Такие пироги

Александр Лазарев, 2023

Уникальность дарований Александра Лазарева в значительной мере определяется его человеческими достоинствами. Сочетание таких совершенно противоположных качеств, как доброта и нетерпимость, уравновешивается высокоразвитым чувством справедливости. Жизненный путь Александра Лазарева богат приключениями и множеством встреч с интересными людьми. Об этом и повествует его новая книга «Такие пироги». Память автора являет давние события так, как будто бы они происходили вчера. Увлекательное путешествие в страну, которой больше нет, без сомнения доставит истинное удовольствие читателям. Поэт, прозаик, эссеист, член Союза писателей России Александр Карпенко.

Что никогда…

Что никогда…

Вот расскажу-ка я вам, братцы, что никогда не приведётся вам ни изведать, ни вкусить…

Каждое лето с первого и по четвёртый класс проводил я у бабули — матери моей мамы — в деревне Новомихайловское, дальнего Подмосковья.

В отрочестве же — только в августе, ибо в июне-июле трудился в спортивных лагерях, повышая мастерство.

Обновлённый дом наш стоял на самом краю деревни, а в метрах пятнадцати в сторонку уже начинались поля, неоглядные поля с редкими вихрами «кустов».

Так у нас называли длинные и узкие рощицы, разделявшие поля, где бывалые грибники всегда набирали белых грибов изрядно.

В разные годы помню то поля пшеницы, то гороха, а то овса, ячменя или льна… даже конопля росла в те честные времена! И мак рос на огороде.

В палисаднике же, метрах в трёх от окон дома, прямо пред челом его, росли два дерева черёмухи.

Сегодня понимаю, что это были уникальные деревья: высоченные, более полутора детских охватов стволы с густой кроной, с плодами редкого волшебного вкуса.

Частенько я забирался на самый верх и лакомился ими.

Зачастую до почернения языка и… ну и не только.

Но здесь уже следует пояснить, что «дом» в те времена со-овсем не то, чем являются дома сегодня.

Тогда нашим родовым домом была изба, «просторная» деревенская изба, — пятистенок из длинных и толстенных брёвен.

Сегодня же закрываю глаза и мысленно с крыльца захожу в просторные сени, где была летняя кухня с большим обеденным столом, скамьями повдоль него, здоровенным сундуком под сухие продукты и крупы, массивная неподъёмная лавка, со стоявшими на ней тремя ведрами чистейшей и ледяной колодезной воды, да кровать под лёгким уютным красивым пологом для защиты от неугомонных звенящих и жужжащих.

Не упомню сегодня, как назывался прибор, на котором наши мамки и тётушки с бабулей готовили еду для всех: примус ли, керогаз, керосинка? — помню лишь, что всегда был нужен дома керосин.

И неизменный вопрос к кому-либо из старших ребят:

«Ты за керосином-то в лавку сходил?»

Из сеней за тяжёлой дверью были две жилые комнатки и крохотная кухня с монументальной русской печкой.

А русская печь — это же чудо. Чу-до!

Простое многовековое чудо, но непростая постройка, героиня многих народных сказок — печка-матушка.

Очаг в самом высоком значении этого слова!

Она обогревала избу и согревала ребят (некогда деток на лопатах отогревали в печах), приготовляла и кормила, освещала жилище; стирала, сушила и лечила, предсказывала погоду (дрова горят с треском — мороз, гудят-шумят — буран), а могла и заклинать мороз… да и просто — красавица.

А печная зола для стирки, для мазей, отваров?

Ну, чудо же!

У нас на верхней лежанке печи чего только не было: телогрейки, валенки, лоскутные красавцы-покрывала, но главная мальчишечья ценность — берданка!

Заберёшься втихаря ото всех и ну затвором клацать, выцеливать «врага» и уничтожать его.

А если попадались дядьям за этим занятиям — справедливо получали по ушам: нечего боёк сбивать холостыми щелчками.

На лето всё больше ребятни отправлялось к бабуле: семейства прибывали естественным образом и всё острее вставала потребность в дополнительных спальных местах.

Хотя для взрослых переночевать на матрасах, брошенных на пол — не проблема, но… уже и в космос человечество шагнуло, так что решили дядья пристроить терраску.

Долго ли, коротко ли, а терраска вышла знатная.

И поместились в ней три кровати, стол и этажерка.

Но! Для нас — вездесущих непосед — самым интересным и привлекательным было то, что находилось огороженным под пристройкой…

Мы — сорванцы — проделали лаз и проводили там уйму времени в этом временном штабе-землянке.

И вот при одном из наших копошений наткнулись на какие-то железяки и стали докапываться дальше.

Находки наши были множественны и «бахаты»: ржавое огромное коромысло рычажных весов возрастом более века с авторским клеймом, штык, «бочонок для патронов», части пулемётной ленты и множество разнокалиберных патронов россыпью, нагрудная фашистская бляха, пряжка с «Gott mit uns», пробитая каска и уйма всяких завлекательных мелочей.

Естественно, взрослые прознали о наших находках и решительно конфисковали штык и патроны (хватило бы наших умов бросить их в костёр!).

Дядья аккуратно обезвреживали их, отделяя пули.

Мы же толпились вокруг и слушали их пояснения: эта пуля зажигательная, эта трассирующая, эта обычная… а э-эта — разрывная!

* * *

Записывая сегодня воспоминания, только узнал, что «бочонок для патронов» — это газбак для противогаза фашистского.

И в памяти пробудились рассказы матушки моей об осени-зиме 1941 года…

Осенью фашисты заняли Шаховской район и Волоколамск, вошли в нашу и окрестные деревни и по-хозяйски расположились в каждом доме.

Сначала вели себя сносно, пели, шутили, не обижали: де, скоро Москву возьмём!

Но после неудач на фронте приуныли, засмурели.

А с приходом снежной зимы с ветрами, морозами, с усиливающейся и приближающейся канонадой стали молчаливы и раздражительны.

Однажды пятнадцатилетняя девочка в лютый мороз шла укутанная в платки по глубокому снегу, подоспел злобный немец и, что-то грубо выкрикивая, показал на валенки. Девочка «не понимала»…

Тогда он толкнул её в сугроб и стащил валенки.

Девочка прибежала в слезах домой босая и на расспросы ответила, что какой-то гад отобрал её почти новенькие валенки.

Старший по хате помолчал, выругался, подробно расспросил о «гаде» и куда-то отлучился, а через полчаса вернулся хмурый и возвратил валенки.

Мама же грозила фрицам, мол, придут партизаны и всех вас постреляют. При этом показывала рукой как: пиф-паф, Ганс, пиф-паф, Пауль, а немцы ржали… и называли маму Зина-партизан.

Мама размышляла после покупки в семидесятые годы спального гарнитура «Зина» производства ГДР, мол, как так — «Зина» для немцев? Странно.

А не тот ли старший немец основал мебельное дело?!

Жутко жалею сегодня, что будучи в Германии, не дотумкал разузнать про это. Э-эх!..

* * *

А леса? Изобиловали орехами, малиной, земляникой!

И вот почему-то не помню в них комаров… так, десяток не в счёт.

Каким-то родным был лес, не то, что сегодня: при попытке войти в него тотчас же бываешь атакован сонмищами яростных комаров, словно бы природа защищается и не подпускает к себе главного врага.

Но раньше мы с братьями, с родителями, с дядьями спокойно заходили и бродили по лесу вдосталь, старшие перешучивались и рассказывали всякие забавные истории; находили множество белых грибов — аристократии грибного народа, — каковые впрок сушились на русской печи и замечательно пахли в избе.

А подберёзовики, лисички и сыроежки с рыжиками обжаривались с луком, чуть подпекались со сметаной и мгновенно уничтожались с поджаренной картошкой.

Старшие под водочку, а мы — мелкота: от полушки до гроша, — под самодельный квас.

Ни-кто не умел так жарить картошку как батя, и дядья частенько заезжали к нам в Москве в гости на жареную отцом картошечку…

А каким же вкусным бывал грибной суп зимой из собранных тобою белых и подосиновиков!

Целыми днями с братьями и деревенскими мы играли, строили шалаши, ходили на речку, пруды, ловили и запекали карасей в глине на костре.

В страду, ближе к осени на скошенных полях высились стога сена, и мы с пацанами взбирались на них и от души возились там, рискуя сверзнуться и поломаться, рыли затейливые ходы и норы в них…

* * *

А огород у бабули?! Песня!

Белая, красная, чёрная смородина, крыжовник, десяток различных яблонь, груши и сливы.

Множество кустов удивительно вкусной малины (недаром фамилия бабули — Малинникова.).

И сказочный вкус плодов не потому, что это вкус детства — это вкус кропотливого труда, честного труда с любовью и бережением земли, уважением к своему труду, без химичения, — неподдельный вкус даров природы.

А звёздное небо Подмосковья?

Сегодня только на югах можно увидеть такое количество звёзд, такую луну и звездопад!

Выйдешь ночью на крыльцо «пожурчать» и замираешь под стрекот кузнечиков, цикад, ровный гомон какой-то живности.

Вспорхи летучих мышей, какие-то вскрякивания, шорох ежей, призывное пение лягушек и вдруг… звон в ушах от внезапной тишины на четыре такта паузы ночной жизни насекомых и птиц.

Ох, а волшебство дождливой ночи на сеновале над овшаником под самой крышей из дранки?!

Запах сена, пошлёпывание капель: то редкие и раздумчивые, то частые с перебивами; какие-то шелестения, вздохи коровы в хлеву, копошение несушек, всхрюкивания свиней, — всё сливалось в чудесную симфонию.

Торжественную симфонию жизни и радости!

Мы знали — будет «завтра», погожее мирное «завтра», ведь столько важных дел нужно сделать.

Даже басовито бестолковое жужжание мух и звон комариков не раздражали… и тут крадучись является тебе Барсик, устраивается рядышком: в ногах ли, на груди, — поперебирает лапками и… по-ошла мурчащая песнь уюта и благодарности.

* * *

Жалко мне молодых!

Никогда они не попробуют живую пшённую кашу на надоенном с утра молоке под пузырящейся корочкой цвета червонного золота, запечённую в древнем чугунке и поданную бабулей на ухвате из русской печи.

Не проедутся на телеге, покачиваясь на стожке сена, а то и верхом на спокойной кляче…

Не услышат блаженное покрякивание поросёнка, валящегося на бок при почёсывании ему пуза.

Не спать им под самой крышей на душистом сеновале, под умиротворяющий летний дождь, и вдруг проснуться ранним утром от суматошного сообщения наседки: «Я раз-ре-ши-илась»!

Не слышать задорного хорового пения под гармонь.

Не дружить им так искренне и бескорыстно…

Всего этого у них уже не будет в этом суматошно-бестолковом и не очень уже родном для людей мире.