Становление

Александр Коломийцев, 2016

Александр Коломийцев – отнюдь не новое имя в современной русской литературе. С 2010 года писатель пробует себя в различных жанрах, его романы, повести, рассказы, миниатюры знакомы читателю. В определенном смысле Коломийцева можно отнести к авторам молодым, для которых писательство стало основным занятием, второй профессией сравнительно недавно. Новый его роман – "Становление" – из категории "серьезных", тех, что, к сожалению, постепенно уходят с полок книжных магазинов, уступая место всякого рода псевдоисторическим любовным романам, городским детективам, потусторонней фантастике, ужасам, легковесному чтиву, пустоцвету, что гнездятся на прилавках, появляясь там на потребу публике подобно пицце для "перекуса". … В таежный поселок приезжает молодой специалист, направленный туда по распределению. Ему не терпится окунуться в "настоящую жизнь" экспедиции, занимающейся бурением скважин на предмет поиска в сибирской глухомани полезных ископаемых, золота, бокситов, железной руды. "Перестройка" в геологоразведочной отрасли складывается непросто, нужны специалисты с новыми знаниями, нужны новые технологии бурения, нужны руководители нового типа, призванные заменить практиков предпенсионного возраста, нужны люди с образованием. Вот этот путь по воле автора и предстоит пройти Алексею Мезенцеву: – Ты пойми, Алексей Константинович, простую истину. Чтобы стать полноценным руководителем, надо пройти школу производства, путь от «а» до «я». Руководитель не выращивается как искусственный кристалл в исследовательской лаборатории, руководителем можно стать только на производстве. Как станешь руководить людьми, если не знаешь их труд изнутри? Пойми, руководителем не становятся по щучьему велению, становление, это труд. Пересказывать сюжет романа, очевидно, нет необходимости, его действие происходит в 70-е годы прошлого века, годы т. н. "брежневского застоя", и название достаточно точно отражает содержание. Не боясь ошибиться, можно предположить, что автор однажды оказался в примерно такой же ситуации, что и герой повествования. Зарисовки повседневных трудовых будней и быта затерянного в глуши поселка Таежный, Глухарного участка, открывающиеся перед нами на страницах романа, – реалистичны и правдивы. Если говорить о "рабочем процессе", тонкостях технологии бурения, – на что автор обращает большое внимание, – можно только поражаться точности используемой терминологии, профессионального жаргона. Иной раз кажется, что детали, подробности излишни… работа есть работа… Ан нет, все к месту, пригнано тютелька в тютельку и не вызывает отторжения, наоборот, придает достоверность происходящему. Читается роман с неослабевающим интересом. Написан он как бы от "третьего лица", однако всю картину мы видим глазами главного героя. Как гадкий утенок трансформируется в белого лебедя, тот вырастает из пеленок стажера, становится руководителем пока что низового уровня, но, несомненно, все у него впереди.

Глава 2

1

— У тебя шарик не играет, — объявил Валера, глядя на медленно, по миллиметрику, ползущий вниз направляющий шток вращателя. — Залип видать. Чаще расходку делай. Когда шарик играет, при расходке скачок происходит. Понял? — и повторил снисходительно: — Всё, не будет толку, подымайся.

Ночью, угревшись под суконными одеялами, перебирая перед сном первые впечатления, Мезенцев обнаружил в дебрях памяти «безнасосный способ бурения», при котором с помощью шарикового клапана за счёт расходки создавалась призабойная обратная циркуляция промывочной жидкости. При таком способе отпадала необходимость в снабжении буровой промывочной жидкостью, и обеспечивался высокий выход керна. Но годился этот способ, который не совсем точно ещё называли бурением «всухую» лишь для малых глубин и имел невысокую производительность. Действительно, «безнасосный способ» они изучали, но изучали ещё в начале курса, скорее не как практический способ, а как эпизод из истории развития бурения. Двойные колонковые всевозможных конструкций, эжекторы, последняя новинка — снаряд со съёмным керноприёмником, существовали где-то в другом мире, на Глухарном время остановилось на вчерашнем или даже позавчерашнем дне. «Вот это я влип, — подытожил Мезенцев скудные познания о дедовском способе бурения, и подумал с неприязнью: — И зачем, спрашивается, им инженер понадобился?» После этой мысли ему даже стало жалко себя. Конечно же, для такого бурения нужно не высшее образование, а навыки, опыт, которых у него нет, и которые за три смены стажировки он навряд ли обретёт. Но обратный билет ему никто не выдаст, причитания о превратностях судьбы вызовут только презрение, поэтому нечего кваситься.

Мезенцев аккуратно, фиксируя каждое действие, левым вращением отсоединил шпинделёвку, отвернул струбцины, отодвинул станок от устья. Подъём инструмента производил осторожно, фарштуль опускал, когда помбур отходил в безопасное место под крышу. Олег не выдержал, и, не считаясь с чужим самолюбием, прикрикнул:

— Ну, с тобой заснуть можно, так не то, что на масло, на хлеб не заработаешь, — и зарычал на сменного: — Давай сам подымай! Я вам чо, подопытный кролик? Третий день тренируете!

Колонковую поднимал Валера, перехватывая рукоятки лебёдки, бросил поощрительно:

— Ты смелей, кого боишься? Руку на тормозе держи и следи за фарштулем. Тормоза у нас хорошие, не боись!

Глина залепила колонковую, как пластилин, и вываливаться наружу не желала. Валера бухал трубой о плаху, Олег с Мезенцевым поочерёдно колотили по трубе кувалдой, оставляя на металле вмятины, из колонковой выпадали лишь комки глины. Глина на этой скважине вышла не зелёная, и не синяя, а какого-то отвратного цвета.

— Самая поганая, — определял Олег. — Красная, та более-менее выколачивается. А эту, блин, молотишь, молотишь, руки отобьёшь, колонковую изуродуешь, пока выбьешь.

В колонковой что-то гукнуло, глина пошла гуттаперчевым столбиком, за которым вылился наработанный раствор. Олег едва успел подставить под мощную, густую струю «парашу». Разложив керн в ящик, Валера объявил чаепитие.

У дальней скважины возле ящиков с керном сидела женщина.

— Наконец-то! — воскликнул Олег. — Геологиня пожаловала, думал, заездку отработаю, так категорий и не увижу.

— Чего ещё наставит, — проворчал Валера.

Следующим рейсом отбили контакт, Олег едва успевал перекрепляться.

— Идёт как в масло, тут главное затереться, чтоб керн не растерять, — пояснил Валера.

Песчаных отложений оказалось шесть метров. Характер бурения вновь изменился, уходка замедлилась, снаряд дёргался и погромыхивал.

— Разруха пошла, — объяснил Валера, и добавил с сожалением: — Геолог тут, побурить не даст, а самая категория пойдёт.

Олег ушёл варить обед, Мезенцев его с готовностью подменил, Валера снисходительно позволил постоять у станка, и пройти рейс, но затирался сам.

Над двумя объёмистыми эмалированными мисками поднимался духовитый пар, словно привлечённая запахом пищи, в вагончик вошла высокая крепкая женщина с открытым добродушным лицом некрасовской героини. Буровики, давно поджидавшие её, хором воскликнули:

— Здравствуй, Валентина Матвеевна!

Женщина улыбнулась.

— Приятный аппетит!

Её тут же наперебой, пригласили к столу. Илька по команде Валеры достал из тумбочки глубокую металлическую миску. Валентина Матвеевна не торопясь, положила на табуретку полевую сумку, сняла вязаную шапочку, геологическую куртку с капюшоном, оказавшись в коричневом свитере крупной ручной вязки. Освободившись от верхней одежды, тщательно вымыла руки, от обеда не отказалась, но прежде чем приступить к еде, сполоснула под рукомойником ложку. Илька тут же завёл речь о категории, но Валентина Матвеевна небрежно отмахнулась.

— Погоди, поем. С утра чаю попила, уже живот подвело.

К Ильясу Фахрутдинову относились насмешливо, среди буровиков котировался легковесным болтуном, и прозвище имел соответствующее — Ботало или того пренебрежительней — Боталка. Был Илька на год, полтора постарше Коли Снегирёва, за короткое время снискавшего славу остряка, но снегирёвские шутки звучали к месту и попадали в яблочко. Илькина же болтовня раздражала, вызывала в памяти изречение Козьмы Пруткова, сам Илька не мог понять причины, и злился, когда предлагали заткнуться. Ему бы помалкивать, но по привычке легковесных, недалёких людей, Илька старался изобразить из себя толкового, знающего человека, лез со своими замечаниями в любой разговор.

К категории, а именно о ней не терпелось поговорить всем присутствующим, вернулись за чаем.

— Что есть, то и ставлю. Будто первый раз на буровой. Глина седьмой категории не бывает, — добродушно отвечала Валентина Матвеевна.

— Так что, седьмой вообще нет? — быстро спросил Семён.

— Ну, почему нет? По разрухе, по коренным седьмую ставлю, кое-где восьмая проскакивает. Только вы доверием злоупотребляете, мальчики. Ну, я скажу вашему Попову, и Иванову. Договорились на участке по очереди жить, так надо за обеими вышками приглядывать. У вас на одной скважине пять метров коренных. Это куда годится?

— Так ты шибко быстро керн описываешь, Валентина Матвеевна, — вставил Валера. — Я за тобой приглядывал. Вот она там сидела, глядишь, уже на другой точке. Конечно, так как категорию углядишь?

— А кого глядеть, да рассусоливать? — хохотнула геологиня. — Всё одно и то же. Чай, не первый год замужем. — От натопленной печки веяло жаром, горячий чай согревал изнутри. От тепла Валентина Матвеевна подобрела, смотрела дружественно. — Ну, натопили прямо, как в бане, ажно упрела. Конечно, все мы люди, все человеки, всё понятно, каждому заработать хотца, но порядок есть порядок. Лишку вы бурите. И метры с вас списывать жалко, и как участковому объяснять не знаю. Вот в третьей бригаде порядок, ни метра лишнего не набурено.

— Ну, ещё бы! Там и мастер над душой стоит, и трактор там. А мы что, простаивать должны, пока трактор придёт?

— Так это ваши проблемы, Валера. У вас вечно что-нибудь да не так, то трактора нет, то сломался. Почему геологи ваши грехи должны покрывать? Ты же грамотный человек, в техникуме учишься, должен понимать, не ради метров бурим.

— Нам, какое дело? — хмыкнул Олег. — Мы за метры деньги получаем. И вообще, мы буровики, работяги. Это пусть начальство решает, пусть ещё один трактор дают. А нам за простой две копейки платят. Вот погоди, завтра Шишкин приедет, категорию из горла выдерет, про перебурку только заикнись, так по кочкам понесёт, маму вспомнишь.

— Фи-и! — Лицо Валентины Матвеевны тронула презрительная гримаса. — Что мне Шишкин? То ли я сама матюкаться не умею? Пошлю куда подальше, пусть хоть лопнет. Вот, испугалась я Шишкина, пусть он меня боится. Носитесь с ним, как дурни с писаной торбой. Горло драть-то он мастер, и что за человек, только бы хапать, да хапать. За копейку горло перегрызть готов.

— Он же, Шишкин, избу собрался ставить, вот и рвёт, — пояснил Олег.

— Какую избу? Кого несёшь-то? — тут же возмутился Валера, ставивший под сомнение любые слова своего помбура. — Он в своей избе живёт, зачем ему ещё одна? Буровишь, чо попало.

— Что слышал, то и говорю, — ответил Олег повышенным тоном. — Он не себе, а сыну. Лесобилет уже выписал. Хотит сына сюда, в Глухарный переселить, так люди говорят.

— Т-хе! Поедет сын в нашу глухомань. Он же в городе, на автобусе пашет. Автобусники хорошо заколачивают. Шишкин, вот, сам хвастался, как сын хорошо в городе устроился. Ну, живёт только в общаге, так квартиру обещали скоро дать. Да Шишкину уж на пенсию пора. Ему то ли нынче, то ли на будущий год пятьдесят пять стукнет. Охота была на пенсии хребет ломать. Он же вот, весной месяц на больничном с радикулитом промаялся.

— Вот он и хотит сыну избу поставить, потом на пенсию идти.

— Да чо, сын дурак, что ли? На автобусе целый день в тепле, смену отработал и домой. Дома ни печку не топить, ни воду по морозу не таскать, ни со скотиной управляться, лежи на диване, телевизор смотри. И всё бросит, и в Таёжный поедет? На кой он ему сдался? Зря Шишкин хлопочет. Куда он тут пойдёт? На буровую?

— Он вроде договорился на БелАЗ его устроить.

— А чо, на БелАЗах тоже хорошо заколачивают! — Илька, наконец, дождался случая вставить и своё слово. Илькину сентенцию встретили фырканьем.

Шишкинские проблемы задели Валеру за живое. Вначале раздражила вероятность строительства совершенно ненужной, по его мнению избы, затем возмутила возможность устройства сына в рудоуправление на завидную должность. При этом Валере не было абсолютно никакого дела ни до новой шишкинской избы, ни до шишкинского сына. Но уж таким несносным характером обладал Валера.

— Вот, прямо его сразу и возьмут на БелАЗ. Свои мужики по году дожидаются, а тут только приехал, и сразу, пожалуйста, на БелАЗ посадят. Да сроду его никто сразу на БелАЗ не посадит.

Олег по своей въевшейся привычке принялся возражать и доказывать своё, спор перешёл в плоскость бестолковых и пустых словопрений, когда оппоненты не устанавливают истину, а из принципа перечат друг другу.

Валентина Матвеевна успокоила разошедшихся не на шутку спорщиков.

— Ладно вам. Распетушились, прям, будто какое дело до Шишкина. Всякий сходит с ума по-своему.

Пора было идти на буровую, но Валера тянул минуты отдыха.

— Ты у нас долго пробудешь?

— Пока не управлюсь. Что сегодня сделаю, к вечеру в первую пойду, заездка кончается, Порфирьев по рации голос сорвал, геолога требует. Потом к вам вернусь, и на третью.

— В первую? Она ж на картировке, а ты по золоту. А Лизавета где?

— Да нам, техникам, какая разница, золото или картировка? У Лизаветы дитя приболело. Попросили. В общем, на неделю.

Валера не отставал с вопросами, даже закурил новую сигарету.

Выяснилось, что приехала Валентина Матвеевна вчера, до темна описывала керн в третьей бригаде, к ним припёрлась пё-хом. Вогул занялся трактором, и вообще заявил, что трактор не такси, и геологам положено на своих двоих путешествовать. Через реку переправлялись уже на тракторе, можно было бы и на машине, но Невзоров строго настрого запретил. А когда отправлялись с базы, от злости чуть не лопнул, что из-за одного геолога приходится машину гонять. Маслякова на три буквы послал, дело до начальника и главного геолога дошло.

— Ой, смотри, Матвеевна, заездка заканчивается, мужики заскучали, как бы в Дикой бригаде чего не вышло. И как тебя мужик с ночевой на участок отпускает?

— Ништо! Знал, кого замуж брал. У меня дома кровь закисает. Материм работу по-всякому, а я вот в камералке не смогла бы работать. Три дня дома пробуду, на участок тянет.

— К мужикам! — Валера ткнул геологиню в бок локтём, и поспешно отстранился. Та замахнулась кулаком, изображая гнев.

— Ой, мужики, мужики! У вас у всех мозги на один манер скроены. Если женщина одна среди мужчин, так непременно греховодничать станет. — Валентина Матвеевна посмотрела искоса на Мезенцева, интересуясь мнением нового человека на щекотливую тему. Но тот промолчал, внутренне досадуя на разболтавшегося Васильева. Валентина Матвеевна насмешливо добавила: — Вроде у женщин одна мысль, как со двора, так побыстрей к мужикам.

— А то не бывает? — Валера ехидно ухмыльнулся. — Я не про тебя, конечно, я вообще.

— Ой, сказал! — Валентина Матвеевна всплеснула руками. — Да среди мужиков, если хочешь знать, таковских в десять раз больше, чем среди женщин. Чуть за воротник попало, всё, заблестели глазёнки, так и норовит к чужой бабе притулиться. Ладно, — Валентина Матвеевна повела плечами, пригладила волосы. — Пригрелась я, заболталась с вами, а работа ждёт.

Прежде, чем отправиться описывать керн на предыдущих скважинах, геологиня заглянула на буровую. Несмотря на недавние дружеские беседы, приговор был категоричен.

— Всё, всё, всё, — приговаривала Валентина Матвеевна, посмотрев на извлечённые последним рейсом «камушки». — Ещё рейс и скважину закрываю, — спускаясь по трапу, добавила: — Хоть на себе перевозите.

Хотя перевозка была выгодным делом, Васильеву до смерти не хотелось возиться с трубами, укладкой оборудования, и прочими неприятными работами, сопровождающих переезд на новую точку. Он уж подумывал, не устроить ли ему ремонт, или потянуть время с трубами, как старшему на смене ему надлежало принять какие-то меры. К Иванову можно отправить своего помбура, самому готовиться к перевозке, вернее, дожидаться прихода трактора. Что в одиночку сделаешь на буровой? Можно предупредить Семёна, пусть Боталку отправит. Вызвав едва скрытое раздражение, рассуждения изворотливого сменного прервал настырный стажёр, о присутствии которого Васильев забыл.

— Да вы добуривайте, к перевозке готовьтесь, а я за трактором схожу, — предложил Мезенцев, радуясь представившейся возможности принести пользу. — Времени-то уже порядочно.

Небо разъяснилось, воздух утратил сырость, и посвежел. Находясь весь день в помещении, он и не заметил смены погоды. Дышалось легко, воздух сам вливался в грудь, наполняя тело бодростью. Уныние, набегавшее чёрной тучей, исчезло. Не навечно же он попал в эту дыру. Закончится проект на золото, перейдут на бокситы, получат новые станки, начнётся настоящее бурение, и всё изменится. Интересно, как относится РГТИ к Глухарному участку. Будь он горнотехническим инспектором, позакрывал бы буровые к чёртовой матери, не переступая порог тепляка.

Солнечные лучи касались верхушек пихт, золотили редкую листву на берёзах, разнообразивших краснолесье. Мезенцев прибавил шагу, расстегнул ватную куртку. На перекрёстке просеки и таёжной дороги чудом сохранился вырвавшийся из гущины леса разлапистый куст боярышника. Тёмно-бурая листва почти облетела, голые ветки обильно усыпали коричневые ягоды. На нижних ветках сидела стайка обедающих снегирей. Мезенцев свистнул, но птицы лишь недовольно посмотрели на человека, и продолжали неторопливо склёвывать ягоды. Он подошёл к кусту, нарвал горсть ягод, снегири, покосившись на него, перебрались на верхние ветки.

У третьей бригады, сменившей две точки, стояли не один, а два трактора. Возле одного возился Игнат, крутивший мощным ключом с метровым усилителем стяжной винт на правой гусенице. Второй мирно тарахтел на холостых оборотах. Ко второму трактору были подцеплены сани с высокими бортами. В вагончике находилось четверо. Коля Снегирёв возлежал на рундуке, и читал толстую книгу. Иванов и незнакомый мужчина с длинной жилистой шеей, удерживавшей птичью головку с давно вышедшей из моды стрижкой «полубокс», пили чай, ведя обстоятельную беседу. У столика с радиостанцией примостился парень в чистой геологической куртке, и просматривал буровой журнал. Мезенцев доложил Иванову о причине своего прихода и вольно сел на лавку, чувствуя себя уже не гостем, а полноправным родичем таёжного братства. Мастер поморщился, обратился к собеседнику.

— Думал до утра побурят. Придётся тебе, Анатолий, съездить. Воропаев растележился, как специально. Сейчас скажи, на перевозку ехать, две бочки арестантов наболтает.

— Геологи на участке, какая бурёжка, одни монтажи, — хохотнул жилистый. — Чего не перевезти? Перевезу, перевозку в путёвку допишу, мне деньги не лишние. Да дело в том, времени-то сколько? Пока доеду, то, да сё, в темноте перевозить придётся, а у меня задняя фара не работает. Я людей давить не хочу, мне в тюрьму неохота.

— Ты ж с ремонта приехал. Я считал, у тебя трактор на мази. — В голосе Иванова слышалось крайнее удивление. Вообще, к Кострыкину, такую фамилию носил жилистый тракторист, Иванов относился со значительно большим уважением, чем к Воропаеву. Уважительность чувствовалась по разговору, по тону, с которым вёлся разговор. Воропаев был всего лишь тракторист, а кострыкинский авторитет распространялся далеко за рамки непосредственной работы. И теперь оказывалось, что уважаемый, рассудительный тракторист закончил ремонт с недоделками. — У тебя лампочка есть? Может, у Вогула спросить?

— Ну, буду я у Вогула клянчить! — Коллегу Кострыкин упомянул с пренебрежением, и тоном, свидетельствующим, что собеседник-то его прекрасно понимает, пояснил Иванову: — Всё у меня есть, и проводка, и лампочка, всё, Мартыныч. Масла в голове у начальства нету. Сам знаешь, как у нас, лишь бы поскорей с базы выпнуть. У Данилыча аж кровь в жилах сворачивается, когда трактор дома стоит, а не на участке. Занарядили же керн вывозить. Вот, Фёдор Николаевич подходит уж около пяти. «Когда поедем?» Говорю, утром проводку, фару заменю, сразу и поедем. Руки обтереть не успел, пяти минут не прошло, бегут, и Данилыч, и главный геолог. Данилыч сходу понёс: «Ты уже неделю на базе торчишь, не мог проводку заменить? Чтоб завтра в обед на участке был, затемно выезжай. Трактор на участке ждут, а ты мне тут рака за камень заводишь. На участке заменишь». Ну, Данилыч, сам понимаешь, его ж не пошлёшь. Вот, прям, не сотка, а ласточка. Утром выехал, в обед — на участке. Я, вообще-то, думал после такой дороги подтянуть, да проверить…

— А у меня фонарик есть, могу посветить на монтаже, — неожиданное предложение геолога вызвало минутное онемение.

Предложение «посветить фонариком на монтаже» было столь наивным, что Мезенцеву стало неудобно. Всё-таки, человек с дипломом инженера должен везде и во всём держать марку, и не выставлять себя в смешном виде.

Иванов предложение Фёдора Николаевича оставил без ответа, а тракторист мазнул взглядом по круглой голове, украшенной на затылке вихром, оттопыренным ушам, и в безличном обращении помянул любимую присказку про «масло в голове».

Отведя душу, Кострыкин споро собрался. Достал пачку «Примы», вставил сигарету в длинный тёмно-коричневый мундштук с ободочком под золото, и ушёл, дымя на ходу.

— Ну как, Алексей, освоился? Бурёжка получается? — спросил Иванов.

Мезенцев неопределённо пожал плечами.

— Осваиваюсь, — с усмешкой пояснил: — Надо сказать, подобный вид бурения мне мало знаком. Да бурение что, главное глину из колонковой выбить. А что, нельзя какой-нибудь насос приспособить, чтоб глину, как прессом выдавливать?

Иванов вздохнул.

— Да были и прессы. Всё было. Раньше вся партия на золото работала, тогда пять станков всего было. А на бокситы перешли, мы вроде пасынков стали. Всё же изнашивается, ремонтировать надо. А раз бурить на золото заканчиваем, вроде, и не к чему. Погоди, ещё налаешься с Невзоровым, ему наш участок, как бельмо на глазу, что ни заказываешь, всё в последнюю очередь, — и, повернувшись к геологу, спросил: — Что, Фёдор Николаевич, керн, откуда начнём вывозить?

— Да, пожалуй, со второй и начнём. Я с трактором поеду.

Иванов, надев шапку, покинул вагончик. Геолог закрыл журнал, подошёл к Мезенцеву, протянул руку и представился. Сделал это довольно церемонно, сообщив насколько ему приятно знакомство, проникновенно заглянул в глаза, словно пытался обменяться мыслями. Внезапно чихнул, сказал: «Извините!», и неожиданно сильно сжал ладонь, которую новый знакомец пытался высвободить. Фамилию свою произнёс таким образом, что Мезенцев не понял, от какого слова она произошла, «масло» или «мослы». Познакомившись, с помощью клетчатого, хорошо выглаженного платка освободил покрасневший, несколько бесформенный орган обоняния от переполнявший последний слизи. Наблюдая весь процесс очищения носа, просто сказать: «Высморкался», означало бы впасть в дурной тон. Спрятав платок в карман, ещё раз сказал: «Извините!» и принялся потчевать нового знакомца чаем из особого двухлитрового алюминиевого чайника. Чай был ещё горячим, с непонятным, противным вкусом. Собственно, это был и не чай, а какой-то напиток. Оказалось, Фёдор Николаевич пьёт специальный чай из чаги, которую собирает в свободное время, и которая «очень полезна для желудка». Из вежливости Мезенцев осилил одну кружку, Масляков выдул две.

Что-то было в Маслякове неестественное, наигранное, делавшее участкового геолога чужеродным среди окружавших его людей. Фёдор Николаевич словно взял себе в правило играть среди низших по культурному уровню людей особую роль. Роль должна была сблизить геолога с рабочими-буровиками, уверить их в его к ним расположении и искреннем участии, но продумал её Фёдор Николаевич плохо, и по нерешительности характера играл никудышно. Реплики невпопад, обращение на «вы» даже к Коле Снегирёву, чай «полезный для желудка», который кроме него самого никто не пил (перед тем, как опорожнить чайник, Масляков предложил «кружечку» Коле, но тот, хихикнув, отказался), готовность услужить к месту и не к месту, рождали у непривычных к сантиментам людей, пренебрежительное к нему отношение. Тракторист Кострыкин, уважаемый человек на участке, относился к участковому геологу даже с презрением и свысока. Причину такого отношения Мезенцев понял позже, а вначале принял за довольно распространённое отношение сметливого простолюдина к неумехе «образованному», барахтающемуся в непривычной для городского, деликатного человека быту таёжной жизни. И у него появилась жалость к Маслякову и антипатия к Кострыкину.

Оба инженера забрались в сани, предпочтя езду стоя, болтанке в жёсткой кабине. Перед тем, как забраться в трактор, Кострыкин спросил у Иванова:

— Это и есть твой преемник?

Тот кивнул, и со скрытой насмешкой пробормотал:

— Ну-ну, поглядим, посмотрим, что за дипломированный мастер к нам явился.

Вильнув санями, трактор объехал буровую, скрылся из глаз, а Никифор Мартынович всё стоял, сунув руки в карманы. Вот ведь натура человеческая! С самого Нового года ждал дня, после которого сможет закончить труды, и честно приступить к «заслуженному отдыху». Как было не ждать этого дня? И нервы поистрепал в мастерах, и тело наломалось в работе. Два года фронта чего стоят! До сих пор иной раз в поту среди ночи просыпается. А как бурили! На золото, какие станки? Считай, всё на пупок, всё хребтом. Работал и на КАМах, тоже мало хорошего по нынешним временам. Да, по нынешним временам… По нынешним временам, начни припоминать ранишние годы, смеются. Когда с рычажных КАМов переходили на гидравлические ЗИФы, сколько радости было. Теперь первые ЗИФы устарели, и скорости не те, и оба патрона механические. У новых верхний патрон гидравлический, помбуры не скачут на капитанский мостик. Есть такие станки, на которых помбурам вообще лафа, оба патрона гидравлические, автоперехват. Бурили-то дробью. Дробью бурить — никакой институт не научит. Сменный нюх должен иметь, по какой породе сколько дроби сыпать, когда дробь, когда сечку. Дробь это тебе не алмазы. Заставь нынешних дробью бурить, непременно аварию посадят, как пить дать, пять минут побурят и снаряд приварят. А туда же, нос дерут да насмехаются. Что, дескать, раньше за бурение было? Да уж, всласть наработался, что и говорить. Супруга всемерно поддерживала желание Никифора Мартыновича выйти на пенсию. «Ты ж за год и десятка выходных по-людски не отдыхал. Тебе ли жалеть об такой работе?» Оно и, правда. Выходной, не выходной, а в восемь Никифор Мартынович являлся на связь. Привычка. Между тем, сам сознавал, что вот, допустим, у Попова нет такой привычки, и ничего, живёт человек. Но теперь всё, баста! И он отдохнёт по-человечески. Никифор Мартынович представлял, как поедет в санаторий, в которых сроду не бывал, и станет там лечиться грязью. Это как же, грязью? Вывозиться, что твой поросёнок, и брюхом кверху? А что, другие ездят, почему и ему не съездить? Кострыкин, вон, уж раз пять съездил. Ну, у этого другое на уме. Кобелина. Годик отдохнёт, там придёт, поработает сменным, сколько сможет. Так Никифор Мартынович рассуждал на протяжении всего года, но вот приблизился долгожданный день, и заныло у будущего пенсионера сердце. Да как же он бросит всю эту кутерьму, как жить без неё сможет? Жена не зря приговаривала иной раз в сердцах: «У тебя две семьи. Первая — буровая, а мы — так, вторая или третья». Ведь подумать, правильно благоверная рассуждала. Если на буровой простой, у него сердце разрывается. В своей бригаде всё про всех знает, всю подноготную. Кто как с женой уживается, кто с тёщей цапается, как дети устроены. У Русака, вон, нелады. Попивает мужик, что к чему, с чего началось? Какой бабе такой оборот понравится? Трезвенников в бригаде, считай, нету, но всё же, выпивать по-разному можно. Не пьёт Коля Снегирёв только, иммунитет у парня к этому делу. Сам как-то рассказывал. Ещё в школе, в шестнадцать лет, с дружками ради интересу попробовал. Попробовали, в общем, до зелёной блевотины. С тех пор как отрезало, никакой охоты к пьянке нету. А парень-то компанейский. Кто со Снегирёвым в праздники в одной компании гулял, рассказывали, бабёнка и стопку, и другую хлопнет, а Коля — нет, исключительно брусничный морс да лимонад. Дела… Как же он оставит семью свою первую, родные они все ему. И на кого оставит? На вертопраха залётного? Знает он этих инженеров, им бы только срок свой положенный отбыть, да к городу прибиться. Станет он хоть с тем же Русаком возиться. Но машина закрутилась, отдел кадров готовил документы, а профсоюзный бог уведомил, что Иванов стоит в графике на май на санаторно-курортное лечение. А не дать ли делу задний ход, поработать ещё хоть малость, хоть пока работы на золото не завершатся?

2

В восемь мирное, спокойное жилище превратилось в толкучий рынок. В вагончик ввалилась вахта первой бригады, наполнив его топотом, гвалтом. Это всё был народ холостой, бессемейный, ни к кому, и ни к чему не привязанный, которому всё трын-трава, и море по колено. Ребята из первой бригады были дерзкими, задиристыми, любили покуражиться перед тюфяками-обывателями, похваляясь своей необычной судьбой. Именно первая бригада создавала геологоразведчикам сомнительную славу беспробудных выпивох и дебоширов. В партии первая бригада имела прозвание Дикой. Собирали Дикую бригаду с бору, да с сосенки, лишь бы дыру заткнуть. Что возьмёшь впопыхах в бору, когда вот-вот лесник нагрянет? Какую-нибудь кривулину или гнилушку, а со случайной сосёнки и тем паче — пару недоразвитых шишек. От работников, составлявших прославленную бригаду, отпихивались все мастера, и коллективы бригад не желали видеть в своих рядах работничков, которым всё «по фигу». Бурение скважины — труд коллективный. Коллектив зависит от труда и отношения к труду каждого своего члена, но и всякий работник зависит от коллектива. И работники Дикой бригады прежде, чем оказаться в штрафниках, насолили не одной бригаде. Как непутёвые мальчишки гордятся близким знакомством с приблатнённым недорослем, который, красуясь, наврёт недотёпам с три короба о своих дерзких подвигах, так и работники Дикой бригады гордились таковым к себе отношением. Благодаря своеобразному составу, первая бригада была малоуправляема, и мастера соглашались браться за неё лишь временно, в силу каких-либо обстоятельств. С подчинёнными держались отчуждённо и холодно, работали с одним желанием — поскорей избавиться от подарка судьбы. Текучесть в первой бригаде превосходила подобный показатель и по партии, и по экспедиции, дух анархии сохранялся в ней постоянно. Но нашёлся мастер и для «дикарей», даже как бы сам вызвался. Звался мастер Порфирьев Егор Демидович. Авторитет у анархистов заслужил благодаря беде, приключившейся с ним полтора десятка лет назад. Довелось Егору Демидовичу побывать за колючей проволокой. Срок получил не за хулиганку, и уж тем более не за воровские дела. Среди таёжников воров не водится, не та среда обитания. Работал в те годы Порфирьев в дебрях Саян. Подобрались в его бригаду босяки да бывшие уголовники, не блатные, а обыкновенные башибузуки, но набравшиеся в местах отсидки специфических законов. Работнички были один краше другого, в геологоразведке люди случайные, к делу равнодушные, но не равнодушные к горячительным напиткам и азартным играм. За картами могли проводить сутки напролёт, причём игра шла отнюдь не на интерес, как обычно бывает у буровиков. Конфликты между бригадой и мастером по этому случаю возникали постоянно. Как-то сложилась ситуация, когда Егор Демидович был вынужден взять в руки нож. Ситуация возникла благодаря законам, которых придерживались бывшие уголовники, среди нормальных людей подобного бы не произошло. О тех делах Порфирьев рассказывать не любил, лишь как-то за чаркой объяснил: «Если бы я ножом не ткнул, меня бы самого ткнули. Но меня бы насмерть, а я так, жалеючи, больше для показа». Но и за малую кровь «для показа» Егору Демидовичу дали срок. Поступок свой Порфирьев скрыть не пытался, и сам организовал доставку пострадавшего в больницу.

Благодаря пятну на биографии, «дикари» признавали Порфирьева своим, и как бы отверженным. Но, кроме «дикарей», никто, включая и самого себя, отверженным Порфирьева не считал. Жил Егор Демидович бобылём, и в основном обретался на участке. Возможно, благодаря почти постоянному присутствию на буровой мастера, не смотря на прогулы, первая бригада метры всё же давала и план, хоть и с грехом пополам, выполняла.

В вагончике в нынешнюю ночь ночевало шестеро. Валентина Матвеевна, провозившись с керном до потёмок, отложила визит в первую бригаду до утра. Кострыкин и геологиня заняли места работавших в ночь Семёна и Боталки. Геолог и стажёр устроились на верхних полках.

Масляков, перед тем как заснуть, битый час испытывал терпение соседа, бубнил о непревзойдённых качествах овса, очищающего организм от всевозможных шлаков. Окунающийся в забытьё Мезенцев так и не понял, в каких именно случаях достигается лучший эффект, — если пить настой или есть проросшие зёрна. После овса Масляков перешёл к целебным свойствам мумиё, но из последней лекции засыпающий Мезенцев усвоил лишь одно, в отличие от овса, мумиё является архидефицитным веществом.

Побудку, когда занимавшееся осеннее утро лишь проявляло контуры, устроил аккуратист Кострыкин. Надавливая языком на щёки и глядясь в маленькое круглое зеркальце в пластмассовой узорчатой рамке, Анатолий тщательно удалял механической бритвой колючую растительность, появившуюся на лице. Покончив с бритьём, продул у печки ножи, и когда сотоварищи по ночлегу покинули свои ложа, жмуря глаза, шлёпал по щекам ладонями, распространяя по вагончику запах «Тройного» одеколона.

Многолюдность вызвала у новоприбывших недоумение. Высокий парень с волевым лицом, украшенной недельной давности золотистой бородкой, которого товарищи называли Гусём, оглядел с укоренившимися во взгляде превосходством и насмешкой позёвывающих обитателей вагончика, воскликнул:

— Я уж думал, смена приехала, а тут и геологи, и трактористы. Да геологов аж двое. Матвеевна, тебя Демидыч заждался, даже домой не поехал.

Товарищи признавали Гуся вожаком, и несколько раболепствовали перед ним. Угреватый парень с широким носом тут же поддакнул:

— Чо за порядки, ей-бо! Во второй бригаде два геолога, а у нас ни одного. Кто категорию поставит, Демидыч, что ли?

— Ой, не заводись! То ли не доспал? — откликнулась Валентина Матвеевна. — Когда это было, чтоб из-за геологов наряды задерживались? Месяц только начался, всё поставлю, не егози.

Но угреватый не унимался.

— Я рабочий человек, на сдельщине, не на окладе. Заездку отработал, имею право знать, чего заработал. А вам, начальникам, пошевелиться лень, бока у печки греете.

Неожиданно для скандалистов в поддержку геологини выступил Кострыкин. Для самой Валентины Матвеевны опека решительного мужчины неожиданностью не выглядела. Анатолий не любил, когда задевали симпатичных ему женщин, а большетелая, налитая Валентина Матвеевна весьма и весьма ему нравилась. Повстречайся они где-нибудь вдали от родных весей, напористый ловелас непременно бы предпринял штурм богатой плотью крепости. Во-вторых, такой уж язвительный имел Кострыкин характер. Ткнуть носом зарвавшегося нахала или хвастуна в собственные грехи, особенно если данный имярек стыдливо обходил стороной сотворённую когда-то шкоду, было его любимым развлечением.

Сидя в независимой позе, закинув ногу на ногу, и дымя «Примой», Кострыкин презрительно спросил:

— Ты, рабочий человек, ты, когда в восемнадцатой работал, да зафестивалил на смене, о чём думал? Бригада не на окладе, — на сдельщине, а двести метров из-за тебя коту под хвост, три недели заново перебуривали. Рабочий человек! Балабон.

— Не твоё дело, — огрызнулся угреватый с вызовом, но настроение у него упало.

— Ему премию за ту аварию выписали. Скажи, Юрка, ты сколько раз в жизни тринадцатую получал? — спросил смазливый парень с волнистыми волосами.

Парня прозывали Самцом, и прозвище ему нравилось. Но привлекательность его портили лупоглазые глаза, и ярко выраженное самодовольство, читавшееся на лице. Из-за самодовольства Мезенцев почувствовал к незнакомому парню неприязнь.

Незамысловатую шутку встретил всеобщий хохот. В чужом вагончике «дикари» вели себя беззастенчиво. Гонористый Валера спасовал перед напором нахальства, и помалкивал. Гусь, а за ним все дружки его, не спросясь, наливали чай, и пришедшим Семёну и Боталке ничего не досталось. Семён, не сумев выцедить из чайника и капли жидкости, недовольно фыркнул, посунулся к умывальнику. На него недовольно заворчали:

— Ты, Сенька, кого тёрся на буровой по сю пору? Мы думали, они на мешках сидят, а они трудовую вахту несут. Передовики производства, мать вашу! Давай укладывайся, в третьей попьёшь, ждать не станем.

Боталка, по складу характера, клонившийся к более сильным, иудушкой принял сторону зубоскалов.

— Да я ему в шесть часов говорил, давай завязывать. Дак куды там, трубы досадить надо, за пересменку скважину завалит, вот и проканителились, — пошмыгивая, и озираясь по сторонам, взахлёб говорил он.

— Да обрасти она дерьмом, скважина эта, чтоб я из-за неё хоть час лишний здесь оставался, — отозвался Самец, поддержанный одобрительными взглядами и возгласами своих дружков.

— Ну, кто с нами, пошли. Будете так канителиться, в другой раз не заедем, — Гусь поднялся из-за стола, резким движением выплеснул остатки чая на печку.

— Тебе чо здесь, баня? — недовольно рыкнул Кострыкин, но коновод «дикарей» и ухом не повёл.

— Гуськов! — окликнула Валентина Матвеевна. — Вы на чём, на тракторе?

— Ну да, на бочке. Чо, назад поедешь? — хихикнул Гуськов. — Учти, место только наверху, на цистерне.

— Смене накажи, чтоб за мной заехали, — не обращая внимания на насмешку, велела Валентина Матвеевна. — Назад-то, кто трактор поведёт?

— Меня не колышет. Доведут, делов-то! — весело отозвался Гусь, и, минуя ступеньки, спрыгнул на землю.

Трактористов не хватало, и Невзоров, скрепя сердце, позволил перевозить вышку с точки на точку Гуськову, до курсов бурильщиков закончившего СПТУ, и имевшего удостоверение тракториста. Благодаря дополнительным обязанностям, зарабатывал более всех в бригаде, и это обстоятельство ещё более возвышало его над товарищами. В отличие от дружков, Гуськов не фестивалил и прогулов не совершал. Этому имелось простое объяснение. Работу тракториста, он ставил выше «бурёжки». Старший механик шёл навстречу, и обещал взять трактористом после Нового года, а пока недвусмысленно сказал «посмотрим». Что означало «посмотрим», было и ежу понятно. И Гусь коноводил, на выходных вёл разгульную жизнь, но держался в рамках. Правда, Невзоров строго-настрого запретил разъезжать на тракторе по участку, но подобное указание Дикая бригада игнорировала.

Масляков, когда в вагончике сделалось чересчур шумно, «дикари» задирали почти всех присутствующих, нелицеприятно прохаживались на счёт геологов, ушёл к буровой, глядеть при свете переноски поднятый на новой скважине керн. Мезенцев оставался в вагончике, знакомясь с обстановкой. Глядя на разухабистых парней, втихую радовался, что судьба поступила с ним не слишком жестоко, и ему не придётся с ними соприкасаться. Пока вскипятили новый чай, почаёвничали, на улице развиднялось.

Масляков слюнил палец, тёр керн, рассматривал налипшую на палец глину, близоруко подносил к носу комочки песка. Мезенцев сел на одноячеистый ящик, сидеть было низко, неудобно, и он вытянул ноги. Масляков, словно продолжая прерванный разговор, забубнил, продолжая рассматривать образцы извлечённой на поверхность породы.

— Тут золота практически нет. Россыпи находятся за водоразделом, а здесь так, жиденький ареал. Жаль, что ты не попал на детальную разведку.

Мезенцев хохотнул.

— Что, золото прямо в керне блестело? Буровики керн не растаскивали?

Масляков серьёзно ответил:

— При современных нормах промышленного содержания, золото кустарным способом не намоешь.

Беседу нарушила громкая барабанная дробь. Удары невидимых палочек набирали неимоверную частоту, сливаясь в непрерывную трель, затем звучали раздельно, с замедлением. Меняющаяся частота барабанной дроби создавала ускользающий мотив. Мотив был иллюзорным, но завораживающим. В филармоническом зале он бы не звучал, но здесь являлся необходимой составляющей. Мезенцев поднялся, скрадывая шаги, углубился в лес. От сосредоточенности, опасаясь произвести шум и спугнуть барабанщика, даже прикусил губу. Но всё же, очевидно, спугнул. Стук внезапно прекратился, и человек замер, досадую на свою неуклюжесть. Прошло несколько минут, и весёлая дробь раскатилась по тайге. Барабанщик обнаружился метров через тридцать на сухой лиственнице, задрапированной клочьями паутины и старой хвои. Пауза объяснялась переменой места, в вышине белело длинное свежее дупло. Стараясь не обеспокоить лесного обитателя, Мезенцев несколько минут наблюдал, как ловко тот добывает корм, и, утолив любознательность, вернулся на буровую.

Кроме Маслякова здесь находился несимпатичный тракторист, и лениво, без интереса, задиравший участкового геолога. В отличие от Вогула, в котором, благодаря неистребимому запаху солярки, замасленной, расхристанной одежде, за версту угадывался тракторист, Кострыкин выглядел опрятно, одежда не имела специфических признаков профессии. Лоснящиеся чернотой яловые сапоги, казалось, ступали по чисто выметенным тротуарам, а не по осенней таёжной грязи. Секрет внешнего вида объяснялся просто, — для ремонтных и всевозможных работ по обслуживанию своего агрегата, Кострыкин держал специальную робу Масляков, отвечая на не услышанную Мезенцевым реплику, оторвался от керна, вынул из нагрудного кармашка аккуратную белую фланельку, протёр очки. Вопрос обсуждался в несчётный раз, и говорил Масляков с большой досадой.

— Кто бы мне дал грузчиков? Погрузка керна на участке входит в обязанности буровой бригады. Между прочим, это в СУСНе записано. Грузчики приедут с ЗИСом, когда керн через реку переправим. Будто вы в первый раз керн вывозите.

— Вот и ждём эту твою буровую бригаду. Так они и разбежались за три копейки керн грузить. Надо было сегодня с базы выезжать. Я что в путёвке напишу, объезд участка с геологом?

Тому обстоятельству, что вчерашний приезд оказался весьма кстати, Кострыкин либо не придавал значения, либо переругивался от нечего делать. Вынув из мундштука окурок, старательно заплевал, бросил на землю и с томительной скукой на задубевшем лице, продолжил пикировку.

— Хоть бы, какой толк был, керн этот вывозить. Толку-то никакого, нету здесь золота, и не было, и не терял его здесь никто.

Масляков с надсадой отвечал:

— На все работы Анатолий Григорьевич, есть нормы и инструкции. Керн с места работ должен быть вывезен, а земля, между прочим, рекультивирована.

— Да высыпь ты его в ямы на дороге, я его гусянками раздавлю, вот тебе все удовольствия — и керн вывезем, и землю рекультивируем.

Мезенцев познавал мир, и восторгался словно мальчишка, впервые из бетонных, асфальтовых лабиринтов выбравшийся на дикое приволье.

— Странный какой-то дятел. Весь чёрный, как грач, а на голове красная коронка. Никогда таких не видел.

Кострыкин посмотрел с ярко выраженным сожалением на городского балбеса, приходящего в телячий восторг от обыденных вещей, длинно сплюнул.

— Желна это, эка невидаль, — и проворчал, подводя черту под перебранкой: — Ну, ни фига у начальства масла в голове нет.

Масляков, раздражённый бесконечным, тягучим спором, буркнул:

— Вам бы, Анатолий Григорьевич, в ГКЗ на сдачу проекта съездить, или лесникам участок работ сдать, вы бы по-другому рассуждали.

Из вагончика вышла техник-геолог, принялась за неоконченную работу.

Препирательства о погрузке керна, казались Мезенцеву смешными. Эта работа, соответствующая квалификации неграмотных грузчиков, являлась частью общего дела. Причём, как не смешно это выглядело, важной частью, ибо без её исполнения ни одна комиссия не утвердит затраты на выполнение проекта. Работа неприятная, тяжёлая, неблагодарная, и все от неё отпихиваются, хотя все прекрасно знают, что исполнить её всё-таки придётся. Сидят три здоровых мужика, и, вместо того чтобы взять да сделать эту работу, рассуждают «а для чего это нужно?» Обычный приём сачков. И, движимый потребностью сделать что-нибудь полезное для общего дела, найдя выход нерастраченной энергии, предложил:

— Так давайте грузить, чего ждать?

Предлагая грузить керн, не дожидаясь бригады, побоялся, что Масляков, человек, отягчённый дипломом, презрительно фыркнет и откажется от чёрной работы, но произошло наоборот. Масляков с энтузиазмом согласился, а Кострыкин расфы-ркался.

— Ну, уж нет, моё дело — рычаги, а вы, если такие командиры, что скомандовать не можете, сами грузите. Так подгонять трактор?

Мезенцев, напружинившись, поднял металлические тяги, Масляков воткнул палец в сцепку, оба дипломированных инженера влезли в сани, и геолог махнул рукой, указывая в конец профиля.

«Золотой» керн из-за диаметра бурения казался неподъёмным. Первые метры укладывались в одно, последние — в трехячеистые ящики. И от тех, и от других вскоре заныла спина, отяжелели руки, тело взмокло. Погрузка вдвоём была крайне неудобной и отнимала лишнее время на перетаскивание ящиков по кузову. Кострыкин так ни разу и не вылез из трактора, лишь поглядывал в заднее окошко на распаренных, неловких грузчиков.

«Вот она, хваленная рабочая взаимовыручка, — размышлял Мезенцев. — Не переломился бы, ящики по кузову передвигать. Или он себя к рабочей аристократии причисляет, и за черновую работу браться брезгует? Наверное, не помогает, из принципа, что мы инженеры. Да ведь я ещё не начальник, такой же работяга, как и он. Это они меня на вшивость проверяют. Проверяйте, не на того напали. Я работы не боюсь, отлынивать, да прятаться не собираюсь. За собой смотрите».

Кострыкин, между тем, дождавшись погрузки керна на одной точке, переезжал на следующую. Ему и в голову не приходило, в каком иезуитстве его подозревают. Он просто выполнял свою обычную работу. Мезенцеву же всё было внове, и каждому поступку, всякого человека он искал объяснение. Погрузка керна в его глазах выглядела вроде субботника, когда все равны, все товарищи, такие взаимоотношения ему нравились. Эту работу ему никто не поручал, он взялся за неё по собственной инициативе, то же самое и Масляков, в обязанности участкового геолога погрузочно-разгрузочные работы уж никак не входили. Подобного энтузиазма они были вправе ожидать и от тракториста, но Кострыкин был далёк от романтизации своего труда. Он был практическим человеком. Если участковый геолог собственноручно берётся за погрузку керна, стало быть, ему грош цена, как руководителю.

Они грузили ящики более часа, позволяя себе отдых лишь во время переездов с точки на точку. В тарахтенье кострыкинского трактора вплёлся посторонний звук, в котором через некоторое время без труда определился рокот другого трактора.

На перекрёстке стояла Валентина Матвеевна, предусмотрительно вышедшая на дорогу. Вскоре показался трактор с санями, на которых была установлена квадратная цистерна. Передок саней и борта облепляли люди. Выехав на профиль, трактор остановился, пассажиры горохом посыпались с саней.

— Что, идём в вагончик? Пусть Попов людей даёт, что ж мы, весь керн грузить будем? — проговорил Масляков, не задумываясь, что Попов наверняка пошлёт грузить керн того же Мезенцева.

В печке мощно гудело пламя, на плите шипел чайник. У двери густо припахивало соляркой. Попов разговаривал с мужчиной, одетым в куртку не привычного цвета хаки, а синего. Двое, глад-ковыбритый мужчина в годах с поредевшей шевелюрой и парень лет тридцати с залысинами, переодевались. Несмотря на различия в облике, двадцатилетнюю разницу в возрасте, старший был худощавым, младший — хорошо упитанным, нечто родственное, сближающее читалось в их лицах. На лице старшего застыло выражение укоренившегося раздражения, недовольства, словно окружающий мир доставлял ему ежеминутные страдания, и которому он ежеминутно был готов дать отпор, младший смотрел на окружающий мир ускользающим, сальным взглядом кухонного правдолюбца. Пятый, толстощёкий парень с носом картошкой, добродушным взглядом голубых глаз, одетый не в геологическую униформу, а по-деревенски — в изрядно поношенный серый пиджачок в крапинку, пузырящиеся на коленях брюки, толстыми ломтями кромсал любительскую колбасу с многочисленными жиринками по розовому срезу.

— Вот, Витёк, и твой начальник, — хихикнул лысоватый, притопывая сапогом. — Инженер!

Мезенцев, внутренне поморщившись, поздоровался в пространство. Последние четверть часа он прикидывал вариант знакомства, дабы не установился невзначай барьер отчуждённости, но и не представить при этом себя навязчивым, ищущим сочувствия и благожелательности. После реплики лысоватого, подавать кому-либо руку, расхотелось.

С большинством присутствующих Мезенцев был заочно знаком. Пожилой мужчина с неприятным лицом был Николаем Шишкиным, столько раз припоминаемым, скользкий тип — его помбур Генка Костомаров, а деревенский парнишка — его собственный помбур Витя Меньшов. Попов беседовал со слесарем Василием Синицыным, прибывшим на ремонт.

Конец ознакомительного фрагмента.