Пасынки чудес

Александр «Котобус» Горбов, 2022

Волшебник, решивший стать богом. Девушка с могущественным артефактом. Жрец мёртвой богини. Голубоглазый мальчик-раб и древнее чудовище-дэв. Что у них общего? Для чего их влечет Лестница упирающаяся в небо? Кто из них поднимется на седьмую ступень и решит судьбу целого мира?

Глава 2 — Жрец мертвой богини

Под утро Фатху приснилась богиня. Огль, Восьмая из Семнадцати. Белое покрывало Дарующей было перепачкано синим серебром — божественной кровью. Своей? Чужой? Не разобрать. Она протягивала к нему руки, сложенные в жесте подачи милости. Фатх, исполняя ритуал, подставил морщинистые ладони. Но вместо воды, обещанной по завету, пальцы обожгло пламя. Багровые угли посыпались из дланей Огль, Восьмой из Семнадцати. Жрец закричал и проснулся.

Видение оказалось вещим: ладони были перепачканы чёрной золой и пеплом. Фатх встал с постели и тщательно отмыл руки, размышляя над сном. Что означает такой сон? За долгую службу богини пророчества являлись ему регулярно. Иногда он разгадывал их сразу, но чаще так и не мог выловить из ярких цветных картинок никакого смысла.

Выйдя из домика, жрец присел на скамейку рядом с высоким платаном. Ещё было слишком рано: солнце только выглянуло из-за далёкой горной гряды. Фатх вздохнул и потёр глаза. И зачем он вскочил до рассвета? До завтрака, который принесёт младший служка, ещё далеко. Чем заниматься старику, уже негодному для танцев в храме?

Земля под ногами чуть вздрогнула. Фатх не успел испугаться — старый платан заскрипел, кора пошла трещинами, превращаясь в грозное лицо. Серый провал рта расколол древесину.

— Что ты здесь делаешь, Фатх, служитель Огль, Восьмой из Семнадцати? — голос духа дерева был сух и грозен.

У Фатх засосало под ложечкой, как и всякий раз при явлении божественного. Пальцы старика впились в колени, а по спине бежал холод.

— Сижу.

— Огль, Восьмая из Семнадцати, зовёт тебя, Фатх. Почему ты ещё сидишь?

— Я уже встаю.

Старик поднялся, с трудом удержав равновесие. Страх сделал ноги ватными, а больные колени отказывались служить.

— Ты найдёшь Огль, Восьмую из Семнадцати, в Верхнем храме. Поторопись, Фатх, Танцующий-всю-ночь.

Ствол дерева пошёл волнами, лицо нахмурилось и растворилось в складках коры.

Есть непреложный закон для жрецов: когда богиня, сама или через духов, приказывает, исполнять надо немедленно и не раздумывая. Старый Фатх сделал шаг, другой, третий. Боль в ногах пропала, и он пошёл так быстро, как только мог. Не взяв посох, не переодевшись, в домашнем драном халате. Сейчас одно имело значение: любое промедление заставляет ждать Огль, Восьмую из Семнадцати. Служка, принёсший завтрак, с удивлением нашёл дом старого жреца пустым. А вдалеке, на тропинке к вершине холма, упорно карабкалась вверх маленькая фигурка.

Всё выше и выше поднимался Фатх. Тяжёлый путь для человека в его возрасте: каждый вдох давался с трудом, от напряжения дрожали ноги, лоб покрылся испариной. Перед очередным поворотом тропинки у жреца засосало под ложечкой. То ли сейчас появится ещё один вестник, чтобы поторопить, то ли просто ужасно хотелось есть. Но за рыжей скалой его ждал не оживший валун или сердитое дерево — на камне сидел дехканин в полосатом халате, и неспешно завтракал, разложив снедь на платке.

— Здравствуй, отец, — крестьянин встал и поклонился жрецу.

Фатх только кивнул в ответ, остановившись и утирая пот.

— Раздели мою трапезу, отче.

— Я, — жрец с трудом перевёл дыхание, — я очень спешу.

— Ты будешь идти до вершины долго, отец. Садись, передохни, поешь. А после я отвезу тебя, — дехканин указал на ослика, меланхолично объедавшего куст около тропы.

Утомлённый Фатх сел рядом с крестьянином. Взял из его рук остро пахнущий козий сыр и кусок лепёшки. Долго жевал, запивая водой из бурдюка. С каждым глотком чувствуя, как возвращаются силы.

— Садись, отец.

Дехканин подвёл к нему ослика. Животное косилось на жреца тёмным глазом и нетерпеливо дёргало ушами.

— Спасибо, добрый человек.

Кряхтя, Фахт сел верхом.

— Разве тебе не надо по своим делам? Я бы дошёл и сам.

На загорелом лице мужчины расплылась лучистая улыбка.

— Помочь патриарху всегда в радость. А служителю Подательницы тем более. Разве не говорит Она, что отданное с открытым сердцем вернётся стократ?

Жрец кивнул, а в голове сами вспомнились строки из священной книги. Да, отдавать надо легко. Дарить, разбрасывать милость, не ожидая ничего в ответ. Первый раз он прочитал их лет в десять, когда суровый наставник вбивал в него сложную науку знаков и букв. Как давно это было! Погружённый в воспоминания, Фатх задремал, раскачиваясь в такт шагов ослика.

— Вот мы и на месте, отец.

Дехканин тронул жреца за плечо. Помог спуститься на землю.

— Благодарю, добрый человек. Да будет твоя жизнь лёгкой, а дети счастливы.

Мужчина приложил руку к сердцу и слегка поклонился. Взял осла под уздцы и пошёл обратно по тропе. Фатх моргнул: воздух вокруг дехканина дрожал, как от жары. Фигурка крестьянина быстро удалялась, словно сбегая от навязчивого взгляда. Раз, и она уже пропала за поворотом. Жрец мог бы поклясться — если он побежит, чтобы догнать попутчика, то никого на тропе не найдёт. Огль, Восьмая из Семнадцати, одарила усталого старика крохотной милостью.

В храме стояла тишина. Ни топота, ни смеха, ни звуков струн. Все служители исчезли, оставив только гулкую пустоту. Фатх, шаркая по каменному полу, прошёл через общий зал молитвы, святилище с жертвенником, и свернул в узкий проход. Тёмный лабиринт, где жрец помнил каждый поворот, вывел его к глухому тупику. Фатх коснулся тайного рычага, спрятанного за каменным глазом в центре стены. Заворчал скрытый механизм, открывая вход в святой покой.

Никто не мог бы сказать, насколько велико это место. Стены, если они были, терялись в чернильной темноте. Только в центре, из проёма в высоком потолке, сиял столп света. Фатх вошёл в него, прикрыв глаза, чтобы не ослепнуть, и опустился на колени. Зашептал молитву, известную только посвящённым.

— Огль, Дарительница и Подательница. Восьмая из Семнадцати, Первая по благодати. Да наступит день твой, да…

«Я слышу тебя, Танцующий-всю-ночь», — голос богини прозвучал у жреца внутри, заставив вздрогнуть, — «Открой глаза.»

Огль сидела напротив, скрестив ноги. Такая же, как и в день посвящения, когда Фатх впервые увидел богиню. Лишь белое покрывало, прячущее лицо, испачкано синим серебром — божественной кровью.

«Пришло время перемен, Танцующий. Эпоха Семнадцати закончилась».

Глаза Фатха расширились от изумления, но жрец молчал. Перебивший Госпожу — мертвец.

«Боги уже мертвы, мальчик», — в голосе послышалась горечь, — «Последние из них приносят друг друга в жертву, пытаясь отсрочить неизбежное».

Тысячи раз стоявший у алтаря, Фатх чувствовал свою госпожу. Как из треснувшего кувшина, из неё ручейком вытекала сила. Такие раны не залечить повязкой, не зашептать знахарке. Перед жрецом сидела умирающая богиня. Она сочувственно улыбнулась под покрывалом, прочитав его мысли.

«Не надо меня жалеть, Танцующий. Я видела создание этого мира и, пожалуй, не хочу наблюдать его конец. Всему своё время. Ныне прошло время плясать. Наступает время сетовать, терять и раздирать. Это моё время».

По щекам Фатха потекли редкие слёзы.

«Плачь, Танцующий. В этот час тьмы и боли наступает и твоё время. Собирать, сеять и сберегать».

Огль неожиданно протянула руку и утёрла влагу с лица старика.

«Я даю тебе последнее задание, мальчик. Ты возьмёшь мою благодать Дарительницы. Умение зачерпнуть ладонями и отдать. Пересечёшь пустыню и найдёшь чистую душу. Ту, что понесёт благодать дальше, не прерывая цепочку чудес. Ты понял меня, Танцующий?»

Жрец кивнул.

«Закрой глаза».

Он не почувствовал, когда рука богини вонзилась в его грудь, вкладывая нечто.

«Обещай исполнить, Танцующий. Обещай мне!»

Фатх открыл глаза. Он стоял у подножия холма, и за спиной вилась лента тропы, по которой он поднимался утром. Последняя милость оказанная Огль. Бросив прощальный взгляд, жрец пошёл к Нижнему храму. Идти было легко так, словно десяток, а то и двадцать, лет исчезли. А там, где сердце, тёплый как котёнок, тлел огонь.

Жалобные крики были слышны издалека. Нестройный причитающий хор, и воющий крик солиста. Фатх, даже не глядя, знал, что случилось. Вечный огонь, пылающий без дров на жертвеннике Огль, погас. Нет больше света, льющегося из стен. Стихла музыка, под которую танцевали жрецы. Богиня умерла, оставив храм и детей своих.

Тайным ходом Фатх прошёл в сокровищницу и взял тяжёлый кошель, полный серебра. В каморке служек переоделся в дорожный халат и натянул поношенные, но добротные сапоги. Заглянул на кухню и собрал в узелок немного снеди. А затем незаметно выскользнул из Нижнего храма. Не потому, что боялся обвинения в воровстве — как бывший настоятель, он мог вынести хоть всю сокровищницу. Просто сейчас он был не в силах видеть горе друзей и учеников, лишившихся благодати Госпожи.

Он прошёл уже полфарсанга, когда услышал позади страшный грохот. Фатх обернулся: Нижний храм рушился. Складывался как домик, построенный детьми из щепок. Взамен белоснежных стен и тонких башенок теперь осталась груда серых камней. Больше не святое место, а могила жрецов и служек Огль. Последняя милость? Наказание за верность? Фатх отвернулся, пряча слёзы, и пошёл дальше.

Не зря его нарекли Танцующий-всю-ночь. Молодым он отплясывал перед жертвенником и сутки, и двое подряд. Годы шли, силы покидали Фатха. Неделю назад он с трудом ходил в Нижний храм на вечернюю службу. Не досидев до конца, засыпал, и кто-то из жрецов отводил его домой. А теперь, ноги сами несли, не зная усталости. Огонь у сердца давал силы, питал старое тело, возвращая молодость. Фатх прошагал всю ночь и чувствовал себя полным сил юношей.

На третий день жрец вошёл в Ахшгафрат. Город, раскалённый полуденным солнцем, казалось, вымер. Пустые улицы, тишина, даже собаки лежали в тени, игнорируя чужака. Фатх нашёл караван-сарай и долго барабанил в дверь.

— Ну? — отворил ему заспанный толстяк и с подозрением уставился на сухого старикашку в пыльном халате.

— Комнату. Воды, чтобы умыться. Еды. — голос жреца, привыкшего повелевать, мигом вразумил хозяина караван-сарая.

— Желаете баню? Недавно пристроили, отделана копским мрамором. Может быть, комнату в подвале? Там прохладнее, мой господин. Могу предложить зелень, жареного барашка, свежие лепёшки. Если хотите заказать что-то еще, надо будет подождать.

Жрец согласился и на баню, и на барашка, и на подвал. Что толку беречь деньги? Сейчас их достаточно, а потом он что-нибудь придумает.

Уже ночью Фатх, расплатившись за гостеприимство, покинул караван-сарай. С наступлением вечерних сумерек Ахшгафрат ожил. Степенно двигались по улицам водоносы, громко выкрикивая призывы. Спешили по своим делам служанки и рабыни. Открывались лавки и мастерские. Потолкавшись на Ночном Базаре и купив у рябого торговца бурдюк для воды, жрец направился в порт.

Возле длинного каменного причала стояли корабли. Узкие, хищные, с днищами обшитыми шкурами песчаных червей. Только они могли пересечь барханы Песчаного моря. И Фатху нужно было найти место на одном из них.

Он прогулялся по пирсу, разглядывая команды и капитанов. Самый громкий из них, рыжий детина с клетчатым платком на шее, чем-то сразу глянулся жрецу. Остановившись напротив, он принялся разглядывать корабль и кормчего.

— Эй ты! — Рыжий шагнул Фатху наперерез, — Шпионишь? Голову тебе оторвать?

Здоровяк взмахнул рукой, и жрец увидел на запястье татуировку — знак Огль, вписанный в круг. Символ братства Подающих. Лишившийся божественного покровителя, но ещё не знающий об этом.

— Пусть славится та, чьи руки никогда не бывают пустыми, — Фатх низко поклонился.

— Да не оскудеет длань подающая, — недоверчиво отозвался рыжий.

— И да будут дети её всегда щедры, не ради награды, а по велению души, — закончил ритуальную фразу жрец.

Теперь пришёл черёд кланяться рыжему.

— Что ты ищешь, брат?

— Мне нужно пересечь Песчаное море. Куда вы направляетесь?

— Исфхан, брат.

— Возьмёшь меня пассажиром?

Рыжий хлопнул его по плечу.

— Конечно, брат. Поднимайся на борт.

Ещё до рассвета корабль расправил паруса и, шурша песком, заскользил на восток. Фатх стоял на корме и смотрел на уменьшающийся город. Впереди было долгое путешествие, которое станет для него последним.