Когда наша не попадала

Александр Кулькин, 2013

Это сказка, дорогие читатели. Это сказка, рассказанная бабушкой Клио своей непоседливой внучке – Альтернативной Истории. Это былина про те времена, когда по Океану, еще не окутанному Морским Кодексом и страховыми компаниями, скитался вихрь времени, отправляя путешественников навстречу испытаниям и подвигам. Придётся и нашим героям не раз ставить на кон и свои жизни, и свою удачу. Ведь столько дел надо переделать на всех континентах и во всех временах, чтобы наконец-то расступились стены и открылась Атлантида… А что по дороге, придётся встретить Алладина и Одиссея, спасти кенгуру и кицунэ, поспорить с богом и поругаться с инопланетянами, так, то же дорога… и единственной наградой героям будет простое «Спасибо», и чувство удовлетворения, что человеку помогли найти Родину. А впереди снова путь. Дорога, она самая требовательная из женского рода, она никогда не может ждать.

Глава третья

Раскинулось море широко…

А на следующее утро Ивашка был потрясен. Он, по обыкновению, стоял у борта и всматривался в серебристую бескрайность воды, когда вдруг услышал, как потрескивают доски палубы. Не успев обернуться, он чуть не согнулся под тяжестью легшей на плечо руки.

— Пошто пригорюнился, отрок? — добродушный бас заставил встрепенуться каждую клеточку, такая в нём была силища. Так мог говорить вековой дуб, коли пришла бы ему такая блажь в сердцевину. С трудом повернув голову, парень встретился глазами с внимательным и слегка насмешливым взглядом.

— Ну что ты на меня глядишь, як на цуд, — уже открыто усмехнулся Гриць. — Умею я говорить и ходить сам могу. И на правиле не только сплю…

— Так, дядько… — растерялся Ивашка, — я ж ничего плохого-то и не думал…

— Знаю, — просто ответил кормчий, смотря мимо парнишки, куда-то вдаль. — Только ты у нас новенький и про сусаниных ещё не слышал.

— Нет, про таких ещё ничего не учил. Волхв-то наш больно строг. «Всему своё время, и есть каждой вещи своё место под солнцем».

— Мудр, ох и мудр муж сей. Но пришла пора узнать тебе, отрок, про древних людей, кои сусанины зовутся. Прадед мой был Сусанин, и не просто так, а с большой буквы! Каждую тропку знал во всем мире, в море-акияне с любой волной здоровкался. А вот я уже обмельчал… По Реке пройду, глаз не открывая, а в море уже пригляд нужен. Эх, мельчаем мы, брат, умения теряем, знания… Князь старается, конечно, но как резами записать то, что с молоком матери впитывать надо? Думай, паря, думай. На младых только и надеемся, что не растеряете вы наших умений, не променяете их на цацки блестящие. Не смотри на греков, отдали они всё за знания сухие, и путь этот ведёт к потере радости и любви. Эх-х-х, пойду ещё подремлю, скоро море.

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Прошёл ещё день, и вот наконец-то в лицо Ивашки ударил ветер, незнакомый волнующий. Шаловливая волна плеснула в лицо влагой, и, облизнув губы, юноша изумленно прошептал:

— Горькая…

Стоящий рядом атаман только усмехнулся, а Геллер недовольно пробасил:

— Не горькая… Соленая она. И в крови у нас такая же плещется, вот поэтому и не сидится у печки.

— Сидится, — вздохнул Спесь. — Только недолго…

Неожиданно с правой стороны донесся какой-то звук. Кудаглядов прислушался, и Ивашка с изумлением увидел, что атаман перепуган.

— Все под палубу!!! — грозный рык перекрыл плеск волн, и ватажники привычно посыпались в открытый люк.

— Эт правильно, — пророкотал с кормы Гриць — Совсем с глузды^[5] сошли, звезды блудячие…^[6]

А атаман распоряжался дальше:

— Эйрик! Глаза завяжи, а то, как в прошлый раз, рот раззявишь и петь забудешь! На тебя только и надежда…

Спускаясь в трюм, волхв всё-таки спросил у своего наставника:

— А чо? Ворог так страшен, что и биться нельзя?

Геллер недовольно проворчал, закрывая люк и прочно усаживаясь на лесенке:

— Да какой там враг? Попрошайки прибрежные, русалками зовутся. «Ай, коханый, дай погадаю. И ждёт тебя земля близкая, на глубине три сажени, прямо здеся, коли не позолотишь ручку…» А визжат так, что сам за борт прыгнешь, лишь бы не слышать. А сами без одежды, в одних ракушках, тьфу, смотреть противно.

Впрочем, последние слова, звучали неубедительно, поэтому Володимир сделал грозное лицо и прикрикнул:

— Вона вервь лежит, в уши воткни, а то услышишь, как Эйрик петь будет.

Эта угроза была реальна, так что парень охотно подчинился. И как ни хотелось ему увидеть таинственную нежить, но пришлось всё приключение просидеть под палубой. Лодья раскачивалась, и даже сквозь затычки доносился разноголосый писклявый крик. Потом заныли зубы, это взял верхнюю ноту скальд, и всё успокоилось. Геллер передернул плечами, будто стряхивая кошмар, и, приподнявшись, открыл люк:

— Выходь братия. Эйрик уже спел.

На палубу первым выскочил любопытный волхв, но, к его разочарованию, на палубе были только атаман и скальд, сидевшие у открытого бочонка. Ну и, конечно, Гриць-сусанин, казалось, вросший в лодью. Увидев Ивашку, Спесь обрадовался и поманил его к себе:

— Вот ты грамоту разумеешь, отрок!

— Конечно, разумею, — удивился волхв, украдкой оглядываясь. Ничего не было видно, только вдалеке белел клок пены, впрочем, стремительно удаляющийся.

— Вот и хорошо! Будешь писать свиток о наших скитаниях. И чтоб писал только то, что видел! «Что наблюдаю, то и пишу», — закон у нас такой! Например, увидел пьяного морского змея, так и запиши, что, мол, «змеюга отвратная смрадом дышала и закусь требовала»!

— Атаман, — шепотом поинтересовался юноша, — А коли змей трезвый, что писать-то?

— Где-е-е?! — Спесь мгновенно обернулся и несколько мигов рассматривал высунувшеюся из воды огромную голову на длинной шее. — А-а-а, это… Вот и запиши: «видели морскую змею, мужика своего шукающую. Проплыли мимо, проявив вежество».

— Спесь Федорович, а как ты их различаешь? — вежливо спросил самописец, разыскивая стило.

— Просто, — отмахнулся атаман, поворачиваясь к бочонку. — Раз трезвая — значит, баба!

Вскоре вокруг юноши, устроившегося возле мачты с письменными принадлежностями, собралась почти вся ватага. И слушали все, затаив дыхание, как пишется История! Не та, что греческая вертихвостка, а самая настоящая.

«В лето тридцатое, что от восшествия князя-батюшки на престол славных предков, с позволения его, и по наказу его же, Атаман Спесь Федорович со товарищами вышел в море-Акиян великое, чтоб славу попытать, и земли новые под руку князя привести…»

— А зачем нашему князюшке земли новые? — искренне удивился Лисовин. — Со своими бы справиться.

— Так положено писать, — смутился Ивашка. — Сие — традиция!

— А-а-а, — уважительно протянул дружинник. — Это да.

«И были на ладье тридцать и ещё три воина великих, мужа сильномогучих, что ни в сече, ни в гульбе никому спуску не дадут, и не помрачат славы земли нашей пред народами чужими, и землями ненашенскими».

— А что, земель тоже надо стесняться? — удивился незаметно подошедший невысокий человек с выбритой головой, на которой змеился длинный черный чуб.

— А как же, — степенно отозвался Лисовин. — Она хоть и не наша пока, но все-таки матушка. Ты, хлопец, читай дальше.

«И пошли ватажники по Реке Великой, что несла свои воды из ниоткуда в море-Акиян…»

— Так уж и «из ниоткуда»? — усомнился кто-то из собравшейся вокруг команды.

— Михайло! — возмущенно повысил голос Геллер. — Ты же с нами ходил к истоку, чего же спрашиваешь, сам должен помнить.

— Вот и спрашиваю, — замялся вытолкнутый вперёд человек, — Поэтому и спрашиваю, что ничего не помню.

— Не помнишь? — удивился Спесь Федорович. — Ты что? А как тебя хотели у тех людей оставить, потому что на священного зверя медведя похож, тоже не помнишь?

— Так поэтому и не помню, наливали-то мне поболе, чем всей дружине, — совсем смутился Михайло, который и по комплекции и по шерстистости действительно напоминал добродушного сытого медведя.

— Да ты не расстраивайся, — похлопал его по плечу казак. — Никто ничего не помнит.

«И попались на пути богатырям нурги нечистые, и громко лаялися они, вызывая на бой неправедный. Ибо не может быть бой праведный, коли кличут на него ради грабежу и разорения. И крепко разгневались воины наши на задир сих, и с помощью слова увещающего да рук крепких, разъяснили заблуждающимся путь их дальнейший, а заодно и познакомили с богиней греческой земли, что Гигиеной зовется. Прониклись нурги сии почтением к чуждой им богине и, смиренные, продолжили свой путь неведомый. А дружина наша продолжила путь свой славный, и в Акиян седой вышла, врагам на унижение, друзьям на помощь. Хоть и радеяло племя нечестливое заборонить нам дорогу, но рассеялись вороги те, лишь заслышав голос скальда громкоголосого. Ибо нет преграды ватажникам нашим, что поспешают волю пославшего их исполнить».

Тут все снова оживились, и советы посыпались такие, что молодой волхв поминутно то краснел, то бледнел, пока вновь не вмешался Геллер:

— А ну цыть, охальники! Неча парня с толку сбивать, атаман сказал, чтобы писал только то, что видел.

— Да что ты, Володимир, шо мы-то? Коли не убачил сам, пущай спросит, — примиряюще поднял руки Непейвода.

Очередной спор разгорелся вокруг морского змея. Даже Лисовин и Геллер согласились, что нету змиев, есть только аспиды, ну, в море могут быть и левифаны. Но тут веское слово сказал скальд. Был он добродушен, но говорил уверенно:

— Эт вы бросьте! Какие-такие аспиды в море-акияне? Все аспиды только по суше и ходят, а в воде тонут они, не успев даже «мяу» сказать.

Лисовин принюхался к кружке, в которой плескалась причина добродушия, завистливо вздохнул, но всё-таки возразил:

— Да какие на суше аспиды, мелочь одна. А вот в море глянешь — и сразу скажешь, что аспид вылитый. Да и не ходят аспиды, ног-то у них нету!

Бережно поставив кружку рядом с собой, Эйрик откинулся спиной на доски борта и глубоко вздохнул:

— Ногов, говоришь, нема? Ну-ну. А вот как-то пошёл я на Кудыкино болото, надо было мне тростника срезать. Не успел до камыша дойти, а оттуда… Вываливается аспид, да не аспид, а прямо-таки аспидыще, и давай на меня шипеть! Я сразу же ноги в руки и подальше! А он не отстаёт! Я бегом, и слышу, как он ножищами сзади топает! Вот-вот догонит…

— Так спел бы ему, — робко посоветовал Ивашка.

— Ах, вьюнош, — выдохнул скальд после доброго глотка, — Я бы с радостью, но новую вису я только складывал, а петь старые… Даже аспиду нельзя, ибо моветон станется. Ну, отступил я на заранее подготовленные позиции, иду себе дальше, у Локи мёд вымаливаю, и тут — бац! А передо мной аспид…

— Обогнал что ли? — ахнул кто-то из восторженных слушателей.

— Не-а, другой. Но тоже аспидыстый такой, дальше некуда. И говорит он мне человеческим голосом…

— Хм-м-м, — негромко протянул Геллер, но скальд услышал и быстро исправился:

— То есть, нечеловеческим голосом: «Куды прёшь, мил человек? Всю картоплю истоптал, зверь ты арапский!» И вытягивает из-за спины дубину, сучковатую-сучковатую.

От смеха Непейвода сел на палубу и, всхлипывая, произнёс:

— Так вот за что тебя дядько Панас по улице гнал!

— И никакой он не дядька! Аспид самый натуральный. Понасадили своих картоплей, честному человеку и пройти негде.

Эйрик попытался выжать из кружки пару капель, обиделся и никак не ответил на замечание Лисовина, пытающегося вернуться к началу рассказа:

— Насчет Локи не знаю, но что возле того болота Ведмедь-бортник свои колоды поставил, это я слышал…

— Так что писать, паны коханы? — взмолился Ивашка. — Кого я всё-таки видел? Змея, аспида или Левифана?

— Кого видел, того и пиши! — веско припечатал Гриць и, чем-то встревоженный, повысил голос: — А ну тихо! Слухать буду.

Тут же на лодью упала тишина, стих даже свист ветра в веревках, которые все почему-то назвали снастями. Казалось, даже волны уже не задорно плескались о борт, а на цыпочках подбегали, чмокали и, пристыженные холодностью дерева, опадали. И белые птицы спустились ниже, прямо к волнам, будто заинтересовались причиной молчания.

— Буря будет, — помрачнел сусанин. — Хоть краткая, но сильная. Вона какие облака растрепанные, как коты по весне.

Спесь тоже нахмурился, но с надеждой спросил:

— Может быть, погребём, уйдём с пути, пусть без нас тут веселятся.

— Не успеем, давай, атаман парус спускать да и крепить всё. Авось пронесёт, не в первый же раз.

Тут из-под кормы донесся такой разухабистый, развеселый свист, что все вздрогнули. А Гриць широко и радостно улыбнулся.

— Знамо, переживём! Вот и звери наши подоспели. Спесь Федорович, уважь ребятушек, вели рыбки им дать. Речная им по нраву.

Но Кудаглядова не надо было убеждать, похоже, он и сам был рад. Кормчий подошёл к борту и низко-низко поклонился:

— Ой, спасибо, звери морские. Не оставьте нас во время лихое и примите угощение скромное в знак почтения к службе вашей вечной.

«Пиши, что видишь!» — вспомнил Ивашка и кинулся к борту. Не успел он наклониться, как прямиком в лицо чуть не уткнулась хохочущая рыба. Весело прочирикав что-то на своём языке, она ловко схватила севрюжку и, блеснув черной лоснящейся шкурой, скрылась в воде. На её месте возникла новая радостная физиономия. Волхв понаблюдал за весёлой толкотней и, невольно улыбаясь, отошёл к Геллеру, сосредоточенно мотающему бечеву вокруг двух деревяшек, связывая их.

— Дядька, а почему «зверь»? На вид рыба рыбой, только чешуи нет.

— Ну-ка придержи вот тут… Хорошо, — Володимир затянул узел и строго сказал: — Ты их рыбой не обзывай, обидеться могут. Звери это, потому что воздухом дышат, как и мы. А рыбы в воде невылазно и рот открыть боится. А спасатели…

Геллер подтянул к себе ещё пару каких-то досок и верёвку, потом продолжил:

— Когда люд человеческий в море-то выплыл, боги забеспокоились. Ну разве можно чад своих другим божкам доверять? Посейдонам разным? Те своих-то не любят, а тут совсем другой народ. А рук-то не хватает. Вот и попросил Велес зверей своих в море пойти да за людьми присмотреть. Многие отказались, выдра, вон, только на реку и согласилась. Бобер тоже было сунулся, но не решился от берега далеко отойти. А звери, неведомые нам тогда, пошли и взяли на себя труд тяжкий, но нужный. Ибо нет для мужчины, человека ли, зверя ли, доли иной. Спасать и защищать — вот доля наша. Давай, сродственник названный, помогай, потому что на зверя надейся, а сам не плошай!

Уйти под палубу, в духоту и неизвестность, Ивашка отказался категорически. «Как же я буду писать, если не увижу ничего», и Спесь согласился. Малая команда споро поместила его на место Эйрика и замерла по местам. Успели в аккурат, потому что волны уже надели белые папахи и ринулись на лодью, как запомнившиеся волхву горцы на трактир. Так же гневно они толкались в округлые бока, как в запертую дверь. И бурно выражались на неведомом языке. Только вот не было сейчас на них десятка княжеской стражи. Впрочем, строили в княжестве всегда не за страх, а за совесть. Лодья, или, правильнее, ладья, что от слова «ладная», ладно переваливалась через водяные бугры. Злой ветер вконец растрепал тучи, и по небу неслись лишь обрывки, длинные как хвосты у лис, что удирают от охотников. Время от времени от рулевого правила звучал глухой рык сусанина и ватажники споро что-то делали. «Не забыть потом спросить, что они творят», — успел подумать Ивашка перед тем, как подкравшийся вал залепил ему лицо мокрой и холодной пеной. Чувство тревоги исчезло так же быстро, как и возникло, потому что над волнами сверкнула Перунова зарница, и в свете её волхв увидел чёрные спины спасателей, что по-прежнему весело прыгали вокруг ладьи. «Людям беда, а они хохочут», — подумал парень, но тут же устыдился неправедной мысли. «Простите меня, звери морские. Не со зла, а со скудоумия подумал я», — мысленно взмолился он. Боги услышат и, коли захотят, то расскажут служителям своим. Ведь слушал же Ивашка рассказы воев, что на смертный бой без надежды витязь всегда выходит, дерзко хохоча Морее в её морду, чтобы не подумала кромешница, что он испугался. «Интересно… — заползла в голову спокойная мысль. — А почему слова «море» и «Морея» так похожи?» И тут всё кончилось. Повинуясь ласковой, но твёрдой руке Гриця, ладья скользнула между сердитых валов и выкатилась на залитое солнцем пространство. С неба улыбался Ярило, радуясь за людей своих, а белошапочные волны смирились перед крепостью ладьи и вновь стали ласково мурлыкать.

— Кажись, пронесло, — облегченно вздохнул Белый, хоть и молодой, чуть старше волхва, но уже седой дружинник, утирая с лица пот вперемешку с соленой водой.

— Порты сам стирать будешь, — ухмыльнулся Спесь.

— Тьфу!! Сколько можно, атаман?!! За такую волыну скальдов даже у нургов бьют, — обиделся дружинник.

— Ну, извини, не удержался, — попросил прощения Кудаглядов и продолжил: — Белый, вынеси кадку на палубу, надо же зверей поблагодарить, что не оставили без присмотра. Да и кликни всех, будем думу думать.

На палубе стали рассаживаться успокоившиеся после бури люди, и даже Спесь не сказал никому ни слова. Отвязанный от мачты Ивашка быстро писал, стараясь ничего не перепутать из своих воспоминаний, при этом прислушиваясь к вялому спору.

— Куда править-то, пане-братия? — вопросил сусанин.

— А куда правишь? — поинтересовался Геллер.

— Хм-м-м, прямо.

— Вот так и правь. Куда-нибудь придём, — вальяжно скомандовал Спесь, поудобнее устраиваясь на нагретых досках.

— Так пыва-то совсем мало осталось, — сожалеючи протянул Эйрик и, вдруг спохватившись, воскликнул: — О-о-о!! Зверей-то отблагодарили, а божествам морским совсем ничего?

— А кому именно?

Эйрик растерялся — на море кто только не правил, и все божества не славянские, чужие. Не плескать же за борт доброе пиво морским девам? Лучше самим выпить.

— Так… — подвёл итог атаман. — С этим разобрались. Теперь вторая дума — где искать ту самую Атлантиду?

— Ни-и-и… — донеслось от руля, — Шукать не нашенское дело, а то найдём, как обычно, приключений на одно место. Коли энтой Атлантиде надо, сама найдётся.

— Ну и хорошо. — Федорович был спокоен, пережитая тревога схлынула, оставив только негу и усталость. — Значит, плывём…

— Ни в коем разе!! «Идём», атаман, только «идём»! — возмутился сусанин.

— Ну, хай идём… Куда-нибудь и придём…

— Опять кого-то встречь несёт!

Крик дозорного, востроглазого Рыся, никого не взволновал. Ну, плывёт, ну и пусть навстречу. Всё-таки, кряхтя, Спесь Федорович поднялся с палубы и пошёл на нос ладьи. Порядок должон быть!

— А вот этот точно плывёт. Только где? Ничо не вижу.

— Так вон, атаман. — Рысь ткнул пальцем куда-то на правую руку. — Там на брёвнах, корячится.

Кудаглядов приложил руку ко лбу, присмотрелся, и в сердцах сплюнул за борт:

— И чего этим грекам дома не сидится?! Когда же эта одиссея кончится?!!

Всматривающийся в еле различимую точку среди волн, Ивашка смущенно прошептал:

— А как он здесь оказался? Мы же его ещё на Реке, нургам про… подсадили.

Кудаглядов посмотрел себе под руку и, встретившись взглядом с доверчивыми глазами волхва, ругаться не стал.

— Это не тот, это наш старый знакомый. Говорит, что царь какого-то острова. А по мне так — бродяга. Постоянно в морях-акиянах попадается. И вообще… — он повысил голос. — Больше ему не наливать, а то опять мимо своего царства прошкандыбает! Гриць!!!

— Шо? — спокойно поинтересовался кормчий.

— Ты зачем один глаз зажмуривал при последней встрече с этим проплыванцем? Он потом при встрече с аэдом таких страхов понапридумывал. Князю свиток прислали, так потом меня в людоедстве обвиняли.

— Да не может быть!! — поразился Белый. — Чтоб князь-солнышко на такую брехню повёлся?!! Ни за что не поверю!

— Я не говорю, что князь поверил, — нахмурился атаман, — Другие-то поверили! А князю обидно.

— А-а-а, другие… — облегченно вздохнул Белый, засучивая рукава. — Ну так, значит, приплыл грек, будет ему счас и Итака, и Пенелопа… И молоко с солёным огурцом.

— Не сметь! — грозно прикрикнул атаман. — Геноцид греческого населения — это не наш метод!

— А человека, пусть даже и грека, без похмелки оставить, как в прошлый раз, — это что не геноцид, что ли? — обиженно возразил ватажник, но рукава закатывать перестал.

— Нечо сравнивать! Это дело житейское, — сурово ответил Спесь Федорович и уже тише добавил: — И он так не считает, вон как гребёт. Обрадовался, поди.

— Молоко — это хорошо, — мечтательно произнёс Геллер, — Когда мы его попьём-то?

— А что так? — очень удивился юноша. — Пристанем к берегу и напьёмся власть.

— Эх-х-х… — огорчённо махнул рукой Володимир, но потом снизошёл к недоумевающему Ивашке и объяснил: — Всё дело не иначе как в проклятье. Как сойдёшь на незнамый берег, так вечно попадается молочко из-под бешеной коровки. Настоящее молоко можно испить только дома.

Тем временем странная конструкция из нескольких брёвен закачалась на волнах возле высокого борта. Перегнувшись, Спесь радостно заорал:

— Привет, Одиссей! Что-то ты совсем исхудал, опять к Цирке занесло, что ли?

— Хайре, атаман! Куда идёте?

— А как обычно! — Кудаглядов выдернул за руку высокого, загорелого до черноты, мужика. Из одежды на нём была только повязка вокруг чресл, но из пурпурной ткани.

— То есть куда глаза глядят? — уточнил грек, цепко оглядываясь. — Привет честной компании!

— Привет, привет… — хмуро буркнул Белый и сердито добавил: — Ты что это на нас напраслину возводишь?

— Какую-такую напраслину? — искренне изумился царь.

— Э-э-э, хлопче, — повернулся к Ивашке атаман. — Принеси-ка свиток из сундучка, он чёрной ниткой связан.

Оказывается, мотаясь по свету, грек время даром не терял и читать выучился почти на всех языках. Так что, развернув свиток, он долго вчитывался в написанное, потом аккуратно вернул бересту волхву и стал говорить. Говорил он долго и энергично, но, к сожалению парня, на незнакомых языках. В особо ярких всплесках ватажники уважительно кивали и переглядывались. Закончил свою речь царь на родном для юноши языке:

— Прав был великий мудрец, когда сказал: «Не стоит подходить к чужим столам и угощаться, если наливают!» Я же этому писаке всю правду рассказал, а он…

— Да брось ты, — утешил его Лисовин. — Встретишь — испортишь ему репутацию вместе с мордой. Ты лучше расскажи, что это за место и какие здесь берега.

— Берега как берега, — хмуро отвечал Одиссей, но испил поданный ему ковшик и подобрел: — Арапы здесь живут, человеческой речи совсем не знают, лопочут что-то по своему, но белых людей очень уважают. Пиво сразу принесли, я даже слова не успел сказать.

— Может быть, мы уже здесь были? — переглянулись атаман и подошедший кормчий.

— Не-а, — отверг идею царь Итаки. — Зубы у всех на месте, пивоварни, что из бревен сложена, ни у кого нет. А вашу народную забаву не только я знаю. Вон, в Египте народ до сих пор боится у моря селиться.

— В каком ещё Египте? — очень удивился Кудаглядов.

— Ну там, где ваша ватага подрядилась дом ихнему правителю построить. А построили гробницу.

— Так откуда же мы знали, что у него такое здоровье плохое? — искренне возмутился атаман. — Ну, завалили немного стены, с кем не бывает. Особенно с просяного пива, что, на беду себе, они придумали. Нашу-то варню надо, как положено, из бревен неохватных строить, а не из ихних пальмов. А он увидел — и сразу брык и не дышит. Зато какой дом получился, ни у кого такого не было!

— И не будет! — уверенно отрезал Одиссей. — Они теперь так только гробницы строят.

— А те хитрованы дошли хоть? — поинтересовался Гриць, поминутно оглядываясь на прави́ло.

— Это те, которым ты короткую дорогу до дома показал? — прищурился царь и, не дожидаясь ответа, закончил: — Нет, конечно. Сорок лет ещё не прошло.

— Заплатили бы, как договаривались, давно на родине были, — сурово отрезал сусанин и, хлопнув Одиссея по плечу, вернулся на свой пост.

— Так ты… это… — смущенно произнёс Спесь. — Можа, с нами дальше пойдёшь? Не надоело ещё болтаться?

— Не могу, друг, — сокрушенно вздохнул мореплаватель. — Домой надо, пора и на берег, возраст уже…

На прощание царю Итаки щедро налили пресной воды, снабдили продуктами и впредь посоветовали бить каждого со стилом в руке, не дожидаясь, пока этот грамотей гадость какую накорябает из-за шибкой своей образованщины. Перехватив его заинтересованный взгляд на Ивашку, Спесь нахмурился, и проворчал:

— Этот — наш!

Одиссей пожал плечами и легко спрыгнул на свой плот:

— Когда попадете в Итаку, заходите, рад буду!

— А ты, если к нам попадешь, князю передай, что выполняем мы его поручение!

На том расстались, и вновь ладья закачалась на волнах, торя путь в неведомое.

Ивашка сидел, прислонясь к мачте, и смотрел бесцельно вдаль. Развёрнутый свиток лежал на коленях, стилус был зажат в руке, но ни одного нового слова в быличке не появилось. Геллер посмотрел на свиток, проследил направление взгляда, пожал плечами и негромко спросил:

— Что случилось?

Парень поднял глаза, и неожиданно признался:

— Не знаю, о чём писать. Я же про Одиссея читал. Говорилось, что жил он давным-давно и вообще мифическая личность. А тут воочию увидел, и…

— И? — заинтересовался Володимир.

— Скажи ему, что он — выдумка, так, чего доброго, и в глаз получишь.

— Не, сразу не получишь, — дружинник присел рядом. — Этот Улисс сначала подумает. Хитрый он. И умный.

— Это я понял и писать про него, конечно, буду, видел же. Но всё равно не пойму, как мы с ним встретились и почему он до сих пор на свой островок не попал? Там же море такое маленькое, на чертеже земли нашей.

— Мы в океане, — меланхолично произнёс Геллер и, взглянув на волхва, продолжил: — Здесь не правят боги времени, не любят их морские божества. Ты не переживай, если повезет, мы ещё и Синдбада встретим.

— Как это, времени нет? — удивился юноша. — Мой пестун всегда говорил, что времени подвластно всё и все.

— Как тебе объяснить-то? — задумался ватажник. — Ты скажи, что твой учитель про богов говорил и про людей?

— Как что? Да то, чего всем известно. Тайн никаких нет. Боги наши нас сотворили, уму-разуму научили и отправили жить-поживать. От нас им почёт и уважение, от них нам забота и присмотр.

— Умён твой пестун, ох, умён. А скажи, коли тебе тяжко придётся, ты в храм побежишь?

— Зачем? — поразился такому вопросу Ивашка. — К умным людям пойду за советом, сам думать буду. Люди уже не маленькие дети, чтобы к тятьке по всем пустякам бегать. Сами должны со своими тягостями справляться. Негоже богов нашими делами нагружать.

— Это ты прав, — легко согласился Геллер, посмотрел на море и задумчиво продолжил: — А вот боги у нашего друга до сих пор ведут себя, как дети малые. Сильные, много умеющие, но жестокие дети. Всё лезут и лезут в дела людей, так и держат греков вместо игрушек. Вот и царь наш знакомый обидел кого-то из богов своих. А другие божки за него заступились, убить сразу не позволили. Попал Одиссей в их свару, так и мечется по морю-акияну, всё мечтает домой попасть. Бедняга.

— Так как же так? — прошептал парень. — За что мука такая? И глупая жестокость, нечеловеческая прямо.

— Так то ж боги. Не понять нам их дел.

— Я понимаю, что это не наши боги. У наших богов есть свои дела, которых я постичь не в силах. Но это просто от незнания, жизнь у нас разная. Но такой идиотской жестокости наши боги себе позволить не могут. Глупость какая-то…

— А ты у волхва про божеские дела спрашивал?

— Спрашивал, — усмехнулся воспоминаниям юноша и невольно потрогал правое ухо. — Словил «леща» и задание получил: понять Машку, старшую дщерь ковальскую.

— Суров, ох суров пестун твой, — покачал головой Геллер.

— Да добрейший человек, даже когда трезвый. Он же не сильно стукнул.

— Я не о затрещине, — отмахнулся дружинник. — А о задании. Суров, но умён! Ведь коли сможешь ты женщину понять, то дела божественные для тебя яснее света будут.

Спесь Федорович тем временем обеспокоился близостью арапских берегов. Поговорив с Грицем, приказал подобрать парус и, позвав Рыся, принародно поклонился в пояс.

— Уважь опчество, востроглазый наш. Посиди ночью, побачь, чтобы в берег не уткнулись. Да и народ подбери себе в помощники.

Немного заважничав от чести такой, Рысь, тем не менее, ломаться не стал и сразу согласился. Подобрал себе самых глазастых и отправился отдыхать под палубу. А Ивашка отправился искать своего «дядьку».

— Дядя Володимир, скажи-ка, неужто арапы такие воины сильные, что только при свете дня с ними встречаться можно?

Для начала Геллер похлопал рукой по доскам, приглашая садиться, потом сунул в руки парня веревку, показал, как надо её править и, только убедившись, что ученик понял урок, ответил:

— Нет, супротив наших арап не выстоит. Да и никто не устоит, в честном-то бою. Только вот ночью с арапами биться нельзя. Почему? А ты арапа, или, как они сами себя называют, негра видел? Вот то-то же. Ночью его не видно. Только глаза блестят и зубы белеют. Ну и представь: махнул я кулаком, попал… И всё, глаза заплыли, зубов уже нет. И куда второй раз махать? Никого же не видно. А народ дюже обидчивый, сразу за железо хватаются. Так что лучше с ними при свете солнышка встречаться, они тогда хорошо видны.

— А зачем драться-то? — поинтересовался волхв, ловко сплетая расхлеставшееся вервьё.

Володимир отложил канат в сторону, задумчиво посмотрел на море, почесал в затылке и неохотно сказал:

— А в самом деле, зачем? Не знаю, но иначе никогда и нигде не получается. Да и не со зла всё это. Удаль молодецкую показываем. Сам-то зимой на кулачки ходишь?

— А как же! — слегка обиделся Ивашка. — В честном споре и других посмотришь, и себя можно показать.

— Ну, знамо дело, — улыбнулся Геллер. — Девушки-то внимательно глядят. Да и синяки лучше всего поцелуями сводятся.

Не поднимая глаз от особо растрепанного вервья, Ивашка почувствовал, как на ланитах выступает предательский румянец. Но дядька только усмехнулся и раздумчиво сказал:

— Долго я думал, почему у нашего народа силы много. И понял! В хлебе нашем причина да в печах, что научили нас боги делать. Походили мы по морю-акияну богато, посмотрели… Нетушки у других народов хлебушка нашего ржаного, и печей-матушек тоже нет. Вон, нурги костры в домах жгут, галлы понапридумывали каминов каких-то. Другие тоже изгаляются, как могут. А вместо хлеба чего только не используют! Лепешки из чего только не пекут! А поставить тесто, погодить, да потом в печь его, истопленную по правде… Эх, лепота.

— Так что же, не наши совсем глупые?

— Нет, сынок. Есть, конечно, глупые люди, но народов таких не бывает. Просто у иных земля не такая или жарко слишком. А то и терпения не хватает, или ещё чего. Ведь есть у нас и ещё одна тайна. Любого примем к себе как родного. Будь человеком, уважай и соблюдай наши обычаи и станешь нашим, если не по крови, так по духу. Вот поверь моему слову, ежели всегда обычай этот соблюдать, то велика и сильна будет держава. Потому что сила наша в правде. Всё, на сегодня хватит, пойдём Лисовину подмогнём. Обед-то приготовить надо.

Ночь прошла тихо и безмятежно. Со спущенным парусом ладья дрейфовала недалеко от берега, но, кроме криков зверей, ничто не нарушало покой команды. Да и Рысь со товарищи зорко следил.

Примечания

5

С ума сошли (белор.)

6

Кометы, блуждающие звезды (старорус.)