков как сельди в бочке.

— Да? — удивился Аркадий.

— Только что видел одного в зале брифинга, — пояснил я.

— Не Власенко, часом?

— Именно, — подтвердил я.

— Как тесен мир, — удивился Быстрицкий. — Мы приехали вместе. Но слушать его — такая мука. А у вас забавные истории.

— Меня он слушать не стал. Вернее, не захотел разговаривать.

— Не обижайтесь на него, — сказал Быстрицкий, — у Игоря большие проблемы с общением. А в чем вопрос? Может, я смогу быть полезен.

Я задумался. Странно устроена жизнь: человек, которого я знал около года, не захотел меня выслушать, и вдруг как из-под земли появился другой человек, готовый помочь. Я сбивчиво рассказал о своих наблюдениях, о гандурасах, удаче и нащупанных мной закономерностях.

— Вы, друг мой, — сказал Аркадий, — пытаетесь описать энтропию.

— Что? — не понял я.

— Энтропию, — растянул Быстрицкий. — Мера неопределенности, или степень распределения энергии.

— Признаться, мне не стало понятнее, — сообщил я.

— Извольте, — сказал Аркадий, — попробую объяснить популярно. Довольно давно, двести лет назад, Томасом Юнгом был проведен эксперимент. Через пластину с двумя щелями пропускали свет. Свет ложился на экран, но не в виде двух полос, как можно было ожидать, а множества полосок. Потому что луч света, проходя через эти самые щели, взаимодействует сам с собой. И этим было доказано, что свет имеет волновую природу. Однако…

— Мне по-прежнему не очень понятно, — сообщил я.

— Терпение, мой друг, — Аркадий поднял указательный палец. — Эксперимент решили усложнить и стали пропускать через полоски свет по одному фотону. Обстреливая их, как из пушки.

— И-и? — растянул я, ожидая быстрый финал этой потрясающей истории.

— И результат не изменился, — торжественно закончил Быстрицкий.

Я разочарованно выдохнул.

— Как, вы не поняли? — удивился Быстрицкий. — Это же означает, что даже один фотон является волной. Значит, пока фотон не достиг цели на экране, он находится везде. То есть может находиться везде, что по сути одно и то же. Иначе он не будет взаимодействовать сам с собой. Более того. Когда в эксперимент ввели регистрирующее устройство, чтобы понять, через какую щель проходит свет, фотон тут же превратился в частицу, и на экране отображались только две полоски.

— Но, — возразил я, — какое это отношение имеет к везению?

— Прямое, — удивился Быстрицкий. — Ваши гандурасы являются волной, они находятся в энтропии, в хаосе, везунчики же больше напоминают материальные частицы, с ними все определенно.

Мне казалось здравым лишь то обстоятельство, что гандурасов носило из стороны в сторону, но немного подумав, я спросил:

— Вы хотите сказать, что невозможно определить, где человеку не повезет? Он может опоздать на автобус или сломать ногу, но везение — это всегда нечто определенное, скажем, выигрыш в лотерее, или, не купив билет нельзя победить?

— Не совсем, — сказал Аркадий. — Вы же наверняка слышали о законах схожих в физике, химии, психологии и социологии. Например, закон сохранения энергии.

— Допустим, — согласился я.

— Вот. Невезение и есть сама энтропия, или неопределенность. Пока человек находится в ней, он испытывает терзания и муки. Но стоит ему определиться, человек становится счастлив.

— Вы это серьезно?

— А почему нет? — вопросом на вопрос ответил Быстрицкий. — Вспомните счастливых людей. Вспомните несчастных, они как чумы боятся определенности, да вы и сами говорили, что гандурасы боятся правил. Кстати, ваш эксперимент. Это — потрясающе. Вы даете человеку предмет, так сказать, дающий ему определенность. Словно ставите регистратор на одну из щелей. Это очень оригинально, знаете ли. Ваша ошибка в том, что вы относитесь к везению как чему-то материальному, будто есть явление, которое вы хотите зарегистрировать или ощутить.

Вот как вы считаете, почему законы физики распространяются на всю Вселенную? Почему и на Земле, и на Марсе существуют гравитация и термодинамика? Ведь между ними миллионы километров, а в других галактиках и того больше.

— Наверное, их что-то объединяет? — предположил я.

— Математика. Математика — универсальный язык природы, на котором она разговаривает.

— Да. Но при чем же здесь энтропия?

— Сейчас объясню. Как вы считаете, почему горячие предметы отдают тепло холодным и почему холодные при этом нагреваются, а не наоборот?

— Честно говоря, понятия не имею, — сознался я.

— Вам кажется, что тепло как будто вытекает из одного предмета и втекает в другой. Словно оно имеет физическое состояние, не так ли? — спросил Быстрицкий.

— Ну, с моей точки зрения, да, — кивнул я.

— Но вся причина — на атомном уровне и зависит лишь от количества квантовых связей. Так, если межатомных связей всего шесть, то вероятность такого явления — всего двенадцать процентов, а если их шесть тысяч, то вероятность — уже девяносто девять и девять в периоде. Иными словами, только благодаря энтропии энергия всегда равномерно распространяется в пространстве. Но лишь потому, что шансов на это гораздо больше, физика тут не причем, это — математика.

— Вы хотите сказать, что удача или неудача зависит только от вероятности.

— От свободы, если хотите. Давайте проведем мысленный эксперимент. Вам предложили два яблока, одно — гнилое, другое — налитое и румяное. Какое вы выберете?

— По-моему, выбор здесь очевиден, — неохотно ответил я.

— Разумеется. И вы счастливы. Хотя вам особо и не предлагалось никакого выбора. Мы и так знали, что вы выберете, не правда ли? Теперь усложним эксперимент и предложим вам корзину яблок, из которой вы сможете выбрать только одно яблоко, вы будете счастливы? Нет, — сам ответил Быстрицкий. — Вы будете расстроены и отложите выбор, потому что вам будет казаться, будто вы упускаете лучший вариант. Это как встать не в ту очередь, — подытожил Аркадий.

— Но полное отсутствие выбора тоже не сделает меня счастливым, — возразил я.

— Согласен. Поэтому в политике появляются такие фигуры, как Жириновский и Зюганов, а когда становится очевидным, что это иллюзия выбора, их меняют на Навального. Ведь мы счастливы, только когда у нас есть выбор или его иллюзия. И заметьте: счастливы все, неважно, кто и как проголосовал или кого выбрали в итоге. Каждый избиратель будет убежден, что сделал правильный выбор, даже если голосует против всех.

— Простите меня, Аркадий, — сказал я, — кажется, вы окончательно меня запутали. Выбор — это что? Порядок или хаос? Где здесь энтропия?

— Выбор — это определенность. Причем не важно, какой выбор вы совершаете. Сам процесс выбора снижает энтропию. Уничтожает хаос. Сама жизнь. Я сейчас могу ошибаться, но кажется, читал об исследовании двух групп людей, занимавшихся черно-белой фотографией. Их учили фотографировать, проявлять пленку, печатать фотографии при помощи реактивов. А в конце курса они сдавали две лучшие фотографии, одну из которых могли оставить себе. Вторую было необходимо отправить по почте в офис компании. Причем в одной группе это было необходимо сделать немедленно, во второй группе на это давалась неделя времени.

— В чем же разница? — спросил я.

— А вот в чем. Во второй группе было больше времени на принятие решения, какой из снимков лучше оставить себе. Испытуемые сомневались и по несколько раз меняли решение. В то время как в первой группе испытуемые сразу принимали решение и позже не могли его изменить. Но вот что забавно. Лица, принявшие решение сразу, в дальнейшем никогда о нем не сожалели. Напротив, они с каждым днем убеждались, что приняли верное решение, и приходили в лучшее расположение духа, в отличие от испытуемых во второй группе.

— Человек получает удовлетворение от принятого решения, неважно, верное оно или нет?

— Да, — согласился Быстрицкий. — Это как венчание в церкви. Вы знаете, что раньше церковь не давала развода. Невозможно было развенчаться. И потому семейные пары были более счастливы. С появлением гражданского брака институт семьи разрушается, так как сам брак не является окончательным. Вы как бы оцениваете партнера, но оставляете себе право дальнейшего выбора, что делает вас несчастным.

— Если все так просто, — сказал я, — то следовало назвать гандурасов — «энтропетеками».

— «Энтроперами» или «энтропами», — поддержал Быстрицкий.

— «Энтропеастами» или «энтропейцами».

— «Энтропотомы», — Быстрицкий задумался, — «Энтропики» — морфологически более правильно. От английского Entropic — энтропийный.

Я согласно кивал, как бы между прочим, достал смартфон и вызвал вкладку «Напомни». Оранжевый ярлык в правом углу назывался «планы», я лизнул по нему пальцем и написал:

«Предложить покупателям выбор подарка».

— Что-то срочное? — поинтересовался Аркадий.

— Возникла идея для эксперимента, — сказал я. — Давно раздаю своим покупателям всякие безделушки. Визитки, наклейки, магнитики на холодильник, всякую ерунду с моей символикой. И вот о чем я подумал. Что, если дать покупателям право выбора. Чтобы они выбирали, какой подарок получить. Если ваша теория верна, то это им доставит удовольствие, и мне не нужно будет ломать голову, какой сувенир положить.

Быстрицкий посмотрел на меня с одобрением:

— Вот чем отличается физик-теоретик от бизнесмена. Мне доставляет удовольствие сама наука, а вы только что ее монетизировали.

* * *

После разговора с Быстрицким я увлекся теоретической физикой, прочел несколько умных книг и десяток научных статей. Проблема популярной физики в том, что ученые совершенно не хотят говорить на нормальном, человеческом языке. Причин тому две.

Во-первых, и, я надеюсь, это основная причина, язык влияет на наше мышление гораздо сильнее, нежели считается. Например, не многие из классиков творили на английском. Универсальное «фак» настолько банально, по сравнению с трехэтажным, что не оставляет англосаксам никаких шансов выразиться шедеврально. Тем не менее наравне с исполинами существуют карманные языки, скажем польский. Казалось бы, за что эту страну награждать таким писателем, как Лем? И все же польская литература существует как явление, а на торгашеском языке говорят менеджеры и брокеры. Конечно, это утверждение спорно, однако я проникся мыслью, что ученый, вырастая в профессиональном смысле, приобретает никому не ведомый птичий диалект. Это позволяет мыслить, как бы это сказать, — разноформатно, более глубоко и широко. Недостаток процесса в том, что он закрывает путь назад, и ученые, как правило, не могут опуститься на обывательский уровень, чтобы объяснить цели своих изысканий, а самое главное, обосновать суммы потраченных средств. И это вторая причина, почему ученые не говорят как нормальные люди.

Раньше я не увлекался конспирологией и никогда не смотрел ТВ3 и иже с ним. Но после того как понял, что не могу найти никакой вразумительной информации на самые простейшие, а значит, фундаментальные вопросы, стал подозревать неладное.

Быстрицкий рассказал мне про опыт с двумя щелями и о том, как фотон становится волной или частицей. Я без труда нашел не только описание опыта, но и множество научно-популярных фильмов. Все объяснялось вроде бы понятно и просто, но вот официальная наука путалась в показаниях.

Я никак не мог понять, что значит: «электромагнитная волна движется в вакууме». Если это волна, она должна двигаться в чем-то или по чему-то.

Или эффект Доплера. Официальная физика объясняет, почему Вселенная расширяется следующим образом: звезды, находящиеся от нас далеко, более красные, чем те, что находятся ближе к нам. Этот эффект, эффект Доплера, возникает, когда мы смотрим на улетающий от нас объект. Именно поэтому фары автомобиля имеют белый свет, а фонари сзади — красный. Ой, кажется, это была моя первая научная шутка.

Чем быстрее движется объект, тем больше его цвет смещается в сторону красного. Таким образом, считается, что наиболее удаленные звезды улетают от нас с максимальной скоростью, а те, что поближе, как бы опаздывают. Логично? Логично.

Но вот я смотрю на опускающееся за горизонт солнце, его спектр до неприличия смещен в красный, и все же что-то мне подсказывает, что солнце никуда не улетает и не ускоряется.

Это, конечно, мои обывательские рассуждения, и, скорее всего, они наивны и неверны. Одно мне действует на нервы, как официальная наука отвечает на подобные нестыковки — никак. Если вы спросите в НАСА, как астронавты ходили в туалет на Луне, вам просто не ответят. А отсутствие ответа порождает еще большие сомнения.

Можете называть меня параноиком, но через какое-то время у меня сложилось вполне осязаемое чувство, будто научное сообщество морочит нам голову. В нем изучают то, чего на самом деле нет, а чтобы никто не догадался, это «ничего» облекли в заумные формы и обставили различными премиями и наградами.

Я поделился этими наблюдениями с Быстрицким. Он неохотно, но все же поведал мне о противостоянии, которое идет в науке уже более сотни лет. По его словам, существуют так называемые альтернативщики, или эфирщики, — люди, несогласные с фундаментальными основами официальной науки.

Как правило, эфирщики не вступают в научные споры, впрочем и предметов спора не существует. Классическая физика и «эфирная» разошлись еще в начале двадцатого века, после чего стали слишком непохожи.

Так как Быстрицкий был представителем традиционной науки, то выставлял эфирщиков как людей неграмотных и недальновидных, в чем предлагал убедиться лично. Для этого он дал мне координаты некоего Садовника. Как я сразу догадался, «Садовник» — это сетевой псевдоним. Оказалось, что человек под этим ником — мой коллега, торгует через сеть семенами помидоров, выведенных собственноручно. Живет он недалеко — в Самаре, и я мог познакомиться с ним лично.

Поездка в Самару для меня всегда испытание. Во-первых, из-за неудобных Самарских улочек, во-вторых, из-за Кристины. Она никогда не упускает возможность «заехать на пять минут» в «Икею». И, как правило, мы проводим в этом магазине остаток дня. По какой-то причине его не построили в нашем городе, хотя супермаркетов и моллов по два на каждого жителя.

Мне пришлось взять жену с собой и, когда я припарковал автомобиль возле серой панельной хрущевки, пригласить ее к Садовнику, так как разговор ожидался долгий. Поводом для него была банальная покупка семян. Уж простит меня Кристина, до нашей поездки я никак не подозревал, что она в этом разбирается.

Дверь нам открыл «Лев Толстой». Человек неопределенного возраста, с густой бородой, в спецовке какой-то химической компании.

— Дядя Федор, — представился он.

— Алексей Левин, — я пожал сухую ладонь человека, необремененного физическим трудом.

Кожа на его руках не была нежной, но в них чувствовалась слабость, и я побоялся крепко жать его руку.

— Вы издалека? — поинтересовался мужчина.

— Из Тольятти, — я переступил порог, и мои кроссовки по щиколотку утонули в мусоре.

Это были бумажки, фантики, прелые листья, окурки и даже еловые иглы. Квартира представляла жалкое зрелище. Остатки обоев, много лет назад выкрашенные двери, древняя советская мебель. Все это можно было назвать одним словом — бомжатник, если бы не книги. Книг было очень много, и они напоминали птиц, рассевшихся где попало. Впрочем, и все остальное, используя терминологию Быстрицкого, утопало в энтропии.

Кристина сразу заметила вышитый гобелен в раме и подошла рассмотреть его поближе. Мысли снять обувь у нас не возникло, хозяин — разумно этого не предложил.

— Нравится? — спросил Кристину Дядя Федор.

Та кивнула:

— Хорошая работа, — похвалила она, — как вам удалось так передать полутона?

Дядя Федор улыбнулся в бороду:

— Подбирая цвета нитей.

Кристина покачала головой:

— У вас должна быть большая коллекция.

— Что вы, — возразил Дядя Федор, — тяну откуда придется. Порой из рубашки вытащу, жена ругается.

Кристина еще раз покачала головой. Следов женских рук нигде не наблюдалось.

— Мы в разводе, — объяснил мужчина, — здесь убирается домработница.

Понятнее не становилось. На языке так и вертелся вопрос: как часто? Я вспомнил о цели своего визита и задал наводящий вопрос:

— Вы сами выводите новые сорта?

— Разумеется, — переключил свое внимание на меня Дядя Федор.

— Здесь и работаете?

— Здесь, — мужчина обвел взглядом квартиру, и я догадался, что он смотрит сейчас как бы нашими глазами. — Тут ужасный беспорядок, извините.

Садовник убрал с кресла стопку старых газет и предложил Кристине сесть. Мы с ним остались стоять, потому что, кроме табурета, возле письменного стола, на котором тарахтел видавший виды компьютер, присесть было негде.

— Скажите, — бросил я пробный камень, — а вы где-то учились? Откуда у вас знания в области ботаники?

— Я много учился, — уклончиво ответил Дядя Федор, — чему-нибудь и как-нибудь.

— Просто не представляю, — сказал я, — ведь это же нужно разбираться в генетике.

— В селекции, — возразил мужчина, — но на самом деле все гораздо проще. Я не занимаюсь генной модификацией в привычном для обывателей смысле. Это происходит само. Так сказать, естественным путем.

— Вы только помидоры выращиваете? — я указал пальцем на торчащую из консервной банки лаврушку.

Горшки с растениями располагались по тому же принципу, что и книги, то есть где попало.

— Лавр благородный, — объявил Дядя Федор и тут же пояснил, — не покупать же в магазине.

— Конечно, — кивнул я, как будто на моем подоконнике растет такой же.

Совершенно неожиданно для меня Кристина увидела лимонное дерево, и разговор прочно застрял среди комнатных и садовых растений. Признаться, я был горд познаниями Кристины, но, найдя благодарного слушателя, Дядя Федор добрые два часа рассказывал о своих находках, вредителях, удобрениях и урожае. При этом Садовник периодически отвлекался на вышивку крестиком и резьбу по дереву. Оказалось, он режет из цельного куска дерева цепи, кольца и взаимосвязанные предметы поразительной сложности. Дядя Федор рассказал нам все про свою жену, дачу, свои болезни и медленный интернет, ни разу не свернув разговор в сторону физики.

Я заметил, что Кристина выдохлась и, сев в кресле, стала перебирать пакетики с семенами, купленные у Садовника. Я остался его единственным слушателем, но перебить Дядю Федора было не так просто.

— Скажите, — я показал пальцем на уже давно замеченную мной катушку высоковольтного трансформатора, торчавшую из-под стола, — а это что такое?

— Это трансформатор Теслы, — ответил Садовник, — собрать не получилось. Пока.

— Так вы и в физике разбираетесь? — спросил я, стараясь сбить тему. — Вам не кажется, что современная наука как будто не права?

Садовник некоторое время моргал глазами, не понимая, что мешало задать этот вопрос с порога. Наконец, совладав с собой, он сказал:

— Не только не права, но и постоянно нам лжет!

— Вы тоже заметили? — подлил я масло в огонь.

— Ха, — Садовник хищно ухмыльнулся, — а вы как думаете?

Он взял меня под руку и провел в соседнюю комнату, которая до этого была закрыта на ключ. Почти всю длину ее занимал самодельный стол, на нем находились ящики с рассадой. Мне показалось, что это были не помидоры, но различить их было сложно. Все они оказались накрыты обрезанными пластиковыми бутылками, причем обрезано было не горлышко, а дно. На крышку каждого был навинчен самодельный вентиль, при помощи трубки соединенный с белой трубой. В комнате также находились бутыли и резервуары, о назначении которых я мог только догадываться.

— Водород, — тихо сказал Садовник. — Растения выделяют водород, а не кислород, как написано во всех учебниках.

— Где же они его берут? — удивился я.

— Из воды, — пояснил Садовник, — там же они берут и кислород. Принято считать, что растения при помощи фотосинтеза обогащают воздух, перерабатывая углекислый газ, но это совсем не так.

— Да? — спросил я скептически.

— Ну, сами подумайте, — возбудился Дядя Федор, — в воздухе полпроцента углекислого газа, а каждое дерево вырабатывает в сезон пятьсот килограммов кислорода. Это же очень много. Да если бы все было, как нам говорят, углекислый газ давно бы закончился. А вы знаете, кто вырабатывает основную массу кислорода? Кто лидер по фотосинтезу у нас на планете?

— Кто же? — спросил я.

— Водоросли, обитатели океанов, а ведь там углекислого газа еще меньше.

— Вы хотите сказать, что растениям вообще не нужен углекислый газ?

— Нет, — растянул Садовник, — я не это хотел сказать. Разумеется, для создания клетчатки растениям нужен углерод и минералы, а в углекислом газе они развиваются быстрее, но здесь речь о другом. Я всего лишь хочу сказать, что нам говорят глупости с самой школы, даже ботаника написана продажными учеными, чтобы, не дай бог, мы не узнали истину.

— И что, так везде? — намекнул я.

— Разумеется, — подхватил Садовник. — Вот как, по-вашему, объясняет отечественная офтальмология ухудшение зрения?

— Не знаю, — честно сознался я.

— Нам говорят, что у нас с годами слабеют мышцы, давящие на хрусталик. Представляете? Вы, кстати, не на игле?

— Не приемлю наркотики, — пояснил я, — а при чем здесь это?

— Совершенно ни при чем, — согласился Дядя Федор, — но у хрусталика нет никаких мышц. Он лишь меняет фокусное расстояние, когда глазное яблоко меняет форму, понимаете?

— Что, правда? — не поверил я.

— Абсолютно, — махнул рукой Садовник, — и эта ложь — повсюду, начиная с основ. А про физику вообще молчу. Знаете, у нас есть такое стихотворение:

Был мир земной кромешной тьмой окутан.

Да будет свет! И вот явился Ньютон!

Но Сатана не долго ждал реванша:

Пришел Эйнштейн, и стало все, как раньше.

Садовник продекламировал и сам посмеялся над своей шуткой.

— Знаете, — сказал я, — меня интересует определенная область физики. Я пытаюсь понять везение, неудачи, и как это может происходить во времени и пространстве. Влияет ли энтропия на эти явления и как этим управлять.

Садовник задумался.

— Понимаете, Алеша, — он взял меня за руку, — я могу вас так называть?

Я согласно кивнул.

— У меня для вас плохие новости. Времени нет, вообще. Будущего еще нет, а настоящее, пока я говорил эти слова, уже стало прошлым, и его тоже нет. Вы думаете, что помните, как сюда пришли, где родились, где учились, но это всего лишь информация. Ничем не отличающаяся от ваших фантазий.

Еще хуже обстоит дело с пространством. Ведь вы не можете представить его конца и задаете справедливый вопрос. А именно: «Что находится там, где заканчивается пространство?»

Вам придется сделать вывод, который вы осознаете не сразу. А именно: нет ни времени, ни пространства. И время, и пространство есть иллюзия, которая создана, чтобы расширить Вселенную.

Если опуститься до банального примера, то движение, а движение описать проще, — это смена загорающихся пикселей на вашем мониторе. Мы понимаем, что анимированный персонаж на экране компьютера никуда не движется, и тем не менее видим перед собой совершенно реалистичный пример движения.

В реальном мире происходит приблизительно то же самое. Наш мир, назовем его Вселенная, существует в единственном экземпляре, в настоящую секунду там темно, тихо и ничего не движется. В этом мире нет пространства, все находится в одной точке. Впрочем, нет полной уверенности, что это точка, а не пустота. Именно отсутствие определенности и запустило механизм расширения Вселенной. Точка не могла вместить в себе состояний более одного. Ей необходимо было определиться, прийти в состояние покоя, и решение было найдено с появлением пространства. Теперь ткань пространства могли занять точки, являющиеся материей и не являющиеся таковой. Но с появлением пространства возник некий побочный эффект, а именно: точки стали взаимодействовать друг с другом. Взаимодействие породило новый эффект — время, в котором точки могли видоизменяться многократно и разнопланово.

Конец ознакомительного фрагмента.