Вижу войну глазами деда

Александр Кованов

Герой этой книги – мой дедушка – Кованов Иван Федулович. Семнадцатилетний мальчишка с Алтая, прошагавший с боями от Москвы до Крыма, повзрослевший на этой войне и подаривший нам главное право человека – право жить.

Глава 3. «Сулико»

Дед не любил рассказывать о войне. Несмотря на то, что его часто приглашали в школу на классные часы. Несмотря на то, что он был председателем совета ветеранов Рубцовского района.

Конечно, он что-то рассказывал. Но это были привычные слова о подвиге советского народа в годы Великой Отечественной войны, похожие на уроки истории. Краткие, лаконичные, без упоминания о личном участии в боях. Знал я только что дед воевал на 4-м Украинском фронте, был обыкновенным пехотинцем и связистом. Разговорить деда мне никак не удавалось.

Скромным человеком был дедушка. Старый пиджак с медалями надевал только 9 мая, когда в Самарке проходил торжественный митинг у памятника погибшим односельчанам.

Когда Великой Победе исполнилось ХХХ лет, дед прочитал на митинге свою поэму. Огромный поэтический труд на 96 листах, напечатанных на машинке. Он сумел рассказать в стихах о каждом односельчанине, прошедшем войну. О живых и павших. Не забыл никого.

У памятника стоял вой… Пожилые женщины теряли сознание. И сам дед после этого митинга свалился на неделю с сердечным приступом.

К сожалению, мои родственники не сохранили поэму. Жалею об этом всю жизнь. Почему не взял себе? Почему не переписал? Почему не сохранил?

В памяти осталось только самое начало:

Июнь. Воскресенье. Все спали.

Шумели листочки в саду.

А утром фашисты напали

На нас в сорок первом году.

От Белого моря до юга —

Любимая наша страна.

Шумела свинцовая вьюга.

Итак, начиналась война…

Будучи председателем совета ветеранов, он стучался во властные двери и добивался для ветеранов всего, что положено. Всё для людей. Для себя ничего. Вот таким человеком был мой дед.

Первый раз дед заговорил со мной о войне, когда мне было уже семнадцать лет.

Я проснулся душной летней ночью от того, что услышал плач. Это были глубокие всхлипы, переходящие в «Ыыыыыы…»

Я вскочил с кровати, прислушался и понял, что плач доносится с крыльца.

С колотящимся сердцем я выскочил из дома и увидел деда. Он, ссутулившись, сидел на ступеньках, затягивался папиросой и выдыхал: «Ыыыыыы…»

— Дед! Дедушка! Что случилось?! Сердце?!

— Ыыыыы!!! Ничего, Санька! Ничего! Война приснилась… Сулико…

— Какая Сулико?

— Грузин со мной служил… — начал рассказывать дед, вытирая слёзы — Сванидзе. Весельчак был и балагур. Всё время пел. А тут… Освободили мы село на Украине. На сутки встали на отдых и перегруппировку. Рано утром проснулись, стали собираться потихоньку. А тут… Мина… Откуда она, зараза, прилетела? Грузин из хаты выходил, а она… Прямо перед крыльцом: «Бабах!!!» Никого не тронули осколки, только ему живот разворотило. Сидит он на крыльце, кишки свои на колени собирает… Ыыыыы! И, вдруг, запел… Запел, Санька! Понимаешь, запел! «Где же ты моя Сулико?..»

Приснился он мне. Как живой приснился. И хата, и мина, и «Сулико»…

— Деда, не надо! Успокойся, деда! Давай, таблетку принесу?

— Не надо, Санька. Всё! Успокоился. Не надо.

Проговорили мы с дедом тогда часа три, до самого рассвета. В это раннее утро я узнал деда с другой стороны. Я увидел в нём солдата, вернувшегося с войны. Я понял, что дед просто берёг меня от этих рассказов. Тогда он сказал мне: «Слава Богу, Санька, что моя война была последней на Земле. Больше войны не будет. Я за всех вас отвоевал».

В это же утро мы договорились с ним о том, что он, по возможности, начнёт записывать свои воспоминания. Я уговорил его, чтобы он писал для нас — его детей и внуков. И пообещал: «Вырасту — издам твои мемуары».

Со времени этого разговора прошло тридцать шесть лет. Пришло время выполнить своё обещание.