Миллионщица

Александр Коломийцев, 2013

Сборник, включающий в себя повесть и несколько рассказов о нашей с вами сегодняшней жизни. За событийным планом сюжетов ясно проступает психологическая подоплёка: характеры героев, их желания, чувства, борьба с собой, исход которой подчас непредсказуем. Эта книга – не просто увлекательное чтение, это и хороший повод задуматься над собственным внутренним миром, кипящими там страстями и противоречивыми побуждениями, – и возможно, тем самым уберечь себя от серьёзных ошибок…

© Текст — .Александр Коломийцев, 2013

© Иллюстрации — Алиса Дьяченко, 2013

© Издательство — «Союз писателей», 2013

Миллионщица

Повесть

1

Сумка, удерживаемая на весу, служила тараном. Мужик в ветровке, успевший первым протиснуться в дверь, матюкнулся под натиском ударного предмета и сделал лишний шаг между передними сиденьями. В середине салона, справа, оставались свободные места, и Клавдия Валентиновна Моргунова, не мешкая, — сзади подпирали менее проворные пассажиры, — заняла место у окошка. Мать отыскала её взглядом и, словно расставались на годы, встала напротив, левой рукой теребила концы платка, правой, как заведённая, совершала прощальные взмахи.

— Мадам, не позволите вашу сумочку выставить в проход?

«Сумочка» весила килограммов десять: из деревни Клавдия Валентиновна возвращалась с гостинцами: сметана, творог, домашний сыр.

«Мадам» пьяненький мужичок молвил для куражу, и Клавдия Валентиновна раздражённо бросила:

— Выставь.

Водитель громогласно приступил к сбору платы, Клавдия Валентиновна достала деньги, мужичок с готовностью передал их вместе со своими, устроился рядом, невзначай коснувшись боком, и принялся знакомиться.

— Вася!

Попутчица игнорировала протянутую ладонь и отвернулась к окну. Автобус, наконец, тронулся. Мать, уплывая назад, замахала чаще и с растерянным лицом сделала вслед несколько семенящих шагов. Дочь подняла руку, пошевелила пальцами и облегчённо вздохнула: выходные в деревне действовали на нервы.

Ежедневное нытьё с утра до вечера доведёт кого угодно. Всё соберёт. И как в колхозе одними «палочками» платили и молоко от своей кормилицы государству сдавали, а детей ростили. Жить по-человечески начали, отцу даже «Москвича» дали, обрадовались: всю жизнь от зари до зари горбатились, хоть на старости поживут, на тебе — новая напасть — перестройка, будь она неладна. Уже и про перестройку забыли, а жизнь всё тяжелыпе и тяжелыпе.

Господи, до чего же всё это нудно!

«Пензию» уже полгода не выдавали. На почту пойдёшь справиться — почтарка облает, как собака цепная, некормленая. На улицу выйдешь — сердце поначалу забухает-забухает, потом в яму провалится и стихает, в грудях колотьё, мочи нет терпеть, и слёзы текут-текут. И пожалиться некому, — Семён убегает, отец ворчит, — вот, только ей, доченьке, да боженьке. (В горнице второй год висела облезлая икона то ли святого, то ли угодника — Клавдия Валентиновна в религиозных делах не разбиралась).

Кто им виноват, что за «палочки» работали? Умные люди и в те годы очень даже неплохо устраивались. Из-за их, родительской упёртости, и она до двадцати двух лет дурой деревенской жила. Надои, привесы… Ей-то уж не «палочками» платили, иной год совсем даже неплохо выходило, так всё равно — в пять часов вставай и прись на эту ферму. Нет уж, выбрали такую жизнь — в навозе ковыряться, — так нечего виноватых искать. Ещё злятся, когда она правду говорит. Но нынешняя размолвка не из-за этого вышла. Деньги! Клавдии Валентиновне позарез требовались деньги, но не какая-нибудь сотня тысяч, а миллионы — два-три десятка. За «Москвича» столько не выручить, но хоть что-нибудь. Да она потом джип японский купит вместо этой ржавчины. Так куда там — курочка ещё в гнездо не села, а она уже яйца считает. Надо же, без машины как без рук! Слушать смешно — и на покос, и по грибы, и на рыбалку, всё на ём, родимом. В город два раза в год ездит, когда мать упросит. Соседи — и те смеются: «Ты, Терентьич, в город не ездий — оштрафуют за шибко тихую езду».

Она уже и помещение под мастерскую присмотрела.

Первое время бы арендовала, потом выкупила, но оборудование-то сразу приобретать надо. Надоело батрачить всю жизнь, то на государство, то на дядю, охота и самой хозяйкой побыть. А дома не шитьё — кустарщина. Да, открыть бы мастерскую. Кем она только не была — и продавщицей, и портнихой, и штукатуром, даже массовиком-затейником в Доме отдыха подвизалась, а одно время стригла трудовой народ «под канадку». В Доме отдыха время весело летело, только оттого веселья прибытку мало было. В продавщицах — другое дело, куда с добром, от того добра она другого и не искала, только вот незадача вышла, хорошо — верные люди на ухо шепнули, да вовремя уволилась.

Мысли Клавдии Валентиновны прыгали упругим мячиком, словно колёса по выбоинам давно не латанного шоссе.

До чего отец из-за «Москвича» разозлился, даже не стал свой драндулет заводить, чтобы подвезти дочери сумку до остановки. Мать проводила, но тоже осерчала, уже из-за Семёна. Сказала же один раз — пока Людка за «шалаву» не повинится, в дом к Семёну не пойдёт. Это что за мода такая — золовку шалавой называть, она, конечно, в долгу не осталась, Людка едва слёзы не утирала. Брательничек тоже — нет чтобы стерву свою приструнить, так туда же: «В ваши бабьи дела я встревать не собираюсь, как поцапались, так и помиритесь. А жизнь у тебя, Клавдюха, кручёная, по правде если говорить. То ты замужем, то не замужем, то волосья стрижёшь, то под гармошку пляшешь. И в деревне не стала жить, и в городе никуда толком не пристала».

— Укачало? — мужичок возобновил приступ.

Клавдия взглянула на случайного попутчика и отвернулась к окну. На полях пылили длинные коробки сеялок, влекомые тракторами. Стая грачей неспокойным облаком пепла зависла над колком чернолесья. Зазеленевшие тополя ровными рядами тянулись вдаль, образуя клетки, пересекаясь с такими же защитками, посаженными вкрест. Сосед, не дождавшись отклика, смолк, лишь тихонько посапывал, приваливаясь плечом, когда автобус встряхивало на рытвинах. За окном проплыли выселки, благодаря вытянутой конфигурации прозванные городскими жителями Мысками. С той стороны вокзала заголосил пассажирский поезд, потянулась городская улица. По дуге автобус подкатил к двухэтажному зданию автовокзала, плавно остановился.

Вася, ни слова не говоря, подхватил сумку неласковой попутчицы, на выходе галантно подал руку. Клавдия поневоле оглядела настырного ухажёра. До супермена тому было далеко, но выглядел вполне прилично: брюки отглажены, под серым пиджаком тонкий бежевый свитер, лицо гладко выбрито. Фигура хотя и не атлетическая — ростом не выше её, — но крепко скроенная.

— На остановку или такси?

Клавдия кивнула на остановку. Сменив руку, Вася шёл рядом.

Что с дурака возьмёшь? Охота чужие сумки таскать, пусть таскает. Сама кольнула вопросом:

— Не боитесь, муж увидит, по шее накостыляет?

— Не боюсь, — хохотнул Вася. — У вас мужа нет.

— Это ж надо, какое ясновидение!

— Интуиция, — молвил кавалер не без мужского самодовольства и через минуту пояснил: — Я вас не в первый раз вижу. Двухэтажку в середине квартала знаете? Ну, где молочный магазин, совсем рядом с вашей коробкой, вот там во дворе автомастерская, в которой я тружусь по электрической части. Ни разу вас с мужем не видел. Всё одна да одна.

Клавдия позволила донести поклажу до двери, но в квартиру не пригласила — вот ещё! Кавалер особо и не напрашивался. Подождал, пока дама отомкнёт замки, с полупоклоном протянул сумку.

— Увидимся!

Часа через полтора зашла любопытствующая соседка Вера Павловна или попросту Верунька. Клавдия готовила ужин — пекла сырники. Покушать вкусненького любила и кулинарничала в охотку Верунька примостилась на табуретке между столом и дверью, тараторила без умолку, а взгляд, как магнитом, притягивался трёхлитровой банкой сметаны. Дразнящий фактор перевёл разговор на злободневную тему трудностей харчевания — какие, дескать, времена пошли, в магазинах всего полно, а не укупишь. Да и разве сравнишь магазинную сметану с домашней, деревенской. Клавдия достала из шкафа литровую банку, натолкала полнёхонькую деревенского деликатеса. Соседка пожеманничала, но взяла, едва не урча от удовольствия.

— Сейчас и в городе корову держать можно, не обязательно в деревне жить, — проворковала Верунька, облизывая палец, которым обтёрла сметану с края банки.

— Это как же в городе держать — на балконе, что ли? — фыркнула Клавдия. — Вон, один комик, по телевизору показывали, в туалете поросёнка вырастил.

— Почему на балконе? В Мысках землю под застрой дают, — горячо, словно по великому секрету сообщала заповедную тайну, зашептала Верунька. — Землю у колхоза отсудили, по пятнадцать соток нарезают. Стройся, скотину разводи. Я своему говорю — давай возьмём, дом построим, скотину разведём, хоть жрать чего будет, квартиру продадим. Так куда там! Я, отвечает, не знаю, с какой стороны к корове подходить. Я тоже не знаю, так что с того? У людей бы поучились, поспрошали, чо к чему. Нет, и всё тут — пока построишься, горб наживёшь. А люди беру-ут, — молвила с досадливой завистью. — Пока своего уговорю, и земля кончится.

Клавдия завершила стряпню, отложила полдюжины сырников на тарелочку, поставила перед Верунькой.

— Возьми к сметане, глядишь, разохотится твой благоверный. Что почём, не знаешь? За землю-то? — спросила так, без умысла, для поддержки разговора.

Верунька непроизвольно облизнулась, сглотнула — аромат от румяных пышечек исходил преаппетитнейший.

— Да почём я знаю. Говорят — десять тысяч за отвод: обмер, документы. Земля-то бесплатно, ну, потом налог посчитают. Ссуду дают на строительство.

— Это фигня — десять тысяч. А ссуду под какие проценты?

— Вот этого не знаю. Говорят, банк двух поручителей требует ещё.

Клавдия уже морщила лоб.

— Ссуда для лопухов: миллион дадут, два отдай. Деньги надо иметь, — молвила назидательно.

Спозаранку в понедельник Клавдия отправилась выполнять поручение отца. Ссора ссорой, но до бессмыслицы доходить не стоило.

Отец с матерью задумали колоть тёлку-двухлетку, в деревне продавать некому, а хотелось сбыть мясо подороже. На рынок не пошла: мафия инородцев диктовала свои условия — на продажу мясо принимали задёшево. Самим у прилавка стоять тоже не с руки. Стой и гадай — то ли всю выручку отберут, то ли половину. Имелось у Клавдии на примете заведеньице — кафе не кафе, столовка не столовка, пищеточка, одним словом. Но пищеточка с поползновениями на шик: по вечерам бегающими огоньками переливалось название — «Парус». (Каким ветром в их степи занесло этот парус?) У входа дымились жаровни с шашлыками, в летние месяцы на тротуар выставляли четыре столика под зонтами, и два лохматых существа — парень и девица — выделывались под гитару. Держал пищеточку чечено-армяно-азербайджанец Артур. (Хрен их разберёт, этих грёбаных кавказцев, кто они такие, поналезли как тараканы во все щели.)

«Офис» располагался отдельно в кирпичном домике с высокой островерхой крышей и состоял из двух комнат и узкого коридорчика. Стукнув пару раз для приличия костяшками пальцев в дверь, Клавдия заглянула в кабинет. Тонкогубый горец с мощной чёрной шевелюрой сидел за столом и, размашисто жестикулируя, распекал подчинённого. Посетительницу выпроводил энергичным взмахом руки.

— Погоди, подожди там.

Отпрянув, Клавдия вернулась в коридор и пристроилась на подоконнике. Дверь осталась непритворённой, и до неё долетал ругательный разговор. Собственно, это был не разговор, а монолог, в котором экспансивный кавказец выплёскивал эмоции и перечислял статьи издержек, словно крысы мешок зерна, уничтожавшие добытые с великими трудами прибыли: за «крышу» плати, ментам плати, налоговой плати, теперь ещё администрация благотворительный фонд придумала. Знает он этих сироток — по тридцать-сорок лет, морды аж лоснятся. У него, Артура, тоже ни мамы, ни папы нет. Может, и ему кто-нибудь помощь окажет? Да что говорить, платить-то всё равно надо. А он, Фёдор, между прочим, зарплату требует и получает её без задержек. С такими затратами не то что колбасный цех не откроешь, а кафе закрыть придётся. Почему мясо по двенадцать тысяч принимал, а не по десять? Грозятся к Ашоту везти — пусть везут. Ашот без клеймения не принимает, во-первых, а, во-вторых, сегодня по двенадцать принимает, а завтра и по одиннадцать не возьмёт. Мясо сегодня берёт, а деньги месяц платит, а ты сразу отдал. Нет, не умеют русские торговать.

— Так работать будешь, не то что процентов, а и зарплаты не получишь, и вообще на хрен выгоню. Племянник давно пишет — на работу просится, его возьму. Моё слово твёрдое — колбасный цех откроем, проценты платить буду, — на этом разнос окончился. — Позови красавицу, чего ей надо.

Но за красавицей уже захлопнулась входная дверь.

Клавдия медленно шла по краю тротуара. Мыски, мясо, — клеймёное и неклеймёное, — Артур, отцовский «Москвич» складывались в мозаику, общий узор ещё едва проступал, но тенденция к системе проклёвывалась. Главное, игра стоила свеч, если всё как следует обдумать и обмозговать. Предприятие прорисовывалось превыгоднейшее. Крестьянскую избу она строить не будет…

Рядом ойкнул автомобильный гудок, глухо щёлкнула отворяемая дверка, и весёлый голос произнёс:

— Доброго вам здоровьичка, Клавдия!

Клавдия сдержала шаг и оглянулась. Из приткнувшихся к тротуару канареечного цвета «Жигулей» выбирался давешний попутчик.

— Садитесь, подвезу, — шустрый Вася уже придерживал даму за локоть.

Клавдия размышляла секунду. Села, набросила ремень, поправила юбку, спросила с иронией:

— Что ж это вы, своя машина, а на автобусе ездите? На бензин не хватает?

Вася засмеялся.

— Да почему? Хватает. Аккумулятор сел, на подзарядке стоял, а запасной прошляпил. Сапожник без сапог, одним словом, — остановившись у светофора, закурил, выдохнул дым в окошко. — Клиент позвонил — в понедельник ехать за тридевять земель собрался, и зажигание барахлит, — приглашающе засиял зелёный глаз, Вася включил передачу, набрал скорость и продолжал на ходу: — Ещё скатался зазря — у клиента денег — всё под обрез. Побожился через неделю рассчитаться. Да он мне знакомый, поэтому и поехал.

— Да, Вася, бизнесмен из тебя хреновый, — Клавдия зевнула. — Мне вообще-то не домой, в городскую администрацию, потом в Мыски.

Вася раздумывал недолго.

— Заглянем в мастерскую, если ничего срочного нет, с нашим удовольствием, и в администрацию, и в Мыски свожу.

— Бензина-то хватит? — Клавдия взяла тон насмешливый, куражливый, даже не просила подбросить туда-сюда, а соглашалась принять услугу из великой милости.

В мастерской Вася провёл минут двадцать, к машине подбежал иноходью, виновато пробормотал:

— Кое-как отпросился. Да мне с утра домой кой-чего привезти надо было, вот он и разорался. Ничего, вечером всё сделаю, какая разница, всё равно ещё дверки править.

Не доехав до администрации, пассажирка велела остановиться у гастронома с претенциозной вывеской «Супермаркет».

— Я на пять минут, — сообщила, глянув на часы.

Вернулась из супергастронома с ярким полиэтиленовым пакетом, плоско обтягивающим покупку. Усевшись, Клавдия извлекла из пакета длинную красную коробку с колоритным рисунком — букет оранжевых роз и ваза, наполненная коричневыми конфетами импозантной формы. В иностранных языках Вася был не силён и лишь понял, что коробка наполнена шоколадным ассорти. Налюбовавшись покупкой, Клавдия пояснила:

— Отношения теперь рыночные, кто этого не понял, пусть сам себя виноватит. Ты чего-нибудь дашь, и тебе дадут, а киснуть в очередях у меня времени нет.

Несмотря на сладенькую «смазку», проторчала Клавдия в администрации не меньше часа. Вернулась с раздобревшей не по годам вальяжного вида дамой. Волосы, уложенные в высокую причёску, делали даму ещё более монументальной. Вася, окинув новую пассажирку чисто мужским взглядом, отметил про себя, что в таком возрасте можно иметь фигуру и постройней. Дама, не обращая внимания на мужские взгляды водителя, по-начальнически села на переднее место и тут же обернулась к Клавдии, занявшей заднее сиденье.

— Только предупреждаю, из Мысков отвезёте меня домой.

— Конечно, конечно, Лидия Фёдоровна, что же вы на нас своё обеденное время будете тратить, какой тут разговор, — сладкозвучно проворковала Клавдия и молвила перекорливо, но так, словно то, что она говорила, доставляло ей сердечные раны: — И всё-таки вытачки на блузке портят вашу фигуру. Завтра будем оформлять документы, принесу журнальчик. Поглядите, понравится — только ваше слово — и вы у меня как куколка будете.

— А сколько… — начала архитекторша, но соискательница земельного участка не дала ей договорить.

— Ой, не будем об этом. Сколько — нисколько! Такая женщина — и в такой уродливой одежде. Я на такое безобразие смотреть не могу. Кто вам только шил?

— Ну хорошо, хорошо, не будем об этом, раз вам такие разговоры не нравятся. Завтра как придёте, сразу шепните секретарше, я её предупрежу. А знаете, пожалуй, вы правы. Ну что такое деньги? Пф-ф! И нету. А вот сочувствующий человек — совсем иное. Я умею быть благодарной, можете не сомневаться. Волокиты с оформлением и приватизацией у вас не будет. Ну и, сами понимаете, можно применять разные тарифы.

Беседа, насыщенная взаимными любезностями, располагала к задушевности. Лидия Фёдоровна и пяти минут не высидела молча, вновь обернулась к клиентке. — где ваш сын учится, если не секрет?

— Да какой секрет? — живо отозвалась Клавдия. — На экономическом, — и тут же запричитала и жалостливо, и горделиво: — Уж он так учится, так учится. И в университете, и на курсах — и менеджмента, и компьютерских. И кругом плати, плати и плати.

— Ах, Клавдия Валентиновна, ну вы просто прелесть, а не женщина! — воскликнула в восхищении Лидия Фёдоровна. — В одиночку даёте сыну такое образование. Теперь ещё дом решили построить. Да таких матерей поискать! Вот закончит ваш сын учёбу и пусть к нам приходит. Ведь у нас, между прочим, бо-ольшие возможности имеются. Главное, чтобы человек благодарен был.

Машина приближалась к месту назначения.

Мыски представляли собой недостроенную улицу, ежели пересечь которую от одних задних заборов до других, то ширина её оказывалась сопоставимой с ширью Дворцовой площади, измеряемой от знаменитых железных врат Зимнего дворца до арки Главного штаба. К крайней городской ограде новая улица располагалась под углом градусов в шестьдесят. Первый столбушек здесь был вкопан во взбалмошном девяностом году. Какие градостроительные идеи бродили в тот год в голове главного архитектора города, она уже и сама не помнила, — может, посреди улицы долженствовала взрасти аллея из пирамидальных тополей, а возможно — разлиться чистые пруды с белыми лебедями, какая теперь разница — ни на аллею, ни на пруды, ни на белых лебедей денег нет, зато жителям Мысков раздолье. Улицу так и наименовали — Раздольная, но прижилось самоданное название, а не официальное. Порядок, прилегавший к старой городской черте, состоял домов из шестидесяти, а противоположный только начинал застраиваться, всего здесь было отведено участков двадцать пять. На застройку внешней стороны улицы повлияли две причины. Во-первых, листвянский колхоз начал свару из-за разграничительной линии, так как зады дворов захватывали его поле, и, во-вторых, второй порядок шёл прямиком по лесозащитной полосе. Ведомство, ведавшее озеленением, поначалу наложило вето на изничтожение лесополосы, но с течением времени такие пустяки отошли на второй план и о сохранении защитки никто не вспоминал, лишь потенциальные застройщики скребли затылки, глядя на двухохватные тополя, заросли клёна и вязов. И ещё одна особенность имелась у Раздольной улицы — оба порядка домов устремлялись от города не параллельными линиями, а расходящимися лучами, всё более внедрявшимися в колхозные поля. Последняя городская улица и Мыски жили сельским укладом: и скотина водилась в каждом дворе, и заборы огораживали участочки по полтора десятка соток.

Если по Раздольной улице и курсировал когда-либо крейсер грунтовых дорог, это событие произошло ещё в те времена, когда здесь обосновался первый поселенец. «Жигули» ныряли в рытвины, скребли днищем, непросохшие лужи Вася объезжал по бровке, выворачивая баранку и голову. Тряская езда не способствовала учтивому разговору, и дамы смолкли. Клавдия с живостью глядела по сторонам. Поселение являло картину строительства на всех стадиях развития — от канав под фундамент, сиротливых стен среди молодой тополиной поросли до добротных крестьянских изб. (Лидия Фёдоровна проворчала: «Участок ухватят, ограду поставят и на этом всё — притихли. Зачем землю брать, если строить не на что?») Встречались особнячки и с претензиями — с мансардами и галерейками на металлических опорах. Ограды также отличались многообразием, — деревенский тын соседствовал со стандартным штакетником, а тот, в свою очередь, с тесовыми заборами или металлическими решётками. Остановились у последнего, ещё не огороженного двора — стояли лишь столбики — дальше шла защитка.

— Ну вот и приехали, — Лидия Фёдоровна вытолкнула тело из легковушки, и та облегчённо качнулась на рессорах. — Эх, жаль, аршин не захватили. Ну, в длину можно не мерить — пятьдесят метров, по соседнему участку равняйтесь. Да вот мужчина пусть в ширину отмеряет, у него шаг большой.

Женщины остановились у куста ольхи, а мужчина с большим шагом, уловив скрытное подмигиванье своей дамы, старательно, не скупясь, отмерил тридцать шагов, подумал и для верности добавил ещё пять.

— Колышек надо воткнуть, — велела Лидия Фёдоровна.

— А я зарубку на тополе сделаю, — отозвался Вася и, воткнув в землю сучок, сходил к машине за лопатой.

Межевание увеличило участок ещё метра на полтора. Вася не удовлетворился зарубкой на тополе и рядом с ним выкопал ямку. Общение с женщиной, которую про себя называл Клавушкой, вызывало в нём безотчётное стремление не только исполнять, но даже предвосхищать любые её желания. При этом он чисто по-мужски оценивал её достаточно женственную, но всё же не наделённую особо обольстительными формами фигуру. Лицо его дамы имело форму правильного овала, но было довольно скуластым, кожа у глаз потеряла свежесть, а возле губ укоренились морщинки. Да и сами губы отнюдь не обещали жарких поцелуев. Назвать Клавдию восторженной особой, способной вскружить голову романтическими образами, мог, пожалуй, только марсианин, к племени совратительниц она не принадлежала. Но что-то в ней было. Возможно, это «что-то» таилось в зелёных глазах, ассоциирующихся с омутом, который затягивает, словно бездна, или в интонациях обволакивающего голоса, гипнотически подавлявшего волю? Одним богам известна тайна, почему мужчина может равнодушно пройти мимо аппетитной очаровашки, а угловатая особа с невыразительной фигурой способна обворожить его до беспамятства.

Доставив Лидию Фёдоровну домой, Клавдия зазвала Васю отобедать. Гость со здоровым аппетитом поглощал наваристый борщ, щедро заправленный сметаной, сырники, и внимал хозяйке. В очаровавшей Васю женщине уживались два, на первый взгляд, несовместимых начала — холодный, изворотливый ум и вдохновение, граничащее с фантазёрством.

Заботливый ангел-хранитель (или демон?) нашёптывал своей протеже: чтобы добиться расположения людей, очаровать их, принудить внимать себе, нужно поразить их воображение чем-то грандиозным, выходящим за рамки серой жизни. Порой она до того входила в роль, что сама верила собственным прожектам, называемым ею, про себя, конечно, пустобрёхством.

— Не дом построю, а терем. По углам срубы поставлю, как отдельные домики, каждый со своим куполом, как у башен, соединю всё стенами под шатровой крышей. Представляешь — дом, а по углам башни, как в замке, — Клавдия отставила недоеденный борщ, надкусила сырник, положила обратно в тарелку, закинула руки за голову. — А во дворе у меня будет бассейн. Можно и фонтан сделать через помпу. В центральном зале устрою ателье женского платья.

Вася, облизнув с губ сметану, хихикнул.

— A в теремах что заведёшь?

— В теремах любовников держать буду, — осердилась Клавдия за прерванную мечту.

— Сметаной кормить будешь я один справлюсь, — незаметно для себя парочка перешла на «ты».

— Ишь ты, шустрый какой. Ростом не вышел.

Вася не остался в долгу.

— В этом деле главное не рост и размеры, а работоспособность. А я шибко до работы охочий.

Клавдия покачала головой.

— Весёлый ты парень, как я погляжу.

Вася управился с сырниками, взялся за чай. Для начала набухал в чашку смородинового варенья, отпил половину, отёр пот со лба.

— Шутки шутками, да ты как строиться-то собираешься? Бригаду нанимать будешь?

— Ну да! С моими капиталами только бригаду нанимать.

— Вот то-то и оно, что с нашими капиталами только фантазировать можно. Ну, убрать тополя я тебе помогу.

Вася поскрёб щёку, собираясь с мыслями, допил чай.

— Есть у меня дружбаны в ДРСУ Сбегаю сегодня, переговорю. А, ч-чёрт, в мастерской ещё работы… Ну ладно, как-нибудь извернусь.

Клавдия молчала, чужие проблемы её не интересовали.

— А пилить? Тополя свалим, а чем распиливать? Была б пила, я бы помог.

— У отца есть, надо в Листвянку сбегать.

— Тогда договорились. Ты завтра весь день дома будешь?

— Где ж ещё? С шитьём надо разделаться. С утра к архитекторше схожу и домой вернусь.

— Тогда я как освобожусь, забегу, обскажу, как и что.

Вася засобирался, но хозяйка удержала, подав ещё чашку чая: для принятия верных решений требовалась полная информация.

Через пятнадцать минут Клавдия вызнала всё, что хотела.

Живёт Вася с восьмидесятилетней бабкой в одноэтажном доме на два хозяина, в трёхкомнатной квартире с местным отоплением. Квартира не приватизирована, записана на бабку, но внук в ней тоже прописан. Огород — четыре сотки. Семейное положение потенциального друга — разведён, шестнадцатилетней дочери высылает помощь. Родных братьев и сестёр нет, только сродные.

— Что квартиру не приватизируешь? — спросила мимоходом. — Бабка помрёт, и начнётся волокита. Восемьдесят лет — уж песок с неё сыплется, поскользнется ненароком, упадёт, с неё и этого хватит.

Вася едва чаем не поперхнулся.

— Баба Дуня помрёт? Да бог с тобой. Шустрая, как электровеник, не знаешь — не скажешь, что восемьдесят. Да она ещё и тебя, и меня переживёт.

Искоркой сверкнула задумка — может, зря со строительством затеялась? Складывая посуду в раковину, спросила, не поворачивая головы. (Васю обкрутить и стараться не надо, сам лезет, старуху куда переселять, чтоб под ногами не путалась?)

— Где апартаменты-то ваши?

— Гастелло, двадцать семь, ну, кинотеатр «Мир» знаешь где?

Клавдия знала. Нет, этот вариант не подходил — всё на виду, и огород — не огород, а огородишко, негде и сараюшку поставить, не говоря уже о свинарниках и коровниках. Для предстоящих дел требовались и помещение, и простор, а вот лишние глаза совсем ни к чему. Продать — другое дело. Покупатели бы быстро сыскались: трёхкомнатная квартира на земле — никакой дачи не надо. Но куда старуху девать?

Проводив Васю и прибравшись на кухне, засела за машинку. К вечеру одна за другой явились три заказчицы. Клавдия так увлеклась, что за стрекотом машинки не сразу и звонки услышала. От одной визитёрши избавилась быстро — руки есть, сама пуговицы пришьёт, двум другим велела прийти завтра в обед. Вместе с ними на следующий день пришла ещё одна — с новым заказом. Этой пришлось отказать — домашнее ателье временно закрывалось. Исключение сделала лишь для архитекторши, но это совсем иное дело — свой человек в администрации ой как нужен.

В четвёртом часу подкатил Вася — весёлый, возбуждённый, горячащийся от нетерпения, словно взятые им добровольно на себя тяготы касались не чужой, не подающей, между прочим, никаких надежд женщины, а его самого.

Неласковая женщина усадила доброхота обедать, и, хлебая борщ, Вася доложил о результатах своих деяний.

— С бульдозеристом переговорил, — обещался к пяти подъехать. Возьмёт недорого — два литра. С грейдеристом тоже говорил. Площадку подготовим, приедет, спланирует. Ну, этому деньги нужны, сказал, потом договоримся, — опорожнив тарелку, Вася вздохнул. — На работе поругался. Хозяин, зараза, опять завозникал. То ничо-ничо, а тут на тебе — или работай, как все люди, или увольняйся. Какое ему дело — когда, главное, свою работу в срок выполняю, из-за меня ни разу задержки не было. Вот зараза, ну да хрен с ним.

Как водится в подобных делах, бульдозер пришёл не к пяти, а без четверти шесть. Лысоватый, худющий мужик сбавил обороты двигателя, вылез на сверкающую, отполированную гусеницу, мельком глянул на Клавдию и Васю, стоявших возле «Жигулей», приложил козырьком ладонь ко лбу, осмотрел фронт работ и, ничего не сказав, скрылся в кабине. Тридцатиметровые тополи, судорожно вздрагивая, противились натиску неумолимой брони и, не устояв, замертво рушились наземь, ломая руки-ветви. Через полтора часа участок выглядел непролазной чащобиной. Влажно чернели груды земли, вывороченные вместе с мощными корневищами, белели обломыши веток, корней. Тракторист спрыгнул на землю, Клавдия подала приготовленный пакет, мужики выкурили по сигарете, вприщур поглядывая на содеянное. Растоптав окурок, плешивый коротко бросил: «Ну, бывайте!» и влез в кабину

Пока мужики курили, Клавдия размышляла.

Работы предстояло невпроворот, и чем дальше, тем больше. Вася не работник — находка, с первого взгляда, по крайней мере. И машина имеется, и пилой управляется, подойдёт время — и электричество наладит. Главное, прилепился к ней, а по какой причине — непонятно, одним словом — приманила. Но как бы ни прилепился — одними борщами да сырниками со сметаной не удержишь. Ну что ж, если потребуется, она и ножки раскинет, с неё не убудет. Ублажит, не досыта и не каждый день, а так, чтобы на взводе держать. Дальше видно будет, надобность отпадёт — она и отшить сумеет, не в первый раз. Потребности в ежедневном траханье с мужиками Клавдия не испытывала, но природа есть природа. Женщиной она была, если и далеко не первой молодости, но ещё не отцветшей, и Вася отвращения ей не внушал.

Вечером добровольно навязавшегося помощника Клавдия оставила ночевать у себя и ночью раскинула ножки. Участь Васина была решена. Утром он, виноватясь, что поневоле приходится покидать милую подругу, уехал на работу. В Листвянку за пилой отправились в обед, каким образом Вася решил дела с отлучкой, Клавдия не интересовалась. По Васиному виду Клавдия безошибочно определила — ритуальное действо физиологической близости для него выходило далеко за рамки заурядного «акта». Сама она во время «акта» изображала нетерпение, и Васи надолго не хватило.

Вася родился и возрос в определённой среде, далёкой от философских и этических мудрствований, но принадлежал к той категории мужчин, которые, сойдясь с женщиной, подспудно, неосознанно, не вследствие умственных размышлений, а благодаря врождённым свойствам, наделяют ту неким возвышенным началом, идеализируют её и готовы служить и душой, и телом, и даже терпеть тиранию.

Машина мчалась по шоссе, обгоняя редкие грузовики, Вася щурился на солнце, деликатно выдыхал дым в открытое окошко. Вёл легко и уверенно, объезжая проплешины в асфальте. Клавдия сосредоточенно смотрела вперёд, не обращая внимания на пейзаж, и вполуха слушала болтовню сидевшего рядом полюбовника. Легко было сказать — съездим в Листвянку за «Дружбой». Отец ни за какие посулы и клятвы в чужие руки пилу не отдавал. А кто такой Вася? Дочкин сожитель? Как бы он этого сожителя не отматюкал заодно с непутёвой дочкой. Второй вопрос был по сложней. Надо было повернуть дело так, чтобы тёлку, предназначенную на мясо, родители обменяли на дойную корову и отдали ей. Для предстоящих дел во дворе требовалось держать собственную скотину. Был и третий, не созревший покамест вопрос, даже не вопрос, а так — задумка.

— Я бы мог помочь со строительством, топор в руках держать умею, ну а бетон мешать — нехитрое дело, — в Васином голосе проскальзывали улещивающие интонации, словно просил сделать одолжение. — Бабок-то у тебя много?

Вопрос был провокационным, а откровенность не относилась к качествам Клавдиного характера.

— На ограду хватит, — бросила коротко.

— Куда тебе одной за такое дело браться? Вообще-то на какие шиши строить собираешься?

— Скотину разведу, в деревне выросла, знаю, что к чему и почём. Тебе-то что за печаль? — Клавдия глянула искоса, качнувшись, привалилась плечом и, обретя равновесие, сидела так пару минут.

— Да я вот чо хочу сказать, — Вася выбросил окурок, помолчал, набрал воздуха, выдохнул: — Давай распишемся! Построимся, будем жить в новом доме, а квартиру сыну отдай. Сама подумай — на фига ему крестьянская изба да скотина? Кралю с собой привезёт, прям вот пойдут они в Мыски жить, квартира для молодых в самый раз — двухкомнатная, ванная, нужник тёплый. Ещё и приедет ли сюда жить? Он у тебя где учится? Там, поди, и работу найдёт, а квартиру обменять можно.

Последний вопрос Клавдия пропустила мимо ушей, на сделанное предложение ответила уклончиво:

— Поживём — увидим. Расписаться, говоришь? Вот погляжу, что ты за мужик, тогда и решу. Пока знаю, как ночью трудишься, а это дело нехитрое. Мне надо, чтоб от мужика в доме толк был, а не так — с утра ищет, чем опохмелиться. Учти на будущее — всяких бомжей да алкашей терпеть не могу. Не знаю, что у тебя за друзья, ко мне не води — выгоню. Понадобится — сама найду. И сам от бутылки держись подальше. Ну конечно, мужик есть мужик, иногда и разговеться можно, но не так — каждый день да через день. Вот такое моё первое условие, — закончила Клавдия твёрдым голосом.

— А второе?

— Второе и третье после узнаешь. Это главное.

«Жигули» нырнули с покрытой остатками асфальта проезжей части на вытянутую вдоль изб узкую луговину, весело желтеющую бодренькими одуванчиками, и подкатили к родительскому подворью. Отец вытолкал за ворота москвичёвский прицеп и возился с колёсами. Поднявшись на ноги, поздоровался с дочерью, потёр тыльной стороной испачканной ладони заросшую седой щетиной щёку, для рукопожатия подставил гостю запястье.

— Мать в избе управляется, — сообщил мимоходом.

Оставив мил-дружка знакомиться с предполагаемым тестем, Клавдия отправилась на собеседование с матерью, надеясь заручиться её поддержкой. Окунувшись в аромат черёмуховой кипени, подошла к чисто вымытому крыльцу. Дружок, пёс из породы деревенских дворян, привязанный у стайки, заголосил тонко, по-щенячьи, улёгся на живот, забарабанил по земле хвостом. Клавдия не выдержала, приблизилась к возрадовавшейся собаке, потрепала за уши, дала лизнуть руку.

Мать стояла у пылающей грубки, варила вечное свинячье пойло, пекла блины. При виде вошедшей дочери, всплеснула руками:

— Ой, доченька, как сердце чуяло, блины вот затеяла. Старый изругал — только и возишься у плиты целыми днями, лучше бы отходы перемолола. Осерчал, ушёл прицеп ладить. И на кой он ему сейчас сдался, чёрту старому.

— Я, мам, не одна, с другом приехала, — сообщила дочь, освобождаясь от верхней одежды.

Мать покачала головой.

— За сорок тебе уж…

— Ну, оставим, надоело, — Клавдия, сжав ладони коленями, села у стола, сердясь на себя за прорвавшееся раздражение, не только не соответствующее настрою предстоящего разговора, но способного помешать ему. Мать сама заговорила на нужную тему.

— Ну чо, про мясо-то узнала? Отец по десять раз на дню вспоминает, каки-то запчасти к «Москвичу» нужны. Да ты, поди, голодная, — мать засуетилась, оставила стряпню. — Попей вот простокиши да блинков парочку возьми. Испекутся все, с маслицем потомлю, тогда и сядем. Покушай пока. Друг-то твой иде есть?

— Отцу остался помогать.

Повинуясь материнским уговорам, Клавдия выпила стакан простокваши с блином. В двухведёрном чане забулькало, из-под крышки плеснуло на плиту, и, оставив еду, Клавдия помогла матери снять с плиты варево.

— С мясом плохо, — сказала громко и твёрдо, возвращаясь на место. — Куда ни ткнись — кругом одни кавказцы, кого хотят, того и творят. Я вот чего надумала — участок под застройку в Мысках взяла. Хочу дом построить, скотину развести. А квартиру Витюшке отдам. Вася вот в мужья набивается.

— Ну и чо ты?

— Да не знаю, не решила ещё.

— Он как, — мать тревожно, с боязливостью, опасаясь вызвать гнев дочери, глянула на Клавдию, — пьющий, нет?

— Да кто сейчас непьющий? Почём я знаю. Три дня знакомы. Мужик вроде работящий, помогать взялся, вот за пилой приехали — там тополя испилить надо. Даст отец, нет?

— Да кто его знает, чо у него на уме. Друг твой глянется, так даст. А Витюшка-то как? Не в этом годе заканчивает?

— Да какой в этом? Ещё два года учиться. Двадцать раз одно и то же спрашиваешь. В академке он, ну, отпуск такой у студентов, подзаработать хочет. Я тебе в прошлый раз всё обсказала.

— Ну не серчай, не серчай, памяти никакой не стало, уж ничо не помню. Хоть бы закончил ученье да работу нашёл. Леонид-то вон как мается. Скотину-то где брать будешь? Покупать?

— Не знаю, не думала ещё. Вот стройматериалы закуплю, тогда решу.

— А знаешь чо, — мать смолкла на минуту, сбрасывая со сковороды испёкшийся блин и, поливая на неё половником жидкое тесто, — никого не покупай, Марту нашу заберёшь. Перебьётся старый без запчастей. Ездиит «Москвич», кого ему ещё надо. Осенью свинью заколем — вот и будет ему на запчасти. Мы вот как исделаем, ты не сомневайся, я старому пока и сказывать никого не буду, — и заговорила, перейдя на шёпот, словно опасалась, что находившийся во дворе «старый» может услышать её секреты и воспрепятствовать исполнению тайных планов. — С председателем договорюсь. Он мужик с понятием. На мясокомбинат скотину повезут сдавать, я и обменяю нашу тёлку на коровку, не сомневайся, удойную выберу. Перевешаем, если чо, так доплатим. Сейчас часто скотину сдают, — мать перевернула блин, вздохнула. — Эх-х, и чо делается, чо делается! Последний год наш председатель работает. «Я в рыночные отношения не вписываюсь, — душа не приемлет!» — вот как выражается. Матершинник — не приведи господи, а человек добрый. В других этих, ну, колхозы теперь как называются? Ну, обществах этих, как люди сказывают, начальство пенсионеров понужает, как безродных, а наш — нет. Куда с добром — и отходы даёт, и с сенцом помогает. Бог с ним, пускай матерщинничает. Уйдёт — хлебнём горюшка. Да может, уговорим ещё, приладится к этим «отношениям», будь они неладны. Это ты, Клавдюшка, хорошо придумала, давно пора. Живёшь в панельной коробке, как в клетке. Да вот друг-то твой как? По-серьезному, или так, — старуха хотела сказать «потрахались», да язык при дочери не повернулся молвить срамное новомодное словцо, — да разбежались? Эх-х, изладилось бы у вас, мы бы со всей душой помогли.

Мать допекла последний блин, положила на аппетитную стопку два жёлтых куска топленого масла, накрыла эмалированной миской, кивнула на дверь.

— Иди, зови мужиков.

Мужики в компании с Дружком сидели на корточках перед раскрытым настежь сараем. На полосатой ряднушке стояла полуразобранная «Дружба». Вася, надув щёки, прочищал жиклёр, поднеся последний ко рту. Про жиклёр Клавдия догадалась по речам отца. На её зов тот отмахнулся.

— Погоди, закончим, тогда и придём.

Минут через тридцать со двора донёсся надсадный визг, закончившийся натужным, глухим квохтаньем, ещё через четверть часа пила подала ровный уверенный голос.

Вошедший отец провозгласил, обращаясь к матери:

— Ну, радуйся, старая, нашёл я тебе зятька, — на сморщившуюся брезгливо дочь зыркнул исподлобья. — Ты не кривись, не кривись. Бабе за сорок, а она всё хвостом крутит. Чем тебе Василий не мужик?

Мужчины, уступая друг дружке место, вымыли под рукомойником руки, гость, повинуясь приглашениям радушной хозяйки, сел за стол, хозяин из выкрашенного белой эмалью настенного шкафчика достал гранёные стопки, кряхтя, сунулся в нижнее отделение кухонного мастодонта и поднялся, сжимая в руке бутылку с прозрачной жидкостью.

Из-за оной жидкости в не столь отдалённые времена, когда лица кочующего народца сулились отлить главному борцу с пьянством и алкоголизмом памятник из благородного металла, случился у оборотистой дочери скандал с недотёпами-родителями. Производить продукт в пятиэтажке — верный способ нарваться на крупные неприятности. Отец же открывать товарное производство не просто отказался, а присовокупил при этом в изрядном изобилии выражения, которыми издавна славится простонародная русская речь. Для домашних же нужд производил продукт в достаточном количестве и со знаком качества.

— Васе не наливай, за рулём он, — предостерегла дочь.

Отец застыл с бутылкой в руках, на лице читалась озадаченность, выручила мать.

— Достал, так уж выпей, коли в охотку, не то ещё удар от огорчения хватит.

Отец крякнул, налил стопку до краёв, махом выпил, бутылку тут же прибрал с глаз долой и, уже сев за стол, закусил блином.

— Мы, мать, вот чего исделаем, — объявил, облизнув замаслившиеся губы: — Марту нашу на корову обменяем. Я сам со Степанычем переговорю. Он чего, не согласится обменять? Один хрен вся скотина под нож идёт — дерьмократы грёбаные. Ты даже и не суйся, толком дело не изладишь, только голову заморочишь. Вот тебе, Клавдия, наш подарок к свадьбе.

— Гос-споди! Вот навязался. Да я, может, за него сроду и замуж не собираюсь.

— A мне Васька понравился, — резюмировал отец, которому первачок, изготовленный для собственных нужд, взвеселил настроение.

«Васька», словно и не о нём шла речь, меланхолично поедал блины.

За столом долго не засиделись. Первой поднялась Клавдия.

— Ну всё, попроведали, блинов у тёщи поели, пора за работу.

Вася загрузил в багажник пилу, мать подала трёхлитровые банки, отец принёс из сарая две цепи и топор.

— Вот, пили пока этими, у меня ещё три штуки в запасе есть. Наточу, приедешь возьмёшь, а эти назад вернёшь.

Перед поворотом в Мыски Клавдия, удивив Васю, велела:

— Вначале к тебе заедем.

Знакомство с бабушкой Дуней состоялось перед крылечком с резными столбиками и перильцами. На перильцах возлежал рыжий котище, презрительно глянувший на гостей и опять закрывший глаза. Бабушка теребила передник, сказала по-образованному:

— Прошу в дом.

Деревенское угощенье — творог со сметаной — бабушка кушала по чуть-чуть, словно сторожкая птичка зёрнышки клевала, но постепенно вошла в охотку и не забывала нахваливать гостью. Клавдия разливалась соловьём.

— Вот построимся, заведём корову, курочек, пасеку. Будете у нас как сыр в масле кататься.

Бабка тут же встряла с советами.

— Сыр умеешь готовить? Научу. Сепаратор надо купить. Инкубаторских цыплят не бери. В деревне присмотри хо-рошу курицу, чтоб сама парила, её и бери. Да у матери, поди-ка, есть така…

Клавдия в чужих советах не нуждалась и развивала свою мысль.

— Про магазин забудете, где он и есть. Чего хорошего — ножки от Буша сто лет не мытые есть, — сама засмеялась, — отрава одна. Или вот ещё гусей можно развести. Захочется — приходите гусят пасти. Самая работа для старушек — и на солнышке посидеть, и польза есть. В Мысках приволье — считай деревня. А тут что — одной ногой ступишь, другую не знаешь, куда поставить. И от машин дышать нечем.

Пока старушка лакомилась натуральными продуктами, Внукова зазноба наводила блеск и глянец в кухне. Маленький складик, состоявший из старых газет, всевозможных баночек — консервных, стеклянных — которые бабушки-старушки собирать великие охотницы, оказался за оградой в мусорном ящике. Клавдия летала с мокрой тряпкой, Вася тряс половики.

Обласканная бабулька проводила молодых до калитки и, тихо улыбаясь, смотрела вслед машине, пока та не скрылась из вида.

Работа кипела, только щепки летели. Клавдия размашисто отсекала сучья, Вася, окутываясь сизым дымом, пластал тополиные туловища. За два дня управились, — подходящие стволы были распилены на столбушки для ограды, ошкурены и сложены на просушку, остальное пошло на дрова. Вася сгонял в ДРСУ и вечером участок спланировал грейдер. Ночевали у Клавдии. Инициатива окончательно перешла к ней, Вася лишь согласно кивал головой, с автомастерской он расстался окончательно.

Выйдя из ванной, Клавдия сообщила дальнейшие планы:

— Завтра съездим в лесничество. Есть там одна профура, знакомая моя, платья ей шила. Купим лес для бани и стаек. Первым делом баню срубишь, зимовать в ней будем. Квартиру в аренду сдам.

К «профуре» Вася не ходил — скучал в машине. Клавдия вернулась часа через полтора — довольная, с блестящими победоносно глазами.

— Я уже и с шофёром договорилась, завтра всё привезём.

МАЗ с прицепом сделал два рейса, и на участке выросли горы сочившихся смолой брёвен, тёса, горбыля. Вася засучил рукава и взялся за топор. Клавдия вновь стучала на машинке и вершила непонятные дела в городе. Результаты этих дел вскоре проявились, — в створе линии электропередачи лежала опора с бетонным пасынком, а на участке мотки голоалюминиевого провода и кабеля.

— Сколь отдала? — Вася кивнул на электрическое добро.

— Не забивай голову, — фыркнула Клавдия. — Между делом поспрошай когти да тяни свет.

— Тянуть дело не хитрое, надо автомат вначале найти. Ладно, займусь.

— Сегодня вечером сгоняем в частный сектор, — продолжала Клавдия. — Там водку на разлив по дешёвке продают. Я уже договорилась, ко мне по пути заедем, флягу возьмём.

— Да ты чо? Водка на разлив! Да это палёнка голимая.

— Тебе какая разница, палёнка, не палёнка. Я ж не предлагаю тебе её пить. Вон сколько делов! До зимы разве управимся? Бомжей придётся звать, а им и палёнка сойдёт.

На следующий день два щетинистых, давно не мытых мужичка ставили вокруг участка ограду, копали канавы под фундамент.

2

В конце июня в недостроенной ещё холодной стайке мычала чёрно-белая Пеструха, в загончике хрюкали четыре ландраса — боровок и три свинки. Вася жил в времянке-сараюшке — горы пиломатериалов и скотина требовали пригляда. Весь июнь между делом учил Клавдию вождению, а первого июля, так же между делом, парочка наведалась в ЗАГС и расписалась. Вася вознамерился гульнуть, но молодая жена воспротивилась — вот построимся, тогда и устроим гульбу. Через несколько дней у Клавдии уже были права и доверенность на «Жигули». От Василия потребовалось лишь на полчаса заглянуть к нотариусу, дабы собственноручно в присутствии государственного служителя начертать подпись на документе.

— Как это у тебя всё так ловко сварганилось? — спросил, пристёгиваясь ремнём на пассажирском месте. — Люди неделями в коридорах сидят, а ты — раз-раз и готово.

— Байбаки, вот и сидят. У меня есть время рассиживаться? — Клавдия ловко обогнала «Волгу», выскочив на встречную полосу, и вернулась на свою под носом у вильнувшего «Москвича». — Теперь быстрей дело пойдёт. А то столько времени зря терялось, — то на автобусе трясёшься, то пёхом вприпрыжку, то тебя от дела отрываю. Тебе, может, мужиков в помощь нанять?

— Ну их на хрен, таких мужиков, — Вася от отвращения даже лицо скособочил. — Штакетник колотили, все пальцы себе поотшибали. Сам потихоньку, зато ладом всё сделаю. Потом, когда сруб на место собирать да крышу ставить, позвать придётся, а сейчас не надо.

— Ты тоже сильно не затягивай, я уже съёмщиков на квартиру присмотрела.

Волей-неволей, не дожидаясь возведения первой очереди хором, Клавдии пришлось делить в сараюшке ложе с молодым супругом, — как выяснилось перед регистрацией, он был действительно на три года младше невесты. Пеструха доярок мужского пола не признавала, а гонять машину ради утренней дойки выходило себе дороже. После первой же ночёвки, процедив молоко, Клавдия налила трёхлитровую банку и укатила, только пыль завилась следом — ездила она лихо.

Баба Дуня давно встала и копошилась в огороде — стоя на коленках, продёргивала морковку. Клавдия за рукав затащила протестующую старушку в избу, усадила за стол, та едва успела руки сполоснуть. Невестка распоряжалась в чужой кухне, как в своей собственной. Не успела старуха вознегодовать, а перед ней уже стояла вместительная фаянсовая кружка с парным молоком. Любознательной бабе Тоне, заглянувшей к соседке узнать, не приключилось ли чего, — спозаранку машина возле дома стоит — досталась такая же ёмкость. Старушки остались умиляться Васенькиному счастью, само же счастье, наскоро распрощавшись, укатило.

В конце июля поражённому Васе опять пришлось ставить подпись на юридическом документе — приватизационном акте.

— Как ты её уломала? — спросил у супруги.

Та возмутилась.

— Уломала? Да она сама мне с этой приватизацией проходу не давала. Старая совсем стала, ничего не понимает. Говорит, помру не сегодня-завтра — у Васеньки квартиру отнимут. Я ей — как отнимут, если он прописан здесь, и с чего вы помрёте, вон ещё какая крепкая, и бегать по этим конторам сейчас совсем времени нет. Она на своём — ты уж, Клавушка, сделай милость, чтоб мне помереть спокойно, приватизируй квартиру. Пришлось побегать, куда денешься.

Занятый стройкой, внук с родной бабкой виделся редко, довольствовался рассказами жены, бывавшей у той по несколько раз на неделю. Уговоры насчёт приватизации воспринял как старушечью блажь. Но Клавдия, рассказывая о ней, каждый раз качала головой.

— Совсем плохая наша бабулька стала.

— Чо так?

— Дак чо? Помирать собирается.

— Помирать? — не поверил внук. — Ни разу от неё таких речей не слыхивал.

— Ты не слыхивал, зато мне слушать надоело. Каждый раз об этом говорит. Ну, не прямо — помру, мол, а с намёками. «Вот лягу в могилку, ты за Васенькой пригляди, совсем он у меня безответный, кто хошь на ём ездиит».

«Васенька» фыркнул, Клавдия продолжала:

— Да и то сказать, как ни приду, всё по огороду в такую жару ползает. Удар как-нибудь хватит, много ли старому человеку надо. Я ей уж и картошку на два раза протяпала, и помидоры пропасынковала. Нет, вот ей надо каждую травиночку выдернуть. Стоять уж не может, на коленках ползает. Я ей и так, и эдак — всё бесполезно. Наползается по огороду и падает — сил нет, да за сердце хватается. Ты свози её в поликлинику на приём и поговори заодно, я уже наговорилась.

В августе справили новоселье. Морока вышла с мебелью — шкафы-серванты в баню не втискивались. Часть разместили в обширном предбаннике, оштукатуренном бродячей мастерицей Люськой за два литра водки, часть оставили в квартире.

Квартирантов Клавдия подобрала из людей положительных — муж сорокалетний отставной подполковник, жена — учительница, да трое чад при них. С жильцами договорилась жёстко и ультимативно — сдаёт квартиру не от хорошей жизни, плата дело святое, и чужие проблемы её не касаются.

В августе же на участке появились ещё два обитателя — трёхмесячная овчарка Джемма и не вполне ясной породы Тушкан, поразительно схожий с миниатюрной овечкой, и имевший кошачью привычку при каждом удобном случае тереться о ноги, оставляя на них длинные волоски шерсти.

Получая в сентябре плату, Клавдия разговорилась с жиличкой — Ольгой Антоновной.

— Мужу бы ещё служить да служить, и не думал, не гадал снимать мундир. Квартира была хорошая, да что толку — в военном городке, а городок в чистом поле.

Часть расформировали, и городок превратился в стылые, никому не нужные кирпичные коробки. Сюда приехали, потому что её родители здесь живут, оба учители, сейчас на пенсии. Мужу пенсию задерживают, как и родителям, кое-как устроился водителем, три месяца отработал, ещё денег не видел. Старший сын поступил в институт, средний и младший учатся в школе. Вшестером в двух комнатах тесновато, вот и решили квартиру снять.

— Всё это временно, Михаил духом не падает, с друзьями переписывается. Где-нибудь да подвернётся подходящая работа. Переедем, обоснуемся, дети пока у родителей поживут, — откровенничала жиличка под взглядом квартирной хозяйки.

Разговаривали на кухне, Ольга Антоновна готовила обед — отваривала макароны и поджаривала с луком на маргарине. Мясным духом здесь и не пахло.

«Надо же, — думала про себя Клавдия, — денег нет, жрать нечего, а детей в институтах учат».

— А что ж ваш Михаил водителем работает? — губы тронула улыбка. — Вон, поглядишь, послушаешь, — военные и банками, и фирмами заправляют. Звание, конечно, не генеральское, но и не маленькое. Покрутиться не умеет, что ли?

— Почему не умеет? Не может. Это разные вещи.

— Ну, сказать всё что угодно можно. Размазня он, ваш Михаил, так я думаю, — резюме Клавдия подвела без всякого стеснения.

Назавтра, разъезжая по городу, заглянула к жильцам. Открыл самый младший — десятилетний Виталик. Не заходя в квартиру, Клавдия подала озадаченному шпингалету пакет с творогом и трёхлитровую банку молока.

— Бери вот, а то ещё с голоду помрёте. Матери скажи — банку потом заберу.

Сентябрь выдался горячим. К приобретённым пиломатериалам Клавдия для возведения тёплой стайки привезла шифер и машину отбракованных, но вполне годных для строительства шпал. Вася удивлялся:

— Да ты никак ферму отгрохать собралась. Куда нам столько?

Клавдия, сосредоточенная, нахмурив брови, отвечала односложно:

— Хочу в достатке жить. Дом на что строить будем? Вот на скотине и построим.

Из деревни, под поручительство отца — выделил литр самогонки — привезли от родителевых соседей циркулярку. Василий готовил горбыль, Клавдия, не разгибая спины, неделю строчила на машинке — деньги кончились, а самый распоследний бомж за самые клятвенные обещания горбатиться не станет Клиентуру подбирала с толком — из свежевылупленных — и за неделю настрочила кругленькую сумму. Работать она умела. С той же флягой съездили в то же место, и на следующий день на участке раздавались голоса небритых мужичков. Клавдия с надеждой поглядывала на свекольное поле, но уборка всё никак не начиналась и не начиналась. Двадцать пятого заморосил дождичек, и мужички устроили саботаж — как бы с крыши не скатиться. Покладистый Вася согласился с хитрованами, но Клавдия голосисто устыдила саботажников:

— Да вы мужики или бабы брюхатые? Верёвками привязывайтесь, если боитесь… моржовые. Сегодня разве дождь? Вот завтра польёт, а стайка некрытой останется, бога побойтесь…….

Мужики молчали, самый небритый молвил резонно:

— Ты не лайся, вообще уйдём. У тебя свой интерес, у нас свой, понимать должна.

— Ну ясно. Хрен с вами… моржовые. По пузырю на нос добавлю, но чтоб сегодня закончили.

Мужики побухтели, согласились, но с оговоркой:

— Мы согласные, токо вместо верёвки ещё сейчас по стакану навали.

Клавдия плюнула, ещё разок матюкнулась, сходила в баню за бидоном.

Вася трудился вместе со всеми, вечером за компанию под хохот сотоварищей потребовал и себе долю, да верная супруга вовремя в бок толкнула.

— Сдурел, что ли, пойло это хлебать. Ладно уж, бог с тобой, у меня настоящая припасена. Спроваживай их поскорей со двора, разойдутся, тогда и выпьешь. Пей уж, коли душа загорелась. Раз кончили, дам на завтра выходной.

Сама приняла на донышке стакана, благоверный прикончил всё остальное, выпил вторую бутылку и, поражая супругу выносливостью, потребовал третью. Клавдия кое-как угомонила жаждущего Васю, настроение у того круто изменилось, и он возжелал женского тела. Полночи Клавдия ублажала неутомимого супруга, в конце концов, не выдержала и закрылась в машине. Проснулся половой гигант около полудня от рокота мотора. Выйдя из бани, первым делом сунулся к бочке. Вода наполняла ёмкость лишь наполовину и успела нагреться. Поплескавшись, смочив голову, как был мокрый, направился к экскаватору. На месте будущего терема «Беларусь» копал яму, Клавдия стояла напротив, прикрывая ладонью глаза от солнца. Вася подошёл, встал рядом, очумело глядя, как ковш вгрызается в глину и, наполнившись, поднимается и вываливает содержимое. Смотрел, не понимая, что и зачем. Стрела согнулась коленом, штоки домкратов втянулись в цилиндры, и трактор словно бы присел. Тракторист, блестя вспотевшим лицом, выглянул из кабины. Клавдия обогнула яму, остановившись у полутораметрового колеса, привстала на цыпочки, протянув несколько ассигнаций, парень сделал ручкой и захлопнул дверку. Трактор взревел, выпустил струю едкого дыма и укатил.

— Это чего будет? — спросил Вася, подойдя к жене, и тут же задал следующий вопрос: — Фляга где?

— Спрятала, не ищи даже, не найдёшь. Ладно уж, в «Жигулях», в бардачке жестянка с водкой лежит. Похмелишься, в себя придёшь, навози воды, да бери лопату и ровняй углы. Погреб это. Свёклу сюда свалим.

— Свё-ёклу? А зачем?

— Раз говорю, значит, надо, — расспросы вызывали у Клавдии недовольство. — Иди, похмеляйся.

Ополовинив банку прямо возле «Жигулей», Вася ощутил радость бытия, сел на лавку возле бани, благодушно прищурился. Клавдия вынесла тарелку с крупно нарезанным салом и хлебом, поставила рядом.

— Закуси как следует, а то развезёт.

Вася послушно съел пару ломтиков сала, откусил хлеб, хлебнув из банки, спросил насмешливо:

— А чо это ты, прям как дама, шею шарфиком повязала?

— Чо-чо? — передразнила Клавдия. — … ночью. В машине ночевала.

Муж фыркнул.

— Радовалась бы.

— Ну и дурак же ты. Мне, чай, не семнадцать лет, чтоб всю ночь трахаться.

Вася допил водку, съел сало, покурил и впрягся в работу — возить от соседей через дорогу воду флягой на тачке. Вчерашний Клавдин прогноз не сбылся, вместо дождя палило солнце, как летом, и похмелье с бедолаги выходило обильным потом.

Поле всё-таки загудело — взад-вперёд медленно, но неуклонно по нему двигались тракторы с прицепленными сзади каракатицами, из длинных хоботов которых в подъезжающие самосвалы сыпалась свёкла. Улучив момент, когда УАЗик с начальством исчез из вида, Клавдия пошла на поле. Ходить пришлось дважды, и пропадала она там часа по полтора-два, но добилась своего — вечером, в сумерках, к свежевырытому погребу двумя рейсами подъезжал ЗИЛ, загруженный свёклой выше кабины. Уже в темноте вдвоём с мужем погреб закидали горбылём. С этих пор у Василия появилась новая забота — свёкла: помыть, нарубить, сварить. Варил на очаге во дворе, освобождая территорию от куч подсохших за лето веток. В корм шла и сырая, и варёная, преимущественно свиньям: чрезмерное количество сладости в коровьем рационе являлось нежелательным. Специфический процесс шёл непрерывно — «бурда» квасилась в трёх флягах. Аппарат, ещё летом, сварганил простецкий — в качестве ёмкости использовалась двадцатилитровая фляга, вместо змеевика — четвертьдюймовая трубка длиной полтора метра, вваренная в железный же короб. Первый опыт дал положительный результат — пробу снял самолично. Сбыт продукции Клавдия взяла на себя.

Из-за своеобразного запаха самогонка у знатоков котировалась ниже сахарной. Главная предпринимательница в сердцах материлась — не один ли им хрен, чем она пахнет? Какую только гадость не хлебают, а тут на тебе — запах неприятный. Какие мы нежные! Но, несмотря на свойство, ухудшавшее товарное качество продукта, посетители, особенно с наступлением сумерек, частенько беспокоили цепную Джемму. У Тушкана проявился характер, абсолютно не соответствующий овечьему облику. Его щучьи зубы так и норовили впиться в ноги гостей. Хозяйка деланно сердилась — пусть знают, что со злыми намерениями в этот двор соваться нечего — и запирала собачонку в сарай. Всё же велела мужу закрепить вдоль дорожки стальную проволоку, и в отсутствие хозяев Джемма курсировала от стаек до калитки.

В октябре с взиманием квартплаты вышла накладка. За взятком Клавдия приехала с теми же гостинцами — творогом и молоком. Ольга Антоновна с потерянным видом как-то заискивающе благодарила за подарки и всё не отдавала плату, наконец, сделав глотательное движение, выговорила:

— Понимаете, Клавдия Валентиновна, у нас сейчас абсолютно нет денег, осталось буквально только на хлеб и то на пару дней. Понимаете, это какой-то абсурд. Обучение бесплатное, а платить всё равно надо. Мне пришлось все деньги отослать сыну, иначе бы он не смог пользоваться библиотекой и выполнять лабораторные работы. Вы уж, пожалуйста, подождите недельку. Я всё понимаю, мы договаривались… — жиличка говорила виноватым тоном, при последних словах голос её дрогнул, она хрустнула пальцами и опустила взгляд долу. — Но может, вы согласитесь… Я не знаю, — лепетала она чуть слышно, — я просто в растерянности. Цены все перемешались… И муж в отъезде… Я сейчас принесу, — Ольга Антоновна подхватилась со стула и метнулась из кухни. Через минуту вернулась с вытянутой рукой. — Вот, — она разжала кулачок — на ладони лежал массивный золотой перстень.

Сердитая хозяйка, оставив учтивость, раздражённо поинтересовалась:

— Так ты этот перстенёк в уплату за октябрь предлагаешь?

Ольга Антоновна прошелестела упавшим голосом:

— Н-та…

«Господи! Учительница, а дура дурой! И чему эдакие-то дурёхи могут детей научить?» — с издёвкой промыслила Клавдия. В камушках она не разбиралась, но ясно, что подполковники своим жёнушкам стекляшки не дарят, ну а цену золоту она сама знала. Нехотя, словно перебарывая себя, взяла перстень в руки, поднесла к глазам, произнесла с вздохом:

— Его ещё продать надо. Думаешь, у меня время есть по барахолкам шляться? Да и не понимаю я в этих штучках-дрючках ничего, сроду не нашивала, как пить дать облапошат. Ладно уж, договорились — за октябрь в расчёте, — положив перстень в сумочку, спросила, словно у недоразвитой: — Что ж твой Михаил, в таких званиях ходил и не припас ничего, — хихикнула: — Хоть бы наган продал, что ли.

Ольга Антоновна вздёрнула брови, губы поджала, проговорила сухо и с надменностью:

— Он Родине служил, а это, знаете ли, несовместимо.

Изменившийся тон жилички не разозлил, а развеселил Клавдию.

— Родине! Вот не стало её, Родины этой самой, и остались вы на бобах.

— Какая-то странная у вас философия, Клавдия Валентиновна. Как это не стало Родины? Просто сейчас, просто…

— Ольга Антоновна замешкалась, подыскивая выражение, которое наиболее верно могло отразить её мысль, а Клавдия продолжала атаку:

— Вот именно, что всё сейчас просто. Когда было всё с заумью, так вы гоголем ходили, а как стало всё просто, вы и растележились.

— Как-то вы подменяете понятия в словах. Ну да что тут говорить. Знаете, — Ольга Антоновна уже глядела гордо, всякая пришибленность исчезла, разговор, долженствовавший доказать её никчемность, наоборот, вернул силы и уверенность. — Знаете, — повторила она, — не возите нам больше ничего, а за то, что привезли, рассчитаемся, не беспокойтесь.

Клавдия упёрла руки в боки, захохотала.

— Чо это не надо? С голоду на воде да хлебе опухнете. Не думай, мне не жалко. Молока полно, а возиться с ним некогда. Всё равно чуть не половину свиньям выливаем. Завтра путь мимо будет лежать, так ещё привезу. Творога нет, возиться недосуг, а сметана есть. Дай-ка пару банок.

Ольга Антоновна не двинулась с места, и Клавдия сама достала из шкафа две банки — одно — и трёхлитровую.

Начала, заложенные в генной памяти, впитанные с молоком матери-крестьянки и управлявшие душой, не позволяли Клавдии пройти равнодушно мимо нуждавшихся, едва не голодающих людей. Но холодный, расчётливый рассудок, руководимый всё набирающим и набирающим силы зверем по имени «Хапай!», не позволял не попользоваться за счёт про стодырой дурёхи.

Вечером, войдя в баню с ведром молока, Клавдия, смеясь, сообщила супругу:

— У нас прибыток. Иди в стайку, глянь.

Вася сидел против включенного телевизора, точил топор, пробуя ногтём лезвие. При словах жены вскинул брови, отложил брусок.

— Какой такой прибыток?

— Пеструха принесла.

Заинтригованный Вася накинул фуфайку, сунул ноги в галоши, пошёл глядеть, вернулся так же посмеиваясь.

— Ни фига себе! Сразу двухгодовалая. Она откуда взялась?

— Да с Пеструхой приблудилась. Они, коровы, вон, по полю бродят, свёклу ищут, она и увязалась за ней. Я уж гнала, гнала — ни в какую не уходит.

Клавдия лукавила — тёлку она вела от самого поля, скормив той полбуханки хлеба, но таких подробностей недотёпистому мужу знать не следовало.

— Надо спросить, у кого потерялась.

— Ну прям вот сейчас пойду спрашивать. Завтра Пеструху выпущу и приблуду выгоню, пусть идёт куда хочет.

Супруги посмеялись — такие бы прибытки да каждый день, посмотрели телевизор и улеглись. Уже накрывшись одеялом, Клавдия вспомнила:

— Бабушке нашей помочь надо, она ж просила, я и забыла совсем. Завтра ехай к ней, увезёшь молока утреннего и возьми инструмент с собой, — там работы на целый день накопилось — крыльцо проваливается, и веранда течёт — дожди-то вон какие хлещут. У нас полрулона толи осталось, захвати с собой.

— Съезжу, чего не съездить, — пробормотал Василий, засыпая.

— Утром, пока корову дою, аппарат заряди из средней фляги. Я давеча пробовала, — готова уже. Я сама прослежу.

— Проследи, только всю не выпей, мне оставь.

— Дурак, — ответствовала супруга, поворачиваясь на правый бок.

Вечером следующего дня Клавдия сообщила вернувшемуся мужу:

— Тёлка-то опять припёрлась. Вот наказание с ней. Пеструхе сена навалила, и она тут как тут. Вот ещё не хватало чужую скотину кормить, — процеживая молоко, спросила: — Веранду-то перекрыл?

— Перекрыл, перекрыл, — скороговоркой ответил Вася, присаживаясь у электроплитки и протягивая над раскалённой спиралью руки.

— Продрог, небось? Бабка в избе не топила, что ли?

— Да как не топила, топила, конечно. Вроде согрелся, пока ехал, опять озноб пробрал, сырость кругом. Надо в «Жигулях» печку глянуть, совсем не фурычит.

Клавдия закончила с молоком, накрыла на стол.

— Садись ужинать.

— Да я у бабули поел, неохота.

— Садись, садись, прими вот для согрева, — Клавдия налила стакан самогона, и поставила перед мужниной тарелкой.

Вася удивился, но промолчал. Опростав стакан и закусив, спросил:

— Всю перегнала, сколь вышло?

— Да как обычно — три литра. Тебе-то очищенной налила, не чувствуешь разве? На-ка вот, выпей ещё полстаканчика, а то как бы простуду не подхватил, — Клавдия щедро налила в стакан и сунула бутылку за кровать. — Знаешь чего, — завела разговор, когда муж закончил с едой. — Давай её, тёлку эту, зарежем, мясо знаю куда сдавать, завтра же и сбудем.

Вася пожал плечами и неуверенно промямлил:

— Дак не наша.

Клавдия изогнулась, достала бутылку, плеснула ещё четверть стакана.

— Ну и чо, что не наша? Пусть хлебалом не торгуют. Я её, что ли, привела? Сама припёрлась.

— А искать кто начнёт? — Вася выпил самогон, закусив корочкой. Принятая залпом доза оглушила мозг, подавив волю, и он отдался настояниям супруги.

— А мы вот завтра, прям как встанем, так всем рассказывать начнём. Сказала — мясо с утра увезу, шкуру, требуху, сразу же закопаем. Идём, там ничего хитрого нет, покажу чего и как делать, часа за два-три управимся. Потом ещё самогоночки выпьешь. Иди, она в холодной стайке стоит, колун прихвати, а я ножи возьму.

Кроме ножей, Клавдия взяла приготовленные в предбаннике тазы, клеёнку, брезент лежал уже в стайке.

Включенный свет поднял приблуду на ноги, и она, мигая, непонимающе смотрела на незнакомых людей. Василий стоял в нерешительности.

— Никогда коров не резал. Свиней — знаю как, а коров… Ей куда нож втыкать — в сердце, в горло?

— Погоди, привязать надо.

Клавдия сноровисто оплела верёвку вокруг молоденьких рожек, обмотнула столб, стянула узел.

— Бей обухом в лоб, да посильней, что мочи, потом горло перережь, только не сразу, а как затихнет — копытом ударить может, — учила всеведущая супруга, отходя к двери.

Вася взвесил в руках колун, подошёл к тёлке, злая самогонка придала сил и решимости. От сокрушительного удара несчастное животное присело на задние ноги, рванулось в сторону и завалилось замертво. Во дворе взлаяла Джемма.

Сложив разрубленную тушу в багажник «Жигулей», протрезвевший Вася зашёл в баню. Клавдия жарила на плитке печень и грела кипятильником воду в ведре. Обещанную бутылку выпил под свеженинку. Сама Клавдия в эту ночь почти не спала — застирывала закровяненную одежду, мыла клеёнку, присыпала кровь соломой, натаскала всякого хлама на свежезасыпанную яму. Спозаранку подоила корову и в восемь поехала к Артуру. Здесь пришлось часок подождать, — владелец пищеточки появился в конторе в десятом часу и вначале занялся своими делами. Дошла очередь и до сдатчицы. Клавдия открыла багажник, откинула брезент. Кавказец оглядел мясо, односложно изрёк:

— По одиннадцать приму.

Клавдия хмыкнула.

— По тринадцать же принимаешь.

— Всё-то ты, красавица, знаешь. По тринадцать клеймёное беру. А у тебя где клейма?

— Клейм нету, потому что вечером ногу сломала. Что ж, скотине до утра мучиться? Где я ночью ветеринара возьму?

Кавказец ухмыльнулся, развёл руками.

— Это, красавица, твои проблемы. Скажи спасибо и на этом. Беру потому, что женщине отказать не могу. У мужика бы не принял — все холодильники мясом забиты.

Спор вести было бессмысленно, Клавдия согласилась и сделала вид, что за такую цену мясо от сердца отрывает.

— Ладно, только деньги сразу. Мясо есть кому таскать, или женщине придётся?

Дамский угодник засмеялся.

— Перетаскаем, дорогая, перетаскаем. Иди, на весы гляди, подумаешь потом — обманул.

Приблуда оказалась упитанной и обогатила оборотистую скотопромышленницу на два миллиона тридцать пять тысяч рублей.

Сложив деньги в сумочку, Клавдия не уходила. Кавказец развёл руками.

— Всё отдал, красавица.

— Тебе ещё мясо надо?

— За неклеймёное и расчёт сразу, больше одиннадцати не дам. Поезжай к Мурзе, может, он дороже примет, или к…

— Ладно, — перебила Клавдия, — будешь мне сейчас весь свой Кавказ перечислять. Мне ты глянулся, но только уговор — и цена, и расчёт.

— Деловая ты женщина. Как зовут-то?

— Клавдией.

— Вот что, Клавдия, скажи своим тёлкам, чтоб на этой неделе ноги не ломали. На следующей пусть ломают, примерно в среду-четверг.

К участку Клавдия подъезжала с опаской, но беспокоилась зря — всё было спокойно, только Тушкан, бегавший свободно, пытался разгрести маскирующий хлам.

На следующей неделе улов сладился двукратным, вся операция прошла удачно, только закручинившийся Вася похмелялся два дня. Как оказалось, бражничество совестливого супруга пришлось весьма кстати и спасло от больших неприятностей. Любое, самым наилучшим образом спланированное предприятие может провалиться из-за нелепой случайности.

На второй день мужниного запоя Клавдия, нарубив и поставив вариться свёклу, перегоняла молоко на сепараторе. Услышав угрожающе рычащий лай Джеммы, выглянула из предбанника, ожидая увидеть очередного ходока за пойлом, но ошиблась. По двору, приближаясь к стайке и глядя под ноги, шла женщина в зелёной куртке и резиновых сапогах.

— Эй, подруга! — окликнула Клавдия. — Чего потеряла?

Та обернула озлобленно-несчастное лицо и ответила с вызовом:

— Тёлку потеряла!

— Дак я чо, тёлку твою приманываю?

— Люди говорили, у вас тут запрошлой ночью скотина мычала.

— У нас своя корова есть, вот и мычала. Вон бродит, — махнула Клавдия рукой вдаль. Разговаривая с нежданной визитёршей, приблизилась к ней, остервенело ухватила рукав куртки, защемив тело, и повлекла к стайке, заполошно крича: — Идём, идём, поглядишь, может, и вправду твою тёлку прячу.

Не успел стихнуть Клавдин голос, как хлобыстнула дверь предбанника, и на белый свет во всей запойной красе вывалился Вася. Похлопав глазами, потерев опухшее лицо, вопросил хрипло, прерывисто:

— Ты чо орё-ошь-от?

— Ой, горе ж ты моё! — запричитала Клавдия. — Неделю не просыхает, иде он её берёт, проклятую? Всё одной — и корова, и свиньи, уж живот надорвала, так ещё и воровкой обзывают! — заголосила и… заплакала. Отпустила куртку гостьи и обеими ладонями размазывала по лицу слёзы.

Гостья по очереди хмуро оглядела супругов, пробормотала: «О господи! Везде одно и то же», — и побрела прочь со двора. За спиной хлопнула калитка, и в этот момент из-за стайки, закусив зубами конец волочившейся по земле длиннющей кишки, появился радостный Тушкан. Клавдия обомлела, медленно повернула голову назад — незадачливая владелица убиенной тёлки шла, не оглядываясь. Клавдия опрометью метнулась к Тушкану, одной ногой наступила на злополучную кишку, другой отшвырнула взвизгнувшую собачонку прочь. Завалив разрытую яму и для верности накидав на бугор обрезки горбыля, вернулась в баню. Вася сидел на табуретке воле электроплитки и трясся мелкой дрожью.

— Чо так холодно?

— Свет отключали, — ответила зло. Матюкнувшись, подала мужу поллитровую банку сметаны и ложку. — Ешь и завязывай свою пьянку. Не кончишь — выгоню.

— Как это выгонишь? Ты мне жена или кто?

— Мне недолго и развестись. Сказано — завязывай.

На следующий день очухавшийся после запоя Вася заглянул днём в свинарник, сообщил сердитой супруге:

— Чего-то наши свиньи уже ни сырую, ни варёную свёклу не жрут. Сколь утром вывалил, столь и осталось, по загородке раскидали и затоптали.

— А то я без тебя не знаю. Кончились корма, а свёклы уж обожрались. Вон, бачок отрубей в предбаннике стоит и всё. На ночь завариваю.

— Картошки надо было посадить.

— Кто бы с ней возился, с этой картошкой? Ну, на будущий год распашем участок за домом, огород-то всё равно надо садить, с деревни не навозишься.

Вася сел на порог, поразмышлял.

— На мельницу не ездила?

— Ездила. Нет у них ничего. Обещают через месяц гречишных отрубей дать. Так через месяц свиней уж колоть надо будет, — Клавдия налила чашку молока, взяла кусок хлеба, села на диван. — Я как одна всё успею? Вот всё, чтоб до праздников в рот не брал. В деревню надо съездить, может, там чего добудем.

Машина медленно катилась по деревенской улице, Клавдия поглядывала по сторонам, высматривая нужных знакомцев. Непогода сделала село пустынным, лишь впереди маячила одинокая фигура, смутно кого-то напоминая. Клавдия присмотрелась внимательней. В фуфайке с торчащими из локтей клочками ваты и уделанных в навозе сапогах, свесив вперёд голову, словно та отяжелела от всепоглощающих дум, и уж шея не держала её, по лужам брёл мужичок.

— Ну-ка догони его, — велела мужу, Вася прибавил газ и, когда машина поравнялась с деревенским Сократом, произнесла: — Останови, вот этот гусь мне и нужен.

Приоткрыв дверку, высунула голову и позвала угрюмого прохожего:

— Толян, а Толян! Поговорить надо.

Мужичок вывернул голову, вглядываясь в лицо неожиданно окликнувшей его женщины.

— Чего ж не поговорить? Можно и поговорить. Вылазь — побеседуем, раз приспичило.

— Нет, лучше ты к нам залазь, на заднее сиденье. Только ты уж того, сапоги маленько обшоркай.

Наполнив салон крепкими запахами крупнорогатых млекопитающих, нужный знакомец вольготно расположился на предложенном месте. Клавдия развернулась к нему.

— Признал меня?

— Как не признать? Признал, Клавдия ты, — сообщил Толян, сделав ударение на втором слоге. — Моргуновых была, а сейчас не знаю чья.

— Ну, если признал, тогда за встречу, — Клавдия, щёлкнув крышкой, достала из бардачка закупоренную капроновой пробкой бутылку самогонки, ещё пять стояли в ногах в сумке, подала старому другу. — Стакан дать?

Вопрос остался без ответа, влага с весёлым бульканьем переливалась из одного горла в другое.

— Х-ха, — выдохнул Толян, отымая бутылку ото рта. — Крепка-а, но, — прищёлкнул языком, — свекольная.

— Тьфу на тебя. Так что с того, что свекольная? Крепкая, марганцовкой очищенная, не палёнка какая-нибудь, чем не пойло?

— За это хвалю. Уж я токо понюхаю, сразу скажу — очищенная, палёнка или сивуха. За это хвалю, но свекольная.

— Не нравится, давай сюда бутылку, — Клавдия, деланно сердясь, протянула руку.

Толян засмеялся.

— Допью и отдам, — в подтверждение своих слов вновь запрокинул голову. — Зажевать есть чем? — спросил хрипло.

Клавдия молча достала из бардачка кусок хлеба. Прожевав, умасливаемый знакомец спросил:

— Чего надо-то?

— Как у вас с комбикормами?

— Как, как? Хреново, вот как. Куль дроблёнки могу дать, тока плата отдельно, эта, сама ж сказала — за то, что признал, — Толян засмеялся и, обрывая смех, матюкнулся. — Тока баба лаяться будет, дома сейчас. Вы, как совсем стемняется, подъехайте и стойте тихо-тихо. Я выйду и вынесу.

— Ага, не хватало мне ещё с твоей бабой лаяться. Да и что мне с твоего куля? Мне больше надо — мешков шесть. Ты чего добыть можешь?

Самогонка, выпитая без закуски, оказала на «нужного человека» своё вероломное действие.

— А чего хошь, того и добуду.

— Мне комбикорм в гранулах нужен.

— А хрен в гранулах тебе не нужен? Уж чо будет, того и Добуду.

Вася засмеялся и тоже развернулся к заднему сиденью.

— Так что «хошь» или что «будет»?

— Так что будет-то? — Клавдия уже теряла терпение.

Васины смешки Толян проигнорировал и отвечал землячке.

— Овёс бывает, отходы.

— Отходы какие?

— А то ты не знашь, каки отходы бывают — пшеничные, ясное дело. Других нынче нет, горох совсем не сеяли.

— Я знаю, бывают пшеничные, а бывают — голимая полова. Так мне нужны пшеничные. Короче, пузырь за мешок, если хорошие — ещё пузырь сверх платы. А дроблёнку можешь добыть?

Толян уже не пил, отсасывал по глотку. Клавдия перегнулась через спинку и отобрала бутылку.

— Погоди. Договоримся, потом допьёшь, совсем уже окосел. Так дроблёнка есть или нету?

— Нет дроблёнки, самим молоть надо.

Клавдия сквозь зубы помянула и родительницу, и бога.

— Ну а как насчёт дробилки, можно новую достать?

— За пойло всё можно, — Толян пошевелил губами, позагибал пальцы. — За три литрухи добуду. Тока сразу говорю — бункер дырявый. Или новый делай, или тряпками дырки затыкай. Ну, мужик-то есть, изладит.

— Хрен с ним, с бункером, — отозвался Вася, — мотор годный?

— Новьё!

— Свою, что ли, отдаёшь?

— Тебе что за дело? Я ж не спрашиваю, где свёклу берёшь?

— Ладно, ладно, твоё дело. Когда за отходами приезжать?

Толян опять шевелил губами, загибал пальцы.

— Вторник? Нет — в среду или лучше в четверг, так верней будет. Тока по свету не ехайте, как стемняется, тогда. И отходы, и дробилку приготовлю. Не забудь про уговор, — закончил Толян на удивление твёрдым голосом.

— Сам не забудь! Сейчас напьёшься, и из головы всё выскочит. Так не получится?

— Я сказал — в четверг приехай! Моё слово верное, не гляди, что пьяный, я уж и забыл, когда тверёзым-то был. Дак я разве пью, тока похмеляюсь, — Толян засмеялся собственной шутке и протянул руку: — Давай бутылку, — получив вожделенную драгоценность назад, сделал порядочный глоток и выбрался из машины.

Оглядев дорогу, Вася развернул «Жигули», спросил:

— Домой?

— Нет. Стариков заедем попроведаем, да может, кормами какими разживёмся. Ф-фу! Постой, давай машину проветрим. В нашей стайке и то воздух чище.

У стариков разжились всякой всячиной — комбикорма и дроблёнки вышло мешка полтора, картошки прихватили двадцать вёдер да солониной всё заднее сиденье заставили. С отцом опять вышла размолвка, на этот раз из-за пустяка.

Конец ознакомительного фрагмента.